Текст книги "Цветы для Розы"

Автор книги: Ян Экстрём

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Она говорила все громче и громче, видно было, что с каждой минутой ей все труднее сдерживать себя, и вот наконец ее прорвало. Она закусила губу, спрятала лицо в ладонях и всхлипнула. Заикаясь, она выдавила сквозь слезы:

– Они… они, наверное, считают… что я… что я…

– Тише, дорогая, не надо, успокойся.– Он погладил ее по волосам.– Ты же знаешь, это их работа. Не надо, не думай об этом. Да и кроме того, уверяю тебя, ты ошибаешься.

Он почувствовал, что она пытается взять себя в руки. Наконец она подняла голову. Вынув из нагрудного кармана носовой платок, он протянул его ей. С благодарной улыбкой она взяла его и вытерла слезы.

– Да-да, конечно,– извиняющимся тоном сказала она.– Но все это было так странно. Реальное выглядело нереальным и наоборот. Он даже задавал мне вопросы типа: «Изучали ли вы когда-нибудь анатомию?», «Были ли вы несчастливы в браке?», «Не подозревали ли вы, что муж вам изменяет?».– Эльза Вульф горько усмехнулась.– «Изменяет». Как будто весь Париж этого не знал. Чего он у меня даже не пытался узнать, так это ревновала ли я его.

– А ты ревновала? – Вопрос вырвался у Тирена прежде, чем он успел сообразить, что задавать его вовсе не следовало, однако она, казалось, даже не заметила его нетактичности.

– Не знаю. Когда-то я действительно его ревновала, но со временем… Это случалось так часто и казалось таким неизбежным. Невозможно все время жить с чувством, что тебя обманывают, или, если хочешь, унижают,– и так каждый день, год за годом.

– Понятно.– Еще один нескромный вопрос так и вертелся у него на языке, но на этот раз он сумел сдержаться, тем более что она и сама уже начала на него отвечать.

– Наш брак не был несчастливым, скорее, каким-то нейтральным, что ли? Он часто дарил мне подарки – красивые платья, разные драгоценности. Хотя деньги, на которые он все это покупал, и были нашими общими, но я ценила эти знаки внимания; кроме того, мы могли себе позволить эти небольшие расходы. Сама я изо всех сил пыталась играть свою роль как можно лучше.

– Свою роль?

Она кивнула и криво улыбнулась:

– Роль жены дипломата. Представительной хозяйки. Счастливой – или, по крайней мере, не такой уж несчастной – супруги. Глядящей сквозь пальцы на все эти его мелкие приключения, относящейся с пониманием к разным непреодолимым соблазнам. Развод? Никогда в жизни. Ты спросишь, почему? Да ведь когда человек в расцвете своей карьеры, о нем всегда много болтают.– Она внезапно умолкла, решив, по-видимому, сменить тему: – Сегодня ко мне приходила Магда Винге. Так вот, кстати, о карьере. Она пришла выразить мне свои соболезнования. За все то время, что мы здесь, я видела ее сегодня в третий или четвертый раз, и, естественно, мы не настолько близко знаем друг друга, чтобы это было поводом приезжать сюда, да к тому же еще и на такси.

– Тебе ее визит пришелся не по душе?

– Надеюсь, она этого не заметила. Тем не менее он действительно мне неприятен. Она все время болтала, какие перспективы открываются теперь для ее сына.– Эльза усмехнулась.– Виктор иногда говорил, что если кто и шагает быстро, то это – Стен Винге. Я повторила это его мамаше, однако не сказала, что при этом он всегда добавлял: «Но не в гору, а под гору». Да, между прочим, перед уходом она сделала мне подарок. Вон там, у окна, видишь? Кролик из воска. Красивый, верно? Я специально поставила его так, чтобы на него падал свет.

Она засмеялась с многозначительным видом, наполнила свой бокал и вопросительно взглянула на него. Тирен сделал отрицательный жест.

– Вот от стакана воды я бы не отказался,– сказал он.

Она встала и направилась на кухню; он последовал за нею, чувствуя, что она именно этого ждет от него. Она была в каком-то нервном возбуждении и говорила не умолкая. Пока Эльза доставала бутылку воды, стакан и наливала, он подошел к окну и взглянул на гараж. По-видимому, именно здесь она и стояла, когда увидела приехавшего домой Виктора. Он обратил внимание, что кран в раковине подтекает еще сильнее, чем в прошлый раз, когда он во время приема помогал ей здесь откупоривать бутылки. Он сказал:

– Что, кран все еще течет? Тебе бы надо вызвать кого-нибудь, чтобы сменили прокладку.

– Прокладка-то новая – нужно только потуже подтянуть гайку.

Как-то так получилось, что, говоря об этих чисто житейских мелочах, оба они внезапно почувствовали облегчение. Она продолжала:

– Уж не помню, сколько раз я приставала к Виктору, чтобы он ее наконец закрепил,– и все впустую.

– Пассатижи у тебя есть? За пять секунд все сделаю. Или хотя бы разводной ключ?

Она задумалась.

– Инструменты внизу в машине,– неожиданно сухо сказала она; настроение у нее опять заметно упало.– У меня нет ни малейшего желания снова туда идти. Но если хочешь, можешь спуститься и взять. Буду тебе весьма признательна, если эта проклятая капель наконец прекратится. Инструменты в…

– Я знаю,– торопливо прервал он.– У меня у самого «вольво». Где ключи?

Она подошла к крючку в стене, сняла с него связку и протянула Тирену.

– Большой – от ворот гаража,– пояснила она.– А дальше, надеюсь, ты и сам разберешься. Если захочешь включить свет – выключатель слева от входа.

Когда Тирен был здесь во вторник вечером, он толком и не осмотрел гараж. Тогда было темно, много народа, да и предлога как-то не было. Поэтому, когда он теперь подходил к низкому широкому строению, почти полностью скрытому кустами и деревьями – свободными оставались лишь ворота,– неприятное чувство, возникшее у него по мере приближения к месту преступления, смешивалось с жгучим любопытством. Гараж был расположен слева от дома в нескольких метрах от высокой, почти в рост человека, живой изгороди.

Он вставил в замок ключ и повернул. Дверь мягко отъехала вправо; вероятно, здесь было применено какое-то новое автоматическое устройство – раньше он такого не встречал. Машина стояла в нескольких метрах от входа. Между ней и стеной оставалось достаточно места, чтобы можно было открыть дверцу, не рискуя стукнуть ее о стену. Все остальное пространство гаража использовалось, по-видимому, в качестве кладовой. Тут была сложена садовая мебель, гамак, стояли два высоких шкафа, несколько больших – от пола до потолка – древесностружечных плит. Включив свет, Тирен шагнул внутрь. Справа, в глубине, он заметил узкую дверцу, которая вела, вероятно, прямо в сад.

Открыв багажник, он попытался представить себе, как бы реагировал он сам, если бы увидел там бездыханного человека с ножом в шее. Неприятное чувство, охватившее его при этой мысли, было настолько сильным, что он даже не сразу смог заставить себя прикоснуться к стоявшему в багажнике ящику с инструментами, однако в конце концов открыл его и достал разводной ключ. Несчастная женщина, подумалось ему. Независимо от того, какие чувства питала она к мужу, шок, который она должна была испытать от своей ужасной находки, был, по-видимому, оглушающим. Действительно, реакция могла быть самой неожиданной. Сейчас он окончательно убедился в этом. Гася свет, он увидел рядом с выключателем красную кнопку с надписью «Заперто». Сообразив, что это автоматический замок, он нажал на нее и увидел, что двери начали мягко закрываться.

Эльза ждала его на кухне; действительно, как он и обещал, подкрутить головку крана и остановить течь оказалось минутным делом.

– Спасибо,– поблагодарила она.– Все же на пару кубометров меньше в счете на следующий месяц. Когда буду платить, непременно вспомню тебя.

Выезжая из ворот, он бросил взгляд на часы и отметил, что дома он будет в обычное время; таким образом, никому не придется ломать свои привычки.

13

Четверг, 15 октября, 23.10

Улоф обогнул квартал и, сворачивая в переулок, оглянулся и настороженно осмотрел улицу. Все было спокойно. Не было видно ни души; свет редких фонарей, развешанных у фасадов домов по обе стороны улицы, отражался в стеклах припаркованных у края тротуара машин. Большинство окон уже погасло. Ставни на многих были закрыты, и косые тени фонарей причудливо переплетались на черных их прямоугольниках. Те же, в которых свет все еще горел, походили на желтовато-белые зеркала, в которых отражались стоящие напротив здания. В переулке было темно и довольно прохладно, однако во дворе, где подогретые за день солнцем булыжники все еще излучали тепло, царила духота. Осмотревшись, он прошел к своему подъезду. Тяжелые ворота в арке, соединяющей двор с улицей, были заперты и высились подобно огромной черной стене – своего рода надежная защита, скрывающая двор от гораздо более оживленной главной улицы квартала. Оттуда доносился шум транспорта, смех прохожих, тарахтение мотоциклов, сирены «скорой помощи». Достав из заднего кармана ключи, он открыл дверь подъезда. Он собрался было постучаться к консьержке, однако в этот самый момент окошечко само распахнулось ему навстречу, как будто она знала, что в подъезд вошел именно он. В каморке за ее спиной горел яркий свет, и появившееся в окошечке круглое лицо отбрасывало большую тень на противоположную стену.

– Путь свободен,– тихо сказала она.– Они уже несколько часов как ушли и с тех пор не показывались. Теперь можете спокойно подняться и взять все, что вам нужно.– Она немного помолчала.– Ночевать вы, наверное, не будете?

– Я не могу оставаться здесь,– также тихо ответил •н.– Ужасно неприятно, что из-за меня взяли приятеля.

– Но куда же вы пойдете? – Голос ее звучал встревоженно и озабоченно.– Может, к какой-нибудь девушке? Это было бы безопаснее всего.

Он улыбнулся:

– К какой? Ничего, не беспокойтесь. На улице теперь хорошо, тепло. Я смогу переночевать где угодно, а как только для меня все уладят, сразу же уеду отсюда.

Чувствовалось, что в ней проснулось любопытство:

– И кто же это за вас все уладит?

– Посольство,– ответил он.– Я уже звонил туда – все устроилось: в бумагах нет ничего порочащего меня. Ну ладно, я побежал.

– А я пока пригляжу за подъездом,– пообещала она.– Надеюсь, вы дадите пожать вам руку на прощанье.

Он рассмеялся, ощутив прилив теплого благодарного чувства и рассчитывая, что она это заметит. Потом ловко мягкими, беззвучными прыжками, почти не касаясь ступеней, поспешил наверх. Ему даже не пришлось зажигать свет на лестнице – пролеты ярко освещала светившая в окна луна. На четвертом этаже справляли, по-видимому, какой-то праздник: из-за двери доносился рев музыки вперемежку со смехом и криками гостей, которых, казалось, нисколько не заботило, что время уже идет к полуночи, а завтрашний день у большинства жильцов – рабочий. «Только не у меня»,– подумал он. Он не хотел рисковать, снова идя трудиться на прежнее место, а деньги, заработанные сегодня, по его расчетам, вполне можно было растянуть до тех пор, пока все уладится. Ведь в конце концов все должно было уладиться.

Поднявшись на самый верхний этаж, площадка которого освещалась горящими под крышей фонарями, Улоф неслышным кошачьим шагом прокрался по коридору к своей двери и полез было в карман за ключами, как вдруг заметил, что она слегка приоткрыта. Он замер, чувствуя яростные удары сердца. Некоторое время он неподвижно стоял, вслушиваясь, однако, кроме доносившегося снизу шума и музыки и легкого потрескивания нагретой за день и теперь остывающей крыши, ничего не было слышно. Наконец, решившись, он вошел и включил свет. Все в порядке. Он облегченно вздохнул. Кровать Жан-Поля так и стояла неубранной; все в комнате говорило о том, что здесь был обыск. Жан-Поля скорее всего, так и не отпустили. Вероятно, каким-то образом узнали, что он прячет Улофа у себя. Но тогда совершенно непонятно, при чем здесь портфель? Жан-Поль вроде бы говорил, что его дала ему мать. Может, правда, а может, и нет.

Как он и обещал консьержке, Улоф сразу же после разговора с ней отправился на Северный вокзал, чтобы разыскать мадам Меру. Это оказалось совсем не сложно. Как цербер сидела она на своем посту перед фарфоровой тарелочкой для сбора денег. Безукоризненное голубое платье подчеркивало ее пышные формы. Каждый из покидающих заведение посетителей ощущал на себе ее повелительный взгляд, и тут же франк звякал о тарелку. Войдя, он направился прямо к ней и тихо сказал:

– Мадам, Жан-Поль арестован. Около часа назад пришла полиция и его увели. Может быть, вам каким-то образом удастся все уладить? Подробностей я не знаю. Я только видел, как его уводили.

– А откуда вы знаете Жан-Поля? – подозрительно спросила она.

– Я у него жил несколько дней. Мы приятели…

Она заметно смягчилась и улыбнулась ему.

– Хоть Жан-Поль иногда и ведет себя не совсем хорошо,– сказала она,– но это еще не повод, чтобы так вот приходить и забирать моего сына. Спасибо, что предупредили меня.

Он уже было повернулся, чтобы уйти, но она неожиданно сунула руку в карман платья и извлекла оттуда какую-то монету.

– Не могли бы вы разменять ее мне,– спросила она, лукаво улыбаясь.– Ведь вы же швед, да? – Вопрос явно застал его врасплох.

– С чего вы это взяли, мадам?

– О-о, не думаете же вы, что у Жан-Поля есть от меня какие-нибудь тайны? Ну так что, разменяете? – Он взял монету. Это были пять шведских крон.

– Да-да.– Он вытащил из кармана горсть мелочи, порылся в ней и, выудив пять франков, положил их на тарелку.

– Это вам за труды,– сказала она, отделила один франк и подвинула ему обратно.

Когда он отошел, пятикроновая монета все еще была зажата у него между большим и указательным пальцами. Он усмехнулся:

«А что, видно, щедрый клиент ей попался. Пять франков – за такую мелочь».

Он сунул монету в карман, свернул к станции и смешался с людским потоком.

Сейчас он подумал, что забыл тогда сказать матери Жан-Поля о портфеле. Может, она сама догадалась? Пожав плечами, он прошел на кухню. Открытые двери шкафов, выдвинутые ящики и пара раздавленных коробок на полу свидетельствовали о том, что и здесь они порядком поработали. Полный дурных предчувствий, он опустился на колени, пошарил в углу посудного шкафа, достал ржавую кастрюлю и снял крышку. Кастрюля была пуста.

– Проклятье,– пробормотал он.– Все-таки они его нашли.

Первое, что он сделал, поселившись у Жан-Поля, это нашел тайник для своего пистолета. Пистолет был тайной даже для Жан-Поля. Это было единственное, что он прихватил с собой, когда сбежал из Легиона, считая, что без него обойтись просто не сможет. Автомат, пару гранат и флягу он не стал брать. Вся эта амуниция сразу выдала бы в нем дезертира, а спрятать их не было никакой возможности. Планшет и нож он сменял на большой теплый свитер уже через несколько часов после побега. Тогда только начало смеркаться. Человек, с которым он менялся, равнодушно посмотрел как будто сквозь него, взял вещи и стащил с себя свитер. Так и не сказав ни слова, он нырнул в кювет и исчез, а Улоф тем временем сунул пистолет за пояс, одернул на себе свитер и пошел дальше. Дюжина патронов, как всегда, оттягивала нагрудный карман.

Задвинув кастрюлю обратно, он встал. Само по себе оружие ему было уже, пожалуй, не нужно, однако то, что полиция обнаружила его, конечно, весьма неприятно. И в особенности для Жан-Поля. Интересно, как он выкручивался, когда пистолет нашли. Разумеется, если ему об этом что-то известно. Ведь могло быть и так, что его увели еще до того, как сделали находку. Может, его нашли те полицейские, что оставались в квартире. Однако какую это играет роль? Просто еще одна небольшая отсрочка.

Потушив свет на кухне, он вернулся в комнату. На журнальном столике у кресел были разбросаны карты. Вот, значит, как они коротали время, поджидая его. В углу дивана валялась смятая газета – та самая, которую он подобрал накануне в коридоре, где сообщалось об утонувшем шведе. Внезапно он застыл, пораженный догадкой.

– Женни,– прошептал он.– Так, значит, это ты? – Так же, как и Жан-Полю двенадцатью часами раньше, ему вдруг все стало ясно. Он стиснул зубы, зажмурился, сжал кулаки и постучал ими один об другой. Да, должно быть, это она. Но при чем здесь тогда портфель? Почему? И зачем этот тщательный обыск? Ведь они же знали, что он скрывается здесь,– за этим и пришли. Женни, Женни. Проклятый Жан-Поль! И зачем только он рассказал ей о нем. Ему надо убираться отсюда, и как можно скорее. За домом скорее всего установлено наблюдение; да они, наверное, только того и ждали, что он придет,– сейчас они ворвутся сюда и сцапают его, как лисицу в капкане.

Одним прыжком он подскочил к двери и погасил свет. Хотя оба окна и выходят на крышу, однако крыша наклонная, и те, кто его выслеживают, вполне могли найти такой наблюдательный пункт, с которого виден свет, выдающий его присутствие. Опасения его не замедлили подтвердиться. Сквозь рев музыки, покрывавший все звуки в доме, внезапно послышался высокий пронзительный голос. Он осторожно приоткрыл дверь. Голос доносился снизу:

– Здесь нет никого постороннего. Вы бы лучше ловили жуликов. Полиции в этом доме делать нечего.

Улоф услышал тяжелые торопливые шаги по лестнице и почувствовал, как от страха адреналин в организме стал вырабатываться быстрее. Он моментельно прикрыл дверь, оставив лишь небольшую щелочку,– как это было, когда он пришел. Потом скользнул к окошку. Нижний край окна был на уровне его плеч; Улоф надавил на раму, и она вышла из пазов; образовалось отверстие, шириной около полуметра. Оттолкнувшись одной ногой от края стола, он подтянулся, наполовину пролез в окошко, застрял, сделал отчаянное усилие, чувствуя, как край рамы обдирает спину, развернулся и наконец очутился на крыше. Поискав опору для ног, он нашел стык покрывающих крышу железных листов, закрыл окно, нажав при этом так, что рама вновь вошла в пазы, и начал быстро ползти в сторону, стараясь держаться стыка листов.

Несколько секунд спустя в квартире вспыхнул свет; на темном фоне крыши загоревшееся окно было похоже на яркий прожектор. Сквозь крышу до него долетали звуки какой-то возни, возбужденные голоса, ругань. Он продолжал ползти. Бешеные удары сердца отдавались в висках, в глазах мелькали красные искорки, однако резиновые подошвы хорошо цеплялись за край листа, и скоро он нашел положение, в котором было наиболее удобно скользить по гладкой поверхности. Добравшись до конька в метр шириной и в несколько метров высотой, он перевернулся на спину и распластался на нем. Отсюда он видел, как окно раскрылось, отбросив при этом яркий отблеск света, на минуту в нем возник темный силуэт, пропал и показался снова; тишину прорезал пронзительный звук полицейского свистка, и силуэт вновь исчез. Он понял, что скоро они уже будут на крыше и начнут искать его здесь. Кто-то из них, вероятно, побежал вниз предупредить, чтобы оцепили весь квартал. Он чувствовал, что попал в ловушку, однако какие-то шансы у него еще оставались. Кроме всего прочего, существовала еще крохотная, буквально микроскопическая надежда – быть может, они поверят словам консьержки, что в доме нет никого, кто мог бы заинтересовать полицию. В последнем случае прежде всего погасли бы освещенные четырехугольники окон.

Тепло, исходившее от остывающей крыши, было похоже на дружеское прикосновение. Воздух здесь был свежий, приятный, без единого дуновения ветерка. Луна уже прошла часть своего ночного пути. Она отражалась в крышах соседних домов, как в озерах, оставляя на их поверхности причудливый рисунок – переплетение дорожек и светлых пятен между черными стрелами шпилей, дымоходов и зияющими провалами вентиляционных решеток. Шум улиц, все еще заполненных транспортом, долетал сюда как тихое, мягкое журчание ласкового потока. Широкие, залитые светом авеню между темными кварталами домов выглядели с высоты отблесками северного сияния или слабым свечением моря. Тошнотворные запахи дворов, долетая сюда, настолько ослабевали, что едва чувствовались. Тишина и тепло подействовали на Улофа как успокоительный укол. Несколько раз глубоко вдохнув приятный воздух, он начал напряженно размышлять, пытаясь придумать что-нибудь, что могло бы помочь ему выпутаться из создавшейся ситуации, Нужно спускаться. Но куда – во двор или на улицу? И каким образом – следовало ли, подобно мухе, попробовать спуститься по фасаду здания, цепляясь за водосточную трубу и подоконники, или же попытаться отыскать пожарную лестницу, а может быть, воспользоваться вентиляционной решеткой или дымоходом?

Ничего этого пока что не понадобилось. Продвинувшись вперед еще на несколько метров, Улоф натолкнулся на невысокую противопожарную стенку соседнего дома. Он перелез через нее и очутился на следующей крыше. Сделав по ней пару шагов, он неожиданно споткнулся и покачнулся. В тот же миг его охватил ужас – казалось, еще секунда и он заскользит вниз, сорвется с края крыши. Однако, немыслимым образом изогнувшись, он вновь обрел равновесие и вцепился в выступ кровли, распластавшись по крыше. Несколько секунд он лежал неподвижно, тяжело переводя дух. С другой стороны стенки до него донеслись крики – кричали, несомненно, ему, хотя и не зная толком, где он: «Не думай, скотина, что тебе удастся уйти! Если тебе это так нравится, посиди пока что здесь. Однако рано или поздно тебе придется спуститься, и там уж, свинья, будь уверен, мы тебя встретим, подонок проклятый!»

Он не смог сдержать улыбки. Как бы там ни было, а на крышу они, стало быть, не полезут. Не хотят рисковать. Боятся они его явно больше, чем он их,– ведь он борется за свою жизнь, а вооружен он или нет – этого они не знают. Ведь раз был пистолет, то вполне могло остаться и еще что-то. В припадке отчаянной радости он еще сильнее стиснул выступ крыши, машинально потянув его к себе, и внезапно почувствовал, что он поддается. Улоф встал на колени, уперся в крышу ступнями, еще сильнее надавил пальцами выступ и теперь уже вполне явно ощутил движение. Затем последовал резкий толчок, и под углом в 45 градусов под ним открылась крышка чердачного люка. Дыхание его участилось, но скорее от радости, чем от напряжения. Вглядываясь в черный провал люка, он пытался различить отдельные детали; постепенно глаза привыкли к темноте, и он увидел пол чердака, на котором играли слабые блики какого-то далекого фонаря. Он не мог определить, какое до пола расстояние, деревянный он или каменный, пусто там или же навален какой-нибудь хлам. Он пошарил внутри, нащупал какой-то твердый продолговатый предмет, покачнувшийся под его рукой, и понял, что это шест, которым открывают люк. Все в нем так и запело от радости. Сейчас он пролезет внутрь, придерживаясь одной рукой за крышку люка, а другой опираясь на шест, и соскользнет по нему вниз; крышка же тем временем должна будет за ним закрыться.

Улоф беззвучно рассмеялся. Минуту спустя он был уже внизу; там царил полный мрак. Все получилось именно так, как он и предполагал. Он напряг все свои чувства, как зверь, вслушиваясь, вглядываясь и даже принюхиваясь к окружающей его темноте. Потом медленно и осторожно пробрался на то место, куда падал отблеск фонаря, дал глазам как следует привыкнуть и наконец различил далеко впереди неясные контуры стены. Он подумал, что там должна быть дверь; однако если она окажется запертой, то он пропал – оказался в ловушке. С вытянутыми вперед руками, поскольку не знал точно расстояния до стены, он двинулся вперед. Дверь действительно была там; она оказалась распахнутой настежь. Он прошел в нее, нащупывая дорогу впереди себя ногами и держа одну руку выставленной вперед, а другую – в сторону. В ту же секунду, как он почувствовал, что пол перед ним обрывается, его левая рука вдруг уперлась в перила. Он повернулся направо и оказался перед лестницей. Там, в глубине ее, он увидел контуры двери, как будто обведенной мелом. За ней была, видимо, лестничная клетка. Здесь было светло и, конечно же, опасно, однако это был единственный путь отсюда. Он осторожно двинулся вперед по узким ветхим ступенькам, ощупал дверь, нашел ручку и потянул – дверь медленно открылась.

Теперь Улоф был настолько убежден, что все будет прекрасно, что даже не удивился незапертой двери. Он закрыл ее за собой и начал красться вниз по мраморной лестнице с темными деревянными перилами; каждую площадку заливал мягкий ясный свет, исходящий из до блеска начищенных латунных ламп. Наконец он спустился на первый этаж. Сердце вновь тревожно забилось, во рту пересохло – надо было двигаться дальше. Быстро пройдя по устилавшей нижнюю площадку красной ковровой дорожке, он приблизился к двери подъезда. Там он слегка помедлил, перевел дух, потом осторожно повернул ручку и, слегка приоткрыв дверь, выглянул на улицу. К дому приближался полицейский автомобиль с включенной сиреной. Он резко отшатнулся обратно в подъезд, подождал, пока он проедет, и снова открыл дверь. На той части улицы, которая была ему видна, все было спокойно. Выскользнув из подъезда, он остановился в подворотне и настороженно огляделся. Все тихо. Видны были лишь редкие запоздалые прохожие, но и они проходили стороной, удаляясь от него. Улоф попытался успокоиться, взять себя в руки и, наконец решившись, ровно и неторопливо перешел улицу и свернул в первый попавшийся переулок, выходивший в другой квартал. Часы на башне неподалеку как раз возвестили о том, что окончился первый час нового дня.

– Ты говоришь, Женни? Нет, такой не знаю.– Девушка в подъезде равнодушно взглянула на него.– А чем я тебе не подхожу?

Прошагав несколько кварталов, он взял такси и доехал до Пляс дю Тетре – где-то же надо было начинать поиски. Майку он вывернул наизнанку и чувствовал теперь, что впервые за всю жизнь Бетховен стал так близок его сердцу. Ему уже показали нескольких девушек по имени Женни, но все они были не те. Расспрашивая о ней, он описывал ее волосы, лицо, фигуру, и каждый раз ее образ вставал перед ним как живой, наполняя его страстным желанием и заставляя терпеливо продолжать свои поиски. Ведь где-то же она должна быть – может, на улице, а может, уже и в поскрипывающей кровати в чьих-нибудь жарких объятьях…

Женни? – нет, не она, снова нет. Он терпеливо расспрашивал шоферов такси, мальчишек в подворотнях, усталых проституток, настороженных сутенеров. Женни? Такая черненькая? Нет. Толстуха? Нет. А что, парень, она давно здесь ошивается? Не знаю. Внезапно ему показалось, что он видит ее – длинные распущенные волосы, отливающие медью. «Женни, это я». Она обернулась, тупо взглянула на него и попыталась изобразить своими густо намазанными губами что-то вроде улыбки. Разочарование сдавило ему горло – нет, это снова не она, не Женни. Он обшаривал все уголки, искал ее на улице Лафайет, на бульваре Ришелье, возле здания «l'Орега», на Рю Риволи и Севастопольском бульваре.

Наконец на Рю де Олль удача ему улыбнулась. Он заметил ее еще метров за пятьдесят. Она быстро шла навстречу. На ней были ядовито-зеленые брюки в обтяжку, заправленные в узкие красные сапоги на высоком каблуке. Волосы были собраны на затылке в пучок. Под мышкой она несла красную сумочку. Он преградил ей дорогу:

– Женни.

Мгновение она вопросительно смотрела на него, потом, по-видимому, узнав, рассмеялась.

– Я иду домой,– сказала она.– Проводишь?

С этими словами она сделала нетерпеливое движение, собираясь снова двинуться. Он кивнул.

– Я хочу переспать с тобой.– Он выжидательно взглянул на нее.

– Отстань,– сказала она.– Давай договоримся, ты не знаешь меня, я – тебя.

– Женни, мне негде жить. Можно, я поживу у тебя?

Она приостановилась и удивленно взглянула на него. В глазах мелькнули зеленые искорки.

– Негде жить?

– Брось,– сказал он,– не прикидывайся. Ты же знаешь – или, по крайней мере, понимаешь,– они меня ищут.

Поджав губы, она слегка кивнула. Большие карие глаза упорно избегали его взгляда. Немного помедлив, она сказала:

– Хорошо, сегодня можешь остаться у меня. Но только до завтра – понятно?

– Понятно. Я хочу переспать с тобой,– сказал он.– Я заплачу.

– Сколько?

– Тридцать монет,– сказал он.

Она снова остановилась.

– Тридцать франков,– изумленно повторила она.– Да ты что, с ума сошел?

– Я не это имел в виду,– ответил он.– Я отдам тебе все, что у меня есть,– до франка. Больше сотни.

– Это все, что у тебя есть?

– Все.

Какое-то мгновение длилось гнетущее молчание. Потом она сказала:

– О'кей, ладно, пошли.

Он лежал голый на кровати и смотрел, как она раздевается, ловя взглядом каждое ее движение и сгорая от нетерпения. Ее же это, по-видимому, забавляло, и она делала все, чтобы распалить его еще больше. Медленно, как бы поддразнивая, она снимала с себя одну деталь туалета за другой. Расстегнув блузку, она, как бы лаская, погладила груди. Скользнув вдоль бедер, ее руки медленно стянули узкие штаны; потом, повернувшись к нему боком, она освободилась от трусиков. Покачивая бедрами в такт шагам, она приблизилась к кровати и легла.

Она прижалась к нему; шелковистые блестящие волосы мягко щекотали его грудь. Это переполнило чашу – он пришел в какое-то неистовство, подмял ее под себя, резко, толчками, овладел ею, так, что она жалобно застонала. Нет, кошечка, теперь не ты, а я буду играть с тобой. Грубо навалившись на нее всем весом, он напряг каждый мускул своего тела, с силой стиснув руками ее бедра. Грудь ее тяжело вздымалась, руки судорожно гладили его спину, стараясь унять, успокоить напор, жалобные всхлипывания молили о пощаде, однако он ничего не слышал – короткие, злые удары, пульсирующие в ушах, заглушали все. Он обхватил ее плечи, все сильнее сдавливая их, корчась и извиваясь в такт неистовым спазмам, раздирающим его тело, обнажающим нервы, сотрясающим внутренности, изнемогая от острого, обжигающего тело и душу желания, вжал, вдавил себя в ее тело, утонувшее в постели, и, наконец, горячая волна хлынула через край.

Еще несколько секунд он, обессиленный, измученный, лежал на ней в каком-то оцепенении. Потом медленно провел руками по всему ее телу – бедра, груди, плечи. Потянувшись к ее лицу, он поцеловал мочку уха. Пальцы его тем временем скользнули с ее плеч вверх и соединились вокруг шеи. «Какая тоненькая»,– мелькнуло у него в мозгу по мере того, как хватка становилась все жестче. Лишь после того как замер последний хрип и неподвижное безжизненное тело перестало вздрагивать, он разжал наконец пальцы. Он еще долго лежал неподвижно, вдыхая аромат ее тела. Потом поднялся и, склонившись над кроватью, посмотрел на нее. В ее невидящих глазах застыла мука. Он закрыл их.

Он торопливо оделся, вывернув майку Бетховеном наружу. Затем снова подошел к ней, поднял ее тоненькие руки, стиснул их и скрестил у нее на груди. Порывшись в заднем кармане джинсов, он вынул деньги и пересчитал. Сто одиннадцать франков. «Чертово такси»,– подумал он. Сто одиннадцать франков и шведская пятикроновая монета. Французские деньги он положил на ночной столик. Последний раз взглянув на нее, он вышел и растворился в ночи.