Текст книги "Агидель стремится к Волге"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

IX

В 1558 году Григорий Строганов докладывал царю, что по обе стороны реки Камы до Чусовой места пустынные, непаханные. Утверждая, что земли те не принадлежат никому и не приносят в казну дохода, промышленник бил челом, чтобы ему было позволено поставить там городок и укрепить его пушками. Просил Строганов государева дозволения вырубать леса для расчистки земли под пашни, ставить дворы и приглашать людей для поисков рассола, ну, а где таковой отыщется, ставить варницы и соль варить.

Иван Грозный уважил просьбы Строганова с условием, чтобы тот не принимал к себе тяглых людей и письменных, а также воров и разбойников. Кроме того, ему запрещалось самому, без царского ведома, разрабатывать полезные ископаемые. При обнаружении руд серебряных, медных и оловянных он обязан был извещать о том царских казначеев.

Льготы были даны Строганову на двадцать лет. И на этот срок жители построенного им городка и посадские освобождались от уплаты всякой дани, от селитряных и ямских денег, от оброка с соли и рыбной ловли. По истечении же урочных двадцати лет на Благовещеньев день[15]15
  Благовещение приходилось на 7 апреля, когда русские отмечали день Богородицы Марии.


[Закрыть] Григорий должен был уплатить в царскую казну первый налог и с тех пор возить все подати в Москву.

Получив желанную грамоту, Григорий Строганов с братом Яковом перебрались на новые земли и раскинули первым делом палатки. Разместив привезенную с собой утварь и обустроившись, огородили территорию будущего городка и расставили повсюду пушки.

– Чтобы окрестные разбойники не шалили да ногайские орды не досаждали, стражу надобно умножить, – сказал Григорий Строганов.

Обойдя еще раз и осмотрев свой лагерь, он решил пригласить к себе гайнинцев.

К назначенному часу те стали съезжаться на поляну, где должен был состояться мэжлес: мужчины – верхом, семейства – в повозках.

Радушно приветив своих гостей, Строганов позаботился и о детях. Для них устроили отдельный табын.

К тому же каждый получил в подарок сладости и по игрушке.

Все было как на Хабантуе. Собравшаяся на поляне возбужденная толпа копошилась и гудела точно пчелиный рой. В самом центре на изумрудном травяном ковре была расстелена огромная скатерть. Вокруг расселись, скрестив ноги, знатные мужи.

Тут подоспел подросток с накинутым на плечо полотенцем и с латунным кумганом в руках, и гости один за другим ополоснули руки.

Едва мальчуган удалился, Григорий Строганов взял слово.

– Други мои, я бесконечно рад, что мне выпала честь поселиться рядом с вами, – начал он. Восхвалив вождя Айсуак-бея, аксакалов и других членов рода и выразив им свою благодарность, он одним махом опрокинул в себя полную чарку водки.

Строганов не обиделся, когда башкиры, отказавшись от столь крепкого напитка, глотнули из тустаков привезенный с собой кумыс. Он тоже отведал шипучего напитка, после чего стал предлагать гостям медовуху, бузу и разные дозволенные мусульманам блюда.

– Ну, любезные мои, не стесняйтесь, угощайтесь на здоровье! Дайте срок, как запущу заводик да как пойдут дела на лад, уж я-то о вас позабочусь. Понастрою в селениях ваших мечети да школы, а самых способных деток стану посылать в страны магометанские учиться!

– Да сбудутся твои благие намерения, аминь!

– Мы тоже в стороне не останемся, будем помогать тебе, чем можем.

– Эх, побольше бы таких людей, как Строганов, – наперебой восклицали гости.

– Почли б за счастье жить рядом с ними.

– Верно, и земли для такого дела не жалко!

– Как прознают ногайские мурзы про нашу дружбу, больше не посмеют нас трогать.

– Ну, уж эти-то вряд ли угомонятся, – с сомнением произнес кто-то.

– А пищали да пушки на что?! Пускай только сунутся! Мы их ядрами угостим.

– Так ведь не про нас они, а для защиты городка…

Сидевший рядом с Лукманом крепкий джигит поерзал-поерзал на месте и осмелился, наконец, прервать сородичей:

– Братья, хватит тоску нагонять. Давайте-ка лучше встряхнемся!

Давно поджидавший случая кураист с готовностью заиграл плясовую, и Лукман, проворно вскочив на ноги, вышел на открытую площадку. Приосанившись, он вначале притопывал на месте, затем, раскачав богатырское тело, пустился в пляс.

– Хай-хай, глядите-ка, чего выделывает!

– Надо же, точно летает! Ногами земли не касается…

Только мокрый от пота Лукман вернулся на прежнее место и в изнеможении опустился наземь, его сменил другой бравый джигит.

В кругу женщин тоже царило веселье. Приплясывая, они бойко выдавали сочиняемые на ходу такмаки-частушки.

Когда разгоряченные кумысом, медовухой и бузой джигиты уже не могли танцевать, зазвучал чей-то голос, тут же подхваченный кураем:

 
Золотая землица, студеная водица,
Есть ли где еще краше места?
И нет равного башкорту-джигиту,
Разящему меткой стрелою врага.
 
 
Всегда в седле, в боях удальцы,
Хранили владенья наши отцы.
И нам завещали их беречь,
Но уходит земля из-под ног невежд.
 

Айсуак-бей сидел вдвоем с Григорием Строгановым в стороне от остальных. Вслушавшись в слова песни, он вдруг изменился в лице, резко поднялся и подскочил к певцу.

– Да как посмел ты, Саитгали?! Ешь да пьешь за счет хозяина, а сам при нем крамольные песни распеваешь! – трясясь от гнева, проговорил он сквозь зубы.

– Да уж, хорошенькое дело – проедать и пропивать наследство, завещанное нам дедами и отцами! – горько усмехнулся тот.

– Все решалось на сходе, сообща, – возразил ему Айсуак-бей.

– А мое мнение никто не спрашивал, – не унимался Саитгали.

– Значит, хозяин варилки тебе не по нраву… Зачем же ты тогда на мэжлес явился?

– Хотел донести до сородичей правду. Мы совершаем большой грех, разбазаривая нашу священную землю, и дорого заплатим за святотатство!

– Прошу тебя, не порти нам байрам! – взмолился Айсуак.

Но Саитгали пренебрег просьбой вождя. Едва тот вернулся к Строганову, он завел новую песню:

 
Величавы вы, леса мои, ай, да дремучи,
Свистну – не спугну я даже зверя.
Не вернешь добро, коли упустишь.
Горько будешь плакать над своей потерей.
 
 
Хаживал по свету много я,
Посещал далекие края.
По каким только лесам я не бродил,
Лучше наших я искал – не находил.
 
 
Не нашлось лесов могучей, выше, краше,
Ничего – надежнее родной земли.
Не лишили б нас владений наших,
Кабы были мы едины и сильны.
 

Поняв, что вразумить подстрекателя не удалось, Айсуак-бей решил пресечь его попытки взбаламутить народ. Недолго думая, он встал и обратился к сородичам:

– Ну что, братья, может и мне спеть?

– А чего у нас спрашивать, коли хочется?! – откликнулись люди. – Давай, пой!

Саитгали растерялся. Воспользовавшись наступившей заминкой, Айсуак начал:

 
Есть лошадка, нет узды.
Страсти много, нет любви.
Хай, желанье есть и конь.
Где ж подругу мне найти?
 

Стоило ему умолкнуть, как тут же со всех сторон раздались восторженные возгласы:

– Афарин! – Да здравствует Айсуак-бей!

– Хвала вождю нашему!..

Убедившись в том, что большинство на стороне Айсуака, Саитгали приуныл.

– Вижу я, никто из вас пока не понимает, чем нам все это грозит. Но очень скоро вы увидите, что я был прав. Локти будете кусать, да только поздно будет, – мрачно произнес он и скрылся.

С его уходом сорванный было праздник возобновился.

Лишь на закате башкиры засобирались домой. Погрузившись на повозки, они приготовились к отъезду.

Провожая своих гостей, Строганов раздавал последние подарки и беспрестанно улыбался.

– Ежели кто захочет наняться ко мне на работу, милости просим. Уж я-то не поскуплюсь, обеспечу и жалованьем, и снедью да разным другим нужным вам товаром.

– Благодарствуем, – отвечал за всех Айсуак-бей.

…Спустя двое суток Строганов уже нанял целую партию башкир, и вскоре на месте будущего городка и соляной варницы закипела работа. Часть наемных работников хозяин отправил к мелким озерцам, других поставил на территории между Сулманом и Чусовой, остальные копошились у родника. На площади длиною в сто сорок шесть верст валили и корчевали деревья, готовили расчищенные земли под посевы.

Люди, не занятые в поле, строили избы, делали загоны для скота, возводили крепости или помогали тем, кто трудился на соляных промыслах.

Григорий Строганов зорко следил за происходящим. Работящих да исполнительных он не обижал, денег и подарков для таких не жалел, а лодырей прогонял прочь либо жалованья лишал.

Вскоре понаехали купцы, пооткрывали лавки, в коих можно было купить все, что душе угодно, были б только деньги. Торговали они беспошлинно. Прибывавшие к Строганову из других городов брали в Москве управные грамоты.

Варить соль, ловить рыбу в реках и озерах Строгановым разрешалось безоброчно. Зато сами брали пошлину, когда отвозили или посылали соль и рыбу в другие места.

Стремясь поскорее разбогатеть и везде и всюду поспеть, братья держали все под неусыпным, жестким контролем. Во имя достижения своих целей они становились беспощадными, заставляя наемных работников вкалывать день и ночь, не давая им никакого продыху.

В 1558 году близ устья Чусовой они построили городок, назвав его Канкором. Но одного городка оказалось мало, и спустя шесть лет Строгановы вновь обратились к царю за разрешением заложить в двадцати верстах от Канкора, где был найден рассол, крепость, чтобы разместить в ней людей, которым предстояло работать на варнице. Их просьба была уважена, и вскоре появился Кергедан.

Чем богаче становились братья Строгановы, тем ненасытнее. Не довольствуясь владениями на севере Башкортостана, они постепенно прибирали к рукам земли черемисов, вотяков, остяков, вогулов[16]16
  Устаревшее название марийцев, удмуртов, хантов и манси.


[Закрыть], возводили там крепости.

Шаг за шагом, промышленники все меньше считались и с людьми племени гайнэ. Осваивая их вотчины, они нарушали обговоренные с Белым царем условия, творили настоящее беззаконие.

Все это привело к тому, что башкиры начали понемногу роптать, противодействовать строительству на их территории новых городков и крепостей. И в самый острый момент противоборства с промышленниками на их тыл неожиданно напали перебравшиеся через Уральский хребет сибирские татары. Они грабили и громили башкирские селения, убивая стариков и глумясь над женщинами. Детей угоняли на чужбину и продавали в рабство. Башкирам не оставалось ничего другого, кроме как бить челом царю.

X

К несчастью, приезд башкирских посланников в Москву совпал с трауром по царице Анастасии. Поэтому государь выслушал их без всякого участия.

Раздавленный горем монарх не сдвинулся с места и даже не шелохнулся. Он сидел, словно каменное изваяние. Лишь некоторое время спустя Иван Грозный, скользнув рассеянным взглядом по толпе присутствующих, уставился вдруг на Айсуака, приехавшего в Москву просить помощи от имени соплеменников. Башкирский бей подумал было, что царь силится его узнать. Однако тот снова застыл и, посидев так немного, низко свесил голову.

– Час от часу не легче, – пробормотал Иван Грозный и тяжело вздохнул. – Хоть я и самодержец, а житие мое – не позавидуешь… С младенчества не видел радости, рос круглым сиротой, терпел от бояр унижения. И ныне не дают мне покоя. Отравили ненаглядную мою Настасьюшку, да и сыну, известное дело, яду подсыпали. Нет в царских хоромах надежных людей. Дружбой обойден, один я оставленный, покинутый…

Айсуак-бей был потрясен. Не ожидал он увидеть могучего, прослывшего своей свирепостью государя таким надломленным и жалким. Не к лицу ему плакаться на судьбу при посторонних, выворачивать перед ними душу. Значит, и в самом деле одинок, раз не с кем больше поделиться. А ведь многие думают, что жизнь царская – сплошные праздники да удовольствия. Видели б они его сейчас… Уж ежели самодержцу тяжко, каково же тогда другим?

«Да, вижу я, зря мы сюда приехали. Не на кого теперь нам надеяться. Ак-батша уже не тот, что прежде. Ослаб батша Иван. А без помощи его и заступничества начнут нас теснить, снова поработить захотят… Не до нас Ак-батше, даже не выслушал. Кабы вник в наше положение, наверняка что-нибудь придумал бы…»

Разочарованный Айсуак-бей решил откланяться.

– Великий падишах, ты уж прости нас, не ко времени мы явились…

Только после этих слов Иван Грозный встрепенулся. Воззрившись на стоявшего перед ним башкирского бея, он неожиданно сказал:

– Будьте покойны, без помощи я вас не оставлю. Как отойду немного, потолкую со Строгановыми. Они вам пособят. А сибирских царей не бойтесь. Не позволю я им своевольничать на подвластных мне землях башкирских.

– Может, войско к нам из Московии отрядить, великий падишах? – дерзнул попросить его Айсуак.

– Нет! – последовал твердый ответ. – Этого обещать я вам не могу.

Не осмелившись открыться, доложить царю о своих непростых отношениях с алчными промышленниками, Айсуак-бей почтительно склонил перед ним голову:

– Благодарствую, великий падишах!..

…Выезжая из первопрестольной, башкиры подавленно молчали. Лишь когда Москва была уже далеко позади, кто-то из них произнес со вздохом:

– Никакого толку от нашей поездки.

– Что верно, то верно, – согласился Айсуак-бей. – Если Ак-батша велит Строгановым взять башкортов под защиту, нам несдобровать!

– А почему же ты промолчал, не объяснил ему, что к чему?

– Ему сейчас не до этого. У Ак-батши свои заботы. Он обозлен, винит в смерти жены бояр. Если б я стал жаловаться на Строганова, кто знает, что взбрело бы ему в голову. Как бы самим не перепало.

– Да-a, с этим не поспоришь. На то он и самодержец.

Когда отряд приближался к Волге, Айсуак-бей вдруг приостановил коня, услышав какой-то шум и крики. Как оказалось, это были то ли мужики, то ли ратники, расположившиеся на берегу. Они громко бранились и колошматили друг друга.

– Фу-у, напились!.. – брезгливо поморщившись, промолвил Айсуак и спросил у товарищей: – Как же нам быть-то, ехать напрямик или спуститься, а потом на ту сторону перебраться?

– Нечего с пьяными связываться. Поедем низом.

Переправившись через реку, башкиры направились к дороге.

* * *

Дома их с нетерпением поджидала целая группа башкирских родоначальников.

– Ну как, Айсуак-бей, удачно ли съездили? – первым спросил Шагали Шакман.

Тот, зная, что в двух словах всего не передать, ответил не сразу – сначала завел гостей в дом. Описав в подробностях встречу с царем, он заключил:

– Теперь сами соображайте, что к чему.

Вожди растерянно переглянулись между собой и промолчали.

Тем временем расстелили на нарах скатерть, внесли большую деревянную чашу с только что отваренной кониной, и хозяин принялся потчевать своих гостей:

– Ну, кунаки дорогие, угощайтесь, берите мясо. Проголодались, небось.

Те не заставили себя упрашивать. Закатав до локтей рукава, они стали доставать из чаши жирные куски.

– Бисмиллахир-иррахман-иррахим!..

Когда все насытились и принялись за чай с привезенными Айсуаком гостинцами, заговорил глава кыпсаков Мушавали Каракузяк:

– Мы должны радоваться, что Ак-батша, несмотря на такое горе, все же принял башкирских послов. Ведь он мог отослать вас назад, мол, у меня и без вас хлопот хватает. Куда бы вы тогда делись? А так есть хоть какая-то надежда на помощь!

– Да не лишит Аллахы Тагаля нас этой надежды, – подхватил его слова вождь Усерганского рода Бикбау-бей. – Пускай Ак-батша от горя оправится, придет в себя. Мы подождем.

– Вот говорят про него, дескать, злой да свирепый и что, мол, не зря его Грозным прозвали. Чего ж он тогда не расправится с боярами, которые жену его отравили? – спросил Шагали Шакман-бей.

– А вот я слыхал, будто бы, когда он родился, гроза гремела. И не такой уж он, сказывают, жестокий, а скорее наоборот – справедливый, к людям уважительный. Грозный он лишь для врагов.

– Так и должно быть, ведь он – батша, – рассеянно произнес Айсуак-бей, думая о чем-то своем, и тут же перевел беседу в другое русло. – Как бы там ни было, а нам с вами никак нельзя сидеть сложа руки в ожидании помощи. Мы должны хорошо подготовиться, стянуть все силы в один кулак. И сообща отразим набеги сибирского хана, чтобы было ему неповадно соваться к нам.

Вождь тамьянцев Шагали Шакман-бей опустил глаза и покачал головой.

– Легко сказать – сообща. Да у нас чуть ли не каждый вождь мнит себя ханом. Попробуй-ка, заставь такого подчиняться единовластному начальнику?!

– Вот и дождемся, покуда сибирские татары не истребят башкортов поодиночке! Все наши беды как раз от этого – от нашей разобщенности, от того, что мы не только не любим, а еще и люто ненавидим друг друга, враждуем между собой!..

Вожди проговорили до самых сумерек, но так и не смогли прийти к единому мнению.

XI

Иван Грозный не сразу пришел в себя. Несколько суток напролет провел он в опочивальне, скорбя по усопшей супруге Анастасии. Горе его было безутешно.

Опасаясь за его здоровье, Андрей Курбский осмелился дать ему дружеский совет:

– Надобно тебе жениться, государь, да поскорее. Как возьмешь новую жену, так и успокоишься.

Иван Грозный пристально взглянул на наперсника.

– Значит, ты мне советуешь жениться? – переспросил он, немного подумав. – А ведь и впрямь дело говоришь. Может, уже есть кто у тебя на примете?

– Ты токмо прикажи. Вмиг сыщем тебе добрую русскую девицу… – Курбский чуть было не добавил «не хуже прежней», но вовремя осекся.

– Ну нет, не желаю жениться на русской, – неожиданно выпалил Иоанн и пояснил: – На сей раз я буду расчетлив. Мне нужен выгодный брак.

Князь безмолвно воззрился на царя, не посмев спросить, что у того на уме.

А вскоре стало ясно, кого Иоанн имел в виду. Строя далеко идущие планы, он обратил свой взор на Польшу. Зная, что у польского князя Сигизмунда две сестры, Иван Грозный решил посвататься к одной из принцесс. Но тот отказал ему. И тогда русский царь надумал взять в жены младшую дочь кабардинского князя Темрюка Идарова Кученей с расчетом, что могущественный тесть будет помогать его государству защищаться от разорительных набегов крымского хана.

Черноволосая и черноглазая царская невеста приехала в Москву в июле 1561 года и по крещении стала зваться Марией.

Женившись во второй раз, Иван Грозный почувствовал себя на какое-то время умиротворенным, проводя с новой избранницей бурные ночи. Но такой большой и пылкой любви, как к Анастасии, он к ней не испытывал. Страсть продлилась недолго.

Через три года после женитьбы и без того разочарованный Иоанн испытал настоящее потрясение, узнав о предательстве близкого друга и соратника Андрея Курбского, переметнувшегося к литовцам. Это вконец переполнило чашу его терпения.

Чтобы собраться с мыслями, решить, как быть дальше, в начале зимы 1564 года государь удалился из Кремля. Он объявил, что отправляется на богомолье, а сам уехал в Александровскую слободу.

За ним следовал целый обоз. Царя сопровождали не только домочадцы и слуги, но и верные ему приближенные бояре.

Через месяц в Москву прибыл гонец, доставивший две царские грамоты. Одна из них предназначалась митрополиту Афанасию, другая – простому народу.

В первом послании Иван Грозный обвинял боярство в вечных кознях, изменах и преступлениях, к коим причислял убийство царицы Анастасии и царевича Дмитрия. Он писал: «не хотя многих изменных дел терпети, мы от великой жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет нам путь». Царь даже поименно перечислил знатных людей, на кого затаил обиду и гнев.

Вторая грамота была зачитана по его велению на городской площади во всеуслышание. Обращаясь к московскому люду, государь вопрошал: «Желаете ли над собой меня, Русского Православного Царя, Помазанника Божия, как символ и знак своего избранничества и своего служения?..» При этом он давал понять, что вовсе не простой народ считает виною его обид и недовольства, а бояр.

Толпа внимала чтецу в оцепенении. А когда замешательство прошло, началась настоящая паника.

– Наш государь оставил нас! – раздался чей-то душераздирающий вопль.

– Что ж теперича будет? – спросил кто-то, растерянно разводя руками. – Куды ж нам, без царя-то?!. Без него мы ровно сироты!

– Можно ли овцам быть без пастыря?! – восклицали люди.

– Пускай государь казнит лиходеев: в животе и смерти воля его! – Смерть, смерть изменникам!

– Укажите нам изменников: мы сами их истребим! – бушевал народ.

Жизнь в столице замерла: дела стали, суды, приказы опустели, позакрывались лавки.

Боярство, дворянство, окольничие и приказные люди пришли в ужас, засуетились и срочно отправили на поклон к царю депутацию – митрополита и епископов.

– Смилуйся, великий государь, вернись в Москву да царствуй, как прежде! – обратились к нему священнослужители.

– Без тебя не быть в государстве порядку!..

Царь Иоанн выслушал послов благосклонно и, покачав головой, изрек:

– Нет, не могу я вернуться в Москву, покуда там бояре бесчинствуют!

– Послушай нас, государь, – сказал митрополит. – Никто отныне не будет чинить тебе претительных докук. Живи, царствуй да твори по воле своей!

– Да разве ж бояре дадут! – зло усмехнулся Иоанн.

– Не бойся бояр, государь. Святая церковь на твоей стороне, – продолжал уговаривать его владыка. – Знай: коли помедлишь, не вернешься назад в Москву, быть большой беде. Простолюдины работу забросили, кричат, грозятся, тебя требуют…

Убедившись в том, что народ за него, как он на то и рассчитывал, Иван Грозный задумчиво произнес:

– Уж и не знаю, как мне быть-то. Дайте срок… – начал было он, но митрополит не дал ему договорить.

– Не гневайся, великий государь, но нет у тебя боле времени на размышления. Поспешай. Нынче дорога каждая минута. В первопрестольной с нетерпением ожидают нашего возвращения, – взмолился он. – Что прикажешь доложить православному люду?

– Не торопите меня. Как надумаю, дам знать!

– Что ж, в добрый час. Будем ждать! – С этими словами священнослужители откланялись.