Текст книги "Когда солнце погасло"
Автор книги: Янь Лянькэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)
Напоследок
Что еще вам сказать
1.
Что еще вам сказать, так все и было.
Таким был тот день того месяца того года. Бодхисатвы. Небо. Небесный владыка и повелитель. Чаньские наставники. Храмы и кумирни. Совершенство. Постижение. Лао-цзы. Чжуан-цзы. Конфуций и другие бессмертные всех родов и племен. Я не знаю, сколько человек в Поднебесной умерло той ночью от снобродства. Сколько человек умерло в мире. Знаю только, что в Гаотяне той ночью умерло пятьсот тридцать девять человек. Видел список с именами погибших. И запомнил более или менее.
1. Шэнь Цюаньдэ, пол мужской, 36 лет. В состоянии сомнамбулизма погиб от удара током на гумне.
2. Ван Эргоу, пол мужской, 41 год. В состоянии сомнамбулизма погиб в гаотяньской войне.
3. Ху Бинцюань, пол мужской, 80 лет. В состоянии сомнамбулизма утопился в реке.
4. Юй Жунцзюань, пол женский, 67 лет. В состоянии сомнамбулизма утонула.
5. Деревяха Чжан, пол мужской, 37 лет. В состоянии сомнамбулизма погиб, защищая Великую Шунь.
6. Ху Дэцюань, пол мужской, 68 лет. В состоянии сомнамбулизма пошел напиться и утонул в чане с водой у себя во дворе.
7. Сосед семейства Пай, пол мужской, 27 лет. В состоянии сомнамбулизма погиб в гаотяньской войне.
8. Ян Гуанчжу, пол мужской, 35 лет. В состоянии сомнамбулизма погиб, защищая Великую Шунь.
9. Ню Даган, пол мужской, 30 лет. В состоянии сомнамбулизма предпринял попытку кражи, был убит.
10. Ню Сюсю, пол женский, 26 лет. В состоянии сомнамбулизма предприняла попытку кражи, была убита.
11. Нин Сяошэнь, пол женский, 65 лет. Повесилась во сне, мотив неизвестен.
12. Ма Минмин, пол мужской, 18 лет. В состоянии сомнамбулизма предпринял попытку изнасилования, был убит.
13. Чжан Цай, пол мужской, 41 гад. В состоянии сомнамбулизма повздорил с женой, после чего повесился.
14. Гу Линлин, пол женский, 23 гада. Прыгнула в колодец, не выдержав стыда за то, что в состоянии сомнамбулизма предлагала себя мужчинам.
15. Нин Гоши, пол мужской, 38 лет. В состоянии сомнамбулизма погиб в гаотяньской войне.
16. Ян Дашань, пол мужской, 26 лет. В состоянии сомнамбулизма погиб в гаотяньской войне.
17. Ян Сяоцзюань, младшая сестра Ян Дашаня, 16 лет. Убита насильником, находившимся в состоянии сомнамбулизма.
18. Лю Датам, пол мужской, 35 лет. В состоянии сомнамбулизма погиб в гаотяньской войне.
19. Ли Тяньбао, мой отец, 40 лет. В состоянии сомнамбулизма устроил самосожжение, чтобы осветить солнцем черную ночь.
37. Ма Пин, пол женский, 30 лет. Утопилась в колодце после смерти мужа, впавшего в состояние сомнамбулизма.
47. Цянь Фэнь, пол женский, 30 лет. Утопилась после смерти трехлетнего сына, который в состоянии сомнамбулизма утонул в протоке.
77. Ли Дахуа, 36 лет, пол женский. Отличалась добротой и трудолюбием, но в состоянии сомнамбулизма предприняла попытку кражи и была убита.
78. Сунь Лаохань, 91 год. Погиб от удара о землю, когда пытался разбудить соседей, впавших в состояние сомнамбулизма.
79. Чжоу Ванчжэн, 49 лет, пол мужской. Преподаватель, всю ночь проплакал, умер от душевного потрясения.
99. Тянь Чжэнцинь, 52 года, пол мужской. Глава городской управы. В состоянии сомнамбулизма убит заговорщиками, повстанцами Ли Чуана.
100. Го Даган, 48 лет, заместитель главы городской управы. В состоянии сомнамбулизма убит во время восстания Ли Чуана.
101. Ли Сяохуа, 4 года, пол женский. Отправилась на гаотяньскую войну вместе с родителями, находившимися в состоянии сомнамбулизма, упала и была насмерть раздавлена толпой.
202. Сыма Линсяо, заместитель главы городской управы, 48 лет. В состоянии сомнамбулизма убит во время восстания Ли Чуана.
503. Ли Чуан, 31 год, пол мужской. В прошлом замначальника военного комиссариата. Потомок Ли Цзычэна. В состоянии сомнамбулизма поднял восстание, основал Великую Шунь и Небесное государство великого благоденствия, после чего повесился.
404. Хао Цзюнь, 27 лет, владелец универсального магазина, убит грабителями, находившимися в состоянии сомнамбулизма.
505. Хао Цзюньвэнь, 67 лет, покончил с собой после смерти сына.
506. Гао Чжанцзы, пол мужской, 47 лет. Владелец магазина сельхозинструментов, впал в состояние сомнамбулизма и погиб при невыясненных обстоятельствах.
507. Младенец трех месяцев от роду, пол женский, именем не наречена. Мать в состоянии сомнамбулизма пошла убирать пшеницу, оставила ребенка на краю поля, а после работы обнаружила, что девочка мертва.
508. Ма Сяотяо, 12 лет, в состоянии сомнамбулизма раздавлен толпой во время гаотяньской войны.
538. Чжэн Сюцзюй, 80 лет, умерла от потрясения, увидев злодейства, совершенные в состоянии сомнамбулизма.
539. Чжэн Цзюньцзюнь, покончил с собой после гибели всех родных.
Будды. Бодхисатвы. Повелители и боги, верховные владыки и нефритовые государи, вот они – пятьсот тридцать девять погибших ночью большого снобродства у нас в Гаотяне. А сколько всего человек в Поднебесной умерло, я не знаю. И сколько умерло в соседних деревнях, тоже не знаю. Знаю только, что список гаотяньских погибших, который составили в городской управе, занял целых девяносто пять страниц. Как настоящая книга. Как книга Янь Лянькэ. В каждом доме был погибший. В каждой семье был раненый. Трупы лежали на улицах, словно листья по осени. Словно колосья после жатвы. И спустя пару дней могил за городом стало как грибов после дождя. Ни больше и ни меньше. А спустя еще пару дней в целях предотвращения отравления трупным ядом и распространения инфекций новая городская управа распорядилась обработать улицы дезраствором, и двадцать грузовиков привезли в город четыреста двадцать бочек с дезраствором. Столько дезраствора, сколько трупного жира сжег в провале мой отец. А в дядином коттеджном поселке Шаньшуй той ночью умерло девяносто девять человек. И дядя с тетей умерли. В их смерти нет совсем ничего удивительного. Умерли, и поделом. Дядю с тетей забили до смерти, когда они стали угощать людей своей стряпней. А после их смерти грабители вынесли из дядиного дома все до последнего стула. Вынесли даже дверные створки, оконные рамы, столовые чашки и палочки. Выкрутили лампочки, сняли с окон занавески. И все хорошие саженцы в поселке Шаньшуй выкопали, а цветы унесли вместе с горшками. И во всех окрестных деревнях. В каждой деревне были десятки, если не сотни снобродов. Говорили, уездный центр той ночью снобродил еще страшнее, там дневная ночь длилась целых тридцать шесть часов, а смута и беспорядки унесли по меньшей мере тысячу жизней. Но на третий день, когда небо по-настоящему просветлело, когда небывалая в истории дневная чернота закончилась, все уездные и провинциальные теле– и радиостанции вышли в эфир с одинаковым сообщением. Дескать, в отдельных горных районах провинции Хэнань имело место несколько неприятных инцидентов и несчастных случаев на почве сомнамбулизма. И еще на третий день на второй полосе уездной газеты, в правом нижнем углу, где обычно публикуют новости о необычных происшествиях на местах, появилось точно такое же сообщение. Заголовок и один короткий абзац.
Локальные случаи сомнамбулизма в горных районах
В последние несколько дней на фоне жаркой погоды и большого объема работ по уборке пшеницы, а также в силу феномена сезонного затмения, возникшего вследствие особенностей рельефа и особых погодных условий, в отдельных горных районах провинции, в частности в деревнях и кварталах города Шуйхуан уезда Чуаньбэй на западе провинции, наблюдались случаи переключенного активного сомнамбулизма, вызванного переутомлением. В состоянии сомнамбулизма отдельные граждане отправились убирать и обмолачивать пшеницу, тогда как другие граждане, пытаясь разбудить страдающих сомнамбулизмом, всю ночь не смыкали глаз, демонстрируя своими действиями благотворный общественный порядок и теплые межчеловеческие отношения. В то же время в городе Гаотянь уезда Чжаонань активно распространяются не соответствующие действительности слухи о якобы многочисленных жертвах и крупных беспорядках на фоне сомнамбулизма. Чтобы пресечь распространение слухов и способствовать установлению стабильных и благотворных общественных настроений, власти направили на места ответственных работников государственного аппарата и сотрудников полиции, которые проведут расследование и примут соответствующие меры, а также окажут содействие народным массам в скорейшем восстановлении производства, надлежащих бытовых условий и благотворного общественного порядка.
2.
Будды. Небесные правители. И вот еще о чем я должен вам рассказать. Пятьсот тридцать девять человек в городе умерло, четыреста девяносто получили увечья, а сколько добра было украдено, сколько домов разграблено – даже не знаю. Той ночью ни в одном доме не обошлось без покойника или калеки. Ни в одном доме не обошлось без грабежа или налета. Ни в одном доме не обошлось без снобродов, или погромщиков, или ловкачей, которые решили обратить снобродство себе на пользу. Но когда бедствие закончилось, никто в городе не убивался. Никто не плакал. Не могу понять, как так получилось. Раньше каждая смерть в Гаотяне была великим несчастьем, покойника оплакивали все родственники вместе с соседями, половина города рыдала. И бывало, что люди сами помирали, горюя над покойником. Испускали дух, задохнувшись от рыданий. А если разом случалось два покойника или три покойника за пять дней, нормальная жизнь в городе заканчивалась. Две недели, целый месяц улицы не могли оправиться от плача и причитаний. Но той ночью три месяца назад, той затянувшейся ночью в городе умерло сразу пятьсот тридцать девять человек. В каждом доме случилась беда, в каждый дом постучалось горе. Но вышло так, что беда помножилась на горе, и ни беды не осталось, ни горя. Беда пришла в каждый дом, и будто вовсе никуда не приходила. Поэтому никто и не плакал, не надрывался, не голосил. И когда на другой день на западе появилось настоящее солнце, когда оно вернуло городу свет былых дней, живые высыпали на улицы и принялись убирать трупы, но во всем городе стояла мертвая тишина, никто не плакал.
Никто и слезинки не проронил.
Тогда на западном краю неба сначала появилось зарево, похожее на трупный пожар, пылавший с утра на Восточной горе. А потом солнечные лучи стали просачиваться сквозь завесу облаков, расталкивать облака и темноту на западном краю неба. И дневная ночь закончилась, словно ее и не было. Остались только улицы, городские улицы, заваленные выбитыми стеклами, рваными рубахами, башмаками, веерами и колесами от тачек. А еще тут и там чернели пятна крови, валялись клочья волос, отрезанные руки и ноги, топоры, серпы и мотыги, и когда все убрали, на улицах осталась только мертвая тишина среди мертвой тишины.
И тогда затмение закончилось.
И солнце вышло на западе, честное слово.
Но когда затмение по-настоящему прошло, бедствие по-настоящему кончилось, а небо по-настоящему разъяснилось, ни один человек в городе не кричал от радости, ни один человек не праздновал наступление белого дня. Городская управа распорядилась поставить четыре письменных стола в самых людных местах по четырем сторонам города. За каждый стол посадили ответственного работника, который вел счет погибшим и покалеченным, записывал убытки. Люди недоверчиво подходили к столам, докладывали об ущербе. И вопросы с ответами звучали пресно и холодно, будто вода. Холодная вода.
– А за погибших положена компенсация.
– Не могу сказать.
– И зачем нам тогда записываться.
– Статистика все равно нужна.
И больше никто ничего не спрашивал. Никто ничего не отвечал. Люди назвали своих погибших, назвали изувеченных, перечислили убытки и в лучах заката медленно пошли по домам. А ответственный работник, будто вспомнил о чем-то, поднялся из-за стола и крикнул им вслед:
– Такая жара стоит, покойников своих похороните, власти разрешили в землю хоронить, только похороните поскорее.
Но люди даже не оглянулись и ничего ему не ответили. А были которые оглянулись, которые ответили – а ты думал, мы их дома оставим лежать.
На самом деле никто не разрешал хоронить покойников в землю. Просто крематорий снобродной ночью разгромили и покрутили, превратили в груду обломков. Поле обломков. Не знаю, настоящие сноброды громили и крушили крематорий или громители и крушители крематория только притворились снобродами, пока все снобродили. Сжигальную печь они повалили на бок, скатили с горы и бросили в водохранилище. Печную комнату подорвали динами том, превратили в гору дробленых кирпичей и черепицы. Все ценные вещи из крематория вынесли. И не ценные вещи вы несли. Остались только пустые здания, молоденькие деревья, которые не годились в работу, и травы. Травы и цветы. Цветы, птицы, воробьи, зайцы, барсуки и хорьки. Поле обломков. Пустынное поле обломков. Не знаю, куда ушла Цзюань-цзы. Наверное, вернулась в родную деревню. Не знаю, куда делись трупожоги из крематория. Наверное, тоже разошлись по своим деревням.
И в крематории воцарилась тишина.
На дамбе, на гребне горы, на горном хребте воцарилась тишина.
В мире воцарилась тишина. И в Гаотяне воцарились тишина и покой.
Спустя две недели. Спустя всего две недели. Город стал таким же, как и прежде. Очень быстро стал таким же, как и прежде. Покупатели снова покупали, продавцы продавали. Словно ничего и не было. И солнце выходило на небо, когда ему было положено, и когда положено заходило. Выходило откуда положено и куда положено заходило. Всю пшеницу на полях убрали, и пошли затяжные дожди. После дожди закончились, небо разъяснилось, и трава сделалась такой зеленой, что отливала черным. И желтая земля на россыпи свежих могил поросла молодой травой. Так что теперь свежие могилы ничем не отличались от старых, разве что трава на них росла бледнее и тоньше. И гумна с плотно укатанной землей, где всю пшеницу собирали до последнего зернышка, теперь зеленели пшеничными всходами, словно кто нарочно ее там посеял.
Вот так.
Таким сделался мир.
В магазине одежды вставили окна и двери, привезли товар и начали торговлю.
Хозяин разоренного магазина бытовой техники взял новый кредит, забил полки товаром, и дела у него пошли лучше прежнего. Так хорошо пошли дела, что лучше и желать нельзя. В магазине отбоя не было от городских и деревенских, которые выбирали себе новую технику.
И мясные лавки. И бакалейные. И уличные лотки с фруктами и овощами. И деревенские приходили в город по ярмарочным дням прежней толпой. Веселой и шумной толпой. Только в соседнем магазине сельхозинструментов хозяйка после смерти мужа куда-то пропала. Наверное, вернулась в родную деревню. Она ведь была неместная. Хозяйка уехала, и двери магазина сельхозинструментов днем и ночью стояли на замке. И вывеску с иероглифами СЕЛЬХОЗИНСТРУМЕНТ ИЗОБИЛИЕ быстро затянуло паутиной.
После страды в магазине сельхозинструментов всегда случался простой. И преисполненные живости пауки целыми днями ползали по двери. Отдыхали, выращивали потомство.
Той ночью мама послушала отца, намертво завалила дверь и переждала гаотяньскую войну в магазине. Снобродное бедствие унесло в городе и окрестных деревнях столько людей, сколько бывает паданцев после нашествия гусениц. Сколько бывает побитого хлеба после урагана. Но все равно дела ритуального магазина НОВЫЙ МИР не думали налаживаться. Думать не думали налаживаться. Потому что мама перестала шить погребальные платья. Перестала вырезать бумажные цветы для венков, перестала мастерить подношения. Почему перестала, не знаю. В первые дни после бедствия, когда каждая семья хоронила своего покойника, мы с мамой пошли к пепелищу на горе у восточного конца дамбы, взяли там пригоршню черной обугленной земли и похоронили вместо Ли Тяньбао, вместо моего отца. Но, оказавшись на пепелище, мы увидели удивительную картину. Большой провал, где горел трупный жир и откуда поднималось солнце, теперь напоминал огромную печь для обжига кирпича, перевернутую вверх ногами. Земля на печном своде обуглилась, покрылась черной ржавчиной. Выгорела и растрескалась. Весь провал и весь мир пах обугленной землей. Пах серой и глиной, пах сгоревшим жиром. Но из трещин в обугленной земле торчали полевые цветы, не знаю, кто их туда посадил. Красные, желтые, зеленые цветы. Дикие камелии и хризантемы. Столетники и тысячелистники. Огоньки, ноготки, петушьи гребешки. Чтобы посадить цветы в рыхлую землю, садовник снимал обугленную корку, как снимают крышку у котла, и выкапывал лунки. И потому у цветов торчали наружу только головы и шеи. Прямо над обугленной землей. Над земной твердью. Цветы посадили совсем недавно, и трех дней не прошло. Они еще и не прижились толком. Торчали, касаясь стеблями обугленной корки, повесив головы, свернув шеи. Стараясь не задеть цветы, мы набрали несколько горстей жженой земли из середины провала и унесли с собой вместо отцова праха. И поставили прах с землей на алтаре в магазине. Думали, теперь при виде отцова праха, при виде нас с матерью люди будут подходить к нам со словами благодарности. Будут встречать нас улыбками, но вышло не совсем так. А скорее иначе. Первые несколько дней после беды люди в самом деле подходили и говорили слова благодарности. А потом перестали. Быстро перестали. Чаще останавливали маму на улице, говорили – вы что же, той ночью всей семьей не спали. Муж твой тогда тоже снобродил. Кабы не снобродил, додумался бы он до такого средства раздобыть солнце. Кабы не снобродил, стал бы он в жир прыгать да огонь зажигать.
А спустя еще две недели и вовсе о нас забыли.
А потом случилось одно небольшое происшествие. Происшествие, о котором я должен вам рассказать. В тот день мама протирала пыль с подношений на алтаре, когда в магазин зашел человек. Седой. Среднего роста. В одной руке чемодан, в другой пакет, на плече сумка. Вошел, чемодан оставил у двери. Поглядел на меня, поставил перед мамой пакет с яйцами, молоком и печеньем. У нас в Гаотяне принято заходить в гости с подарками. Поставил пакет, посмотрел на черную рамку с фотографией отца, ничего не сказал. И целый час молчал. Целый месяц молчал. Целый год, целую вечность молчал. И в конце концов достал из своего чемодана толстую стопку книг. Высоченную стопку книг. «Поцелуи Ленина тверже воды и времени», «Начало шестого течения» «Сын деревни Динчжуан», «Чертовокнижие» и всякие другие. «Годы, дни, месяцы», «Былое Гаотяня». Выложил книги перед моим отцом. Чиркнул спичкой. И поджег. На колени не вставал. И не воскурил перед отцом благовоний.
Просто стоял и смотрел на огонь, на круглое чернобелое лицо моего отца. А когда пламя прогорело и погасло, взглянул на маму и потрепал меня по голове.
– Если не напишу книгу, о которой просил твой отец, не напишу такую книгу, чтобы зимой в ней горел огонь, будто в жаровне, а летом жужжал вентилятор, в Гаотянь больше не вернусь.
Голос его звучал тихо. Холодно и бессильно. Договорив, человек ушел. Подхватил чемодан на колесиках и ушел из нашего дома. Мы с мамой проводили его на улицу. Думали, он пошел на автобусную станцию, чтобы ехать в Пекин. Но в Пекине все еще долго думали, что он сидит в Гаотяне и пишет новую книгу. Вот так и вышло, что он запропастился неведомо куда. Исчез из мира. Пропал без вести, как книги, сгоревшие перед отцом на алтаре. И никто его больше не видел. И вестей о нем не получал. Но до того, как исчезнуть без вести, он успел сказать мне такие слова:
– Сходи на пепелище, Цзюаньцзы там каждый день тебя дожидается.
Я не пошел.
Не поверил, что Цзюаньцзы каждый день дожидается меня у провала. Чего ей меня дожидаться. Какой от меня прок. Но потом не выдержал и все-таки пошел. Хотелось проверить, приходит Цзюаньцзы к обугленному провалу или не приходит.
И что там делает. Был ярмарочный день. Ярмарочный день, и солнце горело, будто костер зимой. Горело ярко, будто солнце. И воздух был чистый, ни пылинки. И улицы полны людей. И залиты солнцем. Дома и стены светились под осенними лучами.
И деревья светились. И двери, и окна, и товары на прилавках. И уличные лотки с овощами, одеждой, метлами, вениками, плугами, боронами и всякой всячиной. И у людей, что толпились на ярмарочной улице, прозрачно светились головы и плечи, точно их вырезали из нефрита или агата. И даже сквозь одежду, сквозь кожу виднелись сердца и кровеносные сосуды. Не зная, чем себя занять, я шагал по улице. Не зная, чем себя занять, вспомнил слова Янь Лянькэ, которые он сказал перед уходом. Не зная, чем себя занять, вспомнил, что деревня Цзюаньцзы находится как раз неподалеку от Восточной горы. И Цзюаньцзы впилась в мое тело горячо и нежно, будто иголка. Впилась в мое сердце. И я решил пойти на пепелище – посмотреть, там ли Цзюаньцзы. Я шагал и летел прямиком к обугленному провалу, словно убегаю из города. Прибежал и застыл в оцепенении. Трава на дороге, по которой отец и другие сноброды катали бочки от западного конца дамбы на гребень горы, выросла по колено высотой. И желтые цветы один за другим тянули головки к небу. И осенние пчелы трудились над ними, жужжали, вздыхали, посмеивались. И пестрый аромат цветов дрожал передо мной тонким шелком, переливался золотом, светился нежным румянцем. Я пробрел через цветочное благоухание к провалу, и Цзюаньцзы там не было. Но при виде черного провала с обугленной землей я остолбенел, словно Цзюаньцзы бросилась мне в объятия. Потому что все цветы в лунках под обожженной коркой прижились. Прежде редкие и одинокие, теперь они росли густо, один к другому. И черная, обугленная земля скрылась под цветочным ковром. Пламенно-красные, пламенно-желтые хризантемы цвели в провале всеми своими цветками, лепестками и соцветиями. И аромат висел так густо, что ветер не мог стронуть его с места. И осенние пчелы с осенними бабочками трудились и танцевали над цветами, словно сейчас весна. Бледные тени бабочек, пчел, воробьев и пичужек качались на распустившихся цветах, точно лодочки на воде. Солнце светило так ярко, что я мог разглядеть, как клубится дыхание цветов и птиц, и звук его казался тихим, точно звон иголки, что ударилась о солнечный луч. Но ясным, точно звезды, что мерцают в ночном небе. Похоже на концовку книги Янь Лянькэ про «Годы, дни и месяцы». Да, она самая. А может, не она. Раздумывая, она это или не она, я увидел, как по тропинке с того края провала шагает Цзюаньцзы и несет на коромысле ведра, чтобы полить цветы. Да. Да, точно. Косички и коромысло сверкают на солнце, будто крылья бабочек и стрекоз.
Да, да. Будто крылья бабочек и стрекоз.
