Текст книги "Измена. Он не твой (СИ)"

Автор книги: Яна Мосар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 44

Ярослав

Я сижу у мамы в палате уже второй час, молча разглядывая ее лицо, побледневшее и осунувшееся после инсульта. За окном медленно садится солнце, золотистые лучи мягко освещают стены больничной палаты, делают пространство теплее и спокойнее, чем оно есть на самом деле.

Тишина гнетет. В голове не прекращается хаос из мыслей, вопросов и сомнений. Слишком много всего произошло, слишком много сломалось, и теперь я не знаю, как снова найти ту точку опоры, с которой можно начать заново.

Мама медленно открывает глаза, замечает меня, и взгляд ее мгновенно становится виноватым и тяжелым.

– Яр, – тихо произносит она, пытаясь приподняться на подушке, – ты… давно здесь?

– Ты как, мам.

Она вздыхает, смотрит куда-то поверх меня, словно собирает слова из воздуха.

– Прости меня, мальчик мой.

– Потом об этом. Не волнуйся. Ты как себя чувствуешь?

– Ты простишь меня когда-нибудь? – шепчет она с горечью, а в глазах появляются слезы. – Я ведь… правда думала, что делаю для тебя лучше. А сделала только хуже. Все испортила…

Я чувствую, как внутри все сжимается от ее слов. Гнев, обида, боль – все переплетается в один узел, который невозможно распутать. Но это моя мама, и видеть ее такой слабой и беззащитной для меня почти невыносимо.

– Мам…

Она медленно поворачивает голову ко мне, и взгляд ее – это взгляд человека, впервые осознавшего, как далеко зашел.

– Я видела, как ты устаешь, как мучаешься, как стараешься ради нее, – начинает она тихо, не отрывая глаз от моих. – Ты сильный, Яр, но иногда ты слепой. Я думала, она не ценит тебя. Что она тебя использует. Что ты заслуживаешь большего, что никто не понимает и не ценит тебя…

– Мам, если бы не Даша, я бы и не достиг всего этого. Она мой маяк, ориентир. Она и Катя. Как ты вообще могла подумать, что они меня не ценят.

– Прости, сынок…

– Мам, давай потом. Тебе нельзя волноваться.

Мама замолкает, снова опускает глаза, губы ее дрожат, а руки беспомощно теребят край простыни.

– Я ей столько всего наговорила, что она ведь могла меня оставить там, на полу. Я могла умереть. Но она несмотря на все это осталась и вызвала скорую. Она спасла мне жизнь, Ярик.

Эти слова звучат для меня неожиданно больно и одновременно облегченно. Словно тяжелый камень, лежавший у меня в груди, вдруг сдвигается с места.

– Она хорошая, мам, – говорю тихо, и слова даются мне с трудом. – Самая лучшая. Я знаю, что мы оба с ней не были идеальными, что у нас были проблемы, но… я люблю ее. И Катю тоже. И тебя люблю. Вы все – это моя жизнь, мои три опоры. И когда одна из них ломается, я перестаю быть собой.

Мама медленно кивает, по ее щеке катится слеза, и я понимаю, что сейчас она не играет, не притворяется – она искренна, вероятно, впервые за долгое время.

– Прости меня, сынок. Я хотела уберечь тебя от боли, а причинила ее сама. Я думала, что поступаю правильно, а на самом деле разрушала твое счастье.

Я наклоняюсь к ней, беру ее руку – такую хрупкую, словно высушенную болезнью и переживаниями. Мама тихо всхлипывает, и мне хочется сказать что-то еще, но слова застревают в горле.

– Я хочу попросить прощения у Даши, – вдруг говорит она, глядя мне в глаза решительно и с надеждой. – Приведи ее ко мне, пожалуйста. Я хочу сказать ей все сама.

Я молчу, не отводя взгляда, чувствую, как в груди появляется надежда – тонкая, почти незаметная, но впервые за долгое время.

– Хорошо, мам.

– Хотя, – признается мама с горькой улыбкой, – я бы на ее месте, наверное, не пришла. И все равно надеюсь. Я должна хотя бы попытаться исправить то, что натворила.

Я медленно киваю, пытаясь совладать с собственными эмоциями. Встаю, мягко сжимая ее пальцы, тепло которых теперь кажется особенно хрупким и важным.

– Она придет, – говорю тихо, наклоняясь и целуя ее в лоб. – Ты только отдыхай и поправляйся. Пожалуйста.

Она сжимает мою руку в ответ, и на мгновение мне кажется, что мы снова, как в детстве, вместе и защищаем друг друга.

Когда я выхожу из палаты и оказываюсь в больничном коридоре, набираю номер Даши. Сердце глухо стучит в груди, и я снова боюсь – теперь уже за нас всех, за нашу семью, которую нужно снова собрать, заново выстроить из обломков.

– Даш, – тихо говорю я в трубку, едва она отвечает. – Я с мамой поговорил. Она пришла в себя. Хочет тебя видеть. Хочет попросить прощения.

На другом конце трубки пауза, и я почти слышу, как Даша думает, сомневается, собирает слова.

– Она правда так сказала?

– Да, Даш. Она сказала, что ты спасла ей жизнь, – произношу я, чувствуя, как голос мой становится увереннее. – И теперь хочет исправить то, что натворила. Если сможешь, приезжай, пожалуйста.

Даша молчит еще несколько мгновений, и сердце мое сжимается в ожидании ее ответа.

– Хорошо, – наконец отвечает она мягко и тихо. – Я приеду.

И от этих простых слов я вдруг ощущаю облегчение – словно снова моя жизнь обретает опору. Теперь я знаю, что несмотря ни на что, у нас еще есть шанс быть семьей. Пусть сложно, пусть больно, но вместе – точно справимся.

Даша

Палата светлая, воздух теплый, будто приоткрыто окно. На прикроватной тумбочке термос, сложенные газеты, очки в тонкой оправе. А рядом – она.

Я долго стою в дверях, не заходя.

Смотрю, как она, чуть приподнявшись на подушках, поправляет плед на коленях. Руки ее дрожат, лицо осунувшееся, но в глазах уже не злость. Только усталость. И что-то, похожее на смирение.

– Зайдешь? – спрашивает мама Ярослава тихо, не повышая голос.

Я киваю. Прохожу в палату, осторожно закрываю за собой дверь.

Молчим. Несколько долгих секунд.

– Спасибо, что пришла, – она нарушает тишину первой, – и… спасибо, что осталась тогда. Не бросила меня. Я ведь видела, как ты колебалась.

– Я колебалась, потому что до этого вы сказали, что лучше умрете, чем отдадите его.

Я опускаю глаза. Мне трудно говорить. В груди – тугой ком.

– Если бы не ты, – продолжает она, – меня бы уже не было. Знаешь… – отворачивается к окну, – я это поняла. Там. Где-то. В той темноте. Я правда думала, что умираю.

И вдруг… будто голос. Простой. Как бы говорит: "Ты еще нужна там. тебе пока рано".

Она поворачивает ко мне голову. Смотрит внимательно, не как свекровь. А как женщина на женщину.

– Я не видела тебя, Даша. Не хотела видеть. Искала в тебе соперницу, а не семью. А потом Ярослав рассказал… как ты с ним, как ты с Катей, не за себя борешься, а за всех троих. И я вдруг поняла… мне всю жизнь хотелось, чтобы рядом с моим сыном была такая… которая не отберет его у меня.

Она вдруг медленно тянет ко мне руки и слабо, по-женски, по-матерински сжимает мои пальцы.

– Прости меня, Даша. За все. За слова, за ложь, за ту проклятую Анну. За то, что я не верила. Я хочу… я хочу жить. Хочу растить внучку. Не хочу еще умирать.

Я наклоняюсь к ней и обнимаю ее.

Я вдруг понимаю, что тоже плачу. Не от боли – от облегчения.

– Можно я… попрошу? – шепчет она, отстраняясь. – Приведи как-нибудь Катю. Я так по ней соскучилась. И ей я многое должна.

Я киваю.

– Конечно, приведу. Ей только и нужно, чтобы бабушка была здорова.

Пауза. Несколько ударов сердца. Я выдыхаю.

– Вы часть своей любви к сыну, отдайте внукам. И ваше сердце тогда не будет так барахлить.

– Внукам?

– Да, я беременна, – говорю я почти шепотом. – Но Ярослав еще не знает.

– Дашенька… – ее глаза распахиваются. – Господи…

Она вдруг оживает, словно включили свет внутри. На лице – радость. Теплая, настоящая.

– Как же это хорошо… – шепчет она. – Это… чудо.

– Ярославу только не говорите пока. Я сама скажу. Хочу сделать это особенно.

– Конечно, обещаю. Ни слова. Но знай… это чудо. Ты даришь мне шанс стать лучшей бабушкой и второму внуку уже достанется больше мой любви.

И я вдруг впервые чувствую, что она – правда с нами. В нашей жизни. В нашей семье. Не враг, не преграда, а часть. Живая, сложная, но родная.

И, может быть, это тоже шаг к исцелению. Для всех нас.

– Мам, можно Катю на вечер оставить у вас? – спрашиваю, ловя взгляд мамы, пока Катя сбивает пену на молоке, устроив небольшую бурю в кружке.

– Конечно, оставляй. Мы с ней мультики посмотрим, книжки почитаем, ванну с уточками примем. Все как положено, – улыбается мама.

– Мне надо с Ярославом поговорить, – тихо прошу, касаясь ее руки.

– Конечно, – кивает она, и в глазах ее – заговорщицкий блеск.

Она уже что-то заподозрила, но промолчала. И я за это благодарна.

Когда я возвращаюсь домой, тишина в квартире звучит особенно. Все чисто, прибрано, но в воздухе – что-то легкое, радостное. У меня есть идея. Не просто сюрприз. Послание.

Я стою у плиты, мешаю крем и думаю, как бы ему… мягко. Красиво. С намеком.

И тут вспоминаю. На заре наших отношений он однажды сказал: "Если когда-нибудь ты родишь мне сына, испеки мне шоколадный торт. Не простой. А с сюрпризом. С начинкой внутри, как коробка с секретом. Чтобы я срезал и – бах!"

Он тогда смеялся, а я смеялась с ним. Но ведь это… знак?

Завариваю насыщенный ганаш из темного бельгийского. Слой крем-чиза с малиной – как мягкое сердце.

И в центр – крошечную шоколадную фигурку: пинетки. Отливаю в силиконовой форме.

Сверху – надпись из белой глазури: "Ты снова будешь папой".

Когда все готово, торт охлаждается, я смотрю на него и не могу не улыбнуться.

Это не просто десерт. Это я. Мои дрожащие пальцы. Моя любовь. Моя надежда.

Хочется, чтобы он увидел, и понял. Без слов.

Я достаю сервировку. Новые тарелки, бокалы, свечи.

Потом пишу короткое сообщение: "Приезжай скорее. У меня есть для тебя кое-что особенное."

И жду.

С замиранием. С тихим биением сердца в унисон с щелканьем стрелки на часах.

Пусть это будет начало чего-то нового. Чистого.

И пусть он узнает, каково это – снова стать папой.

Входная дверь хлопает – тихо, как будто тоже знает, что сегодня нельзя пугать хрупкое. Я слышу его шаги, те самые, которые узнаю с полуслова. Он входит на кухню с букетом в руках.

Обнимает. И его так много, что я тону и растворяюсь в его объятиях.

– Привет, – целует меня в щеку.

– Проходи, – улыбаюсь в ответ. – Голодный?

– По тебе да.

Скользит губами по шее. Переходит на щеку.

– Подожди, Яр.

Останавливаю его.

– Иди мой руки, сейчас будем ужинать.

– Немного положи.

– Хорошо.

Сначала кормлю его легким ужином. Рыба с овощами. Сюрприз оставляю на потом. Он все не понимает, к чему мой загадочный и чуть странный вид.

Но потом расслабляется и ловит эту волну спокойствия.

– Как мама? Заезжал к ней?

– Да, уже лучше. Я как будто чего-то не понимаю, Даш…

– Кофе будешь или чай? У меня еще тортик.

– Что у нас за повод?

– Просто хочется тебе приятное сделать.

– Хорошо, буду, кофе.

Делаю ему кофе. Сама незаметно ставлю телефон и снимаю этот момент. Ставлю ему кофе и достаю из холодильника небольшой тортик.

– Оу… какой…

Читает про себя надпись и замирает.

А я вижу, как его руки накрывает мелкой дрожью. Он волнуется и переживает.

– Даш? – поворачивает голову ко мне. – Это... правда?

Я киваю.

– Сюрприз, – шепчу.

Широко улыбается и бросается ко мне.

Резко подхватывает меня за талию, закручивает в воздухе. Я смеюсь, пока не перехватывает дыхание.

Прижимает меня к себе и отпускает. Целует в висок, в щеку, в губы – коротко, но будто в этот поцелуй вкладывает все, что было за эти месяцы: боль, прощение, любовь, страх и снова любовь.

– Но как? Когда ты узнала? – шепчет, прижимаясь лбом к моему лбу.

– Недавно. Но не хотела сразу говорить. Надо было... во всем разобраться.

– Я так рад!

Садится на стул и тянет меня к себе на колени. Бережно, по-домашнему.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает, кладя ладонь мне на живот.

– Хорошо.

Яр улыбается довольно.

– Значит, теперь нас будет четверо?

Я киваю, а в уголках глаз – предательская влага. Не от страха, не от боли. А от того, что в эту минуту все правильно. Мы вместе. Мы дома. И впереди – что-то настоящее.

– Кто-нибудь еще знает?

– Только твоя мама.

– Да? Вы теперь подружки?

– Хотелось ее подбодрить.

– Вот чего она уже так рвется домой…

– Ей много надо наверстать.

Эпилог

Спустя почти два года

Во дворе запах дыма от костра, где на шампурах жарятся овощи. Тарелки с салатами на столе, бабушки спорят, кто сколько положил соли, Катя бегает по траве, привязав к запястью голубой шарик.

Он взлетает и дергается, словно тоже хочет поиграть. Вся семья в сборе – родители Ярослава, мои, и он сам, чуть растрепанный, в футболке с конфетами в кармане: "на всякий случай для гостей помладше".

Маленький Андрей на руках у деда. Смеется широко, показывая нам два нижних белоснежных зубика, когда тот поднимает его над головой, как самолет. У Андрюши сегодня первый день рождения.

Пухлые щечки, глаза как у папы и привычка хватать все, что видит и тянуть в рот. Он держит ложку, стучит по коробке от подарка и вовсю радуется жизни, ничего не зная о том, что когда-то этот мир был трещиной для его родителей.

За спиной у нас беременность, роды и первый год жизни нашего сына.

С одной стороны было сложно. С другой – это еще больше всех нас сблизило.

Когда Яр вставал по ночам, давая мне хоть немного поспать дольше, чем сорок минут безотрывно. Когда, возвращаясь с работы, играл с младшим, давая мне время для себя. Когда взял на себя полностью закупку продуктов и Катин детский сад.

У нас как-то само получилось делить обязанности. А иногда не делить, а делать вместе. Иногда меняться, когда это уместно.

Его маму после той операции как переключили. Как будто правда она что-то видела или ей кто-то нашептал, что продолжая жить так как прежде, она попрощается с этим миром.

Мы как-то разговорились с ней. Она снова извинялась, просила прощения.

Нет, она не перестала любить Ярослава. И иногда ее заносит, но слова Ярослава “мам, не начинай…” и она быстро переключается, часть этой любвеобильности перенося на внуков.

Надеюсь, со временем она уже осознает, что ее “мальчик” вырос, но есть двое малышей, которые с удовольствием эту ее заботу и внимание принимают.

Марину я не видела с тех пор. Вроде бы она уехала куда-то. И нашу дружбу, конечно, это бы не вернуло, но она даже не хотела извиниться за то, что сделала тогда.

Да, первое время иногда накатывало, когда видела как он в телефоне зависает или улыбается там чему-то. Но теперь не рубила с плеча. Либо сама подходила, либо спрашивала ненавязчиво, чему улыбается. И он не скрывая всегда разворачивал телефон. Там и правда, то по работе что-то, то ролик какой-то. Со временем это прошло. Доверие вернулось.

Его телефон всегда лежал на видном месте экраном вверх. Я всегда знала пароль, да он и не менял его. Могла спокойно подойти и взять его, если надо было что-то посмотреть.

Из чата того я в итоге вышла. И избавилась от контактов всех посторонних женщин у себя.

Работа моя опять оказалась на паузе из-за декрета. Но я не теряю надежды, что, когда Андрюша подрастет, я все же выйду на работу. Яр предлагает открыть какое-нибудь кафе. Где бы я была руководителем и придумывала какие-то десерты и новые рецептуры, а всю техническую часть делали бы уже другие. Это бы давало разгон для творчества и одновременно я не убивалась бы в одиночку со всем процессом.

Ярослав переворачивает шашлык. Я подхожу к нему и обнимаю за талию.

– Обожаю выходные, когда все разбирают детей и они не висят на нас, – целую его в шею.

– Согласен, – Ярослав наклоняется и целует в ответ в губы.

– Когда будет готово?

– Минут десять, я думаю.

Я просто стою, обнимая его, и ловлю эти моменты нашей близости.

– Мам, – Яр обнимает меня и оборачивается к столу, – а что Новицкие, сошлись опять? Я машину Сергея уже который раз тут вижу.

– А что у них? – киваю ему.

– Да, Сергей, – включается и объясняет Анна Анатольевна, – ушел к молодой любовнице. Жене и дочери оставил дом.

Молодец какой.

– Так эта… Лера, ну помнишь, их дочка… беременна.

– Так она же в школе еще?

– Да нет, закончила она в прошлом году. Беременна, никто не знает, кто отец ребенка, молчит и не рассказывает. Вот ее отец и стал заезжать к ним чаще. а может, из-за Раи. Опомнился, к кому ушел… А поздно уже, у Раи другой.

– Страсти у вас тут, – усмехается Ярослав и снова переворачивает мясо.

– Давайте уже к столу, – зовет мама Ярослава. – Как на Андрюшины именины…

– Испекли мы каравай, – подпеваем все вместе.

Я так люблю их, каждого по своему. Но больше всего горжусь, что мы смогли сохранить нашу большую семью и любовь.