Текст книги "Сны Персефоны (СИ)"

Автор книги: Яся Белая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

И тогда я подсказываю:

– …богиню!

Я знаю, каково это. Раньше ощущала себя богиней рядом с великим богом – достойной его, ровней ему, как говорили многие.

Но не хочу думать об этом сейчас. Любая мысль о прошлом прицельно бьёт под дых.

– Да, Богиню. Великую Богиню! Для всех на свете – я лишь красивая куколка для утех. А я так больше не хочу. Мне нужен мир, в котором я буду царить единолично.

– И что же – старик так просто тебе уступит трон? Разделит его с тобой?

– Ему не нужен трон, и власть, по сути, тоже. Он тогда правильно представился мне: друг и советчик. Не более. Править он предоставляет молодым.

– Юность и Любовь, – говорю я. – Полагаешь, вы с Гебой справитесь?

– Если не справятся, – звучит тихий, похожий на шелест страниц голос, – я помогу.

Сешат – тонкая, изящная, уставшая, в длинном, в пол, пёстром сарафане и с крупными серьгами-кольцами в ушах – опираясь бедром о комод, смотрит на нас.

Я мотаю головой: потому что это – не укладывается в голове. Сешат! Она-то – разумная, рассудительная, любящая Тота, – она-то как здесь?!

– Афродита, оставь нас.

Надо же, она умеет говорить с повелительными нотками. Вот тебе и тихоня.

Златокудрая куколка вскидывает голову, надменно фыркает (всё-таки ей вредно много общаться с Герой, даже в воспоминаниях!), но, тем не менее, идёт к двери.

Когда Киприда, наконец, покидает комнату, Сешат подходит, садится рядом, берёт за руку, внимательно вглядывается в глаза.

– Считаешь меня предательницей?

– Да, считаю, – честно признаюсь я.

Она грустно улыбается.

– Тебе не понять, что значит быть тенью великого мужа. Приложением к нему. Когда о тебе и вспоминают-то только, если говорят о нём. Ты всегда была равной, с тобой считались, тебе возносили молитвы. У тебя даже были свои тайные мистерии. А я – лишь следовала за Тотом и записывала, записывала, записывала… С тем же успехом он мог таскать за собой письменные принадлежности.

– Нет, это не так. Тот любит тебя. Он сейчас с ног сбивается, ища способы вытащить тебя отсюда.

Она улыбается ещё печальнее.

– Вот видишь, он снова думает только о себе. О том, что потерял тень. Он не спросил, хочу ли я вернуться и чего я хочу вообще… Представляешь, ни разу за века, проведённые вместе.

– А чего ты хотела? – всё-таки она слишком дорога мне, чтобы по-настоящему на неё злиться или обижаться.

Сешат пожимает узкими смуглыми плечами и говорит тихо, глядя куда-то в стену:

– Не знаю… Немногого… Ужин при звёздах на берегу Нила… Букет желтых орхидей… Ребёнка…

– А ты говорила об этом Тоту? Хоть раз?

Она горько смеётся:

– Зачем что-то говорить тому, кто может прочесть всё, лишь заглянув в глаза…

– Прочесть – да, – говорю я, – правильно интерпретировать – не всегда. Знаешь, мужчины бывают такими глупыми, даже если они – боги…

– Верно, – произносит она, – иначе бы Аид тебя не отпустил.

– Он и не отпускал, – отзываюсь я, чувствуя, как сжимается сердце, – он сначала опутал меня паутиной лжи, а потом и вовсе заявил, что я ему надоела.

Сешат качает головой, кусает пухлые вишнёвые губы.

– У тебя очень мало времени… – она порывисто сжимает мою ладонь, – ты должна сказать ему. Обязательно должна, Кора!

– О чём? – недоумённо произношу я.

– О ком, – уточняет она и кладёт узкую ладонь мне на живот, – о девочке с зелёными глазами и чёрными волосами, той, что ты носишь под сердцем. О вашей с ним дочери. Он должен знать!

Меня словно пронзает иглой. Буквально переворачивает всё внутри: ребёнок! Девочка! Как же я, богиня Весны, не узнала, не поняла, не почувствовала прорастающее во мне семя?! Неужели я оглохла совсем?! На миг окатывает холодным потом ужаса…

Накрываю ладонь Сешат свой и мысленно произношу: «Отзовись, доченька! Услышь!» И издалека доносится нежное-нежное: «Мама!»

Звуки возвращаются, бурлит и искрится сила, покалывая пальцы на руках и ногах, я чувствую необыкновенный подъём и радость. Такую, какая никогда прежде не захлёстывала меня.

Глупцы! Они не учли: можно лишь силы богиню, нельзя лишь силы мать!

И пусть я сейчас плачу – это хорошие, счастливые слёзы. Они – знак свершившегося таинства и тайны. Зато на губах моих – торжествующая улыбка. Битва только началась. И теперь – это моя война, и она пойдёт по моим правилам.

Хватаю Сешат за руки и требую:

– Поклянись Стиксом, что никому не скажешь.

– Я и без клятв не скажу – это только ваши дела.

Вот и хорошо. Значит, хоть тут могу быть спокойна.

Прошу Сешат уйти, откидываюсь на подушки и кладу руку на живот.

Нет, доченька, мы будем с тобой только вдвоём. Мы никому не скажем. Это – будет наш секрет. Один на двоих.

Сон десятый: Это моя война!

Кора попыталась встать на ноги, но тяжёлые доспехи снова пригнули к земле, кинули на колени. Копьё и щит и вовсе оказались неподъёмными.

Тяжело дыша, она мотнула головой:

– Нет, не могу.

Афина протянула ей руку и помогла подняться, а потом и разоблачиться. Всё это время воительница молчала, а Кора – старалась отдышаться.

– Я никогда не смогу, как ты. Я – слабачка.

Афина фыркнула:

– Ты-то слабачка? Не смеши меня, Кора. Ты заставляешь тонкую травинку пробивать толщу земли, вырываясь на свет. Твоя сила будет поболее, чем у всех нас. Это сила самой жизни.

– Так в чём же дело? Я твоё копьё даже поднять не смогла, не то, что удар нанести.

– Потому что это – моё копьё, – пояснила Афина. – Тебе нужно найти своё оружие.

– Но как это сделать? – Кора уставилась на подругу, ожидая подробных инструкций.

Однако Афина лишь пожала плечами.

– Тут я тебе не советчик. Я только подумала о своём копье, как оно сразу в руку легло.

Кора расстроилась, попрощалась и побрела назад – в цветущие мамины сады. Дорогой она размышляла, каким бы могло быть её оружие? Но ничего не приходило в голову – Весна плохо приспособлена для войны.

Когда Кора поравнялась с домом, Деметра как раз трудилась над очередной клумбой. Цветы в этот раз выходили удивительно прекрасные, но коварные – они повисали на деревьях, располагались на кустарниках. Они тонко и дурманяще пахли, манили, звали.

– Ах! – восторженно выдохнула Кора. – Что это за цветы, мама?

Деметра обернулась к дочери – в глазах её сиял мягкий тёплый свет созидания. Она подошла, обняла Кору за талию, заправила ей непослушную рыжую прядку за ушко и сказала:

– Я назвала их орхидеи. Правда же они совершенны?

– О да, ты превзошла саму себя. Это цветы, достойные богини.

Деметра внимательно посмотрела на дочь.

– Кора, милая, почему на твоём личике я вижу печать уныния? Что расстроило моё дитя?

Юная богиня Весны вздохнула.

– Я никак не могу понять, какое у меня оружие. Я должна представить его, чтобы оно появилось.

Деметра обеспокоенно оглядела дочь:

– Кора, только не утаивай от меня ничего! Скажи честно – тебе кто-то угрожает?

– Нет, мама, что ты, – богиня Весны поспешила успокоить мать. – Просто я бы хотела уметь защищаться, если вдруг кто-то будет угрожать.

– Тебе не нужно, – отозвалась Деметра, в голосе её – прозвенела сталь, а красивое лицо стало жёстким, – если кто-то попробует навредить тебе – ему придётся иметь дело со мной. А этого, думаю, и сам Зевс не захочет.

– Мама, но ты ведь не всегда будешь рядом! Вдруг мне придётся защищаться самой?

Деметра тяжело вздохнула, крепче прижала к себе дочь и произнесла:

– Милая моя девочка, надеюсь, тебе никогда не придётся. Но если всё-таки это случится, поверь – оружие найдётся само. Оно появляется всегда, когда тебе есть что защищать.

Кора кивнула, приняв услышанное, и тут же спросила:

– А какое твоё оружие, мама?

Деметра вздрогнула, тяжело вздохнула, но всё-таки ответила:

– Когда-нибудь я тебе покажу.

… Её оружие не появлялось долго – сначала её защищала мать, потом – муж. Ей самой нечего было защищать. Ровно до той поры, пока не покусились на самое святое для неё – её любовь.

Она хорошо запомнила тот день, виноватого Адониса и собственную ярость, охватившую, будто пламя, всё её существо. Чёрные шипастые плети выстрелили сами. Обвили тонкое тело юного бога, пронзили ему сердце, подняли над землёй. Глядя, как беспомощно Адонис хватает ртом воздух, как пытается слабыми пальцами оторвать лозу, что прочнее стали, каким ужасом полны его изумрудно-зелёные глаза, Кора ощущала странное, неведомое ей доселе, удовлетворение. В ней ликовала и торжествовала, обретя, наконец, полную силу, Богиня Подземной Весны, Персефона-разрушительница.

Позже она узнала, что её лозу не берёт огонь и не режет железо. Но тогда это не обрадовало её, а скорей – напугало. К тому же, напитываясь ихором, плети ширели, крепли и хотели ещё и ещё убивать.

И потому Кора старалась не использовать их.

Просыпаюсь от нежного прикосновения к руке. Открываю глаза и фокусируюсь на фигуре, склонившейся надо мной.

– Вставай, соня, – мягко пеняет он. – У меня кое-что для тебя есть.

Тру глаза, потягиваюсь, разминая чуть затёкшие после сна мышцы, и смотрю туда, куда указывает узкая ладонь Гермеса.

Перекинутое через спинку кресла, струится изумрудным шёлком вечернее платье, а внизу – поблёскивают тонкими полосками изящные босоножки.

Вскидываю брови:

– Это такой подкат?

Гермес хмыкает:

– Самое его начало, Кора. Не бойся, пока наряд тебе ничем не грозит.

– А может грозить?

Гермес пожимает плечами:

– Кто знает… Ты скоро исчезнешь… Вдруг захочешь в последние свои дни…

– … пуститься во все тяжкие? – подсказываю я.

– Угу, со мной, например. Я знаю все, и особо тяжкие – тоже, – лукаво подмигивает мне он. – Но пока – спокойно одевайся. Я даже подглядывать не буду, честно-честно.

Очень хочется запустить в него подушкой, а ещё губы почему-то трогает улыбка – злиться на него не получается совсем.

Гермес выходит, а я переодеваюсь. Платье сидит идеально, босоножки – точно по ноге. Неужели, пока я спала, снял мерки? Оглядываю себя в зеркало, что висит чуть поодаль от кровати: что со мной стало? лицо осунулось, под глазами – круги, кожа бледная и как-то потемнела? Я что – и впрямь превращаюсь в чудовище?

Да нет, глупости всё это. Тот ошибся, и другие – тоже. Мы спокойно пережили приход Единого, и то, что люди перестали молиться нам. Да, пришлось перестраиваться, учиться жить в изменившихся условиях, но мы справились.

Справились же?

А значит, нет никаких чудовищ внутри. Это всё – философские дебри Тота, не более.

Или есть?

Отгоняю дурацкие мысли. Сейчас это не важно – важно, понять замысел Гермеса и начать войну.

Снова приглядываюсь к себе. На шее – в глубоком вырезе платья – явно не хватает кулона. И он взблёскивает из шкатулки, что стоит на туалетном столике. Тяну за цепочку и замираю. Кулон Гестии. Тот, который я раньше никогда не снимала. Тот, который потеряла однажды.

Или не потеряла? Недаром же Гермес всегда числился лучшим вором всея Олимпа.

Прежде я считала это украшение символом своего семейного счастья. И оно, по сути, им и было. Огонь Гестии горел в домашнем очаге, и в нашей подземной семье царили лад и понимание. Но вот у меня украли его – украли моё счастье. Разрушили привычный мир. А я этого не прощаю.

Эй, Гермес, ты, кажется, не учёл, что я не собираюсь исчезать. И не знаешь, что теперь мне есть, кого защищать – за своё дитя я буду бороться до конца, учти.

Я решительно защёлкиваю застёжку кулона на шее и выхожу из комнаты. Гермес ждёт меня в коридоре, опираясь о стену.

При моём появлении даже присвистывает:

– И всё-то ты хорошеешь.

Я улыбаюсь, надеюсь, что плотоядно, и протягиваю ему руку. Он галантно целует, потом притягивает к себе, и пространство вокруг нас закручивается в вихри, как всегда, при перемещении.

Мы оказываемся в неком филиале Звёздного Чертога. Прямо… посреди усыпанный звёздами космической тьмы красуется накрытый на двоих столик. Играет музыка. Мой любимый смертный композитор – Моцарт. Его мелодии всегда полны солнца.

– Прошу, – с изящным полупоклоном приглашает Гермес, и я шествую к столу.

В бокалах искрится шампанское, в вазе – исходятся ароматом сочные фрукты.

Я обнимаю пальцами тонкую ножку, поднимаю сосуд вверх.

– За что пьём? – получается говорить игриво, хотя внутри всё бурлит, как пузырьки в шампанском.

– За возможности! – пафосно провозглашает Гермес.

Отхлёбываю искристого напитка, смакую, ставлю на стол и, прищурившись, спрашиваю:

– Этим он тебя купил? Тот старик…

Гермес усмехается:

– Он не покупал. Я сам его нашёл и предложил сделку. Мне нужен был опыт и мудрость, ему – ловкость и умение проворачивать дела. У нас – взаимовыгодное сотрудничество.

– И всё-таки… какая выгода именно тебе? Ты же получается у него кто-то вроде офис-менеджера.

– Возможность творить, Кора. Чувствовать себя богом по-настоящему. Ведь нет бога без творения. – Встаёт, протягивает мне руку. – Идём.

И я покорно отправляюсь за ним, потому что заинтригована донельзя.

Мы останавливаемся у парапета, который я даже не заметила слегка. Нас почти ощутимо охватывает безграничность вселенной. Я на миг даже задыхаюсь. Каждый раз вид просторов космоса повергает меня почти в детский восторг. Даже орхидеи в мамином саду не вызывали таких чувств.

– Смотри, я могу создавать.

Он поводит рукой – далеко впереди вспыхивает сверхновая.

– Мириады миров, миллионы галактик, целые вселенные, Кора. Я теперь – Предвечный Демиург. Я понял тайну и смысл великого делания.

Он берёт меня за руку, смотрит в глаза – пристально и странно, они влажно поблёскивают в неровном мерцании звёзд:

– Что он мог дать тебе? Ужас подземелья? Тьму и холод? Уродов и чудовищ в свиту? Кора! Ты рождена, повелевать мирами. Я положу вселенные к твоим ногам, Кора. Только скажи. Одно твоё слово.

Он замирает, ожидая.

Замираю и я, чувствуя, как кипит внутри гнев, как темнеет кожа, как удлиняются ногти.

Плети выстреливают и обвивают его, прежде чем он успевает что-то понять. Держат крепко, душат надёжно. Вот, уже хрипит и пытается избавиться от них.

Нет, всё, хватит. Теперь вопросы буду задавать я.

И, нависая над ним, отражаясь чудовищем в широко распахнутых глазах, я, как он и хотел, говорю одно лишь слово:

– Правду!

Одно я знаю точно – моя война будет честной.

… когда он засмеялся – мягко, чуть ехидно, бархатисто – у Персефоны по телу разбежались мурашки. До чего приятный и волнующий смех у её невозможного мужа. И удивительно успокаивающий – вот уже и тревоги, мучившие душу, отступили.

Персефона вздохнула и склонила голову на плечо Аиду, поудобнее устраиваясь в кольце сильных рук. Теперь она надёжно защищена от всех чудовищ, включая саму себя.

– Восхитительно! – прокомментировал Аид её последние слова, поцеловав в чистый высокий лоб. – Теперь я буду знать, к кому следует обращаться, если мне на допросе слишком несговорчивый пленник попадётся!

Он нежно, но крепко держал Персефону на руках, прижимая её хрупкое тело к своему – большому, горячему и словно вытесанному из камня. За мужем, как за каменной стеной, – именно так она себя сейчас чувствовала.

Выводя маленьким пальчиком у него по груди одной ей известные узоры, Персефона сбивчиво рассказывала, как обошлась с Адонисом. Только вот сейчас, когда пришлось возвращаться в те события, не было ощущения ликования и торжества, какие испытывала тогда, вонзая в юного бога железные шипы своей лозы. Скорее – стыд, неловкость и отвращение к себе.

Аид, легко перепрыгивая с камня на камень, нёс её куда-то, внимательно при этом слушая, иногда поддакивая, а иногда – посмеиваясь. В такие моменты Персефона не дулась, а успокаивалась, словно его смех производил исцеляющий эффект.

И вот они – Персефона на руках у Аида – оказались на берегу Коцита. Царица Подземного мира с лёгкостью узнала окрестности: недалеко от этого места она когда-то разобралась с Минтой. Здесь, под сенью плакучих ив, Аид уселся на камень, удобно устроив её у себя на коленях. С недавних пор это место стало их тайным. Царственная чета любила спрятаться здесь, убежав от придворных и от всех на свете проблем. Чтобы хоть недолго, но быть вдвоём.

– Тебе непротивно? – Персефона произнесла то, что тревожило и беспокоило её уже несколько месяцев, вскинула голову и поймала взгляд мужа. Только трудно было понять по глазам, о чём именно он думает.

Смертные говорят: глаза – зеркало души. А ещё, что чужая душа – потёмки. В зеркалах души Аида отражались не потёмки – абсолютная, настоянная в веках, тьма. И за её пеленой было не разглядеть истины.

Аид усмехнулся и ласково очертил нежный овал Персефониного личика.

– Что мне должно быть противно?

– Что я чуть не убила…

– Но не убила же.

– Но очень хотела убить!

– Весна, прекрати! – вдруг строго и жёстко рявкнул он. – Я убивал. Много раз. Нередко – в спину, бывало – подло, случалось – наслаждаясь процессом. Тебе противно?

Аид чуть ехидно сощурился, буквально прожигая её взглядом.

Персефона спрятала глаза, тяжело вздохнула и сказала:

– Это не то. У твоих убийств были причины.

Он резко ссадил её со своих колен, и когда она, ошарашенная и разозлённая, вскочила, хватил за руку и дёрнул на себя:

– Сядь! – она опустилась рядом, непонимающе глядя на него. – Слушай и запоминай. Не бывает градации убийства, и нет ему оправдания. Даже тот, кто убил, защищая или защищаясь, всё равно убийца. Неважно, был насильник с тобой нежен или груб, если он взял тебя против твоей воли, значит, он отступник. Нельзя оправдывать такие вещи. Но надо признавать свою суть: да, мы – боги, способны не только созидать, но и убивать. Что будет с Землёй, если Гелиос однажды не выведет на небо свою золотую колесницу? А что будет – если опустит её слишком низко? Смерть ждёт мир и в том и в другом случае. А ведь люди считают Гелиоса наиважнейшим божеством. Такова природа божественного – карать и миловать, дарить жизнь и отнимать её, создавать царства и разрушать миры.

Персефона смотрела на мужа, широко открыв глаза, и впитывала каждое слово, как губка. Аид никогда прежде не говорил так много и при этом – так зло и страстно.

– Не вздумай оправдывать меня или же чересчур винить себя. Убийство ужасно всегда – совершенное ли, задуманное ли. Но если ты не примешь свою способность не только дарить жизнь, но и убивать, не примешь свою внутреннюю монструозность, то сломаешься. А я не хочу, чтобы ты ломалась. Я не смогу вытянуть тебя из тьмы.

Он порывисто обнял её и страстно прижал к груди. Персефона чуть не задохнулась – и от силы объятий, и от силы чувств, которые захлестнули и чуть не утопили её.

– Противно… – повторил Аид, осыпая поцелуями щёки, шею, плечи… – придумаешь… – и вот уже хитон сполз с плеч, мужская ладонь накрыла идеальную грудь, а из женских уст вырывалось тихое: «Ах!» – …необходимая… как воздух… как сердце…

Аид никогда не признавался ей в любви напрямую, не произносил само это слово, но всегда делал всё, чтобы у неё не возникало сомнений – она самая любимая, самая нужная, самая красивая во всей вселенной.

… позже, когда они уже отдыхали после безумной страсти, расслаблено лаская друг друга или переплетая пальцы, Аид сказал:

– Нам пора, Весна.

– Куда? – она удобно устроилась у него на плече и никуда не собиралась идти. Ей было слишком хорошо, хотелось уснуть вот так – в тепле, ощущая запах любимого мужчины, его силу и нежность. Мозг отказывался работать, что-то анализировать и вообще соображать.

– Ты уже достаточно взрослая, чтобы кое-что увидеть… – произнёс Аид, ласково перекладывая её со своего плеча на травяную подушку, приподнимаясь на локте и нависая над ней.

Персефона фыркнула и ткнула его локтем в бок:

– Достаточно взрослая! Это до чего же мне надо было дорасти?

Он поднялся и протянул ей руку:

– Идём, сейчас всё увидишь.

Она усмехнулась, и не думая вставать и следовать за ним.

– То есть, чтобы посетить Звёздный Чертог я была достаточно взрослой уже несколько веков назад?

Персефона смотрела на мужа снизу, сейчас он казался ей настоящей громадиной – такой высокий, – кажется, головой касается неба, но совсем нестрашный.

– Да, – спокойно ответил он, – потому что нет возраста для восторга и счастья. К тому же, в Звёздный Чертог бог должен войти ещё сравнительно юным.

– А до того, что я увижу сегодня, я должна была дорасти?

– Да, чтобы суметь принять.

– Так что же это?

– Увидишь…

– Ты – коварный интриган и варвар. Как можно тащить куда-то женщину, после того, как она занималась любовью? – её, между тем, бесцеремонно подняли с мягкого травяного ложа. При этом Аид загадочно ухмылялся, как и полагается коварному интригану.

– Тащить можно, – сменила Персефона гнев на милость, когда удобно расположилась в руках мужа, – сначала в купальню, где вода теплая и усыпанная лепестками роз, а потом – снова в постель, – продолжила, густо краснея и выдавая тем самым – для чего именно. – Это – единственный вариант.

В чёрных глазах Аида заплясали лукавинки.

– Убедила. Внесу небольшие коррективы в изначальный план.

Коррективы они вносили до тех пор, пока колесница Нюкты не вернулась восвояси – а значит, наступило утро.

И теперь уже Аид был непреклонен, а Персефона – не очень-то возражала. С приходом нового дня проснулось и её любопытство.

Муж велел ей одеться попроще и по-походному. Персефона выбрала серый льняной хитон и бежевый пеплос к нему. Изящные ножки обвили ленты лёгких сандалий. Длинные рыжие волосы она заплела в косу. В этом наряде стала похожа на очень юную и невероятно привлекательную крестьянку. Ну что ж – богиня Весны и есть немного сельская труженица.

Но когда вышла из женской половины – тут же попала в горячие объятия мужа, и услышала шёпот на ушко:

– Тебя хоть снова выпускай в Ниссейскую долину и воруй.

Персефона вопросительно вскинула идеальную тёмно-рыжую бровь:

– Так ты для этого меня позвал? Если у нас ролевые игры, можно было не напускать такой таинственности.

Аид тут же посерьёзнел и крепко взял за руку:

– Не для этого. Идём.

Они шагнули – раз, другой, по-божественному, а потом – разверзлась бездна и поглотила их. Если бы Аид не прижимал её в этот момент к себе, она бы кричала так, что и гекатонхейры в Тартаре услышали бы и испугались, решив, что началось светопреставление.

Твёрдая почва под ногами появилась, как показалось Персефоне, вечность спустя. На самом же деле – через двадцать земных минут. Но юная богиня всё ещё стояла, уткнувшись в грубые тёмные одежды мужа, и не решалась оторваться от него и оглядеться. Аид не торопил: нежно гладил узкую спинку, шептал на ушко что-то успокаивающее про маленькую смелую Весну.

И Персефона всё-таки решилась: обернулась и замерла. Но это был не тот возвышенный восторг, который она испытала, переступив впервые врата Звёздного Чертога. В этот раз ощущения граничили с испугом: перед ней тянулись комнаты, похожие на клетки, в которых метались всякие фантасмагорические твари, и другие комнаты – где над столами мерцали какие-то голубоватые квадраты, а на самих столах покоились странные предметы с выпуклыми, похожими на плоские камни, рядами, по которым разбегались литеры.

– Где мы? – испуганно спросила она.

– В самом центре Аида, по сути, в его нутре. Это – виварий и лаборатории, – пояснил Аид, и голос его при этом звучал как-то сухо и грустно.

– А все эти существа? – она кивнула в сторону клеток.

– Плод божественных попыток быть творцами.

– То есть, они наснили их? – поинтересовалась Персефона, вспомнив определение, услышанное от Тота.

– Что сделали? – переспросил Аид.

– Породили своими снами, – уточнила она.

– Нет, – возразил Аид, – они пытались их создать. Но что-то пошло не так… Вот и появились химеры…

– Не понимаю, – мотнула головой Персефона.

– Тебе и не понять, Весна. Как и любой другой богине-созидательнице. Вам не понять тягу любого бога к творению. Она есть у каждого из нас. Даже у меня. Ты заставляешь травы прорастать, а природу – оживать после зимы. Твоя мать способна вырастить красивейшие цветы и удивительные растения. Прометей смог создать человечков из глины, и они получились даже сносными. Боги делали людей из золота, серебра, меди и даже камня. Но не все мы можем довести творение до совершенства. У некоторых – в результате экспериментов – появлялись вот такие уродцы, – он кивнул на одну из клеток, где бесновалось нечто – безглазый зубастый шар с лапами, снабжёнными острыми когтями. Он лихорадочно и зло грыз клетку.

– Почему же их не уничтожили? – спросила Персефона, чувствуя, как подкатывает омерзение.

– Потому что в противовес красоте и жизни, должно быть нечто уродливое и несущее смерть. А потом – их при должной обработке можно превратить в оружие.

– А это оружие не обратиться против нас? – взволновано спросила Персефона.

Аид не успел ответить, их разговор прервал радостный детский крик:

– Мама! – раскинув руки, к ним по длинному лабораторскому коридору мчался Загрей.

Персефона повернулась к Аиду и возмущенно сказала:

– Ты таскаешь сюда ребёнка?

Муж фыркнул и сложил руки на груди, закрываясь.

– Я собираюсь вырастить из него воина, а не виночерпия или кифареда для олимпийских услад.

Персефона знала, на что намекал муж: не так давно сын взял в руки кифару и попробовал играть. У него выходило просто дивно, сам Аполлон бы позавидовал. Но Аид, увидев сына с музыкальным инструментом в руках, разбил тот вдребезги и сказал, сверкая чёрными глазами: «Ещё раз увижу – пальцы переломаю. Иди лучше тренируйся на мечах». Они с Аидом тогда знатно поссорились.

Вот и сейчас Персефона подбоченилась и заявила:

– Я тоже не хочу ему такой судьбы, – она чувствовала, как закипает, а за спиной – шевелятся чёрные лозы, – поэтому и увезла его с Олимпа! Но он же ещё ребёнок!

– Он не ребёнок! – решительно и зло заявил Аид. – Не позволю сюсюкать с моим сыном!

– Ах, с твоим! Я уже не причём?

– Ты – при всём, Весна. Ты – мать моего сына, и поэтому я жду от тебя разумности.

Лозы взметнулись и ударили бы, но Загрей оказался проворнее: мальчик скользнул между отцом и матерью, расставил руки, зарывая отца, и закричал:

– Мама, не надо! Мне страшно, когда ты такая!

Лозы опали, шипы втянулись, а она сама, как подкошенная, рухнула на пол, заходясь в рыданиях.

Её мужчины кинулись к ней, обнимая и заверяя, что она всё равно – самая лучшая, даже если страшная.

А она поняла: с таким оружием нужно быть очень осторожной, ведь однажды оно может ударить по тем, кто тебе бесконечно дорог. И ты никогда не знаешь, хватит ли у тебя сил в очередной раз остановить его…

– Отпусти! – хрипит Гермес, тщетно пытаясь избавиться от колючей лозы, что оставляет глубокие некрасивые следы на его безупречной шее.

– Обещаешь говорить правду?! – требую я и не узнаю свой голос: низкий, хриплый и при этом – рокочущий, заполняющий собой пространство. Таким в любимых фильмах Макарии озвучивают коварных злодеек.

– Да, клянусь Стиксом, проклятая ведьма! – вопит бог Хитрости и Торговли и сучит ногами. Не красиво и не величественно, но, борясь за глоток воздуха, не до красоты!

Отпускаю Гермеса, убирая лозу, и он ляпается, как блин на сковородку, трёт шею и смотрит на меня зло:

– Ненормальная, как твой муженёк. Недаром смертные говорят про супругов: два сапога – пара. Это вы с Аидом.

Я слушаю его лишь краем уха, потому что смотрю, как шипастые плети у моих ног рассыпаются прахом, а моя кожа вновь становится белой и нежной. Но когда до меня всё-таки доходит смысл сказанного Гермесом, грустно улыбаюсь:

– Только Аида больше нет в моей жизни, а ты недавно соловьём разливался, обещая вселенную к ногам… – напоминаю, и даже жалко чуть-чуть, что такую романтику запорола.

Гермес хмыкает:

– Со вселенной к ногам – определённо поторопился. Беру свои слова назад.

– Непрочной же оказалась твоя любовь, – отхожу к столу, где всё ещё искриться в бокалах шампанское. Осушаю одним махом своё. Это смертным женщинам стоит переживать об употреблении спиртного во время беременности, я – богиня. Да и от лёгкого вина моей девочке ничего плохого не будет.

Гермес поднимается, засовывает руки в карманы и опасливо поглядывает на меня:

– Ты хотела правду – спрашивай.

– Что здесь затевается? – повожу рукой, очерчивая пространство.

– Я уже сказал тебе: созидается новый мир. На других принципах, где во главу угла ставятся юность, любовь и слово. Прекрасный мир, не находишь?

Пожимаю плечами:

– Коммерчески выгодный, прежде всего. Иначе бы ты им не заинтересовался. Любовь, юность и слова всегда можно было успешно продавать, не так ли?

– Не без того, – хмыкает Гермес и тоже опустошает бокал. – Должен же я получать свои бонусы от создания товара.

Смеюсь – с горечью и печально:

– Миры на продажу.

– А что им просто так прозябать. Вон одна ты сколько наснила.

– Кому нужны зубастые чудовища?

– Ты не поверишь, но чудовища даже выше котируются. Так что… – он склоняет голову набок и по-птичьи, будто Тот, рассматривает меня: – И ещё, Кора, мне жаль тебя. Искренне жаль. Правда.

– Ты о чём? – мгновенно ерошусь, выставляя защитные шипы: в душу – не пущу! тайну – не скажу!

– О тебе и Аиде. Вот уж действительно – игры Ананки. Богиня Весны и мрачный Подземный Владыка. У которого в арсенале только тьма и холод. Он ведь никогда не любил тебя. Использовал, играл, пока ему было выгодно.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю, чувствуя, как холодеет всё внутри.

Он хмыкает:

– Они с Зевсом поспорили на тебя, и я присутствовал при их споре.

Отшатываюсь к парапету, мотаю головой, не хочу верить. Мало мне лжи о нашей свадьбе, его слов: «Ты мне не нужна», так ещё и это. Спор!

Как Аиду удавалось так долго претворяться? Он же клялся Стиксом…

– Клялся любить? – кажется, последние слова я произнесла вслух.

И я вспоминаю ту клятву. Речь ведь шла о вере мне, а не о любви ко мне. Любовных клятв Аид мне никогда не давал. Похоже, я вообще сама придумала всю эту нашу любовь. Но верить в спор всё равно не хотелось, о чём и говорю Гермесу.

Он хмыкает:

– Ты же хотела правду, неужели испугалась теперь?

– Нет, – отступать я точно не намерена! – не испугалась. Попробуй убеди, потому что твоим пустым словам у меня веры нет.

Гермес самодовольно ухмыляется и поводит рукой. Передо мной клубится тот самый знакомый и немного пугающий туман, умеющий показывать картинки.

– Смотри, – говорит Гермес, – и считай, что это мой тебе подарок на романтический вечер.

И я смотрю: передо мной разворачивается дивная картина – Олимп в былом своём величье. За длинным пиршественным столом – два бога: один в золоте и в белых одеждах, другой – в серебре и чёрном. Прислушиваюсь… И вправду спорят:

– Нет такой богини, чтобы смогла захомутать меня и заставить жениться.

Это – Аид.

Зевс раскатисто хохочет:

– Спорим, что есть?

– На что? – прищурившись, спрашивает Аид.

– Проигравший выполняет любую прихоть выигравшего? – Зевс смотрит на брата лукаво. – Идёт?

– Идет, – соглашается Аид. – Ниссейская долина, говоришь…

Туман исчезает, разлетается рванными клочьями. А я – оседаю на пол и тихо, беззвучно плачу, не вытирая бегущих по щекам слёз.