Текст книги "Похождения бравого солдата Швейка (с илл.)"

Автор книги: Ярослав Гашек

Балоун, слушавший разинув рот, договорил за Ванека это изящное словцо, желая, по-видимому, вмешаться в разговор.

– Цыц, вы там! – озлился разволновавшийся старший писарь.

– Послушай-ка, Балоун, – вдруг вспомнил Швейк, – господин обер-лейтенант велел тебе, как только мы приедем в Будапешт, принести булочку и печеночный паштет в станиоле, который лежит в чемоданчике у господина обер-лейтенанта, в самом низу.

Великан Балоун сразу сник, безнадежно свесив свои длинные обезьяньи руки, и долго оставался в таком положении.

– Нет его у меня, – едва слышно, с отчаянием пролепетал он, уставившись на грязный пол вагона. – Нет его у меня, – повторил он отрывисто. – Я думал… я его перед отъездом развернул… Я его понюхал… не испортился ли… Я его попробовал! – закричал он с таким искренним раскаянием, что всем все стало ясно.

– Вы сожрали его вместе со станиолем, – остановился перед Балоуном старший писарь Ванек. Он развеселился. Теперь ему не нужно доказывать, что не только он лошак, как назвал его поручик Лукаш. Теперь ясно, что причина колебания численного состава «X» имеет свои глубокие корни в других «лошаках». Кроме того, он был доволен, что переменилась тема разговора и объектом насмешек стал ненасытный Балоун и новое трагическое происшествие. Ванека так и подмывало сказать Балоуну что-нибудь неприятно-нравоучительное. Но его опередил повар-оккультист Юрайда. Отложив свою любимую книжку – перевод древнеиндийских сутр «Прагна – Парамита», он обратился к удрученному Балоуну, безропотно принимавшему новые удары судьбы:

– Вы, Балоун, должны постоянно следить за собой, чтобы не потерять веры в себя и в свою судьбу. Вы не имеете права приписывать себе то, что является заслугой других. Всякий раз, когда перед вами возникнет проблема, подобная той, что вы сожрали, спросите самого себя: «В каком отношении ко мне находится печеночный паштет?»

Швейк счел нужным пояснить это теоретическое положение примером:

– Ты, Балоун, говорил, что у вас будут резать свинью и коптить ее и что, как только ты узнаешь номер нашей полевой почты, тебе пошлют окорок. Вот представь себе, полевая почта переслала окорок к нам в роту, и мы с господином старшим ротным писарем отрезали себе по куску. Ветчина так нам понравилась, что мы отрезали еще по куску, пока с этим окороком не случилось так, как с одним моим знакомым почтальоном по фамилии Козел. У него был костоед. Сначала ему отрезали ногу по щиколотку, потом по колено, потом ляжку, и если бы он вовремя не умер, его чинили бы, как карандаш с разбитым графитом. Значит, мы сожрали твой окорок, как ты слопал печеночный паштет у господина обер-лейтенанта.

Великан Балоун обвел всех грустным взглядом.

– Только благодаря моим стараниям, – напомнил Балоуну старший писарь, – вы остались в денщиках у господина обер-лейтенанта. Вас хотели перевести в санитары, и вам пришлось бы выносить раненых с поля сражения. Под Дуклой наши три раза подряд посылали санитаров за прапорщиком, который был ранен в живот перед проволочными заграждениями, и они все остались там – всем пули угодили в голову. Только четвертой паре санитаров удалось вынести его с линии огня, но еще по дороге в перевязочный пункт прапорщик приказал долго жить.

Балоун не сдержался и всхлипнул.

– Постыдился бы, – с презрением сказал Швейк. – А еще солдат!

– Да-а, если я не гожусь для войны! – захныкал Балоун. – Обжора я, ненасытный я, это правда. А ведь все потому, что оторвали меня от привычной жизни. Это у нас в роду. Покойник отец в Противинском трактире бился об заклад, что за один присест съест пятьдесят сарделек да два каравая хлеба, и выиграл. А я раз поспорил, что съем четырех гусей и две миски кнедликов с капустой, и съел. Бывало, после обеда захочется закусить. Схожу в чуланчик, отрежу себе кусок мяса, пошлю за жбаном пива и умну килограмма два копченого мяса. Служил у нас батрак Вомела, старый человек, так он мне всегда внушал, чтобы я этим не гордился и не приучался обжираться. Он, мол, помнит, как дед рассказывал про одного обжору. Во время какой-то войны восемь лет подряд не родился хлеб, пекли тогда что-то из соломы и из льняного жмыха, а когда в молоко могли накрошить немного творогу – ведь хлеба-то не было, – это считалось большим праздником. Обжора-мужик через неделю помер, потому что его желудок к голоду был непривычен.

Балоун обратил печальный взор к небу.

– Но я верю, что Господь Бог хоть и наказует людей за грехи, но все же совсем их своей милостью не оставляет.

– Господь Бог сотворил обжор, он о них и позаботится, – заметил Швейк. – Один раз тебя уже связывали, а теперь ты вполне заслужил передовые позиции. Когда я был денщиком господина обер-лейтенанта, он во всем на меня полагался. Ему и в голову не приходило, что я могу что-нибудь у него сожрать. Когда выдавали сверх пайка, он мне обычно говорил: «Возьмите это себе, Швейк», или же: «Чего там, мне много не нужно. Оставьте мне часть, а с остальным поступайте как знаете». Когда мы жили в Праге, он меня посылал в ресторан за обедом. Порции там были очень маленькие, так я, чтоб он ничего плохого не вообразил, покупал ему на свои последние деньги еще одну порцию, только бы он наелся досыта! Но как-то он об этом дознался. Я приносил из ресторана меню, а он себе выбирал. Однажды он выбрал фаршированного голубя. Когда мне дали половину голубя, я решил, что господин обер-лейтенант может подумать, будто другая половина съедена мной. Купил я еще одну половину и принес домой такую царскую порцию, что господин обер-лейтенант Шеба, который в тот день искал, где бы ему пообедать, и зашел в гости к моему лейтенанту как раз в обеденное время, тоже наелся. А когда наелся, то заявил: «Только не рассказывай мне, что это одна порция. Нигде в мире ты не получишь по меню целого фаршированного голубя. Если сегодня мне удастся стрельнуть деньги, то я пошлю за обедом в этот твой ресторан. Сознавайся, это двойная порция?» Господин обер-лейтенант попросил меня подтвердить, что деньги были отпущены на одну порцию: ведь не знал же он, что в этот день у него будут гости! Я подтвердил. «Вот видишь! – сказал мой обер-лейтенант. – Но это еще пустяки. Недавно Швейк принес на обед две гусиные ножки. Представь себе: лапша, говядина с анчоусовой подливкой, две гусиные ножки, кнедликов и капусты прямо до потолка и наконец блинчики».

– Та-тта-тата! Черт подери! – облизывался Балоун.

Швейк продолжал:

– Это явилось камнем преткновения. Господин обер-лейтенант Шеба на следующий же день послал своего долговязого денщика в наш ресторан. Тот принес ему на закуску маленькую кучку куриного пилава, ну словно шестинедельный ребенок накакал в пеленочку – так, ложечки две. Тут господин обер-лейтенант Шеба набросился на него: ты, мол, половину сожрал, а тот знай твердит, что не виновен. Господин обер-лейтенант Шеба съездил ему по морде и поставил в пример меня: он, мол, вот какие порции носит господину обер-лейтенанту Лукашу. На другой день этот невинно избитый солдат снова пошел за обедом, расспросил обо мне в ресторане и рассказал все своему господину, а тот, в свою очередь, моему обер-лейтенанту. Сижу я вечером с газетой и читаю сводки вражеских штабов с поля сражения. Вдруг входит мой обер-лейтенант, бледный весь, и сразу ко мне – это чтобы я сказал, сколько двойных порций я купил в ресторане за свой счет; ему, мол, все известно и никакое запирательство мне не поможет. Он, мол, давно знает, что я идиот, но что я к тому же еще и сумасшедший – это ему будто бы в голову не приходило. Я-де так его опозорил, что теперь у него единственное желание застрелить сначала меня, а потом себя. «Господин обер-лейтенант, – объясняю я. – Когда вы меня принимали в денщики, то в первый же день заявили, что все денщики злодеи и подлецы, а так как в этом ресторане действительно давали очень маленькие порции, то вы и взаправду могли подумать, что я такой же подлец, как и все, и сжирал у вас…»

– Господи милостивый! – зашептал Балоун, нагнулся за чемоданчиком поручика Лукаша и скрылся с ним в глубине вагона.

– Потом поручик Лукаш, – продолжал Швейк, – стал рыться во всех карманах, а когда это ни к чему не привело, он вынул из жилетки серебряные часы и отдал их мне. Так растрогался! «Швейк, говорит, когда я получу жалованье, составьте счет, сколько я вам должен. А часы эти – мой подарок. И в другой раз не будьте идиотом». Как-то раз нам пришлось очень туго, и я отнес часы в ломбард…

– Что вы там делаете, Балоун? – вдруг воскликнул старший писарь Ванек.

Бедняга Балоун поперхнулся от неожиданности. Он уже успел открыть чемоданчик поручика Лукаша и запихивал в рот его последнюю булочку.

Мимо станции, не останавливаясь, прошел другой воинский поезд, битком набитый «дейчмейстерами», которых отправляли на сербский фронт. Они до сих пор не опомнились после восторженных проводов в Вене и без устали орали:

 
Prinz Eugenius, der edle Ritter,
wollt’dem Kaiser wiedrum kriegen
Stadt und Festung Belegrad
Er liess schlagen einen Brücken,
dass man kunnf hinüberrücken
mit der Armee wohl für die Stadt.[200]200
Храбрый рыцарь, принц Евгений,обещал монарху в Вене,что вернет ему Белград,перекинет мост понтонный,и тотчас пойдут колоннына войну, как на парад (нем.).

[Закрыть]
 

Какой-то капрал с залихватски закрученными усами, опираясь локтями на солдат, которые, сидя в дверях, болтали ногами, высунулся из вагона. Капрал дирижировал и неистово кричал:

 
Als der Bracken war geschlagen,
dass man Kunnt’mit Stück und Wagen
frei passier’n den Donaufluss.
Bei Semlin schlug man des Lager,
alle Serben zu verjagen…[201]201
Скоро мост был перекинут,и обоз тяжелый двинутвместе с войском за Дунай.Под Землином стали наши,чтоб из сербов сделать кашу… (нем.)

[Закрыть]
 

Вдруг он потерял равновесие, вылетел из вагона, со всей силой на лету ударился животом о рычаг стрелки и повис на нем, как наколотый. Поезд же шел все дальше, и в задних вагонах пели другую песню:

 
Graf Radetzky, edler Degen,
schwur’s des Kaisers Feind zu fegen
aus der falschen Lombardei.
In Verona langes Hoffen,
als mehr Truppen eingetroffen,
fühlt und rührt der Held sich frei…[202]202
  Граф Радецкий, воин бравый,
  из Ломбардии лукавой
  клялся вымести врагов.
  Ждал в Вероне подкреплений,
  и, хоть не без промедлений,
  дождался, вздохнул легко… (нем.)


[Закрыть]
 

Наколотый на дурацкую стрелку воинственный капрал был мертв. Около него на карауле уже стоял молодой солдатик из состава вокзальной комендатуры, исключительно серьезно выполнявший свои обязанности. Он стоял навытяжку с таким победоносным видом, будто это он насадил капрала на стрелку.

Молодой солдат был мадьяр, и, когда из эшелона батальона Девяносто первого полка приходили смотреть на капрала, он орал на всю станцию:

– Nem szabad! Nem szabad! Komision militär, nem szabad![203]203
  Не разрешается! Не разрешается! Военная комиссия, не разрешается! (венг. и нем.)


[Закрыть]

– Уже отмучился, – вздохнул бравый солдат Швейк, который также оказался среди любопытствующих. – В этом есть свое преимущество. Хоть он и получил кусок железа в живот, зато все знают, где похоронен. Его могилу не придется разыскивать на всех полях сражений. Очень аккуратно накололся, – со знанием дела прибавил Швейк, обойдя капрала со всех сторон, – кишки остались в штанах…

– Nem szabad! Nem szabad! – кричал молоденький мадьярский солдат. – Komision militär Bahnhof, nem szabad!

За спиной Швейка раздался строгий окрик:

– Вы что тут делаете?

Перед ним стоял кадет Биглер. Швейк отдал честь.

– Осмелюсь доложить, рассматриваем покойника, господин кадет!

– А что за агитацию вы здесь развели? Какое вам до всего этого дело?

– Осмелюсь доложить, господин кадет, – с достоинством и спокойно ответил Швейк, – я никогда никакой «заагитации» не вел.

За спиной кадета послышался смех солдат, и старший писарь Ванек выступил вперед.

– Господин кадет, – объяснил он, – господин обер-лейтенант послал сюда ординарца Швейка, чтобы тот сообщил ему о случившемся. Я был недавно в штабном вагоне. Вас там разыскивает Матушич по распоряжению господина командира батальона. Вам следует немедленно явиться к господину капитану Сагнеру.

Когда минуту спустя раздался сигнал «на посадку», все разбрелись по вагонам.

Ванек, идя рядом со Швейком, сказал:

– Когда собирается много народу, вы поменьше разглагольствуйте. У вас могут быть неприятности. Раз этот капрал из «дейчмейстеров», то будут говорить, что вы радовались его смерти. Ведь Биглер – заядлый чехоед.

– Да ведь я ничего не говорил, – возразил Швейк тоном, исключавшим всякое сомнение, – разве только, что капрал напоролся аккуратно и все кишки остались у него в штанах… Он мог…

– Лучше прекратим этот разговор, Швейк. – И старший писарь Ванек сплюнул.

– Все равно ведь, – не унимался Швейк, – где за государя императора вылезут кишки, здесь или там. Он свой долг выполнил… Он мог бы…

– Посмотрите, Швейк, – прервал его Ванек, – ординарец батальона Матушич опять несется к штабному вагону. Удивляюсь, как он еще не растянулся на рельсах.

Незадолго перед этим между капитаном Сагнером и усердным Биглером произошел очень резкий разговор.

– Я удивлен, кадет Биглер, – начал капитан Сагнер. – Почему вы немедленно не доложили мне, что солдатам не выдали сто пятьдесят граммов венгерской колбасы. Теперь мне самому приходится ходить и выяснять, почему солдаты возвращаются со склада с пустыми руками. Господа офицеры тоже хороши, словно приказ не есть приказ. Ведь я точно выразился: «На склад походной колонной поротно». Это значит, если вы на складе ничего не достали, то и возвращаться нужно походной колонной поротно. Я вам приказал, кадет Биглер, поддерживать порядок, а вы пустили все на самотек. Обрадовались, что теперь не нужно подсчитывать порции колбасы, и преспокойно пошли смотреть, как это я наблюдал из окна, на напоровшегося капрала из «дейчмейстеров». А когда я приказал вас позвать, вы дали волю своей кадетской фантазии и понесли всякий вздор. Я, мол, пошел убедиться, не ведется ли около напоротого капрала какой-либо агитации…

– Осмелюсь доложить, ординарец одиннадцатой роты Швейк…

– Оставьте меня в покое с вашим Швейком! – закричал капитан Сагнер. – Не думайте, кадет Биглер, что вам здесь удастся разводить интриги против поручика Лукаша. Мы послали туда Швейка… Вы смотрите на меня так, словно я к вам придираюсь. Да… я придираюсь к вам, кадет Биглер… Если вы не уважаете своего начальника, стараетесь его осрамить, то я вам устрою такую службу, что вы, кадет Биглер, долго будете помнить станцию Раб. Хвастаться своими теоретическими познаниями… Погодите, вот только прибудем на фронт… Тогда я пошлю вас в офицерскую разведку за проволочные заграждения… А как вы рапортуете? Да я и рапорта от вас не слышал, когда вы вошли… Даже теоретически, кадет Биглер…

– Осмелюсь доложить, господин капитан,[204]204
  Все разговоры между офицерами, естественно, ведутся на немецком языке. – Примеч. авт.


[Закрыть] что вместо ста пятидесяти граммов венгерской колбасы солдаты получили по две открытки. Пожалуйста, господин капитан…

Биглер подал командиру батальона две открытки, изданные дирекцией Венского военного архива, начальником которого был генерал от инфантерии Войнович. На одной стороне был изображен русский солдат, бородатый мужик, которого обнимает скелет. Под карикатурой была подпись: «Der Tag, an dem das perfide Russand krepieren wird, wird ein Tag der Erlösung für unsere ganze Monarchiesein».[205]205
  День, когда вероломная Россия подохнет, будет днем избавления всей нашей монархии (нем.).


[Закрыть]

Другая открытка была сделана в Германской империи. Это был подарок германцев австро-венгерским воинам. Наверху открытки было напечатано: «Viribus unitis»,[206]206
  Объединенными силами (лат. диал.).


[Закрыть] ниже помещалась картинка – сэр Грей на виселице; внизу под ним весело отдают честь австрийский и германский солдаты. Под картинкой стишок из книжки Грейнца «Железный кулак» – веселые куплеты о наших врагах. Германские газеты отмечали, что стихи Грейнца хлестки, полны неподдельного юмора и непревзойденного остроумия.

Текст под виселицей в переводе:

 

ГРЕЙ

На виселице, в приятной выси,
Качается Эдвард Грей из породы лисьей.
Надо бы повесить его ранее,
Но обратите внимание:
Ни один наш дуб дерева не дал,
Чтоб баюкать того, кто Христа предал,
И приходится болтаться скотине
На французской республиканской осине.
 

Не успел капитан Сагнер прочесть эти стишки, полные «неподдельного юмора и непревзойденного остроумия», как в штабной вагон влетел батальонный ординарец Матушич.

Он был послан капитаном Сагнером на телеграф при станционной военной комендатуре узнать, нет ли каких приказов, и принес телеграмму из бригады. Прибегать к шифровальному ключу не пришлось. Телеграмма была нешифрованная и гласила: «Rasch abkochen, dann Vormarsch nach Sokal».[207]207
  Быстро сварить обед, потом наступать на Сокаль (нем.).


[Закрыть]

Капитан Сагнер озабоченно покачал головой.

– Осмелюсь доложить, – сказал Матушич, – комендант станции велел просить вас лично зайти к нему для переговоров. Получена еще одна телеграмма.

Несколько позже между комендантом вокзала и капитаном Сагнером произошел строго конфиденциальный разговор.

Содержание первой телеграммы: «Быстро сварить обед и маршировать на Сокаль» – вызвало недоумение: ведь в данный момент батальон находился на станции Раб. И все же телеграмма должна была быть передана по назначению. Адресат – маршевый батальон Девяносто первого полка, копия – маршевому батальону Семьдесят пятого полка, который находился позади. Подпись правильная: «Командующий бригады Риттер фон Герберт».

– Весьма секретно, господин капитан, – предостерег комендант вокзала. – Из вашей дивизии получена секретная телеграмма. Командир одной бригады сошел с ума. Его отправили в Вену после того, как он из бригады по всем направлениям разослал несколько дюжин подобных телеграмм. В Будапеште вы получите еще одну такую же телеграмму. Все его телеграммы, понятно, следует аннулировать. Но пока мы никакого распоряжения не получили. У меня на руках, как я уже сказал, только приказ из дивизии, – нешифрованные телеграммы не принимать во внимание. Но вручать я их обязан, так как на этот счет я не получил от своих инстанций никаких указаний. Через свои инстанции я справлялся у командования армейского корпуса. Начато расследование… Я кадровый офицер старой саперной службы, – прибавил он. – Участвовал в строительстве нашей стратегической железной дороги в Галиции. Господин капитан, – сказал он минуту спустя, – нас, стариков, начавших службу с простого солдата, гонят только на фронт! Нынче в военном министерстве штатских инженеров путей сообщения, сдавших экзамен на вольноопределяющегося, как собак нерезаных… Впрочем, вы ведь все равно через четверть часа поедете дальше… Помню, как однажды в кадетской школе в Праге я, ваш старший товарищ, помогал вам при упражнениях на трапеции. Тогда нас обоих оставили без отпуска. Вы ведь тоже дрались в своем классе с немцами…[208]208
  Оба офицера вели разговор по-немецки. Эта фраза звучала так: «Sie haben sich damals auch mit den deutschen Mitschülern gerauft». – Примеч. авт.


[Закрыть] С вами вместе учился Лукаш, и вы, кажется, были большими друзьями. Все это вспомнилось мне, когда я по телеграфу получил список офицеров маршевого батальона, которые проследуют через мою станцию с маршевым батальоном. Много воды утекло с тех пор. Я тогда очень симпатизировал кадету Лукашу.

На капитана Сагнера весь этот разговор произвел удручающее впечатление. Он узнал того, с кем говорил. Комендант в бытность свою учеником кадетского училища руководил антиавстрийской оппозицией. Позднее погоня за чинами вытеснила у них оппозиционные настроения. Особенно задело его упоминание о поручике Лукаше, которого по каким-то неизвестным причинам всюду обходили.

– Поручик Лукаш – отличный офицер, – подчеркнуто сказал капитан Сагнер. – Когда отправляется наш поезд?

Комендант станции посмотрел на часы:

– Через шесть минут.

– Иду, – заторопился Сагнер.

– Я думал, вы мне что-нибудь скажете на прощание, Сагнер…

– Also, nazdar![209]209
  Итак, до свидания! – Автор подчеркивает, что Сагнер начинает с немецкого «also», а заканчивает чешским «nazdar».


[Закрыть] – ответил Сагнер и вышел из помещения комендатуры вокзала.

* * *

Вернувшись в штабной вагон поезда, капитан Сагнер нашел всех офицеров на своих местах. Они, разбившись на группы, играли в «чапари» (frische viere). Не играл только кадет Биглер. Он перелистывал начатые рукописи о событиях с театра военных действий. Кадет Биглер мечтал отличиться не только на поле сражения, но и на литературном поприще, как летописец военных событий. Обладатель удивительных крыльев и «рыбьего хвоста» собирался стать выдающимся военным писателем. Его литературные опыты начинались многообещающими заглавиями, и в них как в зеркале отражался милитаризм той эпохи. Но темы еще не были разработаны, на четвертушках бумаги значились только наименования будущих трудов.

«Образы воинов великой войны», «Кто начал войну?», «Политика Австро-Венгрии и рождение мировой войны», «Заметки с театра военных действий», «Австро-Венгрия и мировая война», «Уроки войны», «Популярная лекция о возникновении войны», «Размышления на военно-политические темы», «День славы Австро-Венгрии», «Славянский империализм и мировая война», «Военные документы», «Материалы по истории мировой войны», «Дневник мировой войны», «Ежедневный обзор мировой войны», «Первая мировая война», «Наша династия в мировой войне», «Народы Австро-Венгерской монархии под ружьем», «Борьба за мировое господство», «Мой опыт в мировую войну», «Хроника моего военного похода», «Как воюют враги Австро-Венгрии», «Кто победит?», «Наши офицеры и наши солдаты», «Достопамятные деяния моих солдат», «Из эпохи великой войны», «В тылу сражений», «Книга австро-венгерских героев», «Железная бригада», «Собрание моих писем с фронта», «Герои нашего маршевого батальона», «Пособие для солдат на фронте», «Дни сражений и дни побед», «Что я видел и испытал на поле сражения», «В окопах», «Офицер рассказывает…», «С сынами Австро-Венгрии вперед!», «Вражеские аэропланы и наша пехота», «После боя», «Наши артиллеристы – верные сыны родины», «Даже если бы все черти восстали против нас…», «Война оборонительная и война наступательная», «Кровь и железо», «Победа или смерть», «Наши герои в плену».

Капитан Сагнер подошел к кадету Биглеру, просмотрел все рукописи и спросил, для чего он все это написал и что все это значит.

Кадет Биглер восторженно ответил, что каждая надпись означает заглавие книги, которую он напишет. Сколько заглавий – столько книг.

– Я хотел бы, господин капитан, чтобы обо мне, когда я паду на поле брани, сохранилась память. Моим идеалом является немецкий профессор Удо Крафт. Он родился в тысяча восемьсот семидесятом году, в нынешнюю мировую войну добровольно вступил в ряды войск и пал двадцать второго августа тысяча девятьсот четырнадцатого года в Анло. Перед своей смертью он издал книгу «Самовоспитание для смерти за императора».[210]210
  Udo Kraft. Selbsterziehung zum Tod für Kaiser. С F. Amelangs Verlag, Leipzig (нем.).


[Закрыть]

Капитан Сагнер отвел Биглера к окну.

– Покажите, кадет Биглер, что еще у вас есть. Меня чрезвычайно интересует такого рода деятельность, – не скрывая иронии, попросил капитан Сагнер. – Что за тетрадку вы сунули за пазуху?

– Да так, пустяки, господин капитан, – смутился Биглер и по-детски залился румянцем. – Извольте удостовериться.

Тетрадь была озаглавлена:

СХЕМЫ ВЫДАЮЩИХСЯ И СЛАВНЫХ БИТВ ВОЙСКА АВСТРО-ВЕНГЕРСКОЙ АРМИИ. СОСТАВЛЕНЫ СОГЛАСНО ИСТОРИЧЕСКИМ ИССЛЕДОВАНИЯМ ИМПЕРАТОРСКИМ КОРОЛЕВСКИМ ОФИЦЕРОМ АДОЛЬФОМ БИГЛЕРОМ, ПРИМЕЧАНИЯМИ И КОММЕНТАРИЯМИ СНАБДИЛ ИМПЕРАТОРСКИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ОФИЦЕР АДОЛЬФ БИГЛЕР

Схемы были страшно примитивны.

Открывалась тетрадь схемой битвы у Нёрдлингена 6 сентября 1634 г. Затем следовали битвы у Зенты 11 сентября 1697 г., у Кальдьеро 31 октября 1805 г., под Асперном 22 мая 1809 г., битва народов под Лейпцигом в 1813 г., далее битва под Сайта-Лючией в мае 1848 г. и бои у Трутнова 27 июня 1866 г. Последней схемой в этой тетради была схема битвы у Сараева 19 августа 1878 г. Схемы и планы битв ничем не отличались друг от друга. Кадет Биглер позиции одной воюющей стороны обозначил пустыми клеточками, а другой – заштрихованными. На той и другой стороне были левый фланг, центр и правый фланг. Позади – резервы. Там и здесь – стрелки. Схема битвы под Нёрдлингеном, так же как и схема битвы у Сараева, напоминала футбольное поле, на котором еще в начале игры были расставлены игроки. Стрелки же указывали, куда та или другая сторона должна послать мяч.

Это моментально пришло в голову капитану Сагнеру, и он спросил:

– Кадет Биглер, вы играете в футбол?

Биглер еще больше покраснел и нервно заморгал; казалось, он собирается заплакать. Капитан Сагнер с усмешкой перелистывал тетрадку и остановился на примечании под схемой битвы у Трутнова в австро-прусскую войну.

Кадет Биглер писал: «Под Трутновом нельзя было давать сражения, ввиду того что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию, которой угрожали сильные прусские колонны, расположенные на высотах, окружавших левый фланг нашей дивизии».

– По-вашему, битву у Трутнова, – усмехнулся капитан Сагнер, возвращая тетрадку кадету Биглеру, – можно было дать только в том случае, если б Трутнов лежал на ровном месте. Эх вы, будейовицкий Бенедек! Кадет Биглер, очень мило с вашей стороны, что за короткое время пребывания в рядах императорских войск вы старались вникнуть в стратегию. К сожалению, у вас все выглядит так, будто это мальчишки играют в солдаты и сами производят себя в генералы. Вы так быстро повысили себя в чине, прямо одно удовольствие! Императорский королевский офицер Адольф Биглер! Этак, пожалуй, мы еще не доедем до Будапешта, а вы уже будете фельдмаршалом. Еще позавчера вы взвешивали у папаши коровью кожу, императорский королевский лейтенант Адольф Биглер! Послушайте, ведь вы даже не офицер. Вы кадет. Вы нечто среднее между ефрейтором и унтер-офицером. Вы с таким же правом можете называть себя офицером, как ефрейтор, который в трактире приказывает величать себя «господином штабным писарем».

– Послушай, Лукаш, – обратился он к поручику, – кадет Биглер у тебя в роте. Этого парня подтяни. Он подписывается офицером. Пусть сперва заслужит это звание в бою. Когда начнется ураганный артиллерийский огонь и мы пойдем в атаку, пусть кадет Биглер со своим взводом порежет проволочные заграждения, der gute Junge! A propos,[211]211
  Милый мальчик! (нем.). Кстати (фр.).


[Закрыть] тебе кланяется Цикан, он комендант вокзала в Рабе.

Кадет Биглер понял, что разговор закончен, отдал честь и красный как рак побежал по вагону, пока не очутился в самом конце коридора.

Словно лунатик, он отворил дверь уборной и, уставившись на немецко-венгерскую надпись «Пользование клозетом разрешается только во время движения», засопел, начал всхлипывать и горько расплакался. Потом спустил штаны и стал тужиться, утирая слезы. Затем использовал тетрадку, озаглавленную «Схемы выдающихся и славных битв австро-венгерской армии, составленные императорским королевским офицером Адольфом Биглером». Оскверненная тетрадь исчезла в дыре и, упав на колею, заметалась между рельсами под уходящим поездом.

Кадет промыл покрасневшие глаза водой и вышел в коридор, решив быть сильным, дьявольски сильным. С утра у него болели голова и живот.

Он прошел мимо последнего купе, где ординарец батальона Матушич играл с денщиком командира батальона Батцером в венскую игру «шнопс» («шестьдесят шесть»).

Заглянув в открытую дверь купе, кадет Биглер кашлянул. Они обернулись и продолжали играть дальше.

– Не знаете разве, что полагается? – спросил кадет Биглер.

– Я не мог, mi’is’d’Trump’ausganga,[212]212
  У меня вышли все козыри (нем. диал.).


[Закрыть] – ответил денщик капитана Сагнера на ужасном немецком диалекте Кашперских гор. – Мне полагалось, господин кадет, идти с бубен, – продолжал он, – с крупных бубен и сразу после этого королем пик… Вот что надо было мне сделать…

Не проронив больше ни слова, кадет Биглер залез в свой угол. Когда к нему подошел подпрапорщик Плешнер, чтоб угостить коньяком, выигранным им в карты, то удивился, до чего усердно кадет Биглер читает книгу профессора Удо Крафта «Самовоспитание для смерти за императора».

Еще до Будапешта кадет Биглер был в доску пьян. Высунувшись из окна, он непрерывно кричал в безмолвное пространство:

– Frisch drain"! In Gottes Namen frisch draufl[213]213
  Смелее вперед! С Богом, смелее вперед! (нем.)


[Закрыть]

По приказу капитана Сагнера ординарец батальона Матушич втащил Биглера в купе и вместе с денщиком Батцером уложил его на скамью.

Кадету Биглеру приснился сон.

СОН КАДЕТА БИГЛЕРА ПЕРЕД ПРИЕЗДОМ В БУДАПЕШТ

Он – майор, на груди у него signum laudis и железный крест. Он едет инспектировать участок вверенной ему бригады. Но не может уяснить себе, каким образом он, кому подчинена целая бригада, все еще остается в чине майора. Он подозревает, что ему был присвоен чин генерал-майора, но «генерал» затерялся в бумагах на полевой почте.

В душе он смеется над капитаном Сагнером, который тогда, в поезде, грозился послать его резать проволочные заграждения. Впрочем, капитан Сагнер вместе с поручиком Лукашем уже давно, согласно его – Биглера – предложению, были переведены в другой полк, в другую дивизию, в другой армейский корпус. Кто-то даже рассказывал, что оба они, удирая от врага, позорно погибли в каких-то болотах. Когда он ехал в автомобиле на позиции для инспектирования участка своей бригады, для него все было ясно. Собственно, он послан генеральным штабом армии.

Мимо идут солдаты и поют песню, которую он читал в сборнике австрийских солдатских песен «Es gilt».[214]214
  «Дело идет о том» (нем.).


[Закрыть]

 
Halt euch brav, ihr tabf ren Brüder,
werft den Feind nur herzhaft nieder,
lasst des Kaisers Fahne weh’n…[215]215
Держитесь стойко, храбрецы,врага разите, удальцы,стяг императорский развейте… (нем.)

[Закрыть]
 

Пейзаж напоминает иллюстрации из «Wiener Illustrierte Zeitung».[216]216
  «Венская иллюстрированная газета» (нем.).


[Закрыть]

На правой стороне у амбара разместилась артиллерия. Она обстреливает неприятельские окопы, расположенные у шоссе, по которому он едет в автомобиле. Слева стоит дом, из которого стреляют, в то время как неприятель пытается ружейными прикладами вышибить двери. Возле шоссе горит вражеский аэроплан. Вдали виднеются кавалерия и пылающие деревни. Дальше, на небольшой возвышенности, расположены окопы маршевого батальона, откуда ведется пулеметный огонь. Вдоль шоссе тянутся окопы неприятеля. Шофер ведет машину по шоссе, в сторону неприятеля. Генерал орет в трубку шоферу:

– Не видишь, что ли, куда едем? Там неприятель.

Но шофер спокойно отвечает:

– Господин генерал, это единственная приличная дорога. И в хорошем состоянии. На соседних дорогах шины не выдержат.

Чем ближе к позициям врага, тем сильнее огонь. Снаряды рвутся над кюветами по обеим сторонам сливовой аллеи. Но шофер спокойно передает в трубку:

– Это отличное шоссе, господин генерал! Едешь как по маслу. Если мы уклонимся в сторону, в поле, у нас лопнет шина.

– Посмотрите, господин генерал! – снова кричит шофер. – Это шоссе так хорошо построено, что даже тридцатисполовинойсантиметровые мортиры нам ничего не сделают. Шоссе словно гумно. А на этих каменистых проселочных дорогах у нас лопнули бы шины. Вернуться обратно мы также не можем, господин генерал!

– Дз-дз-дз-дзум! – слышит Биглер, и автомобиль делает огромный скачок.

– Не говорил ли я вам, господин генерал, – орет шофер в трубку, – что шоссе чертовски хорошо построено! Вот сейчас совсем рядом разорвалась тридцативосьмисантиметровка, а ямы никакой – шоссе как гумно. Но стоит заехать в поле – шинам конец. Теперь по нас стреляют с расстояния четырех километров.

– Куда мы едем?

– Это будет видно, – отвечает шофер, – пока шоссе такое, я за все ручаюсь.

Рывок! Страшный полет, и машина останавливается.

– Господин генерал, – кричит шофер, – у вас есть карта генерального штаба?

Генерал Биглер зажигает электрический фонарик и видит, что у него на коленях лежит карта генерального штаба. Но в то же время – это морская карта Гельголандского побережья 1864 г., времен войны Пруссии и Австрии с Данией за Шлезвиг.