Текст книги "Сны Персефоны (СИ)"

Автор книги: Яся Белая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Персефоне показалось, что у непрошеных гостей сейчас закапают слюни. Она тихо хихикнула себе под нос и разрезала гранат, позволив соку стечь по изящной ручке – от кисти до локотка. За этим течением проследило сразу три голодных мужских взгляда.

Пирифой решил сыграть героя и заявил:

– Если всё так, как ты рассказываешь, Аид Ужасный, то мы просто обязаны выручить прекрасную Весну из твоего плена.

Аид ухмыльнулся, со скучающим видом подпёр щёку рукой и проговорил:

– Да забирайте. Она, конечно, та ещё красотка, но легкомысленная – сил нет. Только бы по полям бегать, цветочки собирать, песенки петь да плясать. А мне – царица нужна, чтобы скипетр ей под силу был.

Ой, кто-то напрашивается, ой, напрашивается!

Персефона с силой вонзила нож в стол и метнула в царя свой фирменный изумрудный взгляд: ну останемся мы наедине! ну, я тебе покажу! забирайте, значит!

Поймав взгляд мужа, в котором плескалось предвкушение и искрились смешинки, она фыркнула и ушла прочь.

Вслед ей раздалось усталое и досадливое:

– Видите, как рабынь избаловала. Никакого уважения и почтения.

Герои солидарно завыли что-то о том, что бабе нельзя много воли давать.

– Верно, – подтвердил Аид, – за это и выпьем.

И пригласил друзей к столу.

Пир гремел, сыпались шуточки, звучали рассказы. Плясали нимфы, срывали голоса аэды. Казалось, сам Олимп может позавидовать такому празднику. Тесей и Пирифой уже основательно захмелели и стали требовать царицу немедленно.

– Идите, – устало махнул рукой Аид, – она, как и положено, в женской половине. Ждёт не дождётся героев-избавителей.

Друзья рванулись, да не тут-то было – седалища их плотно приросли к ещё недавно таким удобным тронам. И теперь оторваться от них, можно было, лишь оторвав что-то себе.

Аид наблюдал за происходящим с довольным видом.

– Но этого мало, – сказал он, видимо, в такт своим мыслям, – эринии, явитесь.

Те радостно примчались на зов – они уже давно заприметили двух знатных красавцев и хотели поразвлечься с ними.

– У вас бичи с собой?

– Обижаешь, Владыка, – дружно пропели сестрёнки, демонстрируя своё грозное оружие, которого боялись даже боги.

– Тогда эти двое ваши.

И вскоре Подземный мир огласился отнюдь негероическими воплями и проклятиями.

Аид нашёл Персефону, слизал с её руки гранатовый сок, проведя горячим языком от запястья к локотку, и прошептал:

– Не желаешь, Весна, познакомиться поближе с величайшими героями, что явились избавить тебя от моей гнусной власти?

– Отчего же, мой царь, ещё как желаю.

Она провела рукой – и простенький хитон сменился на роскошные царские одежды, на голове засияла диадема из темного серебра, и Персефона, опираясь на руку своего мужа, гордо прошествовала в зал, где выли и извивались под бичами эриний Тесей и Пирифой.

Увидев её, они оба разразились отнюдь невежливыми ругательствами.

– Будь проклята твоя красота, Персефона Несущая Смерть! Ты не стоишь того, чтобы ради тебя терпеть такие муки!

Персефона хмыкнула, прижимаясь к мужу, который крепко, но нежно держал её руку:

– А я вас сюда не звала. Ваши гордыня и чванство руководили вами. Ваша похоть гнала вас вперед. Ваша глупость диктовала вам. За то и страдаете, а вовсе не из-за меня.

Сказала и, гордо вскинув голову, ушла.

– Стерва!

– Самка собаки!

Аид скривился и скомандовал эриниям:

– Добавьте им ещё – за оскорбление Владычицы.

Сёстры расстарались.

А царственная чета, оказавшись в своей спальне, взялась за выяснение отношений.

– Забирайте, значит! – Персефона упёрла руки в бока, а её глаза метали молнии не хуже Зевсовых. – Бабам нельзя давать много воли! Плохая царица! Да я тебе сейчас покажу!

И в Подземном мире разразилась локальная весенняя буря. Предметов в комнате оказалось много, но Аид ловко уворачивался от них, всё сокращая расстояние между собой и бушующей Персефоной.

А, изловив, доказал, довольно хохоча, что любит бури, а особенно – усмирять их. И позже, размашисто вколачиваясь в неё, глуша крики дикими жадными поцелуями, буквально впечатывал слова:

– Сладкая… самая нужная… лучшая царица…

Чтобы верила, чтобы не смела сомневаться. За это он готов даже потерпеть мстительные царапины на плечах и искусанные до ихора губы…

Четыре года провели горе-герои в Подземном мире, множество раз пожалев о том, что явились сюда за Персефоной. Так и сидели на своих тронах – живым назиданием всем, кто задумает воровать у Аида.

На четвёртый год Тесея выручил Геракл, спустившийся под землю за Цербером, а Пирифой так и остался сидеть у ухода, оглашая окрестности своими воплями.

Двум знаменитым героям так и не удалось возвести похищение в искусство, лишь сами стали посмешищем и нарицанием – уроком добрым молодцам во веки веков.

Хотя ещё неизвестно, чтобы с ними сделала сама Персефона, если бы им всё-таки удалось её украсть.

На фантазию богиня Весны никогда не жаловалась…

______________________________________

[1] Лапи́фы (др. – греч. Λᾰπίθαι, букв. «хвастуны») – полумифическое-полуисторическое племя, многочисленные представители которого встречаются в разных мифах. Их царём и был Пирифой.

* * *

Гермес бережно опускает меня посреди комнаты. Это – огромная библиотека. Не такая, конечно, как у Тота в Звёздном Чертоге, но вполне себе приличная. Вон как самодовольно ухмыляется, хитрая рожа.

Несмотря на наши столкновения в прошлом и на ту неприятную историю, я очень рада видеть его. Ведь, в конце концов, именно легенда про мой роман с Адонисом, успешно сочинённая и воплощённая Гермесом и Афродитой, проверила наши с Аидом чувства и подарила нам Загрея. Так что я скорее благодарна, чем зла на него.

Шагаю вперед, обнимаю за пояс.

– И это вся благодарность за спасение? – надувает Гермес свои красивые губы.

Я резко отстраняюсь от него, горько хмыкаю.

– А я-то думала – ты бескорыстно, по дружбе.

Он нагло ржёт.

– Ты меня с кем-то перепутала, Кора, – говорит, отсмеявшись. – Я и бескорыстие – понятия несовместимые.

– Ну да, ну да, – отзываюсь, отходя к креслу. – Хотя если бы ты, кроме спасения, предложил мне ещё и ванну, моя благодарность, возможно, стала бы более явной.

Теперь хмыкает он.

– А ты не менее корыстная, чем я.

Пожимаю плечами:

– У меня были хорошие учителя.

Мне кажется, или в его глазах мелькает грусть? Ещё не хватало, чтобы меня жалел Гермес!

Он ведёт меня по длинному коридору через анфиладу комнат, и мне кажется, я попала в какой-то старинный роскошный дворец – кругом мрамор, малахит, позолота, глазурь.

– А ты хорошо устроился, – говорю, когда мы останавливаемся возле высокой двери с изящной ручкой.

– Не жалуюсь, – он разводит руками и распахивает передо мной дверь в шикарную ванную комнату в викторианском стиле.

Я уже переступаю через порог, когда он тихо произносит:

– И прости, глупо получилось с этой благодарностью. Тебя же чуть не изнасиловали какие-то ублюдки, а тут я…

– Скажи ещё, что ты их не знаешь? – ехидничаю.

– Ты можешь не поверить, но нет.

– Как же ты меня нашёл?

Он загадочно ухмыляется, и эта мерзавочная ухмылка дико ему идёт.

– У меня свои секреты. Правда, я удивлён, что твой муженек не примчался. Уж у него-то точно все под контролем с этой его «С.О.Б.».

Упоминание об Аиде болью отдаётся в сердце, хватаюсь за косяк, опускаю глаза, чтобы Гермес не увидел в них панику и боль.

– Мы расстались, – произношу глухо то, в чём в последние несколько часов боялась признаться самой себе. – Он сказал, что я ему надоела…

Гермес аж присвистывает.

– Лично сказал? – он тщетно ловит мой взгляд – я пересчитываю разводы на кафельной плитке пола.

– Нет, прислал сообщение.

Гермес прислоняется к стене, прикрывает глаза.

– Никогда бы в это не поверил, если бы не видел тебя сейчас такой убитой и не знал, что ты не умеешь врать.

– Я и сама не верила, – говорю и чувствую соль на губах: значит, всё-таки расплакалась? – пока спасать меня не явился ты… вместо него…

– Прости… – говорит Гермес грустно и виновато, как будто это он сказал: ты мне надоела! – Иди прими ванну, а потом я отведу тебя к девочкам.

– К девочкам? – приподнимаю бровь, не сразу соображая, о ком речь.

– Ну да… Психея разве не добралась к вам? – утвердительно киваю: добралась. – Значит, должна была рассказать, что я – злобный монстр – держу в плену прекрасных богинь. Особенно, её драгоценную подругу Афродиту. Что я такой-сякой похититель!

– А разве нет? – удивляюсь я.

– Скоро сама всё узнаешь, – говорит и уходит.

А я остаюсь на пороге ванной и чувствую, как тихо закипаю.

Да, сейчас искупаюсь, приду в себя, и у меня будет много вопросов и к похитителю и к похищенным.

Потому что мне, если честно, страшно надоели эти игры вслепую.

Сон восьмой: Как угадать любовь?

Готовить девушек к тому, чтобы дать обет безбрачия, взялась тётушка Гестия[1]. Вечно юная, она точно знала, как сохранить девство. Но была сведуща и в том, как сберечь лад и благополучие в семье. Пожалуй, разбиралась в данном вопросе даже лучше своей сестры Геры, хоть та и считалась покровительницей семейных уз.

Импровизированная школа для подготовки девственниц разместилась в одном из цветущих садов. Их в великом множестве вырастила вокруг Олимпа Деметра.

– Помните, дети мои, – Гестия хоть и выглядела не многим старше их самих, имела право так называть богинь из второго поколения, а Кора, Афина и Артемида с должным почтением внимали ей, – если вы дадите обет – следовать ему должны будете всю свою вечность.

Афина нахмурила свои идеальные соболиные брови.

– А что если я полюблю? – сказала и густо покраснела. Артемида бросила на подругу почти негодующий взгляд: как же? ты же обещала: всегда и во всём – вместе? Кора же – понурила голову и рассматривала цветы – белые и лазоревые, которые специально для их занятий вырастила здесь мать. Холодная и бесстрастная невинность – откровенный намёк на желаемое для дочери будущее.

Кора вообще пришла сюда по велению Деметры и лишь из глубокого уважения к тётушке Гестии. Она не собиралась давать обет, хотя – после некоторых красочных рассказов Артемиды о мужчинах, – была вовсе не прочь оказаться в стане вечных девственниц. Но недавно её стали посещать странные видения, и в сердце поселились сомнения. И придя сюда, она от всей души хотела избавиться от них.

Богиня жертвенного огня мягко улыбнулась и похлопала Афину по руке, сказав:

– Любовь ничуть не противоречит обету. Наоборот, только истинно любящий сможет хранить его целую вечность.

Пролетавший мимо Зефир хохотнул, подбросил вверх золотисто-рыжую прядку, тронул россыпь веснушек на нежном личике, взметнул края серого пеплоса.

«Я тронул тебя, разве тебе неприятно?» – будто вопрошал ветреный проказник.

Но Гестия отмахнулась от него и гордо вскинула голову: я самому Аполлону отказала!

Кора усмехнулась: она тоже Аполлону отказала. Интересно, кто на Олимпе придумал версию, что он удачлив в любви?

Но Афина упрямо мотнула головой и задала вопрос посложнее:

– А если я захочу быть с любимым?

Однако Гестия нашлась и тут:

– И это не помешает тебе блюсти обет, если ты только не имеешь в виду под любовью, дитя моя, отвратительные дела Афродиты.

Богиня Любви, будучи помянутой всуе, будто из самих олимпийских цветущих кущ выпрыгнула.

– Ха! – фыркнула она, кокетливо отбрасывая тёмно-золотой локон, упавший на идеальный белый лоб. – Слушайте её больше! Она вас глупостям-то понаучит! Даже у богини жизнь слишком коротка, чтобы познать всю глубину и силу любви! Любите, отдавайтесь, горите, пока прекрасны и молоды! Вот чему я учу своих адептов, и за это они возносят меня выше других!

Афродита откровенно лукавила: все знали, что первый гимн любого священнодействия – отдан Гестии. Это её, тихую, кроткую, скромную, смертные ставили выше остальных богов. И даже Зевса устраивал такой расклад.

Услышав слова Пенорождённой, Артемида свела брови к переносице и потянулась за луком.

Но Афродиту это нисколечко не смутило, наоборот – она лишь скривила свои безупречные пышные алые губы и сказала:

– Ты бы, Браврония[2], не дёргалась и за оружие своё не хваталась. Тебя даже земные поэты называют «мужеподобной».

Афродита нарочно уселась так, чтобы можно было прогнуться в спинке и выпятить грудь. Небольшую, но и немаленькую, совершенной формы, высокую, с задорно торчащими вверх сосками, просвечивавшими через тонкую ткань бледно-голубого с жемчужными переливами хитона.

Кора поймала себя на том, что невольно любуется Пенорождённой. Ей почему-то подумалось, что когда люди говорят «прекрасная, как богиня», они имеют в виду Киприду. Она и есть – абсолютная, космическая, божественная красота.

Вон и Зефир соглашался: играл золотом волос, старался заглянуть в безупречную синеву глаз, облепливал одеждой точёную фигурку.

Афродита знала, как хороша, и снисходительно улыбалась коралловыми устами шалостям теплого ветра.

Гестия в песочном хитоне и сером пеплосе казалась на её фоне невзрачной простушкой. Но богиню Очагов это ничуть не злило. Она лишь улыбалась – тепло и очень по-доброму.

Подошла, провожаемая удивлёнными взглядами своих учениц, села рядом с Афродитой, взяла маленькую молочно-белую ладошку богини Любви и, заглядывая в синие омуты её глаз, окруженных, будто озёра – высокой осокой, длинными пушистыми ресницами, сказала:

– Твоим словам можно было бы верить, Киприда, не плачь сейчас твоё сердце.

Афродита фыркнула и, высвободив свою ладонь, брезгливо обтёрла о траву – словно боялась заразиться девственностью.

– Много ты понимаешь! – горько воскликнула она. – Да, моё сердце кровоточит. Арес вновь изменил мне. Увивается за этой Никой[3], кричит, что ему не нужна война без побед. А на любовь ему плевать. Мол, она – пустое.

– То и понимаю, что ты забросила свой семейный очаг, и гоняешься за призрачной тенью любви.

– Семейный очаг!!! Посмотрела бы я, как бы ты стала рассуждать об очаге, будь твоим мужем уродливый Гефест.

– Красота в глазах смотрящего, Киприда. Вот когда ты угадаешь, распознаешь настоящую любовь, ощутишь её, тогда и приходи поучать и глумиться. Я сама склонюсь перед тобой и признаю тебя правой.

И тут Афродита, вдруг погрустнев и сделавшись неожиданно серьёзной, спросила:

– Как узнать настоящую любовь?

Кора услышала, что рядом с ней фыркнула Артемида, зашептав: «Вот так богиня Любви!» на ухо Афине, а та – ехидно улыбалась одними глазами.

Не удивилась только Гестия, она улыбнулась – мягко и мудро, погладила Афродиту по голове, как маленькую неразумную девочку, и ответила:

– Настоящая любовь тиха. Она не выпячивается, не грохочет, не кричат «вот она я» на весь мир. Она – как прикосновение крыльев бабочки и сама – крылья. Когда ощутишь – не спутаешь ни с чем.

И Кора слушала её, как завороженная. Странно, но девственная Гестия, скромная и незаметная, знала о любви куда больше раскованной, умудрённой опытом Афродиты. Да и казалась сейчас, окутанная нежным радужным сиянием, самой красивой из всех, кого доводилось видеть Коре. В тот миг, до боли в сердце, ей захотелось познать любовь, о которой говорила тётушка. И она передумала – ох, и расстроится же мама! – давать обет безбрачия.

Афродита же смотрела на Гестию широко открытыми глазами и в их синеве дрожали слёзы…

…не сон – грёза наяву.

Горькая грёза, ведь ещё недавно я была так счастлива, потому что считала, будто познала эту любовь.

«О любви не кричат. О ней шепчут на ушко».

Память… Злая… У неё – его голос: низкий, слегка рокочущий, но при этом – бархатный.

За что ты так со мной, Мнемозина[4]?

Так и вижу перед собой её – строгую, скромную, в простом серо-зелёном хитоне. Она вечно что-то пишет на своих восковых дощечках. Скидывает на меня большие умные глаза и говорит тихо: «Ты же сама недавно признавала – нет ничего хуже забвения».

Да, забвение кажется страшным, но иногда – лучше забыть. Тогда не так больно и вполне можно дышать.

Позволяю себе вздохнуть без болезненного укола в сердце, провожу ладонью по глади воды в ванной, и образ Мнемозины вздрагивает и исчезает.

Не хочу думать, не хочу вспоминать. Буду жить здесь и сейчас, и решать проблемы по мере их поступления. Потому что есть кое-что посерьёзнее плохих воспоминаний.

Выбираюсь из ванной, обтираюсь пушистым полотенцем и заворачиваюсь в халат. Он явно на пару размеров больше – приходится подкатить рукава, а полы волочатся за мной байковым шлейфом.

Я бы могла всё изменить. Одним взмахом руки. Раньше.

Прикрываю глаза, сжимаю кулаки, пытаюсь почувствовать силу.

Нет. Глухо.

Страх слизкой змеёй вползает в душу.

Что они сделали со мной, те мрази в подвале? Как смогли! Я ведь – богиня! Великая богиня Подземной весны.

Заталкивая панику поглубже, подхватываю чересчур длинные полы, чтобы не путаться, и решительно иду туда, где надеюсь найти Гермеса, – в библиотеку. И действительно нахожу его там.

Сидит в высоком, обитом коричневой кожей, кресле, закинув ногу за ногу, и читает книгу. Увидев меня, стремительно закрывает фолиант, но я успеваю заметить название – «Сказки народов мира». На его красивых губах тут же появляется ехидная, но при этом довольная улыбка.

– Кора! Вот это подарок! Ты – в моём халате! Его же теперь стирать нельзя.

Но мне не до веселья. Забираюсь в свободное кресло с ногами, кутаюсь в халат, тщательно укрываю щиколотки – а то Гермес вон как на них пялится! – и, опустив взгляд, говорю зло:

– Хватит паясничать. Я больше не могу… по-божественному… ничего… Не чувствую силу. Словно оглохла и ослепла. Мне страшно, Гермес.

Он мгновенно серьёзнеет и оказывается рядом, всё-таки заглядывает в лицо, и в глазах его – неподдельная тревога.

– Они доставали при тебе такие зелёные камни? Ну, те уроды в подвале?

– Да, – говорю, холодея.

– Тогда всё действительно плохо, – он произносит это без всякой иронии, и меня пробирает от правдивости сказанного.

Чувствую, как стучат зубы.

– И что… что теперь делать?..

– Ждать, – печально говорит он, поднимаясь и отворачиваясь от меня.

– Чего?

– Когда ты полностью исчезнешь…

Слова падают – булыжниками в воду, обдают холодными брызгами ужаса.

– И остановить это никак нельзя?

Наверное, не стоило говорить с такой затаённой отчаянной надеждой.

– Не знаю, – прямо отвечает он и, наконец, вскидывает на меня взгляд, который мне очень не нравится, – затравленный, обречённый. – Это – технология Звездного Чертога. Я лишь один раз видел, как она действует.

– И когда же? – почему-то мне кажется, что Гермес сейчас вспомнит одно из самых трагических событий в истории Олимпа.

И он не подводит меня, роняя жуткие в своей сути слова:

– Когда исчезла Гестия…

_____________________________________

[1] Ге́стия (др. – греч. Ἑστία) – в древнегреческой мифологии юная богиня семейного очага и жертвенного огня. Дала обет безбрачия, потому что полностью посвятила себя служению людям. Именно она символизировала тепло семенного очага, поэтому смертные почитали её превыше других богов, и даже Зевс соглашался с таким положением вещей. Ведь Гестия, как никто, далека от дрязг и страстей, обуревавших Олимп.

[2] Один из эпитетов Артемиды, связанный с праздником, участницы которого переодевались в медведиц.

[3] В древнегреческой мифологии – богиня победы.

[4] В древнегреческой мифологии – богиня, олицетворяющая память.

* * *

Персефона лишь смотрела, как бесится Аид – швыряет в стену предметы, ломает мебель, ревёт и бьётся, словно раненный зверь, но не лезла. Хотя до боли хотелось обнять, успокоить, наболтать нежных глупостей, только зачем? Они не помогут, они не вернут. Они лживы и никчёмны, как соболезнования смертных.

– Они волоска её не стоили! Грязью под её ногтями быть не могли! Пылью у стоп!

Персефона мало знала о жизни Аида до того, как он стал Владыкой Подземного мира. Ей казалось – он всегда находился в своём подземелье.

Но те, кто помнил его прежним, рассказывали иное: о мужественном разведчике времён Титаномахии, незримом щите, прикрывавшем спину своих братьев, опытном стратеге, разрабатывавшем дерзкие военные операции… Тех, кто говорил это, было немного. И среди них – тётушка Гестия.

Когда она вспоминала Аида, её светло-карие глаза нежно и влажно поблёскивали, и Персефона понимала: то не просто восхищение неизвестным героем, о котором не сложено легенд и торжественных од, это любовь – яркая, женская, перечёркивающая себя. Та любовь, что способна радоваться счастью любимого и твоему счастью с ним.

При этом Гестия ни капли не завидовала ей. Наоборот, обнимала и говорила:

– Хорошо, что ты. Другая бы его погубила.

А Кора (там, встречаясь с ней, – Кора) отмечала, как они с Гестией похожи: обе рыжие, вечно юные, тоненькие, как веточки.

Даже вспоминались слова Зевса: «Это Аид у нас всегда любил статуэточек, эстет». И теперь стало доходить, кто был ещё одной статуэткой. Непонятным было другое.

…однажды, уже после рождения Загрея, она заглянула к тётушке в гости и решилась спросить.

– Почему ты не открыла ему свои чувства? – Кора внимательно и с тревогой заглядывала в миловидное веснушчатое личико Гестии.

Та улыбнулась:

– Я всегда знала – все знали, впрочем, – быть трём братьям великими Владыками. А какая из меня Владычица? Нет, Кора, я бы никогда не смогла, как ты, – зародить жизнь во тьме.

Кора упрямо мотнула рыжей шевелюрой:

– Не правда. Ты же огонь! Ты бы согрела его, светила бы ему!

Гестия вздохнула:

– Нет, Кора. Ему не нужен огонь, ему нужна жизнь. Её сила, её мощь, её умение пробиваться сквозь толщу земли, пережидать зимние холода, возрождаться, цвести, плодоносить. Ему нужна ты, а не я. Я ведь нравилась ему, знаю, он сам не предложил и не взял. А я не стала навязываться. И очень рада, что у него есть ты. Спасибо тебе, девочка, за это.

Потянулась, поцеловала в лоб, нежно, по-матерински.

Они сидели в зале самого скромного и непритязательного дворца на Олимпе – в доме Гестии. Здесь не было мрамора и позолоты, здесь царили дерево, свежая зелень, необработанный камень. Кому-то может быть показалось бы убого и дико, но не Коре – её собственный дом, затерянный среди зелёных предгорий и священных рощ, выглядел так же.

Гестия вдруг подскочила и затараторила:

– Ой, у меня же есть подарок для тебя. Ещё на родины приготовила, а всё никак не отдам.

Она подхватилась и убежала вглубь комнаты, где стояли различные женские штучки – шкатулки и сундучки. Открыла один из них, достала нечто, полыхнувшее тёплым пламенем, и вернулась к Коре, поднявшейся к ней навстречу.

– Вот, – сказала и немного смутилась, протягивая ей незатейливое украшение – кулон-каплю на медной цепочке. Внутри капли металось и искрилось живое пламя. – Мой огонь, береги его, а он – будет хранить вашу с Аидом семью.

Кора задохнулась от благодарности, на глаза навернулись слёзы – на рождение Загрея ей преподнесли много подарков, дорогих и роскошных. Золото, алмазы, драгоценная глазурь украшали их. Но все они – холодные и пустые. А теплый огонёк, который бился сейчас в её ладони, согревал изнутри, наполнял душу светом и умиротворением.

В этот момент Кора поняла, почему смертные почитали Гестию превыше других – грозных и великих – богов: только она могла преподнести такой неоценимый дар – светлый огонь душевного тепла.

Юная тётушка нежно обняла её и сказала:

– Будь счастлива, дорогая. Тебе достался замечательный муж. А ты – всячески достойная его жена. Я очень рада за вас обоих.

Коре стало так тоскливо: столько долгих веков она мечтала услышать эти слова от матери. Но Деметра до сих пор убеждена – дочь глубоко несчастна в браке, а иначе с «этим» и быть не может. Не переубеждали даже горящие счастьем глаза и цветущий вид, когда Кора возвращалась на поверхность от мужа. И сколько Кора не пыталась переубедить – даже в гости звала, Деметра оставалась непреклонной.

Разомкнув объятия, Гестия отступила и потупилась, тяжело вздохнув. И, наконец, видимо, мысленно решившись, подняла на Кору больные и усталые глаза, мягко попросив:

– Сядь, девочка. Я должна сообщить тебе нечто важное.

Кора присела и прижала ладонь, с зажатым в ней огненным кулоном, к бешеному колотящемуся сердцу – дурные предчувствия её обманывали редко. А сейчас интуиция просто заходилась в крике.

Гестия и сама присела рядом, сложила руки на коленях, сцепив в замок, устремила взгляд в стену, где красовался гобелен с пасторальной сценкой.

– Была и ещё одна причина, почему я не открыла Аиду свои чувства.

Странно, но когда Гестия говорила с Корой о своих чувствах к её мужу, та не ощущала укоров ревности. Может быть потому, что любовь такой женщины, как Гестия, к такому мужчине, как Аид, казалось ей правильной?

– Ты наверняка слышала ту гнусную историю о том, как Приап[1] пытался овладеть мной?

Кора вздрогнула: мать рассказывала ей, смеясь и краснея, тщательно заменяя интимные подробности двусмысленностями, но она уже тогда чувствовала какой-то подвох. И сейчас, глядя в полные печали глаза Гестии, поняла – то ощущение было неспроста.

– Тебе, наверное, рассказали, что когда я уснула после пира богов, этот гадкий развратник полез на меня, но тут заорал осёл, боги проснулись и засмеяли Приапа. И ему, конечно же, не удалось совершить задуманное?

Кора кивнула, чувствуя, как внутри всё индевеет от страха услышать подлинную версию.

Но Гестия, как и полагается огненной богине, оказалась беспощадной.

– На самом деле всё было не так. Это случилось ещё до твоего рождения, милая. Одним словом… – она вздохнула, – мне доказали, что Олимпе позорно быть девственницей, – тётушка произнесла это, глядя перед собой сухими пустыми глазами, и Кора поняла: Гестия злилась бы на такое положение вещей, если бы умела злиться, – и все, кроме, разве что твоего мужа, тайно или явно потешались надо мной. На том пиру Афродита и кто-то ещё из её приспешников, – кто именно, не уследила, но рядом точно вились Гермес и Дионис, – подмешали мне в нектар снотворное. А потом она и натравила на меня своего сына Приапа. Осёл, говорят, орал. О, нет! Кричала я, умоляя о пощаде, а потом – от стыда и боли. Кричал Приап, ликуя и кончая в меня. И хохотали вокруг боги, довольные своей проделкой. Никому из них не было меня жаль.

Кора нежно и сочувственно пожала маленькую ладошку Гестии.

– Я уползла оттуда, еле живая, спряталась в роще и зализывала раны – физические у богини проходят быстро, а вот с душевными всё было куда сложнее. Я понимала, что не смогу явиться на Олимп и видеть всех этих самодовольных мерзавцев, которые так поступили со мной. Кроме того, я поняла, что под сердцем у меня шевелиться дитя – семя гадостного насилия дало плоды. Я не хотела этого ребёнка, не готова была его любить…

Последние слова утонули во всхлипах. Гестия закрыла лицо руками и разревелась, как обычная девчонка, а вовсе никак великая богиня из Дюжины.

Кора обняла её за плечи, прижала к себе и нежно баюкала. Ей снова было неловко, как и в случае с Герой – после наказания той. Неловко и страшно: у неё такая любовь, что и сама Ананка может позавидовать. И наказать.

Гестия же выбралась из её объятий и сказала:

– Не жалей меня, я оказалась малодушной. Двое суток промучившись родами, я всё же произвела её на свет. Она была такой миленькой: светлые волосёнки, глазки-василёчки, и такие умненькие. Казалось, смотрела на меня и всё понимала: что не нужна, что я собираюсь её бросить. Я назвала её Хлоей[2], потому что когда крохотная ручонка коснулась ветки, та покрылась листвой. Возможно, она бы заняла твоё место. Стала бы богиней весны, или побегов, или цветов. Но… ей было не суждено. Кое-как поднявшись на ноги, я выбралась из грота, где пряталась всю беременность, и отправилась к реке, чтобы положить свою малышку на лист кувшинки. И тут из-за группы деревьев выступили… я богиня, но не знаю, как правильно назвать этих существ. Некие сверхбоги, первосилы. Я даже не могу вспомнить сейчас их облик – он менялся каждую минуту. Они сообщили мне, что пришли из Звёздного Чертога, и сказали, что могут помочь, но я должна заплатить высокую цену. «Какую?» – спросила с надеждой. – «Твоё дитя», – сказали они. И я согласилась. Отдала им мою девочку, взамен же они – уж не знаю, как – обратили время вспять, к тому моменту, когда Приап полез на меня. И тогда действительно заревел осёл. Все проснулись и обсмеяли насильника. А я смотрела на них и не верила, не верила, что всё получилось. Что я снова – прежняя. Тогда мне было так хорошо, что я полюбила всех и каждого. Вскоре я и сама поверила: то был лишь дурной сон. Никакого насилия не случалось, никакая Хлоя не появлялась на свет. Только вот как-то пути мои пересеклись с Аидом, и он – всегда видевший больше других, умеющий читать в душе – посмотрел на меня, как-то странно, будто узнал что-то важное, но неприятное. Тогда я убежала от него, выбрав глупый предлог, а потом – старалась держаться подальше. Боялась: вдруг то был не сон, он узнает и осудит.

Гестия согнулась и стала похожа на старушку.

– Я – малодушная, я – плохая.

Кора покачала головой:

– Всё не так. Ты – великодушная и самая лучшая, – она обняла тётушку. – Просто игры богов, порой, бывают жестокими. А потом – вдруг и правда: то был лишь сон, последствие зелья. Ты же сама сказала, что тебя опоили.

Гестия горько улыбнулась:

– Долго я верила, что это так. Пока однажды ветры не спросили меня: «Не знаешь ли ты юную богиню с волосами цвета лунного серебра и глазами, как васильки? Она ходит по миру и ищет свою мать. Говорит, что не помнит её. Только то, что у были тёплые руки и красивый голос». Я так и обомлела. Нет, не из-за описания матери: под него подходили тысячи, от описания девушки. Значит, Хлоя всё-таки существовала.

Кора встала, прошлась по комнате, она всё ещё сжимала в ладошке кулон. Он был по-настоящему тёплым и будто тихо пел. Кора остановилась перед Гестией и сказала:

– Нет! Я не верю! Ты не могла заплатить благополучием дочери, будь она даже плодом насилия, за право остаться в сонме олимпийских лицемеров и быть почитаемой у смертных! Нет, Гестия, кто угодно, но только не ты! Знаешь, Тот – он тоже из Звёздного Чертога – как-то поведал мне, что смертные сочиняют про нас истории, и мы сами верим в них. Правдивая история только одна – та, на свитке во Вселенской Библиотеке. Хочешь, я посмотрю его для тебя?

Гестия вдруг замерла, а потом её светло-карие глаза удивлённо распахнулись:

– Ты бывала в Чертоге?

– Да, – сказала Кора, не понимая, почему это вызывает такое недоумение.

– Это – большая честь. Я слышала, Чертог сам выбирает бога, которому является.

Кора смутилась.

– Это не моя заслуга, меня привёл туда Аид.

– Не важно кто, – улыбнулась Гестия, – главное, что Чертог принял тебя, признал достойной.

На этом они простились: Кора обещала разыскать все, какие есть, сведения о богине Хлое, а Гестия – напутствовала:

– Не снимай кулон, и тепло родного очага вечно будет с тобой.