Текст книги "Горькую чашу – до дна!"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 46 страниц)

ШЕСТАЯ КАССЕТА

1

Джером Уилсон прибыл в воскресенье в 16 часов. Погода была ясная, и сквозь окна ангара № 4 мы видели, как его самолет сел и покатился по взлетной полосе. Косташу пришла в голову блестящая идея (озарение!) прихватить с собой на аэродром Фульсбюттель двух девиц, дабы устроить Джерому подобающую встречу.

– Он ведь сильно охоч до девочек. – Косташ употребил вместо «девочек» другое слово, но я не решаюсь наговорить его на пленку. – Подобрал двоих. Наипервейшие красотки среди здешних статисточек. Готовы и способны на все. Каждая получит за это небольшую роль.

– Когда?

– Откуда я знаю? У меня сейчас другие заботы! Статисточки и в самом деле были хоть куда, одна блондинка, другая брюнетка. С букетами в руках они устремились по коридору таможни навстречу коротышке в черном с головы до ног. Из-под полей высокой шляпы торчали в стороны уши. Грубая, словно рубленная топором физиономия дышала едва сдерживаемой злобой, кожа вся в морщинах и складках, как шкура слона. Девицы с чувством чмокнули карлика в обе щеки (№ 32 фотографировал) и хотели было вручить ему букеты, но коротышка грубо оттолкнул их. Мы увидели, что он выругался. Девицы совсем растерялись. Они семенили рядом с ним на высоких каблучках, бросая на нас умоляющие взгляды.

– Это не Джером, – сказал я Косташу. – Это Джордж.

– Чушь. Джордж лежит в больнице с инфарктом.

– Вы ослышались. Это Джером лежит в больнице. А прилетел Джордж.

Все-таки это был Джером. Косташ не ослышался. Когда коротышка прошел таможенный контроль, мы в этом убедились.

– Что это за бабы? Ваша идея, мистер Косташ?

– Моя, Джером. Боже мой, я-то думал, вы обрадуетесь! Такие красотки. И счастливы, что имеют возможность скрасить вам пребывание здесь, is that right, girls? [26]26
  Правда, девочки? (англ.).


[Закрыть]

Статисточки хихикнули и вымученно улыбнулись. Роль! Роль в следующем фильме!

А Джером, который в Голливуде не пропускал ни одну хорошенькую женщину, не оценив взглядом ее ножки, бюст и зад, только раздраженно буркнул:

– Нет у меня времени на эти вещи.

– Джером, – потухшим голосом спросил Косташ, – что с вами стряслось?

– Джордж болен, так? – Карлик, в войну вместе с братцем заработавший миллионы на военных заказах, а потом создавший одну из крупнейших в США сеть игральных автоматов, строго произнес: – Кто-то же должен думать о делах.

Обе девицы все еще торчали рядом и даже улыбались, но было похоже, что они вот-вот разрыдаются. Ведь Косташ им так доходчиво все разобъяснил: «Проще пареной репы. Пробудет всего два дня. С таким не переутомитесь. Староват уже. Всегда хотел иметь двух сразу. Просто мечтал. На мой взгляд, полный импотент. Кушать будете с ним в роскошном ресторане, расположитесь в самом лучшем отеле, а потом… Ну, всего-то каких-нибудь полчаса…»

– Отошлите этих девиц, – приказал Джером. Он тоже употребил вместо девиц другое, английское слово, но тоже весьма грубое.

Косташ повернулся к статисткам.

– Завтра приходите на студию.

Блондинка, более вульгарная, завопила:

– Этот номер не пройдет! Я не позволю старому хрену меня оскорблять! – Из чего я заключил, что блондинка понимает по-английски. Косташ покраснел до корней волос. Вокруг нас начали собираться люди. Брюнетка заплакала.

– Тьфу, аж с души воротит, – рявкнул Джером. Припертый к стенке, Косташ нарушил свой давнишний обычай: он вынул из кармана два банкнота по сто марок и дал их девицам; те сразу заулыбались. А Джером, ворча что-то себе под нос, уже спускался по лестнице.

Так с ходу все началось и в том же духе продолжалось!

По дороге в город гномик с рубленной топором физиономией, который в паре с братцем всегда напоминал мне близнецов Труляля и Траляля из «Алисы в Зазеркалье», не произнес ни слова. Косташ снял для него номер в отеле, расположенном на другом берегу Альстера, прямо против моего. Там же жили и Генри Уоллес, и Белинда Кинг.

– У вас будет самый роскошный номер во всем отеле, Джером, – робко начал разговор Косташ. История с девочками до такой степени его потрясла, что он держался вежливо до подобострастия. Таким я его еще никогда не видел. В ответ гномик прошипел:

– Называйте меня мистер Уилсон! Я ведь тоже не обращаюсь к вам по имени!

– Слушаюсь, мистер Уилсон. Извините, мистер Уилсон. Ах, Косташ, Косташ! Ах, деньги, деньги!

– Из гостиной вашего номера открывается вид на всю реку!

– Вы хотите сказать, что окна выходят на улицу?

– А то как же, мистер Уилсон! Вы увидите реку, и пароходики, и…

– Не может быть и речи.

– О чем?

– Не могу спать под уличный шум. Окна должны выходить во двор.

Так что пришлось послать за его багажом, уже отправленным наверх, в роскошный номер, потом начались бесконечные дебаты с портье, поскольку все номера с окнами во двор были заняты – кроме одного, а этот один был отвратительный, и в ванной вообще окна не было, так что у Джерома опять был повод взорваться:

– Не номер, а какая-то нора! Чрезвычайно вам благодарен, мистер Косташ. Чрезвычайно!

С Косташем он по крайней мере еще разговаривал. Меня он вообще не замечал. Время от времени он взглядывал на меня, как на какое-то отвратительное насекомое. Косташ перепробовал все, чтобы привести его в хорошее расположение духа. Предложил мистеру Уилсону сперва немного отдохнуть. Потом мистеру Уилсону следовало бы слегка перекусить. А уж после этого…

– Не хочу есть. И отдыхать не хочу. Будем говорить о делах. Причем немедленно.

– Здесь имеется зал для заседаний…

– Обойдемся гостиной в моем номере.

– Тогда разрешите мне заказать чего-нибудь выпить…

– Я ничего не пью.

В голове не укладывается! И это тот самый Джером, похотливый старик, который в Голливуде без конца требовал у меня телефоны все новых и новых статисток, о специфических требованиях которого «девицы по вызову» всего побережья рассказывали целые истории, коротышка Джером, годами преследовавший меня своими просьбами: «Деньги не играют никакой роли. За ценой я не постою. Будьте же другом. Я покупаю все. Книги. Фильмы. Картины. Фотографии. Но во всем этом должна быть изюминка, понимаете, Питер, изюминка!»

Что ж. В деньгах, видимо, больше изюминки, чем во всей порнографии.

Я подумал, что, как бы ни унижался Косташ, я лично не стану терпеть наглость старого хрыча, и заявил:

– А мне хочется немного выпить.

– Значит, вы опять пьете. Приятно слышать. Даже как-то бодрит.

Я ничего не ответил и нажал на кнопку звонка. Появился официант, и я заказал виски:

– Три двойных.

– Я же сказал, я не пью, – пролаял Джером.

– Я тоже, – эхом откликнулся Косташ.

– Три двойных, – повторил я официанту. И, обращаясь к Джерому: – А вы кончайте тут строить из себя маленького цезаря… – Я знал, что он страдал из-за своего маленького роста, и потому добавил: – Очень маленького цезаря. Мы точно так же влипли в пренеприятную историю из-за пауэровского фильма, как и вы.

– Мы с Джорджем только финансируем фильмы. Вы их снимаете. Вам бы следовало помнить об этом старом фильме и оградить нас от такой неприятности!

– Но вы, как финансисты, не сочли это необходимым!

– Не могли же мы предположить, что они, – он назвал кинофирму, – вновь выбросят на рынок эту старую ленту!

– Такое, в общем-то, никогда и не происходит. Поэтому я считаю этот случай более чем странным, – сказал я, потому что мне в голову вдруг пришла мысль – подлая, конечно, мысль, но разве такие акулы, как братья Уилсон, не держались на подлости?

– Вы считаете этот случай странным? – переспросил Джером, хитро прищурившись. Значит, клюнуло, подумал я, покрываясь потом, значит, я, по-видимому, на правильном пути. – А что вы считаете странным, мистер Джордан?

К сожалению, Косташ не дал мне ответить.

– Спокойно, спокойно, торопиться некуда. – Счастливчик метался по комнате из угла в угол, я еще никогда не видел его таким взволнованным. – Мы найдем какой-то выход. – Он достал сигару. – Вы не возражаете, если я закурю?

– Возражаю. Вы потом уйдете. А мне здесь жить. Запах останется. – И Косташ послушно спрятал сигару!

Я заявил:

– Джером, у меня есть для вас несколько великолепных порнографических книжек.

– Питер, умоляю! – Косташ посмотрел на меня с таким видом, будто вот-вот расплачется. Этот верзила только и делал, что твердил: – Мы найдем, мы обязательно найдем какой-то выход.

– А я его уже нашел, – вдруг обронил коротышка миллионер, сколотивший состояние на поставках не вполне кондиционного оружия. – Причем очень простой. – В этот момент официант принес три двойные порции виски. Джером заорал на него: – Извольте выйти вон! Вы нам мешаете! – Но официант держался куда независимее, чем мой независимый продюсер. Он возразил:

– Виски было заказано, сэр. Если пожелаете еще что-то, сделайте, пожалуйста, заказ через коммутатор. Я больше не буду вас беспокоить.

Удивительным образом стойкость официанта остудила запальчивость Джерома. Он даже извинился перед ним:

– У нас очень важное совещание.

– Понимаю, сэр, – холодно процедил тот и скрылся за дверью.

– Да, так какой же выход? – тотчас спросил Косташ.

– А вот какой: триста тысяч долларов, – ответил Джером.

Мой Счастливчик только рот разинул.

– Я был у Иверсена. – Иверсен – это президент кинофирмы, которая угрожала продать старый фильм с Пауэром телевизионным компаниям до того, как мы закончим съемки. Я не хочу называть эту кинофирму, так что Иверсен, естественно, имя тоже вымышленное. – Уже через пять минут я понял, что старая собака просто нас шантажирует. А сам вовсе и не собирается делать новые копии.

– Но ведь он сказал…

– Мало ли что он сказал! В общем, он требует триста тысяч долларов. И за это обязуется никогда больше не пускать в прокат старый фильм и выдать нам для сожжения все имеющиеся у него копии.

Когда Джером все это высказал, я выпил первый стакан виски. В безвкусной гостиной застыла мертвая тишина. Не только потому, что окна выходили во двор.

2

– Но это же шантаж, – выдавил наконец Счастливчик с видом обиженного ребенка, у которого отняли шоколадку.

– Нет, это западня, – возразил Джером. – И мы в нее попались. Каждый вправе ставить другим западню. Никто не заставляет в нее попадаться. Иверсен дал мне десять дней. Если он за это время получит триста тысяч, мы получим копии. В противном случае он передаст старый фильм телевидению с соответствующей рекламой.

– Триста тысяч долларов! – От волнения Косташ начал заикаться. – Да ведь это треть наших производственных затрат! Миллион двести тысяч марок!

– Я знаю, сколько марок получится. Умножать на четыре я тоже умею. – Подлый коротышка сейчас разговаривал точно так же, как его братец: холодно и безжалостно. – С побережья я еще успел поговорить по телефону с «Космосом». Есть две возможности: либо прекратить съемки, либо уплатить триста тысяч.

– Может, поторговаться с Иверсеном и он сколько-то уступит? – промямлил Косташ.

– Это я уже сделал. Поначалу он требовал пятьсот тысяч. В общем: либо мы платим, либо прекращаем съемки!

– И что тогда? – Вид у Косташа был до того жалкий, что я пододвинул к нему второй стакан виски, но он его даже не заметил.

– Тогда получится, что вы нарушили параграф четырнадцать нашего договора, и фирма «Космос», равно как и мы с братом, вчинит вам иск за невыполнение. Однако…

– Мистер Уилсон, умоляю вас…

– Не угодно ли дать мне договорить? Благодарю. Однако мы не какие-то нелюди…

– Ах, даже так! – ввернул я.

– …и готовы помочь вам. Предлагаю: «Космос» и мы платим Иверсену сто пятьдесят тысяч долларов. Остальные сто пятьдесят тысяч платите вы.

– Откуда нам посреди съемок взять эти сто пятьдесят тысяч долларов или шестьсот тысяч марок, да еще за десять дней?! – вне себя заорал Косташ.

– Не надо.

– Что «не надо»?

– Не надо кричать, мистер Косташ. Я этого не выношу.

Косташ послушно перешел на полушепот:

– А что… Что будет, если мы не наскребем эти шестьсот тысяч марок?

– На каждого из вас приходится только триста тысяч.

– Это понятно. Так что будет, если мы их не наскребем?

– В этом случае, – вкрадчиво сказал коротышка, – мы, то есть «Космос», мой брат и я, готовы, чтобы спасти фильм, уплатить Иверсену также и остающуюся сумму. Само собой разумеется, господа, что вы оба перестаете быть продюсерами и дальнейшее использование фильма переходит в наши руки.

После этого заявления я выпил еще стакан виски. И сказал:

– К сожалению, в начале разговора вы меня перебили, Косташ.

– Я перебил? Вас? Когда?

– Мистер Уилсон знает когда.

Коротышка метнул на меня быстрый взгляд и опять полуприкрыл глаза. Я сказал:

– Вы перебили меня на слове «странно», Косташ. Я сказал, что считаю эту историю более чем странной: Иверсен вдруг угрожает выпустить старый фильм. Успокойтесь, Джером, на этот раз я никому не позволю меня перебить! Я действительно считаю это чрезвычайно странным. Представьте себе, Косташ: мы отсняли примерно треть фильма. Причем ежедневно отсылали нашим милым партнерам – братьям Уилсон – отснятые накануне кадры. И милые партнеры, братья Уилсон, прислали нам поздравительную телеграмму, так как кадры эти им очень понравились. – В эту минуту я был уже совершенно уверен, что подозрения мои попали в точку. Джером опять попытался меня прервать, но я как ни в чем не бывало продолжал: – Милые братья и «Космос» видят, что фильм обещает им удачное вложение денег, то есть огромную прибыль. Но этой прибылью им придется делиться с нами. Разве не обидно? А что, если кто-то явится к мистеру Иверсену и наведет его на мысль пригрозить выпуском копий старого фильма!

– Это наглая инсинуация! – взвизгнул Джером и побагровел до корней волос. Тут наконец и до Косташа дошло. Он сжал кулаки и набычился, как боксер перед атакой. Надеюсь, он не разорвет коротышку на куски, подумал я. И тут же: а почему бы и нет? Вот и пусть, и пусть!

Я добавил:

– Разумеется, ни мистер Джером Уилсон, ни его бедный больной брат не ходили сами к мистеру Иверсену. В Голливуде так много опытных адвокатов. Главные действующие лица остаются за кадром. Адвокаты улаживают это дело в два счета. Помните ведь из «Трехгрошовой оперы»: «Только ножик скрыт от глаз…»

Косташ подступил вплотную к Джерому и прошипел:

– Так вот в чем состояла ваша «идея»! Вы знали, что мы не сможем уплатить. И решили выставить нас за дверь. А барыши загрести себе!

– Если вы сию же минуту не прекратите… – начал было коротышка, но прикусил язык и уставился на огромные, занесенные над ним кулачищи Счастливчика.

Я ввернул:

– Теперь вы опять можете называть его Джеромом! Счастливчик едва слышно прошипел:

– Ах ты, свинья!

– Вон! – так же тихо прошипел Джером.

Оба они вдруг перешли на шелестящий шепот – ни дать ни взять гномики у постели спящей Белоснежки. Я поинтересовался:

– Сколько же получит от вас Иверсен? Двадцать процентов?

– Какая наглость!

– Значит, пятнадцать? Скупердяи вы. За такое прикрытие!

– Я запрещаю вам…

– Косташ, мыслимое ли дело? Братья и впрямь согласились дать Иверсену только десять процентов!

Коротышка выпрямился перед экс-боксером, чем только подчеркнул свой жалкий рост, и сказал:

– Конец дебатам. Уходите из моего номера.

Косташ ткнул его указательным пальцем в грудь, и Джером рухнул в кресло. Косташ только процедил:

– Цыц!

– Ну, слава Богу, – вздохнул я. – Наконец-то вижу вас прежним.

Джером завопил:

– Я не позволю меня оскорблять! Мне нельзя волноваться! У меня больное сердце…

– Мне казалось, больное сердце у вашего брата? – уточнил я.

– Я принимаю к сведению, что вы не в состоянии уплатить по сто пятьдесят тысяч.

Когда он это сказал, комната и все, что в ней находилось, поплыло у меня перед глазами; я слышал, что Косташ и Джером продолжали пререкаться и осыпать друг друга ругательствами, но вдруг перестал понимать, что они говорят.

3

Я принимаю к сведению, что вы не в состоянии уплатить по 150 000 долларов.

Ах ты, подлюга! «Не в состоянии». Свинья собачья. Я-то в состоянии. Можешь подавиться этими полутора сотнями тысяч. Ах ты, мошенник! Да возьми хоть все триста. Ах ты, сволочь! А то и миллиончик. Наличными. Деньги на бочку. А не угодно ли чеками, акциями, драгоценностями, небоскребами?

Пожалуйста, могу дать.

Могу отдать все.

Мог бы.

Перед моими глазами мерцает и вспыхивает текст. ЗАЯВЛЕНИЕ ПОД ПРИСЯГОЙ… Я, Джоан Эстрелла Мануэла Джордан, в первом браке Бромфилд, урожденная Рамингес… желаю… с момента подписания этого документа… перешла в собственность моего супруга Питера Джордана…

Моя жена, миллионерша.

Половину своего состояния она переписала на меня. Прими это к сведению, акулья рожа, похотливый хорек-заморыш, Траляля.

Перед моими глазами смутно проплывает танцующая пара: Джоан и я, я и Джоан. Джазовая музыка. Небольшой оркестрик. Пианист, напевающий: «О сколько, сколько это будет длиться…» И мой голос: «Это твои деньги. Я не хочу. И никогда ничего не возьму. Ни цента!»

Ее голос: «Не хочешь – не надо! Не бери. Возьми и выбрось! Раздай бедным! Ах, Господи, ты просто очарователен, мой большой, мой маленький мальчик…»

Раздай бедным. Почему именно бедным? Раздай богатым! Например, мистеру Иверсену! Это мой фильм. Я должен его сделать. Речь идет о моем будущем, о моем существовании. Я подлец. И знаю это. Было бы идиотством не вести себя теперь соответственно, то есть подло.

«Я не возьму ни гроша…»

А почему, собственно?

«Заснуть рядом с тобой… только заснуть… После всех этих лет. Только подумай, после стольких лет…» Нет, нет и нет.

Так нельзя. Я так не могу. Не позже чем через месяц мне придется сказать Джоан, что я хочу ее бросить и что я люблю Шерли. Я не могу взять эти деньги. Я, конечно, подлец. Пусть. Но и в подлости мне не хватает размаха. Не хватает размаха даже на обычное, нормальное жульничество. Я ничтожество. Полное ничтожество, Нам конец. Нас просто взяли и выставили. Теперь все будет решать Джером. Ловко он все это провернул. И мне остается только…

Кто это там говорит?

Джером?

Чего он хочет? Почему он протягивает мне телефонную трубку?

– Что… Что случилось?

– Вы что, оглохли?

– Я… Я задумался…

– Задумался! Я вам уже дважды сказал, что вас просят к телефону, а вы сидите и таращитесь на меня как полоумный! Это все от пьянки, я ведь говорил!

Я сразу пришел в себя. Одну руку протянул к третьему стакану виски, другую – к трубке.

– Алло…

– Мистер Питер Джордан?

– Да.

– Говорят с телефонной станции. Мы получили заказ на разговор с вами из Лос-Анджелеса. Пытались найти вас в вашем отеле. Там сказали, что вы у мистера Уилсона в «Карлтоне». Можно соединить?

– Да.

В трубке раздался треск и писк. Телефонистки по ту и эту сторону Атлантики переговаривались друг с другом. И вдруг:

– This is relais New York. Hamburg, Mister Jordan?

– Yeah.

– Here comes Los Angeles 43 24 35 for you. Mister Gregory Bates is calling. [27]27
  – На линии Нью-Йорк. Гамбург, мистер Джордан?
  – Да.
  – Вас вызывает Лос-Анджелес, номер 43-24-35. Звонит мистер Грегори Бэйтс (англ.).


[Закрыть]

Мой друг Грегори. Наверное, что-то случилось. Американская полиция? Арестованный доктор Эрроухэд? Они уже вызывали Грегори? Ищут ли Шерли? Что-то случилось. Конечно, что-то серьезное. Иначе Грегори не стал бы звонить.

– Питер?

– Грегори! – Я вцепился в трубку и судорожно сжал в руке стакан. Меня разом прошиб пот. – Подожди секунду… – Верзила Косташ и коротышка Джером уставились на меня как на привидение. Я сказал им: – Это частный разговор. Можно мне…

– Пройдите в спальню, – разрешил Джером.

Я перенес аппарат в спальню и включил его в розетку рядом с кроватью. Потом сел на нее. Кровать стояла у окна. Окно выходило на темноватый двор. Видна была только грязная каменная стена.

– Теперь я один, можно говорить. Что случилось?

Голос Грегори звучал чрезвычайно встревоженно:

– Из-за того дела… Ты понимаешь?..

– Да.

– По тому делу состоялось первое слушание.

– У тебя возникли большие трудности?

– Довольно-таки. Они хотели во что бы то ни стало выяснить, где сейчас Шерли.

– Они ее ищут?

– Думаю, теперь уже нет, так как я… Ты действительно можешь говорить?

– Да. Я в чужом отеле. И один.

– Я сказал на суде, что я отец ребенка. И что Шерли только по моему настоянию пошла к этому врачу.

– Грегори… Грегори… Не знаю, как тебя и благодарить…

– Прекрати. Я звоню не для этого. На меня наложат большой штраф. На Шерли тоже, когда она вернется. За неуважение к суду. Да это ерунда. Скажи мне: как держится твоя жена?

– Она приехала, сияя от счастья. И продолжает сиять.

– Питер, мне трудно тебе это сказать. Но боюсь, что Джоан водит тебя за нос.

– Что-о-о?

В груди моей что-то судорожно забилось. Но я не стал придавать этому значения. Еще не стал. И отхлебнул из третьего стакана.

– Час назад ко мне явился Пол.

Пол, мой слуга-англичанин, работал у меня уже четырнадцать лет. Он бросился бы за своего хозяина в огонь, мой добрый старый Пол. Он ненавидел Джоан. Когда-то мы с ним прожили четыре года одни. Счастливые холостяцкие годы. Он чувствовал себя полным хозяином в доме. Потом появилась Джоан, новая хозяйка. Вот он ее и возненавидел.

– Пол?

– Да. Таким растерянным я его еще никогда не видел. Он сказал, что неделями себе места не находил. И в конце концов решил, что его долг рассказать все хотя бы мне, твоему лучшему другу. Писать тебе он не осмелился. Боялся, что письмо могут…

– Да-да, ясно. Что он тебе рассказал?

– Что к вам в дом наведалась уголовная полиция.

– Уголовная полиция?

– Да.

– Когда?

– Двадцать девятого октября. Он точно помнит дату. Двадцать восьмого у него был день рождения. Полицейские сначала спросили про тебя. Пол ответил, что ты сейчас в Европе. Потом о Шерли. Шерли работала на киностудии. Потом уже о Джоан. Та была дома.

Я выронил стакан, виски потекло по паркету. Горло Перехватило, я задохнулся и не мог выдавить ни слова. Виски оставило темный извилистый след на светлом дереве Пола.

– Говорит телефонистка. Разговор не окончен?

– Нет-нет! Отсоединитесь! Грегори! Грегори!

– Ты вдруг куда-то исчез.

– Нас разъединили.

– Или нас все же кто-то слышит?

Или нас все же кто-то слышал? Я опять весь взмок, за окном в сумеречном каменном мешке двора сгустился мрак. Неужели нас подслушивали? В комнате рядом? Косташ? Уилсон? Или оба? А может, на коммутаторе?

– Говорили ли полицейские с Джоан?

– Да.

– Что… Что они ей сказали?

– Этого Пол, разумеется, не знает. Он сказал, что вид у Джоан был потерянный, когда те спустя час удалились. Она заплакала и заперлась в своей комнате.

Точно так же она повела себя и здесь, в Гамбурге, в нашем номере, несколько дней назад.

– Что… Как ты думаешь, что именно сказали ей полицейские?

– «Как ты думаешь»! Питер, Господи Боже мой!

Что именно сказали ей полицейские? Что они могли сказать? Что Шерли и мой друг Грегори были арестованы при полицейской засаде у гинеколога по фамилии Эрроухэд, что ее подвергли медицинскому освидетельствованию и установили беременность на втором месяце.

И что же? Что же?

– Но если они ей это сказали, почему она мне об этом ни слова, Грегори?

– Это-то меня и пугает. Не получала ли она письма? Советы адвоката? Или просто частное письмо?

– Этого я не знаю. Письмо!

У меня дернулась щека. Каждое утро Джоан набрасывалась на нашу почту как одержимая, чтобы я не взял ее в руки первым. Только теперь мне это пришло в голову. Я видел это своими глазами в те считанные утра, когда уезжал на студию несколько позже обычного. Джоан явно ждала письмо.

Какое письмо? От кого?

– Она непременно должна была бы поговорить с тобой. Верит ли, что я отец ребенка, или нет.

– Но она этого не сделала!

– Такой оборот дела можно объяснить двояко.

– А именно?

– Либо она тайком от тебя поговорила с дочерью, чтобы не нервировать тебя и не мешать тебе работать, и хочет сама как-то уладить это дело.

– Но она ни слова не сказала Шерли. Я бы знал.

– Тогда есть другое объяснение.

– Какое?

– Твоя жена уверена, что отец – ты.