Текст книги "Похождения бравого солдата Швейка (с илл.)"

Автор книги: Ярослав Гашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 49 страниц)

Тут какие-то идиоты, которые во всем этом ничего не разобрали, привели патруль гонведов, и я сам предложил им пойти на вокзал в комендантское управление, чтобы там моя невиновность всплыла, как масло на поверхность воды. Но с господином лейтенантом, который там дежурил, нельзя было договориться, даже когда я попросил его узнать у вас, правда ли, что вы послали меня купить чего-нибудь повкуснее. Он еще обругал меня, приказал держать язык за зубами, так как и без разговоров, по моим глазам видно, что меня ждет крепкий сук и хорошая веревка. Он, по-видимому, был в очень плохом настроении, раз уж дошел до того, что сгоряча выпалил: такая, мол, толстая морда может быть только у солдата, занимающегося грабежом и воровством. На станцию, мол, поступает много жалоб. Вот третьего дня тоже где-то неподалеку пропал индюк. А когда я ему напомнил, что третьего дня мы еще были в Рабе, он ответил, что такие отговорки на него не действуют. Послали меня к вам. Да, там еще на меня раскричался какой-то ефрейтор, которого я не заметил: не знаю я, что ли, кто передо мной стоит? Я отвечаю, что он ефрейтор, если бы его перевели в команду егерей, то был бы начальником патруля, а в артиллерии – обер-канониром.

– Швейк, – минуту спустя сказал поручик Лукаш, – с вами было столько всяких приключений и невзгод, столько, как вы говорите, «ошибок» и «ошибочек», что от всех этих неприятностей вас спасти может только петля, со всеми военными почестями, в каре. Понимаете?

– Так точно, господин обер-лейтенант, каре из так называемого замкнутого батальона составляется из четырех и в виде исключения также из трех или пяти рот. Прикажете, господин обер-лейтенант, положить в куриный суп побольше вермишели, чтобы он был погуще?

– Швейк, приказываю вам немедленно исчезнуть вместе с вашей курицей, иначе я расшибу ее о вашу башку, идиот несчастный!

– Как прикажете, господин обер-лейтенант, но только осмелюсь доложить, сельдерея я не нашел, моркови тоже нигде нет. Я положу картош…

Швейк не договорил «ки» и вылетел вместе с курицей из штабного вагона. Поручик Лукаш залпом выпил стопку коньяку.

Швейк, проходя мимо окон штабного вагона, взял под козырек и пошел к себе.

Благополучно одержав победу в душевной борьбе, Балоун собрался уже открыть сардины поручика, как вдруг появился Швейк с курицей, что, естественно, вызвало волнение среди всех присутствовавших в вагоне. Все посмотрели на него, как будто спрашивая: «Где это ты украл?»

– Купил для господина обер-лейтенанта, – сообщил Швейк, вытаскивая из карманов лук и вермишель. – Хотел ему сварить суп, но он отказался и подарил ее мне.

– Дохлая? – недоверчиво спросил старший писарь Ванек.

– Своими руками свернул ей шею, – ответил Швейк, вытаскивая из кармана нож.

Балоун с благодарностью и уважением посмотрел на Швейка и молча стал подготовлять спиртовку поручика. Потом взял котелки и побежал за водой.

К Швейку, начавшему ощипывать курицу, подошел телефонист Ходоунский и предложил свою помощь, шепнув ему на ухо интимный вопрос: «Далеко отсюда? Надо перелезать во двор или прямо на улице?»

– Я ее купил.

– Уж лучше помалкивай, а еще товарищ называется! Мы же видели, как тебя вели.

Тем не менее телефонист принял горячее участие в ощипывании курицы. В приготовлениях к торжественному великому событию проявил себя и повар-оккультист Юрайда: он нарезал в суп картошку и лук.

Выброшенные из вагона перья привлекли внимание подпоручика Дуба, производившего обход. Он крикнул, чтобы показался тот, кто ощипывает курицу, и в двери тотчас же появилась довольная физиономия Швейка.

– Что это? – крикнул подпоручик Дуб, поднимая с земли отрезанную куриную голову.

– Осмелюсь доложить, – ответил Швейк, – это голова курицы из породы черных итальянок, прекрасные несушки: несут до двухсот шестидесяти яиц в год. Извольте посмотреть, какой у нее был замечательный яичник. – Швейк сунул под самый нос подпоручику Дубу кишки и прочие куриные потроха.

Дуб плюнул и отошел. Через минуту он вернулся:

– Для кого предназначена эта курица?

– Для нас, осмелюсь доложить, господин лейтенант. Посмотрите, сколько на ней сала!

Подпоручик Дуб, уходя, проворчал:

– Мы встретимся у Филипп.

– Что он тебе сказал? – спросил Швейка Юрайда.

– Мы назначили свидание где-то у Филиппа. Эти знатные баре в большинстве случаев педерасты.

Повар-оккультист заявил, что только эстеты – гомосексуалисты; это вытекает из самой сущности эстетизма.

Старший писарь Ванек рассказал затем об изнасиловании детей педагогами в испанских монастырях.

И уже в то время, когда вода в котелке закипала, Швейк рассказал, что одному воспитателю доверили колонию венских беспризорных детей и этот воспитатель растлил их всех.

– Страсть! Ничего не попишешь! Но хуже всего, когда найдет страсть на женщин. Несколько лет тому назад в Праге II жили две брошенные дамочки-разводки, потому что были шлюхи, по фамилии Моуркова и Шоускова. Как-то раз, когда в розтокских аллеях цвела черешня, поймали они там вечером старого импотента – столетнего шарманщика, оттащили в розтокскую рощу и там его изнасиловали. Чего они только с ним не делали! На Жижкове живет профессор Аксамит, он там делал раскопки, разыскивал могилы со скрюченными мертвецами и несколько таких скелетов взял с собой. А они, эти шлюхи, оттащили шарманщика в одну из раскопанных могил, там его растерзали и изнасиловали. На другой день пришел профессор Аксамит и видит: в могиле что-то лежит. Обрадовался он, а это был измученный, истерзанный этими разведенными барыньками шарманщик. Около него лежали одни щепки. На пятый день этот шарманщик умер. А эти стервы дошли до такой наглости, что пришли на похороны. Это уж извращенность! Посолил уже? – обратился Швейк к Балоуну, который, воспользовавшись всеобщим интересом к рассказу Швейка, что-то припрятывал в свой вещевой мешок. – Что ты там делаешь? Балоун, Балоун! – вдруг серьезно упрекнул приятеля Швейк. – Что ты собираешься делать с этой куриной ножкой? Поглядите-ка! Украл у нас куриную ножку, чтобы после, без нас, сварить себе похлебку. Понимаешь ли ты, Балоун, что ты совершил? Знаешь, как наказывают в армии того, кто на фронте обворовал товарища? Его привязывают к дулу пушки, и он разлетается, как картечь. Теперь уж поздно вздыхать! Как только мы встретим на фронте артиллерию, ты явишься к ближайшему обер-фейерверкеру. А пока что в наказание придется тебе заняться учением. Вылезай из вагона!

Несчастный Балоун вылез, а Швейк сел в дверях вагона, свесил ноги и начал командовать:

– Habacht! Ruht! Habacht! Rechts schaut! Habacht![261]261
  Смирно! Вольно! Смирно! Направо равняйся! Смирно! (нем.)


[Закрыть] Смотреть прямо! Ruht![262]262
  Вольно! (нем.)


[Закрыть] Теперь займемся упражнениями на месте. Rechts urn![263]263
  Направо! (нем.)


[Закрыть] Ну, брат, и корова же вы! Ваши рога должны очутиться там, где раньше было правое плечо! Herstellt! Rechts urn! Links urn! Halbrechts.[264]264
  Отставить! Направо! Налево! Полуоборот направо! (нем.)


[Закрыть] Нетак, осел! Herstellt! Halbrechts![265]265
  Отставить! Полуоборот направо! (нем.)


[Закрыть] Ну, видишь, лошак, уже получается. Halblinks! Links urn! Links! Front! Front,[266]266
  Полуоборотналево! Налево! Налево! Заходить шеренгой! Шеренгой… (нем.)


[Закрыть] дурак! He знаешь, что ли, что такое шеренга! Grad aus! Kehrt euch! Kniet! Nieder! Setzen! Auf! Setzen! Auf! Nieder! Auf! Nieder! Auf! Setzen! Ruht! Auf! Ruht![267]267
  Прямо! Кругом! Стать на одно колено! Ложись! Приседание делай! Встать! Приседание делай! Встать! Ложись! Встать! Ложись! Встать! Приседание делай! Вольно! Встать! Вольно! (нем.)


[Закрыть] Ну, видишь, Балоун, как это полезно. По крайней мере пищеварение у тебя будет хорошее.

Вокруг них собирались солдаты. Повсюду был слышен веселый смех.

– Будьте любезны, посторонитесь! – крикнул Швейк. – Мы займемся маршировкой. Смотри, Балоун, держи ухо востро, чтобы мне не приходилось двадцать раз отставлять. Не люблю зря команду гонять. Итак: Direktion Bahnhof![268]268
  Направление на вокзал! (нем.)


[Закрыть] Смотри, куда тебе показывают! Marschieren marsch! Glied, halt.[269]269
  Шагом – марш! Отделение, стой! (нем.)


[Закрыть] Стой, черт подери, пока я тебя в карцер не посадил! Glied, halt. Наконец-то я тебя, дуралей, остановил. Kurzer Schritt![270]270
  Короче шаг! (нем.)


[Закрыть] Ты не знаешь, что такое «kurzer Schritt»? Я те, брат, такой «Kurzer Schritt» покажу, что своих не узнаешь. Voller Schritt! Wechselt Schritt! Ohne Schritt![271]271
  Шире шаг! Переменить ногу! На месте! (нем.)


[Закрыть] Буйвол ты этакий! Когда я командую: «Ohne Schritt»,[272]272
  На месте! (нем.)


[Закрыть] то ты должен топтаться на месте.

Вокруг собрались по крайней мере две роты. Балоун потел и не чувствовал под собой ног. А Швейк продолжал командовать:

– Gleicher Schritt! Glied rückwärts marsch! Glied halt! Laufschritt! Glied marsch! Schritt! Glied halt! Ruht! Habacht! Direktion Bahnhof! Laufschritt marsch! Halt! Kehrt euch! Direktion Wagon! Laufschritt marsch! Kurzer Schritt! Glied halt! Ruht![273]273
  В ногу! Отделение, кругом – марш! Отделение, стой! Бегом – марш! Отделение, марш! Шагом! Отделение, стой! Вольно! Смирно! Направление на вокзал! Бегом – марш! Стой! Кругом! Направление к вагону! Бегом – марш! Короче шаг! Отделение, стой! Вольно! (нем.)


[Закрыть] Теперь отдохни, а потом начнем сызнова. При желании всего можно достичь.

– Что тут происходит? – вдруг раздался голос подпоручика Дуба, подбежавшего к толпе солдат.

– Осмелюсь доложить, господин подпоручик, мы слегка занялись маршировкой, чтобы не позабыть строевых упражнений и не терять зря драгоценного времени.

– Вылезайте из вагона! – приказал подпоручик Дуб. – Хватит! Пойдемте со мной к командиру батальона.

Случилось так, что в тот момент, когда Швейк входил в штабной вагон, поручик Лукаш через другую площадку сошел на перрон.

Подпоручик Дуб доложил капитану Сагнеру о странном, как он выразился, времяпрепровождении бравого солдата Швейка. Капитан Сагнер был в прекрасном расположении духа, ибо «Гумпольдскирхен» оказался действительно превосходным.

– Так, значит, вы не хотите зря терять драгоценное время? – улыбнулся он многозначительно. – Матушич, подите-ка сюда.

Батальонный ординарец получил приказание позвать фельдфебеля из двенадцатой роты Насакло, известного изверга, и немедленно раздобыть для Швейка винтовку.

– Вот этот солдат, – сказал капитан Сагнер фельдфебелю Насакло, – не хочет зря терять драгоценное время. Возьмите его с собой за вагон и позанимайтесь с ним часок ружейными приемами. Но не давать ему ни отдыха, ни сроку! Главное, займитесь двумя приемами, притом подряд! Setzt ab, an, setzt ab![274]274
  На прицел! На изготовку! На прицел! (нем.)


[Закрыть]

– Вот увидите, Швейк, скучать не будете, – пообещал он на прощание. И через минуту за вагоном уже раздавалась отрывистая команда, торжественно разносившаяся по путям. Фельдфебель Насакло, которого оторвали от игры в «двадцать одно» как раз в тот момент, когда он держал банк, орал на весь Божий свет: «Beim Fuss! Schultert! Beim Fuss! Schultert!»[275]275
  К ноге! На плечо! К ноге! На плечо! (нем.)


[Закрыть]

На мгновение команда смолкла, и послышался довольный, рассудительный голос Швейка:

– Все это я проходил еще на действительной военной службе несколько лет тому назад. По команде «Beim Fuss!» винтовка стоит у правой ноги так, что конец приклада находится на прямой линии с носком. Правая рука свободно согнута и держит винтовку так, что большой палец лежит на стволе, а остальные сжимают ложе. При команде же «Schultert!» винтовка висит свободно на ремне на правом плече дулом вверх, а ствол несколько отклонен назад.

– Хватит болтать! – раздался опять голос фельдфебеля Насакло. – Habacht! Rechts schaut![276]276
  Смирно! Равнение направо! (нем.)


[Закрыть] Черт подери, как вы это делаете?..

– У меня «Schultert!», и при «Rechts schaut!» моя правая рука скользит вниз по ремню и обхватывает шейку ложи, а голову я поворачиваю направо. По команде же «Habacht!»[277]277
  Смирно! (нем.)


[Закрыть] правой рукой я опять берусь за ремень, а голова обращена прямо на вас.

Опять раздался голос фельдфебеля:

– In die Balanz! Beim Fuss! In die Balanz! Schultert! Bajonett auf! Bajonett ab! Fällt das Bajonett! Zum Gebet! Vom Gebet! Kniet nieder zum Gebet! Laden! Schiessen! Schiessen halbrechts! Ziel Stabswagon! Distanz 200 Schritt… Fertig! An! Feuer! Setzt ab! An! Feuer! An! Feuer! Setzt ab! Aufsatz normal! Patronen versorgen! Ruht![278]278
  Наперевес! К ноге! Наперевес! На пле-чо! Примкнуть штыки! Отомкнуть штыки! Штык в ножны! На молитву! С молитвы! На колени к молитве! Заряжай! Пли! Стрелять вполуоборот направо! Цель – штабной вагон! Дистанция – двести шагов… Приготовиться! На прицел! Пли! К ноге! На прицел! Пли! На прицел! Пли! К ноге! Прицел нормальный! Патроны готовь! Вольно! (нем.)


[Закрыть]

Фельдфебель начал свертывать цигарку, Швейк между тем разглядывал номер винтовки и вдруг воскликнул:

– Четыре тысячи двести шестьдесят восемь! Такой номер был у одного паровоза в Печках. Этот паровоз стоял на шестнадцатом пути. Его собирались увезти на ремонт в депо в Лыса-на-Лабе, но не так-то это оказалось просто, господин фельдфебель, потому что у старшего машиниста, которому поручили его туда перегнать, была прескверная память на числа. Тогда начальник дистанции позвал его в свою канцелярию и говорит: «На шестнадцатом пути стоит паровоз номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Я знаю, у вас плохая память на цифры, а если вам записать номер на бумаге, то вы бумагу эту также потеряете. Если у вас такая плохая память на цифры, послушайте меня повнимательней. Я вам докажу, что очень легко запомнить какой угодно номер. Так слушайте: номер паровоза, который нужно увезти в депо в Лыса-на-Лабе, – четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Слушайте внимательно. Первая цифра – четыре, вторая – два. Теперь вы уже помните сорок два, то есть дважды два – четыре, это первая цифра, которая, разделенная на два, равняется двум, и рядом получается четыре и два. Теперь не пугайтесь! Сколько будет дважды четыре?! Восемь, так ведь? Так, запомните, что восьмерка в номере четыре тысячи двести шестьдесят восемь будет по порядку последней. После того как вы запомнили, что первая цифра – четыре, вторая – два, четвертая – восемь, нужно ухитриться и запомнить эту самую шестерку, которая стоит перед восьмеркой, а это очень просто. Первая цифра – четыре, вторая – два, а четыре плюс два – шесть. Теперь вы уже точно знаете, что вторая цифра от конца – шесть; и теперь у вас этот порядок цифр никогда не вылетит из головы. У вас в памяти засел номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Но вы можете прийти к этому же результату еще проще…»

Фельдфебель перестал курить, вытаращил на Швейка глаза и только пролепетал:

– Kappe ab![279]279
  Снять головной убор! (нем.)


[Закрыть]

Швейк продолжал вполне серьезно:

– Тут он начал объяснять более простой способ запоминания номера паровоза четыре тысячи двести шестьдесят восемь. «Восемь без двух – шесть. Теперь вы уже знаете шестьдесят восемь, а шесть минус два – четыре, теперь вы уже знаете четыре и шестьдесят восемь, если сюда вставить эту двойку, то все это составит четыре – два – шесть – восемь. Не очень трудно также сделать это иначе, при помощи умножения и деления. Мы придем к тому же результату. Запомните, – сказал начальник дистанции, – что два раза сорок два равняется восьмидесяти четырем. В году двенадцать месяцев. Вычтите теперь двенадцать из восьмидесяти четырех, и остается семьдесят два, вычтите из этого числа еще двенадцать месяцев, останется шестьдесят. Итак, у нас определенная шестерка, а ноль зачеркнем. Теперь уже у нас сорок два, шестьдесят восемь, четыре. Зачеркнем ноль, зачеркнем и четверку сзади, и мы преспокойно опять получили четыре тысячи двести шестьдесят восемь, то есть номер паровоза, который следует отправить в депо в Лыса-на-Лабе. И с помощью деления, как я уже говорил, это также очень легко. Вычисляем коэффициент, согласно таможенному тарифу…» Вам дурно, господин фельдфебель?! Если хотите, я начну, например, с «General de charge! Fertig! Hoch an! Feuer».[280]280
  Стрельба залпами! (фр.). Готовьсь! На прицел! Пли! (нем.)


[Закрыть] Черт подери! Господину капитану не следовало посылать нас на солнце. Побегу за носилками.

Пришел доктор и констатировал, что налицо либо солнечный удар, либо острое воспаление мозговых оболочек.

Когда фельдфебель пришел в себя, около него стоял Швейк и говорил:

– Чтобы докончить… Вы думаете, господин фельдфебель, этот машинист запомнил? Он перепутал и все помножил на три, так как вспомнил Святую Троицу. Паровоза он не нашел. Так он и до сих пор стоит на шестнадцатом пути.

Фельдфебель опять закрыл глаза.

Вернувшись в свой вагон, Швейк на вопрос, где так долго пропадал, ответил: «Кто другого учит «бегом марш!», тот сам делает стократ «на плечо!».

В заднем углу вагона дрожал Балоун. Он, когда часть курицы уже сварилась, сожрал половину порции Швейка.

Незадолго до отхода эшелон нагнал смешанный воинский поезд, составленный из разных частей. Это были опоздавшие или вышедшие из госпиталей и догонявшие свои части солдаты, а также всякие подозрительные личности, возвращавшиеся из командировок или из-под ареста.

С этого поезда сошел вольноопределяющийся Марек, судившийся как бунтовщик, – он когда-то не захотел чистить отхожие места. Однако дивизионный суд его освободил. Следствие по его делу было прекращено, а поэтому вольноопределяющийся Марек появился теперь в штабном вагоне, чтобы представиться батальонному командиру. Вольноопределяющийся до сих пор никуда не был зачислен, так как его постоянно переводили из одной тюрьмы в другую.

Когда капитан Сагнер увидел вольноопределяющегося и принял от него бумаги с секретной пометкой «Politisch verdächtig! Vorsicht!»,[281]281
  «Политически неблагонадежен! Остерегаться!» (нем.)


[Закрыть] большого удовольствия он не испытывал. К счастью, он вспомнил о «генерале от отхожих мест», который столь занятно рекомендовал пополнить личный состав батальона историографом.

– Вы очень нерадивы, вольноопределяющийся, – сказал капитан. – В учебной команде вольноопределяющихся вы были сущим наказанием; вместо того чтобы стараться отличиться и получить чин сообразно с вашим образованием, вы путешествовали из тюрьмы в тюрьму. Вы позорите полк, вольноопределяющийся! Но вы можете загладить свои поступки, если в дальнейшем будете добросовестно выполнять свои обязанности и станете примерным солдатом. Посвятите всего себя батальону. Испытаем вас! Вы интеллигентный молодой человек, безусловно владеете пером, обладаете хорошим слогом. Вот что я вам теперь скажу. Каждый батальон на фронте нуждается в человеке, который вел бы хронику военных событий, непосредственно касающихся батальона и его участия в военных действиях. Необходимо описывать все победоносные походы, все выдающиеся моменты, в которых принимал участие батальон, при которых он играл ведущую или заметную роль, подготовляя необходимый материал по истории армии. Вы понимаете меня?

– Так точно, господин капитан. Вы имеете в виду, как я понимаю, боевые эпизоды из жизни всех частей. Батальон имеет свою историю, полк на основании истории своих батальонов составляет историю полка. На основании истории полков создается история бригады, на основании истории бригад составляется история дивизий и т. д… Я вложу, господин капитан, в это дело все свое умение.

Вольноопределяющийся Марек приложил руку к сердцу:

– Я буду с искренней любовью отмечать все славные даты нашего батальона, особенно теперь, когда наступление в полном разгаре и когда со дня на день нужно ждать упорных боев, в которых наш батальон покроет поле битвы телами своих героических сынов. С сознанием всей важности дела я буду отмечать ход всех грядущих событий, дабы страницы истории нашего батальона были полны побед.

– Вы, вольноопределяющийся, прикомандировываетесь к штабу батальона. Вменяю вам в обязанность отмечать представленных к награде, отмечать, конечно, согласно нашим указаниям, походы, в которых были проявлены исключительная боеспособность и железная дисциплина батальона. Это не так просто, вольноопределяющийся, но надеюсь, что вы обладаете достаточной наблюдательностью и, получив от меня определенные директивы, выделите наш батальон среди остальных частей. Я посылаю в полк телеграмму о назначении вас историографом батальона. Явитесь к старшему писарю второй роты Ванеку и скажите ему, чтобы он поместил вас в своем вагоне. Там вполне достаточно места. Передайте Ванеку, что я его жду. Итак, вы будете зачислены в штаб батальона. Это будет проведено приказом.

Повар-оккультист спал, а Балоун, не переставая, дрожал, ибо он открыл уже сардинки поручика. Старший писарь Ванек пошел к капитану Сагнеру, а телефонист Ходоунский где-то на вокзале тайно перехватил бутылку можжевеловки, выпил ее и, растрогавшись, запел:

 
Пока я в наслажденьях плавал,
Меня манил земной простор.
Ты мне вселяла в сердце веру,
И мой горел любовью взор.
 
 
Когда ж узнал я, горемыка,
Что жизнь коварна, как шакал,
Прошла любовь, угасла вера.
И я впервые возрыдал.
 

Потом поднялся, подошел к столу старшего писаря Ванека и написал крупными буквами на листе бумаги:

«Настоящим покорнейше прошу назначить меня батальонным горнистом.

Телефонист Ходоунский».

Разговор капитана Сагнера со старшим писарем Ванеком был краток. Он только предупредил его, что батальонный историограф, вольноопределяющийся Марек, будет временно находиться в вагоне вместе со Швейком.

– Могу вам сказать одно; Марек, я бы выразился, человек подозрительный, politisch verdächtig. Бог мой! Ныне в этом нет ничего удивительного. О ком этого не говорят! Но это одно только предположение. Ведь вы меня понимаете? Итак, я предупреждаю вас лишь о том, что если он начнет что-нибудь такое, его… понимаете? Сразу его осадите, чтобы у меня не было каких-либо неприятностей. Скажите ему просто-напросто, чтобы перестал болтать, и вся недолга! Это не значит, конечно, что вы тут же должны бежать ко мне. Поговорите с ним по-дружески. Такой разговор гораздо лучше, чем дурацкие доносы. Одним словом, я ничего не желаю слышать, потому что… Понимаете? Такие вещи бросают тень на весь батальон.

Вернувшись в вагон, Ванек отвел в сторону вольноопределяющегося Марека и сказал ему:

– Послушайте-ка, вы под подозрением? Впрочем, это не важно! Только не говорите лишнего в присутствии телефониста Ходоунского.

Только он это сказал, Ходоунский подошел к старшему писарю, бросился ему в объятия и начал всхлипывать. Эти пьяные всхлипывания должны были обозначать пение:

 
Всеми брошен, одинокий,
Полон грусти безнадежной,
Горьких слез я лил потоки
На груди подруги нежной.
И любовью неземной
Светят мне глаза голубки.
И коралловые губки
Шепчут: «Я навек с тобой».
 

– Мы навек с тобой, – орал Ходоунский, – все, что я услышу по телефону, тут же все вам расскажу. Наплевал я на присягу!

Балоун в углу в ужасе крестился и молился вслух:

– Матерь Божия, не отвергай моей мольбы! Но милостиво внемли мне! Утешь меня, милостивая! Помоги мне, несчастному! Взываю к Тебе с верой живой, надеждой крепкой и любовью горячей! Взываю к Тебе в юдоли печали моей. Царица небесная! Заступись за меня, дабы милостию Божией под покровом твоим до конца живота моего пребывал!

Благословенная Дева Мария и впрямь ходатайствовала за него, потому что вольноопределяющийся вытащил из своего видавшего виды походного мешка несколько коробочек сардин и каждому дал по коробочке.

Балоун отважно открыл чемоданчик поручика Лукаша и положил туда с неба упавшие сардинки.

Однако когда все открыли коробочки и с наслаждением начали есть, Балоун поддался искушению, открыл чемоданчик, а затем коробочку и жадно проглотил сардинки.

И тут благословенная и сладчайшая Дева Мария от него отвернулась. Только он допил масло из жестянки, к вагону подлетел батальонный ординарец Матушич и заорал:

– Балоун, живо неси своему обер-лейтенанту сардинки!

– Полетят оплеухи, – сказал писарь Ванек.

– С пустыми руками уж лучше не ходи, – посоветовал Швейк, – возьми по крайней мере пять пустых жестянок.

– В чем вы провинились, отчего это Бог вас так наказывает? – сочувственно спросил вольноопределяющийся. – В прошлом вы, несомненно, содеяли большой грех. Не совершили ли вы святотатства? Уж не стащили ли вы у своего приходского священника окорок, коптившийся в печной трубе? Может быть, вы забрались к нему в погреб и выпили церковное вино? А может, вы еще мальчишкой лазили за грушами в его сад?

Балоун сокрушенно замахал руками. Лицо его выражало совершенное отчаяние. Душераздирающий вид этого затравленного человека взывал: «Когда же настанет конец моим страданиям?»

– Понимаю, – догадался вольноопределяющийся, словно услышав вопль несчастного Балоуна, – вы, дружище, потеряли связь с Господом Богом. Вы не можете умолить Бога, чтобы он вас поскорее спровадил со света.

Швейк добавил:

– Балоун до сих пор не может решиться препоручить свою солдатскую жизнь, свои солдатские убеждения, свои слова, поступки и свою солдатскую смерть благости «материнского сердца всевышнего Бога», – как говаривал мой фельдкурат Кац, когда, бывало, перепьется и на улице спьяну налетит на солдата.

Балоун завопил, что Господь Бог вышел у него из доверия. Уж сколько раз он молил Бога о том, чтобы тот дал ему силу претерпеть и как-нибудь стянул его желудок.

– Это не с войны началось. Обжорство – моя старая болезнь, – сетовал он. – Из-за этой самой болезни моя жена с детьми ходила на богомолье в Клокоты.

– Знаю, – кивнул Швейк, – это возле Табора. У них там богатая Дева Мария с фальшивыми бриллиантами… Хотел ее как-то обокрасть церковный сторож откуда-то из Словакии. Очень набожный человек был. Приехал он в Клокоты и решил, что дело у него пойдет лучше, если он сначала очистится от старых грехов. На исповеди он покаялся также и в том, что хочет завтра обокрасть Деву Марию. Он и оглянуться не успел и триста раз прочесть «Отче наш», – такую епитимью наложил на него пан патер, чтобы он не удрал, – церковные сторожа отвели его в жандармский участок.

Повар-оккультист начал спорить с телефонистом Ходоунским о том, является ли это вопиющим нарушением тайны исповеди и стоило ли вообще поднимать об этом разговор, раз бриллианты были фальшивые? Под конец он доказал Ходоунскому, что это была карма, то есть предопределение судьбы в неведомом далеком прошлом, когда несчастный церковный сторож из Словакии был еще, может быть, головоногим на какой-то иной планете. Равным образом уже давно, когда этот патер из Клокот был еще ехидной или каким другим сумчатым, ныне уже вымершим млекопитающим, – судьба предопределила, что он нарушит тайну исповеди, хотя с юридической точки зрения по каноническому праву отпущение грехов дается даже в случае покушения на монастырское имущество.

Ко всему этому Швейк присовокупил следующее мудрое замечание:

– Что и говорить! Ни один человек не знает, что он натворит через миллионы лет, и ни от чего не должен отрекаться. Обер-лейтенант Квасничка – мы тогда служили в Карлине в дополнительной команде запасных – всегда говорил во время учения: «Не думайте, ленивые коровы вы этакие, боровы мадьярские, что ваша военная служба закончится на этом свете. Мы еще и после смерти увидимся, и я вам такое чистилище уготовлю, что вы очумеете, свиное отродье!»

Между тем Балоун в полном отчаянии, думая, что говорят только о нем, продолжал свою публичную исповедь:

– Даже Клокоты не помогли мне избавиться от обжорства. Вернется жена с детьми с богомолья, начинает считать кур, одной или двух недосчитается. Не удержался я. Ведь я хорошо знаю, что они нужны в хозяйстве. А как выйду во двор, посмотрю на них, вдруг почувствую в животе бездну. Через час мне лучше, а курицы-то уже нет. Раз как-то мои были в Клокотах и молились за меня, чтобы я – их тятенька – опять дома чего-нибудь не сожрал и не нанес бы убытку хозяйству. Хожу я по двору, и вдруг на глаза мне попался индюк. В тот раз я чуть жизнью не поплатился. Застряла у меня в горле кость от его ножки, и не будь у меня на мельнице ученика, совсем еще маленького парнишки – он эту кость вытащил, – не сидел бы я с вами сегодня и этой мировой войны не дождался бы. Этот мой мальчонка-ученик такой был шустрый. Маленький такой бутуз, плотный, толстенький, жирненький…

Швейк подошел к Балоуну:

– Покажи язык!

Балоун высунул язык, после чего Швейк обратился к присутствующим:

– Так я и знал. Он сожрал своего ученика! Признайся, ты его сожрал? Когда ваши опять пошли в Клокоты? Правда?

Балоун в отчаянии молитвенно сложил руки и воскликнул:

– Оставьте меня, братцы! Еще и такое слышать от своих товарищей.

– Мы вас за это не осуждаем, – сказал вольноопределяющийся. – Наоборот, это доказывает, что из вас выйдет хороший солдат. Когда во время наполеоновских войн французы осаждали Мадрид, испанец, комендант города, чтобы с голоду не сдать крепость, без соли съел своего адъютанта. Это действительно жертва, потому что посоленный адъютант был бы безусловно съедобнее. Господин старший писарь, как фамилия адъютанта нашего батальона? Циглер? Уж очень он тощий. Таким не накормишь и одну маршевую роту.

– Посмотрите-ка, – сказал старший писарь Ванек, – у Балоуна в руках четки.

И действительно, Балоун в великом горе своем искал спасения в фисташковых бусинках производства венской фирмы «Мориц-Левенштейн».

– Они тоже из Клокот, – печально доложил Балоун, – раньше, чем мне их принесли, плакали у нас два гусенка. Вот было мясо! Одна мякоть!

Вскоре пришел приказ по всему эшелону – через четверть часа отправляться. Но никто этому не поверил, и случилось так, что, несмотря на все предосторожности, кое-кто отстал. Когда поезд тронулся, недосчитались восемнадцати человек, в том числе и взводного из двенадцатой маршевой роты Насакло.

Поезд давно уже скрылся за Ишатарчей, а взводный все еще торговался в неглубокой лощине, в акациевой рощице за вокзалом, с какой-то проституткой, которая требовала с него пять крон, тогда как он предлагал ей в награду за выполненную уже службу одну крону или несколько оплеух.

Под конец он произвел с ней расчет оплеухами с такой силой, что на ее рев сбежались с вокзала люди.