Текст книги "Когда солнце погасло"
Автор книги: Янь Лянькэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
2. (02:22–02:35)
В городе есть полицейское отделение.
Полицейское отделение занимает отдельный дом напротив городской управы. Во дворе отделения росли деревья, светили фонари, работал вентилятор. И все полицейские из отделения лежали и спали под вентилятором. Фонари лили грязный и желтый свет вроде лоснящейся воды из грязного желтого озера. Ворота в отделении были железные, с решеткой из арматуры. Сквозь прутья решетки я увидел пять бамбуковых лежаков, выставленных в ряд, точно пять гробов. Но люди на них лежали живые. Пятеро полицейских спали в ряд, а потом вдруг, словно солдаты в казарме после подъема, один за другим уселись на своих лежаках. Словно солдаты, сунули ноги в шлепанцы, встали и пошаркали к задней стене. Выстроились вдоль стены, дружно вытащили свои причиндалы и стали мочиться на стену. Моча звонко плескалась о камни. Будто Западная протока сменила русло и потекла через полицейский двор. Кто закончил мочиться, стоял на месте и ждал остальных, не выпуская из рук причиндалов. И вот все пятеро кончили мочиться. Вроде начальник отделения что-то сказал. И все пятеро как по команде дружно потрясли причиндалами, стряхивая с концов последние капли.
Стряхнули капли, развернулись и строем пошагали к лежакам.
Дружно, как по команде, сбросили шлепанцы, и каждый устроился на своем лежаке. И двор, будто водой из протоки, затопило сопением и храпом.
– В городе людей убивают, а вы спите. Людей убивают, а вы спите. – Наши с отцом крики рвались во двор сквозь решетку на воротах. Трое по лицейских одновременно уселись на лежаках и одновременно бросили в ворота слова, словно бросали камни: – Валите отсюда. Решили побуянить среди ночи, в обезьянник захотелось. В обезьянник захотелось.
Докричав, одновременно легли, и жесткие тела упали на лежаки с таким звуком, как если посреди черной ночи одновременно расщепить на венки несколько десятков бамбуковых палок.
А потом все стихло. Только слышалось, как мерно, мерно скрипят в темноте полицейские зубы.
3. (02:35–03:00)
И ответственные работники городской управы тоже заснобродили.
Снобродили все работники управы, от мала до велика и от велика до мала. Только лампочки накаливания и люминесцентные лампы не спали и продолжали гореть. В их свете было видно даже трещины на старых кирпичах во дворе усадьбы, где размещалась управа. И упади в щель между кирпичами иголка, ее сыскали бы без труда. Комары кружили в электрическом свете. И мотыльки кружили в электрическом свете. Увитая виноградом беседка таинственно мерцала в темноте, прорезанной фонарными лучами. Усадьбу построили сто лет назад. Стены сложили из серого кирпича, крышу выложили серой черепицей, совсем как в кумирне. Совсем как в столичном дворце. Сначала усадьба была трехдворным сыхэюанем[30]30
Сыхэюань—традиционное китайское жилище, замкнутое четырехугольное строение с двориком посредине.
[Закрыть], где в годы Республики жил деревенский шэньши[31]31
Шэньши – ученое сословие в старом Китае.
[Закрыть] со своим семейством. Потом стала резиденцией городской управы. Местом заседания сменявших друг друга городских властей. И сменявшие друг друга главы городской управы с подчиненными трудились и отдыхали среди серых кирпичей и серой черепицы. Читали газеты. Изучали документы. Проводили собрания. Руководили деревнями и селами, находившимися в городском подчинении, решали всевозможные вопросы на хребте Фунюшань. И той ночью все ответственные работники городской управы заснобродили. Заснобродил глава управы. Следом заснобродил замглавы управы. А когда глава с замглавой заснобродили, по их указанию заснобродили все остальные обитатели старинной усадьбы.
Во сне они собрались на утреннюю аудиенцию в императорском дворце. Пару недель назад в городе гастролировала театральная труппа, показывала два спектакля в дворцовых декорациях – «Полководцы семейства Ян» и «Дела, разрешенные судьей Бао»[32]32
«Полководцы семейства Ян» – народная драма, в основе сюжета которой лежит легенда о героической женщине-полководце Му Гуйин. «Дела, разрешенные судьей Бао» – народная драма о неподкупном судье Бао-ди, который умел распутать даже самое сложное дело и восстановить справедливость.
[Закрыть]. И теперь театральные костюмы пришлись очень кстати. Глава управы облачился в императорский халат. Замглавы управы облачился в халат первого советника. Императорский халат был расшит шелковыми драконами и фениксами Отделан золотым кантом. А рукава у него были широкие, точно штанины. Костюмы министров и сановников тоже украшал золотой кант и красные поясные кольца. Костюмы императрицы, знатных дам и наложниц были унизаны нефритами и агатами. Сверкали. Переливались. То и дело слышался стук нефрита о золото. И главный зал собраний городской управы той ночью превратился в тронный зал императорского дворца, где государь принимает подданных на утренней аудиенции. Вслед за главой управы и его замами остальные ответственные работники тоже облачились в костюмы гражданских и военных сановников. Даже управские посыльные и повара надели костюмы дворцовых евнухов и писарей. Сверкающие золотом и нефритом. Расшитые драгоценными камнями. Горящие яркими огнями. У входа в залитый светом зал рядами висели красные бумажные фонари. А управские дворники сделались дворцовыми служками и стояли по обе стороны зала, держа в руках большие пайцзы с иероглифами «тишина». Дикторши городской радиоточки сделались государынями, сделались придворными дамами. Дворцовыми прислужницами, которые обмахивают императора веерами. В зале царила торжественная тишина. Величавое безмолвие. В глазах у людей читалась усталость, а на лицах плескалось любопытство и зачарованность, лица старались не спать, лица превозмогали сон. Казалось, люди хотят заснуть, но из последних сил смотрят, слушают, суетятся. Сановники и полководцы выстроились перед государем императором главой управы на коленях. Глава управы восседал на императорском троне. Перед ним стоял золоченый резной столик из реквизита театральной труппы. На столике покоилась большая императорская печать в желтом шелковом чехле. По сторонам от большой императорской печати стояли кисти на подставке и пиала гайвань. Прислужницы поднесли главе управы укрепляющий отвар из ласточкиных гнезд и белых древесных грибов. Глава неприязненно покосился на отвар. Повел рукой. Прислужницы испуганно отступили.
– Докладывайте, на коленях блага для Поднебесной не выстоишь.
Глава управы говорил совсем как император. Медленно. Пресыщенно. Сановники и министры украдкой глянули на государя. Увидели, что государь неторопливо подносит к губам пиалу с укрепляющим отваром и делает глоток. Поняли, что государь не гневается, успокоились.
– Сядьте. Сядьте и докладывайте по очереди. Услышав приказ, сановники и полководцы вскочили на ноги и склонились перед государем императором в поклоне, тряся рукавами[33]33
Костюмы чиновников в годы правления маньчжурской династии Цин отличались длинными широкими рукавами. Приветствуя императора, сановники встряхивали рукавами, демонстрируя свою честность и неподкупность.
[Закрыть] и выкрикивая – благодарим государя императора за милость. А после одни расселись, другие выстроились по обе стороны трона.
– Кто возьмет слово. Первый сановник, давай. Ты давеча вернулся из странствия по Цзяннани, расскажи государю, что видел и слышал.
Первый замглавы управы поспешно выступил вперед, склонился в поклоне, тряхнул рукавами:
– Кхэ. Недостойный благодарит государя импе ратора за беспредельную милость. По высочайше му приказу недостойный отправился на юг и провел в пути более месяца. Сначала прибыл в Шаньдун. Оттуда поехал в Сюйчжоу. Далее по Великому каналу через Уси, Янчжоу, Сучжоу и Чаншу добрался до Ханчжоу. Недостойный странствовал инкогнито и всюду видел только мир и благоденствие, народ Поднебесной живет в достатке и неустанно славит императора – да здравствует государь император, да продлится его жизнь на десять тысяч лет, десять тысяч лет и десять тысяч раз по десять тысяч лет.
Выслушав, государь повел рукой:
– Одно и то же. Всегда одно и то же. – Но уста его тронула улыбка. И глаза светились довольством. – Впрочем, надо признать, из столицы в Цзяннань путь неблизкий, советник Ма одолел много верст по суше и воде. Жалую тебе отпуск, поезжай со всеми домочадцами в Горное пристанище от летнего зноя[34]34
Горное пристанище от летнего зноя – летняя резиденция императоров династии Цин, расположенная в городском округе Чэндэ, в 250 км от Пекина.
[Закрыть].
Государь взмахнул рукой, и первый советник попятился на место. Глава управы вновь обвел глазами лица сановников и полководцев.
– Командующий Ли, ты много дней назад вернулся с пограничной заставы, доложи государю, как обстоят дела на границе. Расскажи, как живется народу на северо-западных рубежах, поведай о бедности и нужде.
Ли Чуан, занимавший пост замначальника военного комиссариата, вышел из толпы и встряхнул рукавами. Опустился на колени. Вскинул голову. И голос его зазвучал гулко, будто колокол.
– Благодарю государя императора за беспредельную милость, коей повинуясь, недостойный слуга отправился в северо-западный край усмирять границу. Три года тому назад приграничный край лежал, разоренный войной и смутой, народ погряз в нищете, и где бы ни ступало копыто коня вашего недостойного слуги, всюду кишели толпы голодных и обездоленных, и нередко случалось людям бросаться под копыта боевых коней, чтобы выпросить милостыню. Сюнну раз за разом прорывали заставы. Чинили грабежи и разорения по ночам и средь бела дня. А когда пришла пора урожая, потеряли последний страх. Топтали людей конями, разили стрелами. Сжигали дома, грабили амбары. Насиловали женщин. Народ бросил возделывать хлеба, в пограничном краю бушевал голод. Люди оставляли пашни, оставляли дома и бежали во внутренние земли. Но государь император отправил недостойного командовать пограничными войсками, и, повинуясь высочайшему повелению, недостойный решил первым делом исцелить внешний недуг, чтобы затем взяться за врачевание недугов внутренних, – усилил караул на заставе, вышел навстречу неприятелю и дал сюнну жестокий бой. Не было такого дня, чтобы не теряли мы воинов ранеными или убитыми. Но не было такого дня, чтобы воины помышляли об отступлении, на спасение уповая. Армия наша сплотилась в едином порыве, и воины рады были погибнуть на поле брани, но не отдать врагу ни пяди освобожденной земли. И сам я сражался в первых рядах, врезался на добром коне в самую гущу неприятельской армии. Отражал каждое новое наступление врага, подобно тому как дамбы отражают разбушевавшийся паводок. В бою при хребте Циляншань недостойного трижды ранило вражьей стрелой, но я скакал в первых рядах и разил неприятеля. Три дня и три ночи провел я в седле, не выпуская меча из рук. Пищу вкушал верхом на коне. И почивал верхом на коне. Наконец сюнну были разбиты и отступили на сто двадцать ли от границ Поднебесной. После боя при хребте Циляньшань государево воинство на северо-западных рубежах стало одерживать победу за победой, словно не варваров рубит, а щепит бамбук. А враг терпел одно поражение за другим и с каждым шагом отступал дальше и дальше. И северо-западные земли вернулись в лоно Срединного государства. Пограничный люд возвратился в свои дома, дабы вспахивать нивы и пожинать урожай. И поныне в Шэньси, Ганьсу, Нинся, Монголии и прочих приграничных землях царит мир. Нивы колосятся. Народ благоденствует. Промыслы и ремесла процветают. И все народы, что населяют долины рек и горные хребты в северо-западном крае, увидев командующего императорской армией во главе бравого воинства, падали на колени и трижды славили государя императора со всем государевым воинством, а потом просили меня по прибытии во дворец всенепременно передать государю императору пожелания добрейшего здравия, да продлится государево правление на десять тысяч дет, десять тысяч лет, десять тысяч раз по десять тысяч лет.
Длинную речь произнес замначальника военного комиссариата, и каждое сказанное им слово стояло на своем месте. Сановники и полководцы слушали с вытянутыми лицами, словно языки проглотили. Мелкая сошка, замначальника военного комиссариата, потомок Ли Цэычэна[35]35
Ли Цзычэн (1605–1645) – предводитель крестьянского восстания, которое привело к свержению династии Мин, основатель империи Шунь, просуществовавшей неполных четыре месяца.
[Закрыть] в двенадцатом поколении, а какое недюжинное красноречие, какой литературный дар. Даже глава управы слушал его доклад с радостным удивлением. И первый замглавы управы не мог скрыть зависти. Прочие ответственные работники из департамента экономики, департамента внутренних дел и департамента образования теперь сделались чиновниками хозяйственного ведомства, ведомства гражданской администрации и ведомства просвещения. И, увидев, каким красноречием и литературным даром блещет простой вояка, почувствовали себя пристыженными. Поняли, что главе управы понравился ответственный работник из военного комиссариата. Испугались, что ответственный работник из военного комиссариата с должности замначальника отдела перескочит сразу на должность главы департамента. Станет замглавы управы по охране общественного порядка. Станет главным военачальником, командующим всеми государевыми войсками на северо-западных рубежах. Глаза сановников и полководцев устремились на командующего пограничными войсками, облаченного в военный халат и кожаные сапоги. И все услышали, как государь глава управы рассмеялся. Поднялся с трона, прошелся вдоль стола. Потом в другую сторону Остановился возле трона, сдвинул с места императорскую печать.
– Командующий Ли, ты в равной мере владеешь кистью и мечом, в тебе уживаются добродетель и талант, ты отличился на усмирении пограничных земель и добился того, что последние три года сюнну покорно платят дань. Дабы государственные дела содержались в порядке, дабы наказания были справедливы, а награды вручались по заслугам, жалую тебе чин главного военачальника, будешь ведать всеми битвами и сражениями на рубежах Поднебесной от северо-запада до северо-востока, от Юньнани до Тайваня, от Гуандуна до Гуанси. – Затем государь с улыбкой на устах окинул взором своих сановников с полководцами и медленно выдохнул, словно в Поднебесной наконец воцарился мир и покой и на сердце у государя тоже стало спокойнее. – Есть ли доклады из ведомства просвещения и ведомства гражданской администрации.
Глава ведомства просвещения переглянулся с главой ведомства гражданской администрации. И глава ведомства гражданской администрации сделал два шага вперед, тряхнул рукавами, согнулся в поклоне и почтительно преклонил колено.
– Ничтожный хотел взять слово, но боится прогневить государя.
– Говори. – Император устремил взор на сановника, словно перед ним простолюдин, что бухнулся на колени во время инспекционной поездки, жалуясь на обиду. – Сегодня государь в добром настроении, так что валяй.
Сановник встал с колен. Поднял взор на императора. Потом оглянулся и окинул глазами ровные ряды сановников и полководцев в тронном зале.
– Нынешним летом подданные Поднебесной, осененные милостью государя императора, радуются богатому урожаю на землях, что раскинулись на десять тысяч ли вокруг. Колосья пшеницы выросли величиною с метелки проса. Но из Канцелярии небесных знамений передали срочную весть, будто бы через три дня на землю обрушится страшный ливень, который продлится по меньшей мере две или четыре недели и затопит многие земли в Поднебесной, и ежели не убрать хлеб сейчас, урожай сгниет на корню, а зимою наступит голод, и народ погрузится в пучину бедствий. Канцелярия небесных знамений возвестила, что ныне государство наше процветает, а народ живет в мире и благоденствии, однако за благоденствием и процветанием таится опасность огромного бедствия. Государь император прозорлив, словно небожитель, и видит опасность, когда опасность еще не обнаружилась, а стало быть, государю следует немедля отдать высочайшее повеление, чтобы весь народ Поднебесной убирал урожай днем и ночью без сна и отдыха, набивал зерном житницы и амбары, а после принимал меры от дождей и паводков, сооружал плотины, насыпал дамбы, укреплял жилища, дабы бедствие не застало людей врасплох, дабы народ Поднебесной не оказался снова ввергнут в пучину несчастий, дабы в Поднебесной не случилось бунта и беспорядков. Уповаю, что государь примет к сведению слова недостойного.
Договорив, глава ведомства гражданской администрации снова взмахнул рукавами, склонился в церемонном поклоне и украдкой вскинул глаза на государя главу управы. Чело государя изображало неудовольствие, но сказать государь ничего не сказал, только зевнул, словно давно утомился и слушал доклад вполуха. Тогда глава ведомства нарисовал на своем лице жертвенную прямоту и готовность сложить голову, увещевая государя во имя блага Поднебесной. Но в эту секунду, ровно в эту секунду – совсем как в театре, – развязка отложилась и сюжет сделал внезапный поворот. В зал вбежал запыхавшийся стражник, встал перед императором и сановниками, тряхнул рукавами, поклонился и немедля приступил к докладу:
– Государь император, к дворцу прорвались двое смутьянов, недостойный не сумел их остановить, смутьяны говорят, что хотят видеть государя главу управы. Говорят, что крестьяне за городской стеной собрали богатый урожай, но ночь напролет жали пшеницу и сделались вроде снобродов. А в городе нашлись злодеи, что учиняют разбои, грабят и убивают городской люд, пока тот крепко спит или снобродит, сморенный усталостью. Словом, в Поднебесной большая смута, и правлению государя императора приходит конец. Прошу государя императора приказать, пускать сюда смутьянов или не пускать.
Глава управы устремил взор на дворцового стража:
– Ты верно знаешь, что они смутьяны.
Страж потер заспанные глаза:
– Верно знаю. Это отец с сыном из похоронной лавки, которые венками торгуют. Которые мертвые деньги продают за живые.
Государь отвел взгляд от лица дворцового стража. Остановил взгляд на главе ведомства гражданской администрации, который докладывал о потаенной опасности. Окатил главу ведомства холодом. Едва заметно хмыкнул. И наконец согрел своим теплом командующего войсками пограничных районов, замначальника военного комиссариата Ли Чуана.
– Командующий, тебе удалось дать отпор внешним врагам Поднебесной, теперь помоги обуздать врагов внутренних. Ступай за пределы дворца и, коли встретишь какого смутьяна или бунтовщика, что не выказывает почтения государю и возводит клевету, будто в Поднебесной смута, казни его без лишних разговоров.
Услышав приказ, командующий Ли вздрогнул. Обвел глазами сановников и полководцев. И вышел из дворца следом за стражником.
Замначальнику военного комиссариата перевалило за тридцать, на своем посту он отвечал за укрепление общественного порядка, рассмотрение жалоб и прошений. Больше десяти лет служил в военном комиссариате. Почивал на хворосте и вкушал желчь, целыми днями заискивал и пресмыкался, но по службе так и не продвинулся. А теперь удача ему улыбнулась. И он широким шагом вышел за ворота управы.
Управа помещалась в тихом месте. В северо-восточных кварталах. И серые каменные львы у ворот, изваянные еще во времена Республики, стояли на месте. И сторожевые башни по четырем углам тоже стояли на месте. Тихие и безмолвные. Словно декорации. И серая каменная лестница о шести cry пенях стояла на месте. Над головой проплывали облака. На землю ложились тени. Все фонари на городских улицах погасли. Но фонари у ворот управы по-прежнему горели. Горели целую ночь напролет, потому что городская управа это вам не деревенская улица. Потому что присутствие это вам не деревенская лачуга. Мы с отцом шли на свет. Мы с отцом пришли к воротам управы, к воротам Запретного города. Мы с отцом стояли у ворот управы и ждали, когда вернется стражник, убежавший к государю с докладом, но тут сзади кто-то подошел.
Заснобродивший старик с жухлыми волосами и беззубым ртом, который, когда был закрыт, напоминал вырытую посреди лица яму, а разевался намного шире, чем разеваются рты у обычных людей. Звали старика Гао Бинчэнем, он добывал себе пропитание жалобами и прошениями. Было ему семьдесят два года, и последние восемнадцать лет он ходил к начальству подавать прошения. Только закончатся деньги, он идет подавать прошение. Управа даст ему немного денег, он успокоится. Потом деньги кончатся, и Гао Бинчэнь снова приходит с прошением, чтобы управа выделила ему риса с мукой. Гао Бинчэнь один возмущал мир и спокойствие в городе, кроме него никто больше не подавал прошений и жалоб. А он подавал прошения из месяца в месяц и из года в год. Его сын погиб на заводе в уездном центре. Но руководство завода говорило, что сын Гао Бинчэня умер от болезни. Завод отказался платить компенсацию, и с тех пор Гао Бинчэнь жаловался на обиду. У старика не осталось кормильца, вот он и жаловался на обиду. И мы с отцом решили, что в ночь большого снобродства он опять будет кричать об обиде, подавать прошения и жалобы, но Гао Бинчэнь подошел к воротам управы, и в свете фонарей я увидел, как он моргает желтыми мутными подслеповатыми глазами и без умолку бормочет путаные и ясные слова. Слова ясные и путаные. И лицо его светится грязно-желтой улыбкой.
– Больше я прошений подавать не буду, больше не буду. Больше я прошений подавать не буду, мне теперь прошения ни к чему.
Так он бормотал, и на лице его громоздилась улыбка. А когда мой отец спросил, почему он больше не будет подавать прошений, из ворот вышел Ли Чуан, которому было поручено дать отпор внешним врагам и обуздать врагов внутренних. Ли Чуан, облаченный в театральный костюм полководца, шагал грозно. А говорил сквозь сон. Он выступил за ворота управы, остановился на каменных ступенях, устремил взор на нас с отцом и не успел заговорить, как старик Гао сделал шаг вперед.
– Заместитель Ли, больше я прошений подавать не буду. Заместитель Ли, я вам с главой управы вот что хотел сказать, раньше вы все спрашивали, куда я так быстро деньги трачу, которые вы мне даете. А я сам не знал, куда их так быстро трачу. Вроде прячу под подушку, потом неделя проходит, смотрю – нет денег. И приходится снова подавать прошение, деньги клянчить. Но сегодня ночью, сегодня ночью я заснул и увидел сон. И увидел, что спрятал деньги, которые вы мне давали, в дупле хурмы на заднем дворе, чтобы не потерялись. Пошел туда проверить. Сунул руку и вытащил тридцать тысяч. Пошел к другому дуплу. Сунул руку, вытащил еще двадцать тысяч. Пошел искать в стене у кровати. Под кирпичами у стены. И угадай, сколько нашел. Сто двадцать три тысячи восемьсот юаней.
Сто двадцать три тысячи восемьсот юаней, теперь мне прошения ни к чему. Денег до конца жизни хватит. И на еду хватит, и на похороны. Заместитель Ли, я пришел сказать, что больше не буду подавать прошений. Бей меня до смерти, все равно не буду.
Ночь кипела сухостью и жаром. Старик Гао кипел радостью и волнением. Фонари лили яркий и желтый свет, словно вторя стариковому смеху. Не переставая говорить и смеяться, старик Гао поднялся по лестнице. Поднялся к Ли Чуану и все повторял – сто двадцать три тысячи восемьсот юаней. Сто двадцать три тысячи восемьсот юаней. Но стоило старику Гао поравняться с Ли Чуаном, как тот преградил ему путь. Преградил путь, и мы с отцом услышали слова, которые Ли Чуан выцедил из своего рта.
– Ты верно говоришь, что больше не будешь подавать прошений.
– Не буду, обещаю.
Ли Чуан подтянул старика Гао к себе и проговорил голосом низким и холодным:
– А ежели ты не будешь подавать прошений, чем прикажешь заниматься замначальника военного комиссариата, который разбирает прошения. Ежели ты не будешь подавать прошений, городу прекратят выделять по сто тысяч в месяц на жалобщиков. Ежели ты не будешь подавать прошений, как я сделаюсь великим командующим, что дает отпор внешним врагам и усмиряет врагов внутренних. Слушай внимательно, будешь приходить сюда каждый месяц с новым прошением. Из года в год, из месяца в месяц будешь ездить в уездный центр и жаловаться на обиду, понял меня или нет.
Говоря так, он потряс старика Гао за плечо. Так потряс, что старик Гао проснулся. Разом оторопел. И сказал – о-ох. Словно в самом деле проснулся. Пристально посмотрел на Ли Чуана. И заговорил громче и тревожней:
– Заместитель Ли, ты в театральный костюм обрядился, в военный халат обрядился, глаза сощурил, ты никак снобродишь. Я сейчас не то спал, не то наяву был, но в самом деле нашел деньги, которые позабыл, куда спрятал. Нашел целых сто двадцать три тысячи восемьсот юаней. С такими деньгами я больше не хочу подавать прошения. Ей-богу не хочу.
Заместитель Ли ни слова не сказал. Заместитель Ли не сказал ни слова. Посмотрел в упор на старика Гао. Посмотрел на него в упор. И вдруг отпихнул старика Гао назад. Потом закатал рукава на своем одеянии. Поддернул волочившиеся по земле полы халата.
– А как мне прикажешь давать отпор внешним врагам и усмирять врагов внутренних. Хочешь, чтобы главный по прошениям места лишился, чтобы меня сократили. Прекратив подавать прошения, ты мою карьеру пустишь под откос, пустишь под откос карьеру главы управы, да еще перекроешь финансирование правящей династии, ясно тебе или нет. – С этими слива ми он вдруг сбросил с себя военный халат, отшвырнул его в сторону и сном шагнул к старику Гао. – Я вам не какой-то вшивый замначальника военного комиссариата. Я великий командующий, ведающий всеми военными и дворцовыми вопросами. А кто меня ослушается, того порешу. Ослушаешься – я тебя порешу, без шуток.
Договорив, он ударил старика Гао кулаком в грудь. Старик Гао отшатнулся назад. Гао Бинчэнь, который восемнадцать лет подавал прошения, старик Гао, который больше не хотел подавать прошений и не успел сообразить, что творится в городской управе. Не успел сообразить, что творится на престоле Поднебесной. Старик Гао встал столбом, уперев глаза в Ли Чуана и раз за разом повторяя – ты снобродишь. Ты снобродишь, я не буду с тобой говорить. Пойду лучше поговорю с главой управы. Я теперь прошений подавать ей-богу не хочу. Ей-богу не хочу. Он говорил и протискивался к воротам. А Ли Чуан теснил его назад. Один протискивался к воротам. Другой теснил его назад.
Великий командующий все теснил его и теснил, а потом вдруг вытащил неизвестно откуда дубинку. Длиной в один чи и толщиной с запястье. И с размаху ударил старика Гао дубинкой по голове. Кровь брызнула во все стороны.
– Ай. Матушки.
Гао Бинчэнь, который восемнадцать лет жаловался на обиду и подавал прошения, закричал и рухнул на ступени городской управы.
И умер прямо на ступенях.
Перед смертью он запрокинул голову к небу и из последних сил выкрикнул свои слова:
– Я больше прошений подавать не хочу. Ей богу не хочу.
Кровь ру ка об руку с криком прыгала по ступеням и спотыкливо лилась вниз. Мы с отцом застыли у лестницы. Молоденький стражник, одетый в костюм не по размеру, раньше служил поваром в городской управе. Лет двадцати с небольшим, он приходился дальней родней главе управы, потому и получил работу на кухне. До сих пор он стоял за спиной замначальника Ли. Стоял и смотрел на препирательства замначальника Ли и старика Гао.
А увидев, что старик Гао рухнул на ступени, развернулся и помчался в управу. Бежал и кричал. Визжал и кричал – покойник, честное слово, настоящий покойник.
– Покойник, честное слово, настоящий покойник.
И крик его был похож на падающий дом. На рухнувшее небо и разверстую землю.
Заместитель Ли не шелохнулся. Сохранял выдержку. Держался как настоящий полководец, настоящий командующий.
– Я три года на пограничной заставе оттрубил. Сюнну столько положил, что не сосчитать, думаете, испугаюсь горстки смутьянов. – Бросил дубинку в сторону. Подобрал халат. Глянул на нас с отцом. – Вы держите ритуальный магазин НОВЫЙ МИР, венками торгуете, я вам сейчас хороший заказ подкинул. – Отряхнул халат. Не знаю, запылился тот или нет, но Ли Чуан отряхивал его бережно и любовно. – Вам здесь никакая не управа. А тронный зал Золотых колокольчиков в Запретном городе и я никакой не заместитель Ли, а великий командующий всеми императорскими войсками Посмеете еще врываться в государевы покои, сеять смуту в Поднебесной, не подчиняться высочайшим указам, оба так же кончите, мать вашу налево.
Оба кончите, как смутьян Гао Бинчэиь.
Бережно и любовно отряхнул свой халат командующего, развернулся и медленно пошагал во дворец городской управы. Медленно и неторопливо. И в свете фонарей его силуэт скрылся за воротами усадьбы, за воротами сыхэюаня. За воротами присутствия, за воротами городской управы. За воротами величественного дворца, накрытого большим снобродством.
Мы с отцом смотрел и ему вслед в страхе и оторопи. У меня мороз пробежал по коже. Даже руки задрожали. Отцова ладонь была вся в холодном поту. Моя ладонь была вся в отцовом холодном поту, точно в ледяной воде. И все тело было в холодном поту, точно в ледяной воде.
