Текст книги "Сны Персефоны (СИ)"

Автор книги: Яся Белая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Вместо этого – сыграла женщину:

– Если ты не возражаешь, Владыка, я пойду. Очень устала.

К её удивлению Зевс посмотрел на неё с пониманием.

– Конечно, идти. В твоём положении нужно много отдыхать.

Уже за дверью, сообразив, что такой многодетный отец, как Зевс, точно знает, как выглядит и ведёт себя беременная женщина, и тихо хихикнула.

У выхода из Олимпийского дворца её ждала мать.

– Ох, как же он нетерпелив! – почти восхитилась она. – Едва расстался с тобой, и призывает снова. Будь осторожна, доченька, а то Гера тоже умеет метать молнии. Буквально.

Кора не сомневалась – мать-то свою сестру знает отлично, но ей хотелось расставить всё по местам сразу же. Поэтому она остановилась, вырвала руку из материного захвата и строго сказала:

– А ты больше распространяйся о нетерпеливости Зевса у неё на глазах! Глядишь, быстрее пришибёт твою дочь!

Деметра нахмурилась:

– Всё-таки этот твой на тебя плохо влияет…

Кора почувствовала, что волосы у неё на голове начинают шевелиться, как змеи вокруг морд Цербера.

– Это ещё кто на кого влияет! – сказала она, чем-то напугав свою мать.

Та быстренько подхватила её под руку и увлекла к своей колеснице.

– У тебя гормоны сейчас шалят, вот и бесишься, – резюмировала она.

На следующий день, чтобы кого-нибудь ненароком не прибить, при этом – быть на Олимпе, но в тоже время – подальше от сплетен, Кора отдала себя в руки своего учителя – Пеана, врача всея Олимпа.

Её он принял с радостью и окружил заботой, как родную дочь. Хотя она и замечала в его глазах азарт первооткрывателя, но не злилась.

Пеан сделал так, что рождение Загрея стало для неё истинным счастьем и почти не принесло боли. Так он не баловал ни одну богиню на Олимпе. Многим из них нередко приходилось переживать родовые муки. Но Кора таскала для него книги из Звёздного Чертога и выращивала травы для его снадобий.

И вот теперь – уставшая и счастливая – она прижимала к себе младенца и улыбалась. Слёзы благодарности к учителю текли по её лицу, он тоже плакал, потому что искренне любил маленькую, но очень смелую богиню Весны.

Загрей оказался шустрым ребёнком, тем более что рос не по дням, а по часам – как и все боги. И вскоре добрался до трона Зевса, завладел, под басовитый гогот самого Громовержца, скипетром и начал «править», швыряясь в нерасторопных пестунов молниями.

Гере это разумеется не понравилось.

И когда Кора вбежала в тронный зал, следом за маленьким проказником, жена Верховного Владыки сказала, гордо вскинув голову:

– Забирай своего ублюдка, пока я не разорвала его на части.

Кора сузила глаза:

– Не смей оскорблять моего сына.

– Хм… сына… разве ты не видишь, что у него рога. Это какой-то сатир, а не сын богини. Хотя… если учесть, что Аид – рогоносец, то почему бы твоему отпрыску не быть рогатым. Рога мужу наставила, рогатого сына родила.

Увлечённая своим глумлением Гера не заметила, как сзади неё вырастали огромные колючие лозы. Но вот одна из них впилась в её лебяжьи белую лодыжку, а Кора подхватила Загрея на руки и поспешила прочь.

Больше они на Олимпе не появлялись. Там потом сочинили легенду о том, что Загрея, по науськиванию Геры, разорвали, сварили, пожарили и съели титаны. Сочинителей не остановило даже то, что титаны к тому времени давно прохлаждались в Тартаре.

Царица Персефона на сей раз возвращалась в аид триумфатором, прижимая к сердце драгоценное дитя.

Владыка помог ей сойти с колесницы, и едва изящная ножка Персефоны коснулась чёрного мрамора их дворца, как муж преклонил перед ней колено и поцеловал край одежд.

– Сегодня, богиня моя, – прерывающимся от восторга и любви голосом сказал он, – я присягаю тебе на верное служение во веки веков. И если отступлю от своей присяги, пусть самые страшные кары обрушаться на меня. Стикс, прими мою клятву.

Река вздохнула, соглашаясь и принимая, а Подземный мир немедленно огласил победный крик младенца.

И тогда Персефона обрела настоящую семью – любящую и сплоченную, такую не под силу разрушить никаким невзгодам.

Она верила в это, муж верил в неё, а сын – в них обоих.

А ведь известно – если близкие верят в нас, мы становимся непобедимыми.

Часто, сидя у постели сына, она вспоминала детский разговор с матерью о цветах лжи.

И, счастливо улыбаясь малышу, думая о том, что единственный цвет, который ложь не может скопировать, – сияюще-белый цвет веры.

К реальности возвращает звонок, в трубке – обеспокоенный голос Каллигенейи:

– Как ты? Вчера пронеслась мимо сама не своя. И Загрей следом. Я потом пристала к нему, выпытывала: что с тобой? Да разве ж он скажет!

– Мне плохо, – без прелюдий сообщаю я. Сейчас мне больше всего хочется рыдать на плече у подруги, рассуждая о том, что все мужики – козлы.

– Так, – строго произносит моя верная напарница, – давай – ноги в руки и дуй ко мне. Я уж найду, как тебя утешить и поддержать.

Она найдёт! Её саму бросил недавно парень. Смертный! Я отговаривала её, но она была упряма. Да и когда это доводы разума доходили до влюблённой женщины? Разочаровалась сама и сама же бросила, когда поняла бесперспективность отношений. Её возлюбленный тоже ловко плёл сеть лжи, изменяя ей – прекрасной нимфе! – налево и направо. Впрочем, чему удивляться? Я – богиня, и то мне изменяли.

В общем, мы точно найдём, о чём поговорить и как залечить раны своих разбитых сердец.

– Буду через полчаса, – обещаю ей.

Наспех переодеваюсь – в джинсы (Аид не разрешал мне их носить, я всегда должна была одеваться женственно, но теперь – я свободна, ношу что хочу) и водолазку. Собираю волосы в высокий хвост на затылке. Так я выгляжу на земные лет восемнадцать, но сейчас так даже лучше. Я словно рождаюсь заново, хоть сейчас по Ниссейской долине бегать, цветочки собирать. Ещё бы не было на юном лице тысячелетних глаз – вообще было бы здорово.

Одним мановением руки навожу порядок в комнате, потом – обращаю внимание на букет. Не хочу от Аида никаких подарков. Сейчас – точно. Возможно, позже мы поговорим. Но сегодня – обойдусь без цветов.

Вынимаю розовое великолепие из вазы, и на стол падает карточка. Читать тоже не хочу. Позже. Сую на автомате в задний карман джинсов.

Каллигенейя любит мои букеты, ей будет куда приятнее получить цветы от меня, чем мне было – от Аида. Хотя, я не получала. Мне их навязали, в очередной раз не спросив моего мнения: хочу ли я? надо ли мне? Поэтому меня нисколечко не будет мучить совесть, что я их передарю.

С «Амнезией» – спускаюсь к холодильникам. Выбираю ещё цветы – палевые пионовидные розы с тонким ароматом, кремовые гвоздики с бордовой каймой, лиловые анемоны, синие ягоды вибурнума, эрингиум, восковник, хамелациум, веточки эвкалипта. Кручу спираль[1], оформляю лентами. Букет получается изящный и девичий, немного колючий, под стать моей подруге.

Работа с цветами успокаивает меня, приводит в гармонию с собой. Я люблю дарить цветы девушкам и не вижу в этом ничего предосудительно. Для того чтобы женщина женщине принесла цветы – не нужно особенного повода. Простого желания порадовать – достаточно.

Замыкаю салон – до официального начала работы ещё два часа – и иду к машине. Отмечаю, что осенняя улица – пустынна. Конечно, ещё ранее утро. Но всё равно нынче как-то подозрительно тихо.

И тут раздаётся короткий резкий звук – так меня обычно «приветствует» WhatsApp, извещая о том, что кто-то написал мне. Я кладу букет на крышу «Жука», достаю из кармана ветровки айфон, открываю мессенджер и замираю, увидев, что связаться со мной пытались со знакомого номера. Дрожащими пальцами нажимаю заветную единичку в зелёном кружочке и клацаю на аудиосообщение. Раздаётся голос, прежде – обращённый ко мне – всегда такой тёплый и полный нежности, сейчас же – в нём арктическая стужа и презрение:

«Хорошо, что ты ушла сама. Всё не знал, как тебе сказать – ты мне надоела за вечность. Я устал от тебя. Ты слишком ограничивала мою свободу. Братья жили, как хотели, – любовницы, дети на стороне. Я же, как глупый смертный, сидел у твоей юбки. Позволял тебе чересчур много, вот ты и залезла на шею. Я рад, что ты, наконец, сама всё поняла и не пришлось выгонять тебя. Ты всегда была разумной. Потому тебя и уважал. Я не могу запретить тебе видеться с Загреем, только делайте это так, чтобы я не знал».

Слова падают ударами плети, сбивают с меня ног, вышибают дыхание. Я лишь могу хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

За что? Почему он так со мной? Разве я мало любила его?

Слёз нет, глаза мои сухи, пусты и разбиты. Там, за расколотыми зеркалами души, – темень и воет ветер. Сижу прямо на асфальте, нелепо раскинув ноги.

Сломанная кукла.

Игрушка, с которой развлеклись и выбросили.

Глупая богиня Весны, которая поверила, что под землёй могут расти цветы. Возомнила себя нужной и неповторимой.

Мне даже не больно, потому что сердце вырезали сердце. Всего лишь несколькими фразами – острыми и ядовитыми, как отравленные кинжалы.

Не тянись за нарциссом, ты умрёшь, Кора!

Я умерла. Мгновенно.

Даже не замечаю двух амбалов, которые вразвалочку приближаются ко мне.

– Эй, крошка, кто тебя обидел? – говорит один, склоняясь ко мне и довольно ухмыляясь. У него прозрачные глаза, лицо изрыто оспой, передние зубы – металлические. Он гадок, как смрад преисподней.

Но мне всё равно. Я продолжаю молча смотреть перед собой.

– Не разговорчивая, – тянет другой. Жирный, лысый, с серьгой в ухе. – Но красотка. Не соврал тот хмырь значит.

– Ага, – первый вертит меня, будто я и впрямь игрушка: наклоняет мне голову, заматывает и разматывает вокруг кулака мой хвостик, поднимает и роняет безвольную руку.

Сейчас я и захотела бы – не смогла защититься. Аид был прав, когда говорил: любовь – это сила. И меня лишили главной моей силы. К тому же к осени я и так теряю свой божественный потенциал.

А значит для этих уродов – не опаснее смертной: безвольной, сломленной, желающей умереть.

Я даже не бьюсь, когда один из них накидывает на меня тонкую золотую сеть. Второй – хватает и рывком ставит на ноги.

Равнодушно наблюдаю, как задетый им букет падает рядом со мной. Розы, ударяясь об асфальт, роняют на него свои атласные лепестки. И моё угасающее сознание отмечает – цветы очень красивы. Удивительные. В одном венчике – столько оттенков.

Розы цвета лжи…

Это последнее, о чём я думаю, спутанная, будто в коконе, в руки одного из верзил. И меня накрывает блаженная тьма…

______________________________________________________

[1] Профессиональный сленг флористов, означающий букет, собранный в спиральной технике.

Сон седьмой: Похищение как искусство

– Я бы хотела, чтобы меня похитили, – мечтательно проговорила Фено, откидываясь на траву. В её светло-серые глаза тут же опрокинулось лазурное небо, наполнив их удивительной синевой.

– Да, – подтвердила Иахе, томно закидывая руки за голову и опираясь на ствол дерева, – только пусть это будет красавчик вроде Аполлона.

– Вряд ли Аполлон посмотрит на тебя, – не без ехидства заметила Каллигенейя, вплетая белые и голубые цветы в ярко-рыжие волосы юной богини, – он к нашей Коре сватался.

– Да!? – одновременно воскликнули обе нимфы, подаваясь вперёд. – Кора! И ты не сказала!

Богиня Весны лишь пожала хрупкими плечами:

– Да там рассказывать не о чем. Мама отказала ему.

– Отказала? – удивлённо протянули Фено и Иахе.

– Угу, дала такой от ворот поворот, что Сребролукий бежал, не оглядываясь.

– А ты?

Кора опустила глаза:

– А что я? Я, может, тоже хочу, как вы…

– Как мы?

– Ну да, чтобы меня похитили.

И всё вместе дружно расхохотались. Лишь Каллигенейя оставалась печальной и осуждающе качала головой.

– Не понимаю, что в этом хорошего? – честно призналась она, стряхивая цветы со светлого хитона. – Незнакомец утаскивает тебя в своё логово, трогает тебя везде. Он – твой хозяин, ты – в его воле. Вряд ли он будет нежен. Фу…

Кора однако вскинула зелёные, как растущая вокруг трава, глаза и спросила прямо:

– А если бы он похитил тебя, потому, что сходит с ума от страсти?

Каллигенейя мотнула головой:

– Не бывает страстно влюблённых похитителей. Это – бредни аэдов. Если что-то близкое к чувствам и движет вором, то только похоть. И когда он удовлетворит её – похищенное перестаёт иметь ценность. Становится ненужным, надоедает.

В глазах стражницы – холодный огонь тёмного знания.

– Идём, – сказала она, вскакивая и окончательно стряхивая на землю цветы, в её карих глазах, обычно – таких тёплых, сейчас почти отчаянная решимость, – идём, Кора. Я кое-что тебе покажу.

Взяла Кору за руку и направилась к гроту, где они обычно всем девичьим коллективом прятались от жары.

Фено и Иахе, было, потянулись следом, но Каллигенейя так зыркнула на них, что подруги попятились и отстали.

Когда они с Корой оказались в гроте, Каллигенейя набросила на вход запирающие и отвлекающие заклинания, чтобы никто посторонний не потревожил их уединение и не помешал разговору.

Кора была удивлена и взволнована всем происходящим. Она никогда раньше не видела старшую подругу такой решительной и сосредоточенной.

Нимфа усадила её на поросший мхом камень, примостилась напротив, взяла за руки и, взглянув Коре прямо в глаза, сказала:

– Помнишь, ты однажды спросила, почему я ношу так много браслетов?

Кора кивнула – слова не шли, а дурное предчувствие мешало связно мыслить.

– Сейчас покажу, – отозвалась Каллигенейя и начала спешно снимать украшения, обнажая тонкие запястья. – Вот, смотри.

И Кора увидела, ахнув, – смуглую кожу подруги расчерчивали узкие белёсые шрамы.

– Это мне на память о похищении… – тихо уронила она и закрыла лицо руками. – Их было двое. Неразлучные друзья, они всё делали вместе. Они и меня захотели оба. Увидели совсем ещё юную нимфочку и решили поразвлечься.

Она остановилась перевести дыхание, и Кора, подавшись вперёд, обняла её.

– Бедная ты…

Каллигенейя горько улыбнулась:

– Ты не представляешь – настолько. Они утащили меня с цветущего луга в дом одного из них – он стоял на отшибе, в горах. Туда так просто не добраться. И в ту же ночь овладели мной, вместе… Они всё так делали…

Каллигенейя сжала кулаки.

– Желаю тебе, Кора, никогда не познать, каково это – когда тебя берут одновременно сразу двое мужчин. То, что я нимфа, оказалось скорее проклятием. Я быстро восстанавливалась, и это побуждало их вовсе не церемониться со мной. Эти шрамы, – она кивнула на свои руки, – они хотели так оставить на мне отметины, заклеймить, показать, что я – их. А ещё им было интересно, что испытает божество природы, если к его нежной коже прикоснётся раскалённое железо.

Кора вздрогнула, а потом – замотала головой:

– Не надо, больше не надо…

– Ты даже не хочешь знать, что с ними стало? – злорадно поинтересовалась нимфа.

Кора не хотела, но понимала: подруге надо выговорится, рассказать кому-то эту историю до конца. И она, выпрямив спинку, твёрдо произнесла:

– Хорошо, расскажи до конца.

– Боль, как ни странно, напомнила мне, что я – нимфа, а они – всего лишь смертные – глупые, зарвавшиеся смертные. Я превратила их в деревья, но так, чтобы они всё чувствовали и могли издавать звуки, и подожгла их. Вопли этих ублюдков наполняли моё сердце ликованием, – она перевела дух, успокоилась, опять став всё той же рассудительной Каллигенейей, вернула браслеты на свои тонкие смуглые руки и со вздохом произнесла: – Пообещай мне, Кора, что никогда не станешь мечтать о похищениях в романтическом ключе?

Кора кивнула – она была слишком напугана откровения подруги.

– Если мужчина не придумал ничего лучше, чем похитить тебя, – знай, он слабак и трус. Боится прямо выражать свои чувства, не желает завоёвывать тебя. Хочет взять всё и сразу. А значит, любви там нет и близко – только эгоизм и похоть

… и шёпот – внезапный, на грани слышимости:

– Кора, не тянись за нарциссом…

… и тут я распахиваю глаза.

Наверное, странно просыпаться, когда ты висишь, распятая на стене и в разорванной одежде. Оглядываюсь – ну и местечко, точно, какой-то подвал: грязный, сырой, заваленный хламом.

Посредине, под тусклой лампочкой, даже не прикрытой абажуром, колченогий стол, возле которого сидят на перевёрнутых ящиках мои похитители.

В помещении стоит жуткий смрад.

Они пьют, утираются рукавами и рассуждают:

– А дед-то прав – богинька оказалась хлипенькой.

Лысый ухмыляется:

– Не спеши, мы ещё не проверяли, – и делает жест, недвусмысленно объясняющий, как именно они собрались проверять.

Но у меня внутри – всё та же воющая пустота. Честно сказать, мне всё равно, что со мной будет. Пережить физическое насилие, после того, когда тебе изнасиловали душу, – это пустяк. Я богиня, выдержу, выживу, превращу в деревья и сожгу. А то – ещё и похуже, у меня богатая фантазия. Но потом. Если потом мне перестанет быть всё равно.

Но вот носу моем точно не всё равно: я громко чихаю – отвратительные запахи и сырость сделали своё дело. Чих заставляет моих похитителей оглянуться.

Ну и уроды!

Они медленно подходят ко мне. Тот, лицо которого изрыто оспинами, по-птичьи наклоняет голову, рассматривая меня.

– Какая же всё-таки сладенькая!

– Ага, словно пирожное.

Лысый протягивает руку, нагло сжимает грудь, а потом ведёт рукой вниз – по талии к бёдрам:

– Ух, фигурка! Форменная скрипка.

Второй нагло ржёт:

– Эй, скрипочка, на тебе когда-нибудь играли в два смычка?

Если раньше мне казалось, что я выдержу всё, потому что мне больше нет дела до этой жизни, то услышав столь грязный и недвусмысленный вопрос, невольно дёргаюсь.

Похитители снова ржут:

– Бесполезно, богинька. Ты сейчас – просто смертная девчонка. И мы можем делать с тобой всё, что захотим.

– А мы хотим много, девуля, – наклоняется ко мне и обдаёт перегаром. К горлу невольно подкатывает тошнота.

– И лучше тебе не рыпаться, богинька. Старик сказал: время прежних богов вышло. И ещё – дал нам вот это.

Он достаёт из кармана тот зелёный голыш, который мы нашли в разрушенном наблюдательном пункте Макарии.

И я снова глохну.

Но исчезают не только звуки. Я глохну, как богиня, теряю свою сущность: не слышу тока жизни в тех деревянных перекладинах, к которым привязана, не ощущаю мощи травы, пробивающей камни, на которых стою.

Я что – действительно стала простой смертной? Где-то там стёрлись мои мифы? Аид, ты знал? Это ты наказываешь меня? Но за что, муж мой, царь мой, Владыка мой? Что я сделала?

Паника пульсом бьётся в висках. Меня не спасут. Я вдруг понимаю это с болезненной чёткостью. Маленькая богиня Подземной Весны не продержится на троне Подземного мира и десяти минут. Её разорвут раньше.

Звуки всё-таки возвращаются, но не божественная сила.

Я вижу всё, будто это происходит не со мной: волосатая татуированная лапища тянется к воротнику моей водолазки и беззастенчиво оттягивает его.

Лысый командует рябому:

– Давай нож. Срежем с неё эти тряпки и сыграем скрипичный концерт.

Второй кидается к столу, и вдруг замирает.

Как и первый – орущий и с протянутой ко мне рукой.

Одного прикосновения кадуцея оказывается достаточно, чтобы они вырубились.

Потом он кидается ко мне, освобождает от пут.

Я тряпичной куклой падаю в его объятия. Меня подхватывают сильные руки и нежно прижимают к каменной груди. Через плотную ткань дорогого костюма, я чувствую, как перекатываются его мышцы.

А ещё – ему очень идут очки в тонкой золотой оправе. И эти взъерошенные, модно остриженные волосы, в кофейной гуще которых, как и прежде, путается солнце.

Кажется, я всё-таки срываюсь и хнычу, уткнувшись ему в плечо.

– Тихо-тихо, глупышка, – нежно шепчет он, шагая со мной на руках прочь из этого затхлого места, на улицу, где так тепло, солнечно и рыже-золотисто. – Почему тебя назвали весной, ты же – осень. Посмотри на свои кудри.

Такие нужные сейчас слова успокаивают меня. Я вскидываю голову и встречаю его изучающий, чуть насмешливый взгляд. Он не сводит с меня глаз, я так же, не отрываясь, смотрю на него и думаю: как давно я не видела его. Так долго, что и забыла, насколько он красив.

Покровитель торговли, бог хитрости, душеводитель, беспечный посланник Олимпа.

Тот, кого, единственного из нас, люди назовут Трисмегистом.

Тот, кто напишет скрижаль, изумрудную, как мои глаза.

Тот, кто прослыл лучшим вором и плутом всех времён и народов.

Гермес.

Сейчас он нежно прижимает меня к себе, а я вспоминаю давнее, сказанное с явной грустью: «Если бы Аид не похитил тебя, это бы сделал я».

И вдруг думается: а если бы сделал он, как бы сложилась моя жизнь?

Сейчас я не чувствую раздражения, только спокойствие и благодарность. И пока мы несёмся через пространственно-временной коридор, я вдруг с улыбкой вспоминаю, что смертные уже однажды хотели похитить меня. И то были не отморозки из подворотни, а величайшие герои Эллады – Тесей и Пирифой. А весть о том, что на царицу Подземного мира позарились двое друзей с поверхности, в аид принёс как раз таки Гермес…

Помню, как мы все тогда смеялись. Даже мой обычно мрачный муж…

Они только что закончили суды. Последнюю вопящую тень эринии увлекли на Поля Мук.

Аид поднялся с трона и подал руку своей царице. Персефона с нежной улыбкой вложила тонкие пальчики в ладонь мужа.

Он, не смущаясь присутствием судей – Миноса, Радаманта и Эака – поднёс изящную ладошку Персефоны к губам. Те, правда, вежливо отвели глаза.

В Подземном мире все отлично знали: после рождения сына Владыка стал и вовсе души не чаять в своей жене. А она – расцвела и засияла, сделавшись ещё ярче, ещё краше, хотя, казалось, краше уже некуда. И, несмотря на то, что фигурка царицы оставалась по-прежнему девически-тонкой, в глазах Персефоны появилась особенная тёплая мудрость, согревавшая обитателей Подземного царства. Они так и льнули к прекрасной Владычице, окружая её абсолютным обожанием и готовые рвать в куски за неё.

Такое положение вещей несколько смущало Персефону.

– Разве я, пользуясь у подданных таким авторитетом, не посягаю твою власть, мой царь? – как-то раз взволновано спросила она, заглядывая в тёмные непроницаемые глаза мужа.

Она сидела у него на коленях в их общей спальне, а Аид перебирал её рыжие локоны, иногда целуя в висок или в глаза.

– Нет, – ответил он. – Ты делишь со мной бремя власти, как и полагается жене и царице. И я благодарен тебе за это.

Вот и сейчас он благодарил за то, что она была рядом, помогая судить, разбирая с присущей ей мудростью сложные случаи, прося, иногда, о смягчении наказания.

Они уже собрались отправиться в свой дворец, посвятив себя занятиям более приятным – там ведь их внимания ждали спальня и детская, – как в зал влетел Гермес. Крылышки на его сандалиях ещё трепетали после невероятно быстрого полёта, а взгляд из-под широкополой шляпы – лучился лукавством.

– Владыка, не вели казнить, вели слово молвить, – выпалил он, с шутовским почтением валясь в ноги Аиду. После той туманной истории с участием Адониса и Персефоны, Гермес первое время опасался шутить и ёрничать в присутствии Владыки Подземного мира. Но, сообразив, что убивать его не собираются, вернулся к своему прежнему, немного дурашливому образу. Вот и теперь – явно и с наслаждением ломал комедию.

– Немедленно встань, – гаркнул Аид, который терпеть не мог всякого чинопочитания и угодничества с падением в ноги.

Гермес бодро вскочил и тут же заявил:

– А вам обоим, – он кивнул на царственную чету, – лучше вернуться на троны и присесть. Потому что новость у меня в прямом смысле – сногсшибательная.

Аид и Персефона переглянулись и вернулись на места, свита предусмотрительно ретировалась, но ровно на расстояние вытянутой шеи, чтобы подслушивать и подглядывать.

Когда царь и царица, наконец, уселись на своих золотых тронах, Гермес начал, немного растягивая слова, будто аэд – песнь завёл:

– Радуйся, Аид Гостеприимный, ибо нынче идут к тебе величайшие герои Эллады – Тесей и Пирифой.

Аид кривовато хмыкнул, явно показывая своё отношение услышанному: величайшие идиоты, раз прутся в Подземный мир сами, живыми и незваными.

А Персефона, которую буквально сжигало любопытство, спросила, поёрзав на троне:

– И зачем же отважились они на такое дерзкое путешествие?

Гермес прокашлялся, в карих глазах читалось смятение – не все вести приятно приносить, а некоторые и вовсе могут быть чреваты последствиями. Но он вестник, а значит, сказать должен.

– Они идут за тобой, царица.

Тут уже закашлялась Персефона, да так сильно, что на глазах выступили слёзы. Аид обеспокоено потянулся к ней, ласково похлопал по узкой стройной спинке.

– Ты в порядке, Весна? – взволновано спросил он.

Она закивала и, придя в себя, спросила:

– Разве ты, мой господин, не взволнован тем, что у тебя идут отбирать жену?

Аид, не смущаясь Гермеса, поддел согнутым пальцем её нежный подбородок и окунулся в зелень глаз, словно нырнул в лесное озеро.

– А разве ты моя собственность, чтобы я мог тебя удерживать? Ты – великая богиня, вольная и сильная. Если ты захочешь уйти – кто сможет тебя остановить? Кто будет вправе тебя держать? Кто осмелиться осудить тебя?

Она отвела глаза. У неё не было ответов на эти вопросы, ей просто – до разрывающегося в клочья сердца – хотелось, чтобы он сгрёб в охапку и сказал: «Моя! Пусть только попробуют тронуть». Ей безумно нравилось принадлежать ему. Но когда она осмелилась встретить его взгляд, прочла в нём столько необходимое ей: «Никому не отдам!», прочное, как каменная стена. А ещё – приговор незадачливым героям: её мужа недаром называют Запирающим Двери, а также Щедрым и Гостеприимным. В его мир, не просто, но всё-таки возможно попасть живому, а вот выйти…

Персефона злорадно улыбнулась: её вполне устроила такая позиция. Чётко очерченные губы Ада тоже скривились в ядовитой ухмылке, а потом – и вовсе дрогнули. И Владыка Подземного мира залился смехом, невероятно пугая своих подданных. Вскоре к нему присоединилась и жена, а там и Гермес подключился.

– Ну, надо же! Что удумали! К Аиду, за женой! – поскуливая, хохотал он, вытирая слёзы краем гимантия.

– Кстати, – Аид отсмеялся первый, и слова его раскатом грома прозвучали в воцарившейся тишине, – а чего вообще они решили покорять Персефону? На Олимпе богини перевелись?

При этом – крепко сжал ладошку жены, лежавшую на поручне его трона: не отдам! моя!

Персефона благодарно ответила на пожатие и превратилась в слух.

– Они, Тесей и Пирифой, оба недавно овдовели и решили жениться вновь. Причём на женщинах, которые своей красотой могли бы соперничать с самой Афродитой. Сначала друзья похитили Елену, которую в Серединном мире не зря прозвали Прекрасной. Говорят, что её красота затмевает звёзды. Похитители бросили жребий, и жениться на красотке выпало Тесею. Но ещё раньше он поклялся, что поможет другу отыскать подходящую жену.

– Какая трогательная история мужской солидарности, – съехидничала Персефона. – Мнением будущих жён насчёт предстоящего замужества они как-то не очень интересуются…

Аид сощурился и вкрадчиво спросил:

– А разве похитителей когда-то интересовало мнение похищаемых? – Ладонь Персефоны вздрогнула под его – чуть шершавой и сильной, властно удерживающей сейчас её пальцы. – Когда знаешь мнение, пропадает азарт охоты.

Сейчас на неё смотрел голодный тёмный хищник, и Персефона невольно сглотнула: такого лучше не дразнить. Но она гордо вскинула подбородок, показывая, что не боится и принимает вызов. Чёрные глаза опасно сверкнули.

– Продолжай, – небрежно бросил Аид Гермесу, не сводя глаз с жены, поднёс её руку к губам и… нежно укусил. Персефона поёжилась – и от пристального хищного взгляда, и от нахлынувших ощущений, горячей волной спустившихся вниз живота. Она вся подобралась и сжала ноги. Ей совсем не нравилась плотоядная ухмылочка Аида. Она с трудом понимала, что говорит Гермес:

– Пирифой всё не мог определиться, кого же ему взять в жёны. Говорят, они с Тесеем целый список составили, включили в него и богинь, и полубогинь, и нимф. Когда же царь лапифов[1] совсем отчаялся, а случилось это довольно быстро, то решил обратиться к оракулу. Тот и изрёк: мол, не нужно искать тебе красавицу на земле или на небе, потому что самая большая красота спрятана под землёй. Пирифой не совсем понял, о чём речь, а Тесей – этот умник – возьми да и подскажи: «Речь о Владычице Персефоне». Пирифой – пусть молнии Громовержца обрушаться на его голову – осмелился заявить: «Разве ж она красивее Афродиты?» Тесей оказался умнее и ответил уклончиво: «А как ты сам считаешь – Весна красивее Любви?» Пирифой, радостно загоревшись, воскликнул: «Конечно, красивей!». И вот они идут сюда, за тобой, Персефона.

Она хмыкнула, прерывая зрительный контакт с затягивающими чёрными омутами, которые были у её мужа вместо глаз, и произнесла:

– Пусть приходят, мы с Аидом их встретим, верно, мой царь?

– Конечно, – мягко сообщил Аид, – со всей щедростью и гостеприимством.

Он сказал это таким тоном, что Гермес невольно икнул, заранее пожалев неразумных героев, и умчался доносить весть до Тесея и Пирифоя.

Аид же, в молчании, спустился вниз, дождался Персефону и, когда она поравнялась с ним, подхватил на руки и в один шаг оказался в их спальне. Тут – швырнул на кровать и навис сверху, вжимая её тонкие запястья подушку.

– Запомни, – зло шептал он, буквально клеймя её своими поцелуями, – я никогда! Никому! Тебя! Не отдам! Ты моё сокровище, моя Весна, моя жизнь.

И она подтверждала каждым движением своего тела – раскрываясь навстречу, отдаваясь, принимая: и ты, и ты, и ты…

Они жили друг для друга, друг другом, и не было во всех мирах никого роднее, никого, кто бы так прочно сросся бы душами…

А на утро Тесей и Пирифой явились к трону Аида. Их встретили в роскошно убранном пиршественном зале.

Персефона не хотела привлекать внимание героев, а приняла личину скромной нимфы-прислужницы, и занималась тем, что накрывала на стол. Но то ли даже в этом обличье была чудо как хороша, то ли легкомысленный светло-зелёный хитон оказался слишком короток, обнажая идеальные длинные стройные ножки, но оба героя просто не сводили с неё пожирающих взглядов.

Тесей должно быть пожалел, что выбрал себе Елену. О чём откровенно заявил Аиду:

– О, Владыка, если служанки в твоём доме столь красивы, то насколько же велика прелесть твоей жены?

Аид самодовольно ухмыльнулся и чуть подался вперед – герои стояли у подножья его трона и сейчас Владыка буквально нависал над ними:

– Вы когда-нибудь наблюдали весну? Всё это пробуждение природы, цветение, прилёт птиц?.. – царь скорее свернул речь, дабы не показать, что не силён в описании красот. Персефона, увидев это, улыбнулась. Она усиленно делала вид, что занята раскладыванием фруктов и расстановкой напитков, и ей нет никакого дела до беседы.

Герои же, разомлев, видимо, от одних только собственных фантазий, послушно закивали.

– А вот теперь представьте, что вся это прелесть воплотилась в одной женщине – в вечной юной богине Весны.