Текст книги "Похождения бравого солдата Швейка (с илл.)"

Автор книги: Ярослав Гашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 49 страниц)

Поручик Лукаш прервал это мучительное молчание словами, в которые старался вложить изрядную порцию иронии:

– Добро пожаловать, Швейк! Благодарю вас за посещение. Наконец-то вы здесь, долгожданный гость.

Но он не сдержался, и вся злость, скопившаяся за последние дни, вылилась в страшном ударе кулаком по столу. Чернильница подскочила и залила чернилами ведомость на жалованье. Одновременно с чернильницей подскочил поручик Лукаш и, встав вплотную к Швейку, заорал:

– Скотина!

Он стал метаться взад и вперед по узкой канцелярии и, как только оказывался около Швейка, каждый раз отплевывался.

– Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, – сказал Швейк, меж тем как поручик Лукаш не переставал бегать по канцелярии и свирепо бросать в угол скомканные листы бумаги, за которыми он то и дело подходил к столу, – письмо я отдал в полной исправности. К счастью, мне удалось застать дома саму пани Каконь, и могу сказать, что это весьма красивая женщина, видел, правда, я ее только плачущей…

Поручик Лукаш сел на койку военного писаря и хриплым голосом крикнул:

– Когда же будет этому конец?

Швейк, сделав вид, что недослышал, ответил:

– Потом со мной случилась там маленькая неприятность, но я взял все на себя. Правда, мне не верили, что я переписываюсь с этой пани, а все же, для того чтобы замести следы, я во время допроса проглотил письмо. Потом благодаря чистой случайности – иначе это никак нельзя объяснить! – я вмешался в небольшую потасовку, но благополучно вывернулся. Была признана моя невиновность, меня послали на полковой рапорт, и в дивизионном суде следствие прекратили. В полковой канцелярии я ждал всего несколько минут, пока не пришел полковник, который меня слегка выругал и сказал, что я должен немедленно, господин обер-лейтенант, явиться к вам с рапортом о вступлении в должность ординарца. Кроме того, господин полковник приказал мне доложить вам, чтобы вы немедленно пришли к нему по делам маршевой роты. С тех пор прошло больше получаса. Но ведь господин полковник не знал, что меня еще потянут в полковую канцелярию и что я там просижу минут пятнадцать, а то и больше. А сидел я там потому, что за это время мне задержали жалованье, которое должны были выдать не в роте, а в полку, так как я считался полковым арестантом. Там все так перемешали и перепутали, что прямо обалдеть можно.

Услышав, что еще полчаса тому назад он должен был быть у полковника Шредера, поручик стал быстро одеваться.

– Опять, Швейк, удружили вы мне! – сказал он голосом, полным такого безнадежного отчаяния, что Швейк попытался успокоить его дружеским словом, прокричав вслед:

– Ничего, господин полковник подождет, ему все равно нечего делать.

Поручик Лукаш, как бомба, летел вперед.

Минуту спустя после ухода поручика в канцелярию вошел старший писарь Ванек.

Швейк сидел на стуле и подкладывал в маленькую железную печку уголь. Печка чадила и воняла, а Швейк продолжал развлекаться, не обращая внимания на Ванека, который остановился и несколько минут наблюдал за ним, но наконец не выдержал, захлопнул ногой дверцу печки и сказал Швейку, чтобы тот убирался отсюда.

– Господин старший писарь, – произнес с достоинством Швейк, – позвольте вам заявить, что ваш приказ убраться отсюда и вообще из лагеря при всем моем желании исполнить не могу, так как подчиняюсь приказанию высшей инстанции. Ведь я здесь ординарец, – гордо добавил Швейк. – Господин полковник Шредер прикомандировал меня к одиннадцатой маршевой роте, к господину обер-лейтенанту, у которого я был прежде денщиком, но благодаря моей врожденной интеллигентности я получил повышение и стал ординарцем. Мы с господином обер-лейтенантом уже старые знакомые. А что вы поделывали, господин старший писарь, в мирное время?

Полковой писарь Ванек был так обескуражен фамильярным, панибратским тоном бравого солдата Швейка, что, забыв о своем чине, которым очень любил блеснуть перед солдатами своей роты, ответил так, будто был подчиненным Швейка:

– У меня аптекарский магазин в Кралупах. Фамилия моя Ванек.

– Я тоже учился аптекарскому делу, – ответил Швейк, – в Праге у пана Кокошки на Перштыне. Он был ужасный чудак, и, когда я как-то по ошибке запалил бочку с бензином и у него сгорел дом, он меня выгнал, и в цех меня уже нигде больше не принимали, так что из-за этой глупой бочки с бензином мне не удалось доучиться. А вы приготовляли когда-нибудь целебные травы для коров?

Ванек отрицательно покачал головой.

– Мы приготовляли целебные травы для коров вместе с освященными образочками. Наш хозяин Кокошка был исключительно набожным человеком и вычитал как-то, что святой Пилигрим исцелял скот от раздутия брюха. Так, по его заказу на Смихове напечатали образки святого Пилигрима, и он отнес их в Эмаузский монастырь, где их ему и освятили за двести золотых, а потом мы их вкладывали в конвертик с нашими целебными травами для коров. Эти целебные травы размешивали в теплой воде и давали корове пить из лохани. При этом скотине прочитывалась маленькая молитва к святому Пилигриму, которую сочинил наш приказчик Таухен. Дело было так. Когда эти образки святого Пилигрима были готовы, на другой стороне нужно было напечатать какую-нибудь молитву. Так вот вечером наш старик Кокошка позвал Таухена и велел ему к следующему утру сочинить молитву к нашим образкам и целебным травам, чтобы завтра в десять часов, когда он придет в лавку, все было готово к отправке в типографию: коровы уже давно ждут этой молитвы. Одно из двух: если сочинит хорошую – он ему гульден на бочку выложит, нет – через две недели получит расчет. Пан Таухен целую ночь потел, утром, не выспавшись, пришел открывать лавку, а у него ничего еще не было написано. Мало того: он даже забыл, как зовут святого по этим целебным травам. Выручил его из беды слуга Фердинанд. Тот на все руки был мастер. Когда мы на чердаке сушили на чай ромашку, так он, бывало, разуется и влезет в эту самую ромашку ногами. Он говорил нам, что от этого ноги перестают потеть. Умел он ловить голубей на чердаке, умел открывать конторку с деньгами и еще обучал нас другим способам подрабатывать. И у меня, у мальчишки, дома была такая аптека – я ее из лавки в дом к себе натаскал, – какой не было и «У милосердных». Так вот, тот самый Фердинанд и выручил из беды Таухена. «Позвольте, говорит, взглянуть». Пан Таухен немедленно послал меня за пивом для него.

Не успел я еще принести пива, а уж у Фердинанда половина дела была сделана, и он прочел нам:

 
Голос с неба раздается,
Утихает суета:
У Кокошки продается
Чудо-корень для скота!
Исцелит сей корешочек
(Только гульден за мешочек!)
И теляток и коров
Безо всяких докторов.
 

Потом, когда Фердинанд выпил пива и как следует нализался желудочных капель на спирту, дело пошло быстро и он в одно мгновение прекрасно закончил:

 
Этот корень нашел сам святой Пилигрим,
И за это ему мы хвалу воздадим:
Ты крестьянам – утеха, коровам – отрада,
Сохрани и спаси наше бедное стадо!
 

Затем, когда пришел пан Кокошка, пан Таухен пошел с ним в контору, а выйдя оттуда, показал нам два золотых, а не один, как ему было обещано. Он хотел разделить их пополам с паном Фердинандом, но слугу Фердинанда, когда тот увидел эти два золотых, сразу обуял бес корыстолюбия: «Или все, или, мол, ничего!» Ну, тогда пан Таухен ему ничего не дал, а оставил эти два золотых себе. Потом привел меня в магазин, дал мне подзатыльник и сказал, что я получу сто таких подзатыльников, если когда-нибудь осмелюсь сказать, что сочинил не он. А если Фердинанд пойдет жаловаться к нашему хозяину, то я должен сказать, что слуга Фердинанд лгун. Мне пришлось в этом присягнуть перед бутылкой с эстрагоновым уксусом. Ну а наш слуга принялся вымещать свою злобу на целебной траве для коров. Смешивали мы эти травы в больших ящиках на чердаке, а он, где только находил, сметал мышиное дерьмо, приносил его и примешивал к этой целебной траве. Потом собирал на улице конские катышки, сушил их дома, толок в ступке для кореньев и тоже подбрасывал в коровьи целебные травы с образом святого Пилигрима. Но и на этом он не успокоился. Он мочился в эти ящики, испражнялся в них, а потом все это размешивал. Выходило вроде каши с отрубями.

Раздался телефонный звонок. Старший писарь подбежал к телефонному аппарату и с отвращением отбросил трубку.

– Надо идти в полковую канцелярию. Так внезапно… Это что-то мне не нравится.

Швейк опять остался один.

Через минуту снова раздался звонок.

Швейк начал телефонный разговор:

– Ванек?.. Он ушел в полковую канцелярию. Кто у телефона?.. Ординарец одиннадцатой маршевой роты. А кто там у телефона?.. Ординарец двенадцатой роты? Мое почтение, коллега. Моя фамилия?.. Швейк. А твоя? Браун! Это не твой родственник Браун на Набережной улице в Карлине, шляпочник? Нет? Не знаешь такого… Я тоже с ним не знаком. Я проезжал как-то на трамвае мимо, и его вывеска мне бросилась в глаза. Что новенького?.. Я ничего не знаю. Когда едем? Я еще ни с кем об отъезде не говорил. А куда мы должны ехать?

– Вот олух! С ротой на фронт.

– Об этом я еще ничего не слышал.

– Нечего сказать – хорош ординарец! А что твой лейтенант?

– Не лейтенант, а обер-лейтенант.

– Это одно и то же. Твой обер-лейтенант пошел на совещание к полковнику?

– Он его туда позвал.

– Ну вот видишь: и наш туда пошел, и командир тринадцатой роты тоже. Я только что говорил с ихним ординарцем по телефону. Мне что-то эта спешка не нравится!

– А не знаешь, музыкантская команда укладывается?

– Я ничего не знаю.

– Не валяй дурака! Говорят, что ваш старший писарь уже получил накладную на вагоны. Правда ведь? Сколько у вас солдат?

– Не знаю.

– Эх ты, глупая башка, что я тебя, съем, что ли? (Было слышно, как говоривший у телефона обратился к кому-то поблизости: «Франта, возьми вторую трубку, услышишь, какой в одиннадцатой роте дурак ординарец».) Алло! Спишь ты там, что ли, что с тобой? Так отвечай, когда тебя коллега спрашивает. Значит, ты еще ничего не знаешь? Не скрывай. Разве старший писарь не говорил, что вам будут выдавать консервы? Ты с ним о таких вещах не говоришь? Вот дубина! Тебя это не касается? (Слышен смех.) Что… на тебя кирпич, что ли, с крыши свалился? Ну а как только что-нибудь узнаешь, ты нам сейчас же позвони в двенадцатую маршевую роту, дурачок родимый! Откуда ты?

– Из Праги.

– Должен бы быть чуточку поумнее. Да вот еще что. Когда ушел из канцелярии ваш старший писарь?..

– Только что его позвали.

– Вот оно как. А раньше-то не мог мне об этом сказать? Наш тоже только что ушел. Что-то там заваривается. С обозом не говорил еще?

– Нет.

– Господи Иисусе Христе! А еще говоришь, что из Праги! Ты ни о чем не заботишься! Где ты только целый день шляешься?

– Я только с час тому назад пришел из дивизионного суда.

– Это другой коленкор, товарищ. Нынче же забегу на тебя посмотреть! Давай отбой два раза.

Только что Швейк собрался закурить трубку, как опять раздался телефонный звонок. «Ну вас к черту с вашим телефоном, – подумал Швейк, – стану я с вами трепаться».

Но телефон неумолимо продолжал звонить, так что у Швейка лопнуло наконец терпение, он взял телефонную трубку и заорал:

– Алло! Кто у телефона? Здесь ординарец одиннадцатой маршевой роты Швейк.

Швейк узнал голос поручика Лукаша:

– Что вы все там делаете? Где Ванек? Немедленно позовите к телефону Ванека!

– Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, телефон только что зазвонил.

– Послушайте, Швейк, мне некогда с вами дурака валять! Телефонные разговоры на военной службе – это вам не телефонная болтовня, когда кого-нибудь зовут на обед. Телефонный разговор должен быть ясен и краток. При телефонных разговорах отбрасываются «осмелюсь доложить», «обер-лейтенант». Итак, я вас спрашиваю, Швейк, там Ванек? Пусть немедленно подойдет к телефону.

– Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, под рукой его нет. Его только что, может, и четверти часа не будет, из нашей канцелярии вызвали в полковую канцелярию.

– Дайте мне только прийти, я с вами расправлюсь! Не можете вы, что ли, выражаться кратко? Слушайте внимательно, что я вам сейчас буду говорить! Чтобы вы потом у меня не отговаривались, будто в телефоне что-то хрипело. Немедленно, как только повесите трубку…

Пауза.

Снова звонок.

Швейк берет телефонную трубку, и его осыпают градом ругательств:

– Скотина, хулиган, мерзавец! Что вы делаете? Почему прервали разговор?

– Вы изволили сказать, чтобы я повесил трубку.

– Через час я приду домой. Не обрадуетесь вы у меня! Немедленно собирайтесь и отправляйтесь в барак, найдите там какого-нибудь взводного, хотя бы Фукса, и скажите ему, чтобы он сейчас же взял десять солдат и шел с ними на склад получать консервы. Повторите, что он должен сделать.

– Идти с десятью солдатами на склад получать консервы для роты.

– Наконец-то вы немножко поумнели! Я пока что позвоню Ванеку в полковую канцелярию, чтобы он тоже шел на склад принять консервы. Если же он тем временем вернется в барак, пусть оставит все и бежит на склад. А теперь повесьте трубку.

Швейк довольно долго и тщательно искал взводного Фукса и других унтеров. Все они торчали около кухни, обгладывали мясо с костей и потешались над привязанным Балоуном, который, правда, стоял всей ступней на земле: его пожалели. Все это представляло собой интересное зрелище. Один из поваров принес Балоуну ребро и сунул ему прямо в рот. Привязанный бородатый великан Балоун, не имея возможности действовать руками, осторожно переворачивал кость во рту, балансируя ею с помощью зубов и десен. Он обгладывал мясо с видом лешего.

– Кто здесь из вас взводный Фукс? – спросил Швейк, найдя наконец унтеров.

Взводный Фукс не счел нужным отозваться, увидев, что его спрашивает какой-то рядовой пехотинец.

– Ясно говорят вам, – крикнул Швейк, – долго ли я еще буду вас спрашивать?! Где здесь взводный Фукс?

Взводный Фукс выступил вперед и с достоинством начал всячески обкладывать Швейка: он-де не взводный, а господин взводный, и нельзя орать: «Где взводный?», а следует обращаться: «Осмелюсь доложить, здесь ли находится господин взводный?» В его взводе, если кто забудет сказать «Ich melde gehörsam»,[155]155
  Осмелюсь доложить (нем.).


[Закрыть] немедленно получает в морду.

– Осторожней на повороте! – рассудительно сказал Швейк. – Немедленно собирайтесь, идите в барак, возьмите там десять человек и бегом марш вместе с ними на склад получать консервы.

Взводный был так ошеломлен, что смог выговорить только:

– Чего?..

– Без всяких там «чего», – ответил Швейк. – Я ординарец одиннадцатой маршевой роты и только что разговаривал по телефону с господином обер-лейтенантом Лукашем, и тот сказал: «Бегом марш с десятью рядовыми на склад». Если вы не пойдете, господин взводный Фукс, так я немедленно вернусь обратно к телефону. Господин обер-лейтенант требует во что бы то ни стало, чтобы вы шли. Не может быть никаких разговоров! «Телефонный разговор, – говорит поручик Лукаш, – должен быть ясен и краток». Если сказано идти взводному Фуксу, то взводный Фукс должен идти! Такой приказ – вам не какая-то там болтовня, когда кого-нибудь к обеду зовут. На военной службе, особенно во время войны, каждое промедление – преступление. «Если этот самый взводный Фукс сию же минуту не пойдет, как только вы ему об этом объявите, так вы мне немедленно телефонируйте и я с ним разделаюсь! От взводного Фукса останется только мокрое место!» Плохо вы, милейший, знаете господина обер-лейтенанта!

Швейк победоносно оглядел унтер-офицеров, которые его выступлением были поражены и уничтожены.

Взводный Фукс пробурчал что-то невразумительное и быстрыми шагами ушел, Швейк ему закричал вдогонку:

– Так можно мне позвонить господину обер-лейтенанту, что все в порядке?

– Немедленно буду с десятью солдатами на складе, – ответил взводный Фукс, уже подойдя к бараку.

А Швейк, не произнеся ни слова, ушел, оставив унтер-офицеров, ошеломленных не меньше, чем взводный Фукс.

– Начинается! – сказал низенький капрал Блажек. – Будем паковаться.

* * *

Швейк вернулся в канцелярию одиннадцатой маршевой роты. Не успел он раскурить трубку, как раздался телефонный звонок. Со Швейком снова заговорил поручик Лукаш:

– Где вы шляетесь, Швейк? Звоню уже третий раз, и никто не отзывается.

– Разыскивал, господин обер-лейтенант.

– Что, уже пошли?

– Конечно, пошли, но еще не знаю, пришли ли они туда. Может быть, еще раз сбегать?

– Нашли вы взводного Фукса?

– Нашел, господин обер-лейтенант. Вначале он мне сказал «чего?» и только когда я ему объяснил, что телефонный разговор должен быть краток и ясен…

– Не дурачьтесь, Швейк!.. Ванек еще не вернулся?

– Не вернулся, господин обер-лейтенант.

– Да не орите вы так в трубку! Не знаете, где может быть теперь этот проклятый Ванек?

– Не знаю, господин обер-лейтенант, где может быть этот проклятый Ванек.

– Он был в полковой канцелярии, но куда-то ушел. Может, в кантине?.. Идите туда к нему, Швейк, и скажите, чтобы он немедленно шел на склад. Да вот еще что: найдите немедленно капрала Блажека и скажите ему, чтобы он тотчас же отвязал Балоуна, и пошлите Балоуна ко мне. Повесьте трубку.

Швейк действительно принялся хлопотать, нашел капрала Блажека и передал ему приказание поручика отвязать Балоуна. Капрал Блажек заворчал:

– Когда туго приходится, робеть начинают!

Швейк пошел посмотреть, как будут отвязывать Балоуна, а потом проводил его, так как это было по дороге, к кантине, где Швейк должен был разыскать старшего писаря Ванека.

Балоун смотрел на Швейка, как на своего спасителя, и обещал ему, что будет делиться с ним всеми своими посылками, которые получит из дому.

– У нас скоро будут резать свинью, – сказал меланхолически Балоун. – Ты какую свиную колбасу любишь: с кровью или без крови? Скажи, не стесняйся, я сегодня же вечером буду писать домой. В моей свинье будет примерно сто пятьдесят кило. Голова у ней, как у бульдога, а такие свиньи – самые лучшие. С такими свиньями в убытке не останешься. Такая порода, брат, не подведет! Сала на ней – пальцев на восемь. Дома я сам делал ливерную колбасу. Так, бывало, налопаешься фаршу, что сам чуть не лопнешь. Прошлогодняя свинья была на сто шестьдесят кило. Вот это свинья так свинья! – с восторгом сказал он на прощание, крепко пожимая руку Швейку. – А выкормил я ее на одной картошке и сам диву давался, как она у меня быстро жирела. Кусок поджаренной ветчинки, полежавшей в рассоле, да с картофельными кнедликами, посыпанными шкварками, да с капустой!.. Пальчики оближешь! После этого и пивко пьется с удовольствием!.. Не жизнь, а рай! Что еще нужно человеку? И все это у нас отняла война.

Бородатый Балоун тяжело вздохнул и пошел в полковую канцелярию, а Швейк отправился по старой липовой аллее к кантине.

Старший писарь Ванек с блаженным видом сидел в кантине и разъяснял знакомому штабному писарю, сколько можно было заработать перед войной на эмалевых и клеевых красках. Штабной писарь был вдребезги пьян. Днем приехал один богатый помещик из Пардубиц, сын которого был в лагерях, дал ему хорошую взятку и все утро до обеда угощал его в городе.

Теперь штабной писарь сидел в полном отчаянии оттого, что у него пропал аппетит, не соображал, о чем идет речь, а на трактат об эмалевых красках и совсем не реагировал.

Он был занят собственными размышлениями и ворчал себе под нос, что железнодорожная ветка должна была бы идти из Тршебони в Пелегржимов, а потом обратно.

Когда вошел Швейк, Ванек попытался еще раз в цифрах объяснить штабному писарю, сколько зарабатывали на одном килограмме строительной краски, на что штабной писарь ответил ни с того ни с сего:

– На обратном пути он умер, оставив после себя только письма.

Увидев Швейка, он, очевидно, принял его за какого-то человека, которого очень недолюбливал, и начал обзывать его чревовещателем.

Швейк подошел к Ванеку, который тоже выпил, но при этом был приветлив и мил.

– Господин старший писарь, – отрапортовал ему Швейк, – немедленно идите на склад, там вас ждет уже взводный Фукс с десятью рядовыми, и получайте консервы. Ноги в руки, бегом – марш! Господин обер-лейтенант телефонировал уже два раза.

Ванек рассмеялся:

– Деточка моя, что я, идиот, что ли? Ведь за это мне пришлось бы самого себя изругать, ангел ты мой! Времени на все хватит. Над нами ведь не каплет, золотце мое! Пусть-ка сперва обер-лейтенант Лукаш отправит маршевых рот столько же, как я, а тогда и разговаривает; небось тогда он ни к кому не будет зря лезть со своим «бегом марш!». Я уже получил приказ в полковой канцелярии, что завтра поедем, надо укладываться и немедленно идти получать на дорогу провиант. А что, ты думаешь, я сделал? Я самым спокойным манером зашел сюда выпить четвертинку вина. Сидится мне здесь спокойно, и пусть все идет своим чередом. Консервы останутся консервами, выдача – выдачей. Я знаю склад лучше, чем господин обер-лейтенант, и разбираюсь в том, что говорится на совещаниях господ офицеров у господина полковника. Ведь это господину полковнику только чудится, будто на складе имеются консервы. Склад нашего полка никогда никаких запасов консервов не имел, и доставали мы их от случая к случаю в бригаде или одалживали в других полках, с которыми оказывались поблизости. Одному только Бенешевскому полку мы должны больше трехсот банок консервов. Хе, хе! Пусть на своих совещаниях они говорят, что им вздумается. Куда спешить? Ведь все равно, когда наши придут туда, каптенармус скажет им, что они с ума спятили. Ни одна маршевая рота не получила на дорогу консервов. Так, что ли, ты, старая картошка? – обратился он к штабному писарю.

Тот, очевидно, засыпал или на него нашел небольшой припадок белой горячки, только он ответил:

– Она шла, держа над собой раскрытый зонт.

– Самое лучшее, – продолжал старший писарь Ванек, – на все это махнуть рукой. Если сегодня в полковой канцелярии сказали, что завтра трогаемся, – этому не поверит и малый ребенок. Можем мы разве уехать без вагонов? При мне еще звонили на вокзал. Там нет ни одного свободного вагона. Выходит все точь-в-точь, как с последней маршевой ротой. Сидели мы тогда два дня на вокзале и ждали, пока над нами кто-нибудь смилуется и пошлет за нами поезд. А потом мы не знали, куда поедем. Даже сам полковник ничего не знал. Уж мы проехали всю Венгрию, и все еще никто не знал: поедем мы на Сербию или на Россию. На каждой станции говорили по прямому проводу со штабом дивизии. А были мы просто какой-то заплатой. Пришили нас наконец где-то у Дуклы. Там нас вдребезги разбили, и мы снова поехали формироваться. Только не торопиться! Со временем все выяснится, а пока нечего спешить. Jawohl, nochamol![156]156
  Да, еще раз! (искаж. нем.)


[Закрыть] Вино у них здесь замечательное, – продолжал Ванек, не слушая, как бормочет про себя штабной писарь:

– Glauben Sie mir, ich habe bisher wenig von meinem Leben gehabt. Ich wundere mich über diese Frage.[157]157
  Поверьте, до сих пор я видел в жизни мало хорошего. Меня удивляет этот вопрос (нем.).


[Закрыть]

– Чего же по-пустому беспокоиться об отъезде маршевого батальона? У первой маршевой роты, с которой я ехал, все было готово за два часа и все оказалось в полном порядке. Другие роты нашего тогдашнего маршевого батальона готовились в дорогу целых два дня, а наш ротный командир лейтенант Пршеносил (франт такой был) нам прямо сказал: «Ребята, не спешите!» – и все шло как по маслу. Только за два часа перед отходом поезда мы начали укладываться. Самое лучшее – подсаживайтесь…

– Не могу, – с геройской самоотверженностью ответил бравый солдат Швейк. – Я должен идти в канцелярию. А что, если кто-нибудь позвонит?

– Ну так идите, мое золотце. Но только запомните раз навсегда, что это некрасиво с вашей стороны и что настоящий ординарец никогда не должен быть там, где он нужен. Никогда не исполняйте так рьяно своих обязанностей. Поверьте, душка, нет ничего хуже суетливого ординарца, который бегает и суетится за всех.

Но Швейк был уже за дверью и спешил в канцелярию своей маршевой роты.

Ванек остался в одиночестве – никак нельзя было сказать, чтобы штабной писарь составлял ему компанию. Последний совершенно ушел в себя и бормотал, глядя на четвертинку вина, самые удивительные вещи без всякой связи между собой: то по-чешски, то по-немецки.

– Я много раз проходил по этой деревне, но и понятия не имел о том, что она существует на свете. In einem halben Jahre habe ich meine Staatsprüfung hinter mir und einen Doktor gemacht.[158]158
  Через полгода я сдам государственные экзамены и получу степень доктора (нем.).


[Закрыть] Я стал старым калекой. Благодарю вас, Люси. Erscheinen sie in schön ausgestatteten Biinden,[159]159
  Если они появятся в хороших переплетах (нем.).


[Закрыть] – может быть, найдется среди вас кто-нибудь, кто помнит это?

Старший писарь от скуки стал барабанить какой-то марш, но долго скучать ему не пришлось: дверь отворилась, вошел повар Юрайда с офицерской кухни и плюхнулся на стул.

– Нам сегодня дали приказ, – залопотал он, – получить на дорогу коньяк. Но в нашей бутыли еще оставался ром, и нам пришлось ее опорожнить. Пришлось-таки здорово приналечь! Вся кухонная прислуга – в лежку! Я обсчитался на несколько порций. Полковник опоздал, и ему не хватило. Поэтому ему теперь делают омлет. Вот, я вам скажу, комедия!

– Занятная авантюра, – заметил Ванек, который за вином всегда любил вставить красивенькое словцо.

Повар Юрайда принялся философствовать, что отвечало его бывшей профессии. Перед войной он издавал оккультный журнал и серию книг под названием «Загадки жизни и смерти». На военной службе он примазался к полковой офицерской кухне, и когда, бывало, увлечется чтением древнеиндийских сутр Прагна Парамита («Откровения мудрости»), у него частенько подгорало жаркое. Полковник Шредер ценил его как полковую достопримечательность. Действительно, какая офицерская кухня могла бы похвалиться поваром-оккультистом, который, заглядывая в тайны жизни и смерти, удивлял всех таким филе в сметане или рагу, что смертельно раненный под Комаровом подпоручик Дучек все время звал Юрайду.

– Да, – сказал ни с того ни с сего еле державшийся на стуле Юрайда: от него на десять шагов разило ромом, – когда сегодня не хватило на господина полковника и когда он увидел, что осталась только тушеная картошка, он впал в состояние гаки. Знаете, что такое «гаки»? Это состояние голодных духов. И вот тогда я ему сказал: «Обладаете ли вы достаточной силой, господин полковник, чтобы устоять перед роковым предначертанием судьбы, а именно: выдержать то, что на вашу долю не хватило телячьей почки? В карме предопределено, чтобы вы, господин полковник, сегодня на ужин получили божественный омлет с рубленой тушеной телячьей печенкой».

– Милый друг, – обратился он вполголоса после небольшой паузы к старшему писарю, сделав при этом непроизвольный жест рукой и опрокинув все стоявшие перед ним на столе стаканы. – Существует небытие всех явлений, форм и вещей, – мрачно произнес после этого действия повар-оккультист. – Форма есть небытие, а небытие есть форма. Небытие неотделимо от формы, форма неотделима от небытия. То, что является небытием, является и формой, то, что есть форма, есть небытие. – Повар-оккультист погрузился в молчание, подпер рукой голову и стал созерцать мокрый, облитый стол.

Штабной писарь продолжал мычать что-то, не имевшее ни начала, ни конца:

– Хлеб исчез с полей, исчез – in dieser Stimmung erhielt er Einladung und ging zu ihr,[160]160
  В таком настроении он получил приглашение и пошел к ней (нем.).


[Закрыть] праздник Троицы бывает весной.

Старший писарь Ванек продолжал барабанить по столу, пил и время от времени вспоминал, что у продовольственного склада его ждут десять солдат во главе со взводным. При этом воспоминании он улыбался и махал рукой.

Вернувшись поздно в канцелярию одиннадцатой маршевой роты, он нашел Швейка у телефона.

– Форма есть небытие, а небытие есть форма, – произнес он с трудом, завалился одетый на койку и сразу уснул.

Швейк продолжал все время сидеть у телефона, так как два часа тому назад поручик Лукаш по телефону сообщил ему, что он все еще на совещании у господина полковника, но забыл сказать, что Швейк может отойти от телефона.

Потом со Швейком говорил по телефону взводный Фукс, который с десятью рядовыми, напрасно прождав старшего писаря, тогда только разглядел, что склад заперт.

Наконец Фукс куда-то ушел, и десять рядовых один за другим вернулись в свой барак.

Время от времени Швейк развлекался тем, что снимал телефонную трубку и слушал. Телефон был новейшей системы, недавно введенной в армии, и обладал тем преимуществом, что можно было вполне отчетливо слышать чужие телефонные разговоры по всей линии.

Обоз переругивался с артиллерийскими казармами, саперы угрожали военной почте, полигон ругал пулеметную команду.

А Швейк, не вставая, сидел да сидел у телефона…

Совещание у полковника продолжалось.

Полковник Шредер развивал новейшую теорию полевой службы и особенно подчеркивал значение гранатометчиков.

Он перескакивал с пятого на десятое, говорил о расположении фронта два месяца тому назад на юге и на востоке, о важности тесной связи между отдельными частями, об удушливых газах, о стрельбе по неприятельским аэропланам, о снабжении солдат на фронте и потом перешел к внутренним взаимоотношениям в армии.

Он разговорился об отношении офицеров к нижним чинам, нижних чинов к унтер-офицерам, о перебежчиках в стан врага, о политических событиях и о том, что пятьдесят процентов чешских солдат politisch verdächtig.[161]161
  Политически неблагонадежны (нем.).


[Закрыть]

– Jawohl, meine Herren, der Kramarsch, Scheiner und Klòfatsch…[162]162
  Да, господа, что ни говорите, Крамарж, Шейнер и Клофач… (нем.)


[Закрыть]

Большинство офицеров при этом думало, когда наконец старый пустомеля перестанет нести эту белиберду, но полковник Шредер продолжал городить всякий вздор о новых задачах новых маршевых батальонов, о павших в бою офицерах полка, о цеппелинах, о проволочных заграждениях, о присяге…

Тут поручик Лукаш вспомнил, что в то время, когда весь маршевый батальон присягал, бравый солдат Швейк к присяге приведен не был, так как в те дни сидел в дивизионном суде.

И, вспомнив это, он вдруг рассмеялся.

Это было что-то вроде истерического смеха, которым он заразил нескольких офицеров, сидевших рядом. Его смех привлек внимание полковника, только что заговорившего об опыте, приобретенном при отступлении германских армий в Арденнах. Смешав все это в одну кучу, полковник закончил:

– Господа, здесь нет ничего смешного.

Потом все отправились в офицерское собрание, так как полковника Шредера вызвал к телефону штаб бригады.

Швейк дремал у телефона, когда его вдруг разбудил звонок.

– Алло! – послышалось в телефоне. – У телефона Regimentskanzlei.

– Алло! – ответил Швейк. – Здесь канцелярия одиннадцатой маршевой роты.

– Не задерживай, – послышался голос, – возьми карандаш и пиши. Прими телефонограмму. Одиннадцатой маршевой роте…

Затем последовали одна за другой какие-то странные фразы, так как одновременно говорили двенадцатая и тринадцатая маршевые роты, и телефонограмма совершенно растворилась в этом хаосе звуков. Швейк не мог понять ни слова. Наконец все утихло, и Швейк разобрал: