Текст книги "Сны Персефоны (СИ)"

Автор книги: Яся Белая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Бессонье: визиты и встречи

За неделю я привыкаю к мысли, что меня в очередной раз оставили одну, снова не объяснили мотивов, не удосужились посвятить в выводы. Но почему-то в этот раз мне негрустно, с губ не сходит счастливая улыбка, а предчувствие чего-то хорошего витает в воздухе. Хочется приплясывать и петь.

Я не буду в этот раз поспешно осуждать действия Аида. В конце концов, после нашего откровенного разговора не доверять мужу было бы неправильно. Я до сих пор греюсь воспоминанием о его сияющем взгляде и теплоте в голосе. Он обязательно появится и всё мне объяснит. А пока я буду просто ждать, как веками ждала нашей встречи. Ждать и предвкушать воссоединение. А оно обязательно будет, я в это верю.

Вон и малышка, являясь каждую ночь во снах, говорит, как она любит папу и ждёт встречи с ним. А если она верит в эту встречу, значит, так и будет.

А пока я могу погрузиться в любимый мир цветов. Сейчас, в последний месяц осени, они особенно хороши – природа щедро разливает краски перед тем, как уйти на долгий зимний покой.

К тому же оказалось неожиданно много желающих соединить свои судьбы в конце осени, и у меня отбоя не было от клиентов.

Но один клиент, точнее клиентка, удивил меня особенно.

… я спускаюсь вниз в слегка приподнятом настроении, в душе – уж сама не знаю почему – всё полнится счастливым волнением. Вхожу в зал своего салона и… замираю.

Каллигенейя, обычно такая строгая и рассудительная, сидит на моём флористическом столе и болтает ногами. Рядом, в бумажных стаканчиках, исходит паром кофе.

– Присоединяйся, – кивает она, и я забираюсь рядом. Беру стакан, делаю несколько глотков. Некоторое время молча пьём кофе, а потом она ошарашивает меня:

– Я выхожу замуж.

Закашливаюсь так, что даже кофе разбрызгиваю, портя свою идеальную рабочую блузку.

– Да неужели? – ехидничаю, как только обретаю способность внятно говорить. – А как же твои каноны свободной любви?

Она пожимает плечами.

– Он сумел быть убедительным.

– Хорошо… Кто он? – спрашиваю, волнуясь, что это очередной недостойный её смертный, на которых она даром тратит чары нимфы.

– Он бог, могучий и древний, – произносит она, и лицо её выражает высшую степень очарованности, – и он опасен. В прежние времена ему приносили кровавые человеческие жертвы.

Вздрагиваю. От бога, принимающего такие дары, ничего хорошего ждать не стоит. Это же форменное чудовище – тёмное, безжалостное и беспощадное.

Вряд ли Каллигенейя будет с ним счастлива. Но… она в своей жизни уже серьёзно обжигалась и теперь на воду дует: все её смертные – нежные, заботливые, внимательные, но быстро надоедают ей.

Я хочу её предупредить, предостеречь, но в карих глазах я вижу что-то такое, что останавливает меня. Это верно, это – её жизнь.

Поэтому говорю совсем другое:

– Я не помню таких в нашем пантеоне?

– Он не из нашего, – продолжает удивлять меня Каллигенейя.

– А ты не боишься? Другой менталитет? Другой уклад?

– Боюсь, но хочу его сильнее. А он – просто одержим мною. Никто прежде так не желал меня. Поэтому, я думаю, мы справимся.

Хотелось бы верить. А ещё – прочитать лекцию о том, что семья, начинающаяся с дикой страсти, может быстро рухнуть… Но напрямик об этом не говорю, захожу издалека:

– И всё-таки – к чему такая спешка? Как же твой принцип – пожить вместе, узнать друг друга получше?

Каллигенейя вздыхает.

– Когда я ему это предложила, он мне такую отповедь устроил. Оказалось, он жуткий консерватор: вместе – только после свадьбы. Но развод – не предусмотрен.

Да уж, попала моя подруга в переплёт.

– И всё-таки, – приобнимаю её за плечи, заглядываю в глаза – обычно, умные, строгие, холодные, а сейчас – поблёскивающие счастьем и предвкушением, – ты, – рассудительная, рациональная, – очертя голову выходишь замуж за незнакомца…

– Ну, – отвечает она, – иногда нужно нырнуть в омут с головой. А потом кое-что о нём я всё-таки знаю.

– И что же? – интересуюсь я, потому что Каллигенейя держит паузу и интригу.

– Нежным в постели он точно не будет, – щёки её при этом алеют, а дыхание становится сбитым. – И я этому рада. Мне нравится поострее и пожестче. И чтобы по ночам мужчина был моим господином.

Ну тогда можно понять, почему ей быстро надоедали смертные. Вряд ли они могли удовлетворить её потребности.

– Кстати, – с гордостью сообщает она, – он собирается сделать меня богиней. Провести через обряд. Говорит, нимфы слишком уязвимы. Да и срок нашей жизни – ты же знаешь – короче божественной. А он собирается разделить со мной всю свою вечность.

Красивый жест, ничего не скажешь. Может быть, не такое уж он и чудовище, каким мне кажется?

Каллигенейя же смотрит на меня сияющим взглядом и, взяв за руку, просит:

– Сделаешь мне букет и венок – свадьба уже сегодня.

Хмыкаю:

– Конечно, сделаю. Могла бы и не спрашивать.

– Но вот и славно, – она протягивает мне золоченый прямоугольник, – тогда жду вечером на церемонию.

Качаю головой:

– Нет, подруга, прости. Я одна не пойду. И первая связываться с Аидом не буду.

Она вздыхает:

– Ну, хорошо. Думаю, однажды мы всё-таки встретимся семьями.

– Обязательно, – уверяю я и поскорее отхожу от волнующей темы: – Но у меня тоже условие – под венец ты поедешь от меня.

Она улыбается:

– Сама хотела просить. Тем более что Фено, Левкиппа и Иахе рвутся в подруги невесты. Нужно будет и им наряды подобрать. И цветы.

…и мы погружаемся в счастливую предсвадебную суету. Обкладываемся каталогами, штудируем сайты. Срочная свадьба – та ещё заморочка.

Платье Каллигенейи привозят через час после заказа, и оно идеально. Она выбирает себе хитон из бледно-розового струящегося шёлка. Оно удивительным образом подчёркивает её хрупкость и строгость, и в тоже время – маняще приоткрывает пленительные формы. Из украшений только браслеты, которыми она прикрывает шрамы на запястьях – тонкие, серебряные, с россыпью палево-розового бисера. А длинные тёмно-русые волосы, ниспадающие до самых бедер, вполне заменяют фату. Я украшаю её изящным нежным венком: полупрозрачная серуррия соединяется в нём с мелкими кустовыми розами нежно-розового оттенка, ягоды ежевики, шиповник и спелые райские яблочки придают игривости, а эвкалипт и цинерария добавляют серебра.

Эти цветы повторяю и в букете, добавляя пышных насыщенно-розовых георгин, роскошных пионовидных роз, звездочек астранции, зелёных «колючек» эрингиума и несколько перчинок. Пусть все видят, что невеста у нас – девочка у нас характером.

Подружкам невесты, которые выбирают одинаковые коралловые платья, делаю маленькие букеты из роз и георгин.

И девчонки, невозможно красивые, радостно выпархивают из моего салона.

Обнимая Каллигенейю напоследок, заставляю пообещать, что она будет очень счастлива. Прячу слёзы – будто дочь выдаю замуж, будто я на века старше. Расцеловав, отпускаю, наконец, к её древнему и опасному.

А сама – внимательно осматриваю себя в зеркало. И действительно я стала взрослее, выгляжу более зрелой, и нужно признать, что новой мне это очень идёт. Я даже радуюсь: больше не буду выглядеть девушкой своего сына.

Едва отхожу от зеркала, как колокольчик на двери сообщает мне о новом визитёре.

Его узнаю по ауре, знакомой до мурашек по коже.

Он всё так же элегантен и в белом. Улыбается светло, но в глазах по-прежнему пляшут лукавинки.

– Здравствуй, Создательница.

Теперь он уже не сомневается, каким именем меня называть.

В этот раз я улыбаюсь ему и предлагаю сесть. И не на только что выдуманный стул, а на вполне себе реальный, проверенный. Памятуя, что ему нравятся крепкие сигары – достаю набор (всегда держу на случай разных клиентов, хотя цветам вреден табачный дым, но некоторые становятся сговорчивее, закурив).

Он затягивается, выпускает дым и спрашивает:

– Ну что? Как успехи в создании миров?

– Вашими молитвами, господин демиург, – ехидничаю я, впрочем беззлобно.

– Значит, не зря я в тебя верил и делал на тебя ставку.

– А вот врал мне зря. Я этого не люблю.

– Я не врал. Интерпретировал. Так нужно было для дела. Аид же тебе рассказал.

– Да уж, – невесело усмехаюсь, – ты такого наинтерпретировал, что Гермес оказался твоим сыном.

– А вот это – чистая правда. Без интерпретаций.

– Зачем же тогда ты втянул его в это дело?

Демиург выпускает ещё несколько дымовых колец.

– Ну как бы тебе сказать… Хотел, чтобы он поучился у профессионалов. А то вселенные он вроде бы создаёт, но они какие-то пугающие.

– И как прошла учёба?

Старик разводит руками:

– Пока – нервно икает. Особенно, как тебя с Афродитой в вашей полной мощи вспоминает.

Сердце трогает злая радость: Гермес заслужил нервно поикать.

Старик самодовольно щурится: видно, что согласен со мной.

– И всё-таки, – говорит он, – пригласишь меня в свой новый мир?

– Только если ты честно обещаешь ничего не интерпретировать и не переиначивать.

– Я постараюсь, – искренне обещает он, но я ему не верю.

Он встаёт и поворачивается к двери, говорит, полуобернувшись ко мне:

– Ты уж прости, но я и дальше буду приглядывать за тобой.

Приглядывай, что ж, думается мне, а ему – я только улыбаюсь.

– Счастливо оставаться, Созидательница.

Он делает ещё шаг и исчезает.

И сразу как-то легче дышать становится. И вовсе не потому, что вместе с ним сразу же рассеивается дым, а потому что теперь отчётливо понимаешь: наконец-то всё, совсем всё! Я сдала экзамен!

И как любая сдавшая студентка, я порхаю по салону и пою. Взгляд цепляет элегантную ветку жёлтого цимбидиума. И вспоминаю Сешат с её мечтой о букете жёлтых орхидей, ужине при свечах и ребёнке.

Ну что ж, я теперь созидательница. Создаю реальности на своё усмотрение. И в этих реальностях – сбываются заветные желания.

Выбираю все жёлтые орхидеи, как только есть в моём магазине – букет получается экзотичным и ярким, как сама Сешат. Кто бы мог подумать, что такая тихоня любит такие эротичные цветы?

Подзываю курьера (у меня в посыльных – мелкий божок, так как клиенты не всегда обычные), даю чёткие указания и отправляю.

А сама – прикрываю глаза и…творю. В моём творении – двое: хрупкая темноволосая девушка и высокий стройный мужчина с копной рыжих волос. На ней – жёлтый, в пол, сарафан, он одет строго и элегантно. Он протягивает ей изысканные цветы, а она так прелестно смущается. А потом они ужинают за столиком на берегу Нила. И я знаю, чем закончится эта ночь – очень красивой близостью. А потом позже, она, сияя, сообщит мужу, что у них будет ребёнок, вернее, двойня – мальчик и девочка. И он подхватит её на руки и будет кружить.

Я как раз успеваю досоздавать мир, когда по внутренней связи приходит запрос от Загрея.

– Радуйся, мама, – невесело бормочет голограмма сына. Он скипетром поправляет норовящий соскользнуть венец Владыки.

– И тебе не хворать, милый, – отзываюсь я. – Объяснишь, что за маскарад? – обвожу рукой его призрачную фигуру, что беззастенчиво разгуливает прямо у меня на столе, между лепестков цветов.

– Затем и связался с тобой, – говорит он, – отец чудит.

Недоуменно приподнимаю брови – настолько чудит, что отдал сыну скипетр и венец? Что-то новенькое.

Загрей печально кивает на невысказанное – этим он в отца – и начинает рассказывать:

– После того, как он забрал тебя с того острова от Гермеса и отнёс в твой салон, вернулся домой сам не свой. Уж не знаю, о чём вы с ним говорили, да и не моё это дело, но отца этот разговор определённо заставил крепко задуматься. А через два дня и вовсе вызвал на разговор. Пригласил официально в тронный зал и… В общем, ма, рассказчик из меня плохой. Смотри сама.

И передо мной разворачивается другая панорама.

… зал величественен и прекрасен; редкий чёрный металл, из которого сделаны наши с Аидом троны, вовсе не мрачный, а скорее элегантный. И Аид – тоже. Без привычного наряда Владыки он выглядит… обычно и очень трогательно. Моё сердце даже пропускает удар. Я ведь всегда любила его самого, а не всю эту царственную мишуру вокруг него.

Аид бледен, под глазами чёрные круги, и ещё мне кажется, он похудел и осунулся. Правильно, некому было за ним приглядывать и ругать, если пропустил завтрак. Впрочем, судя по его внешнему виду, он и обеды с ужинами не жаловал.

Сидит на троне, подпирая щёку рукой, смотрит на бедного Загрея хмуро. А мальчик вытянулся в струнку и трепещет весь.

– Пора тебе, сын, – говорит он, и я ёжусь от того, как устало и хрипло звучит голос мужа, – принять бремя власти.

Подзывает его и берёт лежащий рядом на подлокотнике трона венец из того же чёрного металла с кроваво поблёскивающими капельками граната.

Загрей судорожно сглатывает, но ослушаться не смеет, подходит, опускается на одно колено у нижней ступени трона.

Аид спускается к нему и водружает венец прямо на рожки.

– Отец! – взволновано шепчет Загрей. – Это – большая честь, но я не готов.

– Не прибедняйся, – морщится Аид. – Ты был готов уже двести лет назад.

– Но мир… Он же твой… он не примет меня.

Аид усмехается:

– Это – скорее мир твоей матери. Мы – лишь её наместники. Так что мир побрыкается, конечно, пощёлкает челюстями. Но ты справишься. Я сам учил тебя сражаться и прекрасно знаю, на что ты способен.

То, что загорается в глазах Загрея, после этих слов, трудно трактовать однозначно – тут и безграничная преданность, и восторг и благодарность. Я знаю, что Загрей, – хоть и говорил мне другое – на самом деле благоговейно любит отца. И наш разрыв стал и для него серьёзным испытанием.

Аид поднимает сына и вдруг… порывисто обнимает. Он не делал этого, когда Загрей был маленьким и нуждался в отцовской ласке. Теперь оба застывают на мгновенье в объятиях друг друга, словно пробуя – каково это: быть настолько близкими?

Аид разрывает объятия первым.

– Правь мудро, чтобы мне не было стыдно за тебя.

Загрей, бедняга, клянётся Стиксом. Ох, отцу надо было, прежде всего, научить сына не разбрасываться клятвами.

– А ты сам теперь?..

Аид усмехается вновь и разводит руками:

– Оставлю себе должность Советника. Всё равно ведь за советом прибежишь. И Запирающего Двери – тебе Тартар не удержать. Да и вешать такую ношу на родного сына – сволочью надо быть.

– Спасибо, – радостно улыбается Загрей, – лучшего советника мне и не найти. А за советом обязательно приду.

– Шлем-невидимку и двузубец оставить тебе не могу, уж прости, – говорит Аид. – Это – моё оружие. Тебе предстоит обрести своё.

– Я знаю, – соглашается Загрей. – И, кажется, уже его нашёл.

Аид даже умудряется улыбнуться:

– Ну вот и славно. Правь, – и направляется к выходу из тронного зала.

– А ты куда? – сын смотрит пытливо, фамильным взглядом – прямо в недра души. От такого не спрячешься.

Впрочем, Аид и не прячется.

– Одно дело есть. Давненько надо стоило его обстряпать, да всё не досуг было, – произносит он и выглядит при этом, как мечтательный подросток: глаза сияют, полуулыбка трогает тонкие губы.

…на этом «фильм» обрывается, и Загрей смотрит на меня с тревогой.

– Что скажешь?

– Чудны дела твои, Владыка Подземного мира… Вот что скажу.

Загрей хмыкает:

– Которой из двоих теперь?

Пожимаю плечами:

– Не знаю, как теперь называть Аида. Бывшим, вроде, не с руки. Владыки бывшими не бывают.

– Зови его господин советник, раз он сам избрал себе такую стезю.

От этих слов теплеет на душе – наконец-то Аид что-то сделал по своей воле. С чего смертные взяли, что боги – свободны? Мы ещё более подневольные, чем они.

– Мам, тебе не кажется, что он влюбился? – делится опасениями Загрей, возвращая меня в реальность.

– Возможно, – ухожу от прямого ответа. – Ты лучше скажи, как у тебя дела на личном фронте? Владыке положена Владычица.

Загрей тяжко вздыхает.

– Я поговорил с Макарией. Открыл ей свои чувства. А она сказала, что я для неё только брат и сердце её занято другим богом.

Вижу, как сникает мой драгоценный сын: опускаются плечи, гаснут глаза…

– Не переживай, милый, – подбадриваю его. – Значит, она – не твоя судьба. А свою судьбу ты ещё обязательно встретишь. И будешь очень счастлив, мальчик мой.

Он усмехается – грустно, по-отцовски, но глаза полны тепла и нежности.

– Спасибо, мама, я тебе верю. Но … мне пора… – оглядывается, – беспокойное царство досталось…

– Иди, сынок, правь. У тебя всё получится.

Он машет мне и отключается.

Я вожусь с цветами, расставляя их по вазам, и пропускаю, когда появляется следующий визитёр. Впрочем, он всегда умел появляться внезапно. Это – его конёк.

Стоит, оперевшись на столешницу, глаза возбуждённо поблёскивают, а взгляд прежний – ощутимый, раздевающий, клеймящий. Будто утверждающий вновь и вновь: моя! никому не отдам! Безупречно элегантный в чёрном костюме от кутюр. С лёгкой небритостью. Такого – хоть сейчас на обложку дамского журнала. И кто, интересно, выдумал, что он – урод?

Киваю ему в знак приветствия, раскладываю на столе цветы. Они кукожатся в его присутствии, но не вянут. Моей силы хватает, чтобы сохранить их свежесть даже при таком соседстве.

Он первым нарушает тишину:

– Я хотел бы заказать букет, – смотрит в упор, проверяет реакцию, я, наверное, немного нервно заправляю локон за ухо. Я верю ему, хочу верить, но слова сына о том, что отец, возможно, влюбился, сеют в душе крохотные семена сомнения. А мой визитёр продолжает между тем: – Для женщины.

Судорожно сглатываю, но включаюсь в игру:

– Хорошо, опишите её. Так мне легче будет подобрать цветы.

– Описать? – он прикрывает глаза, должно быть, представляя её. – Я не аэд, но если бы был им, сказал бы, что нет никого краше во вселенной. У неё рыжие волосы, молочная кожа, глаза зеленее луговых трав… А когда она танцует под луной, звёзды прячутся от зависти и стыда.

Не аэд значит. Да ещё и смотрит так, будто сейчас бы схватил, содрал одежду и начал осыпать безумными поцелуями. И я бы не возражала – после таких-то комплиментов.

Но мы продолжаем эту волнующую игру. И сейчас мне совершенно не хочется знать правила. Как там сказала Каллигенейя: иногда надо в омут с головой. Вот именно так.

– У неё есть любимые цветы? – интересуюсь я, точно зная, каким будет ответ.

– Нарциссы, – не задумываясь, говорит он.

Улыбаюсь – цветок, которым он соблазнил и подманил меня. Цветок, который перенёс меня в Подземный мир, в новую жизнь.

– Но это весенние цветы, – возражаю я, – для них сейчас не сезон.

Он хмыкает.

– Мне порекомендовали вас, как лучшего флориста. Говорили, что вы творите настоящие чудеса, например, выращиваете розы под землёй. Думаю, вы справитесь.

Он всегда любил смотреть, как я творю недоступную ему магию жизни. Поэтому достаю луковицы нарциссов – свои любимые сорта, бережно касаюсь их, и они пробуждаются на глазах, рождая прекрасные ароматные цветы.

– Добавим что-то ещё? – интересуюсь я.

– Да, несколько плодов граната, если можно.

– Тогда добавлю и цветущую ветку – у меня как раз есть декоративный гранат.

– Что ещё?

– На ваше усмотрение. Сделайте так, будто собираете для себя.

И это «для себя» больно царапает – неужели я опасаюсь не зря? И напрасно приняла те восторженные комплементы на свой счёт. Мало ли на свете рыжеволосых зеленоглазых богинь? А я уже не так молода и хороша, как прежде.

А он продолжает рассыпаться: что, мол, приобрёл недавно милый домик с видом на Ниссейскую долину. Будет удобно свить там уютное семейное гнёздышко.

Начинаю злиться, ломаю тонкий стебель нарцисса, колюсь розами, пачкаю блузку пыльцой лилий. Но букет делаю безупречный. Я была бы рада, если бы мне подарили такой.

Протягиваю ему. Слышу восхищённый вздох.

А потом он из внутреннего кармана пиджака достаёт красную бархатную коробочку, открывает её, и я вижу кольцо – белое золото и чёрные агаты. Оно уютно покоится на алом ложементе.

Мой покупатель опускается на одно колено, протягивает мне цветы и спрашивает прерывающимся от волнения голосом:

– Прекрасная Персефона, сделаешь меня счастливейшим из богов и согласишь разделить со мной вечность?

Смотрит выжидающе, с затаённой надеждой, почти умоляя.

И поскольку я, шокированная, молчу, то продолжает:

– Согласна ли ты выйти за меня, зная, кто я такой и каким могу быть?

Я не понимаю, зачем это. Ведь сам сказал – нас повенчали Предвечные.

– Мне важен твой ответ. Твой выбор, – как всегда он считывает непроизнесённое.

Я заставляю его встать и отвечаю, как тысячи лет назад:

– Да, Аид Безжалостный, я стану твоей женой.

И как тогда первая, подаюсь навстречу и целую.

Вскоре он перехватывает инициативу, и мы целуемся взахлёб, до спёртого дыхания, до полного растворения друг в друге.

Потом он сажает меня на стол, надевает мне на палец кольцо, упирается лбом в мой лоб и строго интересуется:

– Рассказывай, чего себе накрутила?

Прячу глаза, сейчас почти стыдно, но признаюсь:

– Решила, что ты разлюбил меня, потому что я стала старой, некрасивой, а скоро буду ещё и толстой.

Над моей головой раздаётся тихий рык.

– Посмотри на меня! – требует он, и я встречаюсь с ним взглядом.

Он, не прерывая зрительного контакта, целует мне руки, а потом говорит:

– Я сам виноват – видимо, мало тебя лелеял, мало убеждал, что с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, другие просто перестали для меня существовать. Ты всегда была и будешь для меня самой красивой. Даже если поседеешь. Даже если твоё лицо покроют морщины. Ты всегда будешь для меня юной Корой, что собирает цветы в Ниссейской долине. Запомни это и впредь не смей оскорблять мою любимую Персефону своими домыслами! – произносит почти зло, а потом наклоняется и целует – глаза, скулы, щёки, шею, шепча: – Наваждение моё, наказание моё, любовь моя…

Огонь бежит по моим венам, я таю и плавлюсь, но овладевать мной прямо здесь он не спешит.

Наоборот, отстранятся и говорит:

– Собирайся, нам пора.

– Куда? – интересуюсь я.

– Справлять нашу свадьбу, вить гнёздышко в нашем новом доме в Ниссейской долине. Идём, Деметра уже заждалась наверно.

– Мама? – удивлённо вскидываю брови.

– Ну да. Знаешь, когда я ей сказал, что ты ждёшь ребёнка, она даже не спорила. Наоборот, тут же заявила: я буду ей нужна. И вызвалась приготовить всё к нашему приезду. И вообще, я решил, что будет лучше, если тебе больше не придётся метаться между матерью и мужем.

Он решил! Опять сам! Но ведь обо мне заботился. Поэтому не злюсь, а смеюсь, уткнувшись ему в плечо. У Аида – слишком патриархальный склад ума, консервативный, основательный и… правильный, на мой взгляд. Муж должен защищать, беречь свою женщину и свою семью, а если у них возникают проблемы – брать и устранять их. И я не против такого расклада.

… собираюсь я быстро. Брать мне здесь особо нечего. Так, пара милых сердцу безделушек, среди которых – кулон Гестии. Он сейчас светится тёплым сиянием, будто тётушка улыбается мне сквозь века. И я невольно прижимаю его к груди: пусть слышит, как благодарно бьётся моё сердце.

Все цветы, какие ещё остались в салоне, я выношу на улицу – пусть люди разберут, пусть каждый возьмет себе частичку счастья, что сейчас просто переполняет меня.

Вешаю на дверь салона надпись: «Закрыто на неопределённый срок». Кто знает, может ещё и вернусь сюда – уж очень в этом магазинчике было хорошо.

Свой букет несу сама – небольшой чемоданчик со скромными пожитками и тот отбирает Аид.

Мы садимся в его машину – чёрную, хищную, мощную, этакий слепок его квадриги, что пугала в прошлом людей и богов – я смотрю в окно, и мне необыкновенно хорошо. Меня снова похищают, но теперь – с моего согласия и везут не в мрачный Подземный мир, а назад, в Ниссейскую долину.

Хочется петь и смеяться.

Аид коситься на меня и тоже улыбается.

… я замечаю её и едва успеваю крикнуть:

– Останови!

Хорошо, что Аиду не нужно объяснять зачем.

Я выскакиваю и бегу за ней: глупышкой, что в холодный осенний день бредёт босиком. И там, где маленькая ступня касается земли, выглядывают юные, как и эта девушка, побеги.

– Хлоя! – окликаю я, и она оборачивается.

Да, всё, как описывала Гестия: васильково-синие глаза, лунно-жемчужные кудри, и сама тоненькая, как молодая веточка.

Она улыбается мне, как старой знакомой. И в глазах её пляшут тёплые огоньки – словно солнце отражается в весенних лужах.

– Здравствуй, – произносит певуче. – Я ждала тебя.

– Я тоже, – говорю и беру за руку. – Мне надо передать тебе кое-что.

– Не надо, – мотает она головой, – Предвечные уже всё сказали мне. Не переживай – весна придёт вовремя.

Ну, значит, можно воздохнуть с облегчением, поцеловать её в свежую щечку и снова сесть в чёрную машину к мрачному вознице.

Сидеть рядом с ним и улыбаться. Потому что – теперь можно. Ведь я только что создала мир. Он будет жить совсем по другим правилам – по законам любви. Это будет чудесный мир.

И новые аэды в мифах этого нового мира непременно напишут: «Персефона снова вернулась к Аиду. Теперь уже навсегда».

Конец