Текст книги "Легенды Белого дела"
Автор книги: Вячеслав Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
Прощаясь с юнкерами, Сергей Леонидович сказал:
– Сегодня для многих последняя застольная беседа. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Вот почему не будем ничего желать себе. Нам ничего не надо, кроме одного… – Он помолчал и крикнул: – Да здравствует Россия!
Все начало 1918 года прошло для молодой Добровольческой армии в тяжелых боях. С 10 января штаб армии размещался в Ростове-на-Дону, но большевики теснили добровольцев со всех сторон, и 21 (по новому стилю) февраля Корнилов подписал приказ о выводе армии из города. Куда – он и сам толком не знал, единого мнения по этому поводу не было, но выбор был невелик: или степные хутора в Сальских степях, так называемые зимовники, или Кубань, где сопротивлялись большевикам местные добровольческие отряды В. Л. Покровского[88]88
Виктор Леонидович Покровский (1889–1922) – генерал-лейтенант (1919). В Первую мировую войну – военный летчик, штабс-капитан. В Гражданскую войну – на Кубани, командир Кубанского правительственного отряда. В марте соединился с Добровольческой армией. С декабря 1919-го по февраль 1920 года командующий Кавказской армией. С 1920 года в эмиграции. – Примеч. ред.
[Закрыть]. В конце концов остановились на втором варианте – Кубань, ее столица Екатеринодар. В ночь с 22 на 23 февраля 1918 года армия выступила из Ростова. Так начинался легендарный 1-й Кубанский (Ледяной) поход, впрочем, тогда еще не имевший никакого названия…
«Срез» добровольчества первых, самых тяжелых дней Белого дела был чрезвычайно широк. За Корниловым по весенним степям шли генералы и офицеры, военные чиновники и вольноопределяющиеся, солдаты и матросы, юнкера и кадеты, врачи и сестры милосердия, гражданские чиновники и священники. Шли бароны, графы, князья и шли крестьяне, мещане, рабочие. Шли великороссы, малороссы, белорусы (впрочем, все они, как правило, считали себя русскими), болгары, калмыки, чехи, словаки, туркмены, эстонцы, сербы, евреи, немцы, австрийцы, латыши, литовцы, поляки, грузины, армяне. Шли мужчины и женщины (причем женщины были не только сестрами милосердия, но и офицерами, и добровольцами). Шли седые ветераны двух войн и шли шестнадцатилетние мальчики. Последних было гораздо больше: лишь одна шестая армии – около шестисот человек – были старше сорока лет. Больше половины участников похода (54,5 процента) составляли молодые офицеры военного времени, главным образом прапорщики, подпоручики и поручики, выглядевшие в глазах седых генералов детьми. «Крестовый поход детей! Да, пожалуй, – вспоминал С. Н. Ряснянский. – Эти „дети“, руководимые самоотверженными офицерами, спасли честь России. В то время, когда зрелые, мудрые „мужи совета“ признали власть коммунистов или отошли от дел, эти „безумцы“ взялись за винтовку и шашку»[89]89
Деникин А. И. Очерки русской смуты… Т. 2. С. 541.
[Закрыть].
Во многом поход был «родственным» – в него уходили братья, сестры, мужья с женами, отцы с детьми, уходили целыми семьями, «ветвями» родственников и свойственников. Шли братья Бирюковы – трое добровольцев, трое братьев Ливенцовых – вахмистр, сотник и подъесаул, трое братьев Мяч – все поручики, трое братьев Рябченко – хорунжий, сотник и подъесаул, трое братьев Колюбакиных – капитан, штабс-капитан и кадет, трое братьев Зекрач – подъесаул и двое есаулов, трое братьев Никиша – казак, старший урядник и сотник, трое братьев Ляхницких – прапорщик, поручик и штабс-капитан… Братья Смильгины – оба подпоручики, братья Томазо – прапорщик и доброволец, братья Ковчаны – вахмистр и лекарский помощник, братья Фесенко – хорунжий и прапорщик, братья Милютины – доброволец и поручик, братья Мошкины – доброволец и прапорщик, братья Перевозовские – есаул и сотник, братья Коротченко – оба прапорщики, братья Буряки – есаул и полковник, братья Дидыки – вахмистр и прапорщик, братья Чекаловы – сотник и полковник, братья Малышенко – есаул и полковник, братья Шатовы – капитан и вольноопределяющийся, братья Возионовы – доброволец и прапорщик, братья Ржищевы – штабс-ротмистр и ротмистр, братья Гетмановы – оба полковники, братья Беловы – капитан и полковник, братья Ненашевы – доброволец и врач, братья Гольдшмидты – прапорщик и подпоручик, братья Бойченко – подпрапорщик и подпоручик, братья Новосельские – рядовой и доброволец, братья Смагины – полковник и ротмистр, братья Гречишкины – коллежский и статский советники, морские офицеры братья Ильвовы – оба лейтенанты, добровольцы братья Гиршберги и Денисенко… Брат и сестра Сериковы – хорунжий и доброволец… Сестры Шапошниковы и Энгельгардт – сестры милосердия… Отец и сын Щупляки, Озаровские, Парицкие и Куницыны, отец и сын Фирсовы – генерал-майор и кадет, отец и сын Ивановичи – генерал-майор и прапорщик, отец и двое сыновей Лисицыны, отец и дочь Шпилиотовы – штабс-капитан и доброволец, отец и двое сыновей Чистяковы, семья Целебровских… Муж и жена Гусак – прапорщик и доброволец… И это еще далеко не все. Примеры можно продолжать и продолжать.
Заодно отметим и некоторые курьезы Ледяного похода. Не могут сегодня не вызвать невольной улыбки фамилии таких первопоходников, как Ульянов, Ворошилов, Каменев, Калинин, Пилсудский, сестра милосердия Троцкая, поручик Чехов, доброволец Шолохов, поручик Пелевин, поручики Андрей Сахаров и Владимир Высоцкий. Участвовали в походе в будущем знаменитый советский драматург, а тогда прапорщик Евгений Шварц, муж Марины Цветаевой прапорщик Сергей Эфрон…
Участвовал в Ледяном походе и дальний свойственник автора этих строк – Василий Павлович Горда (1898–1968). К Корнилову он, уроженец Саратова, юнкер Елисаветградского кавалерийского училища, а потом студент Донского политехнического института, ушел добровольцем вместе с братом Константином. Уже в парижской эмиграции Василий Павлович, работавший шофером такси, стал мужем моей двоюродной прабабки, дочери генерала, оперной певицы Натальи Михайловны Михайловой-Весле. Могилы супругов находятся на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа…
Вскоре после выхода из Ростова маленькая, недотягивавшая по численности даже до полка образца 1914 года армия была реорганизована: батальоны свели в полки, разрозненные части объединили. Сергей Леонидович возглавил один из полков – Сводно-офицерский, состоявший из четырех рот (в трех было примерно по 200 штыков, в четвертой – 110), команды связи и подрывников (28 человек), пяти ординарцев, обоза и лазарета (около 100 раненых, 5 сестер милосердия). Всего около восьмисот человек. Перед строем своего полка Марков обратился к нему с речью:
– Не много же вас здесь! По правде говоря, из трехсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не огорчайтесь! Я глубоко убежден, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела. Не спрашивайте меня, куда и зачем мы идем – я все равно скажу, что идем мы к черту на рога, за синей птицей. Теперь скажу только, что приказом Верховного главнокомандующего, имя которого хорошо известно всей России, я назначен командиром Офицерского полка, который сводится из ваших трех батальонов, роты моряков и Кавказского дивизиона. Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры на положение взводных. Но и тут вы, господа, не огорчайтесь: здесь и я с должности начальника штаба фронта фактически перешел на батальон.
В этот момент командир 1-го батальона полковник Борисов громко сказал из строя:
– Я считаю для себя невозможным с должности командира полка возвращаться в роту.
Марков резко ответил ему:
– Полковник, вы мне не нужны! – И обратился к подполковнику Плохинскому: – Назар Борисович, примите роту!
– Слушаюсь, Ваше Превосходительство! – отозвался офицер.
После паузы Марков продолжил:
– Штаб мой будет состоять из меня, моего помощника, полковника Тимановского, и доктора Родичева, он же и казначей. А если кто пожелает устроиться в штаб, так пусть обратится ко мне, а я уж с ним побеседую. Вижу, что у многих нет погон. Чтобы завтра же надели! Сделайте хотя бы из юбок ваших хозяев[90]90
Марков и марковцы… С. 146–147.
[Закрыть].
Отличительными особенностями обмундирования Сводно-офицерского полка во время похода стали черные погоны (у офицеров – с белыми просветами, у солдат – с белыми лычками). Черный цвет трактовался как траур по погибшей Родине, белый – как ее воскресение. Вечером 16 марта, после взятия станции Выселки, Марков приказал чинам своего полка нашить на головные уборы белые ленточки. Впрочем, выполнили приказ не все, так как Марков повторил его накануне штурма Екатеринодара, 12 апреля.
К этому времени белый цвет уже стал для добровольцев привычным маркером. Историки до сих пор спорят, когда именно началось деление сторон Гражданской войны на «красных» и «белых». Корни этого деления уходят еще во времена Великой французской революции, когда сторонники «старого режима» использовали белые знамена Бурбонов, а санкюлоты шли на штурм Тюильри в августе 1792-го под красным знаменем. В русской традиции слово «белый» звучало как символ стабильности, спокойствия, приверженности традициям и законным порядкам («Белый царь», «Белая Русь», «Белый генерал» – прозвище М. Д. Скобелева, «белоподкладочник» – обозначение богатого и непременно «реакционного» студента). У «красного» же была довольно бурная история. В народной традиции этот цвет означал все лучшее, красивое и почетное (Красная площадь, красная цена, красна девица, на миру и смерть красна), но со временем у него появился и политический смысл. С 1860-х годов так называли сторонников вошедших в моду в Европе либеральных теорий – у поэта П. А. Вяземского есть стихотворение «Вот и у нас заводят речь о красных…», изданное в 1862 году; в том же году герой тургеневских «Отцов и детей» жалуется, что его «во всей губернии красным величают». Тогда же в России впервые было использовано красное знамя как символ восстания (крестьянский бунт в селе Кандиевка, март 1861 года) и политической демонстрации (Петербург, декабрь 1876 года). В начале XX века на военном жаргоне «красным» назывался юнкер, отказывавшийся подчиняться традициям своего училища. Таким образом, к 1917-му слово «красный» уже приобрело в русском языке устойчивый неодобрительный обертон и в широком смысле обозначало смутьяна, человека, не соблюдающего порядки и общепринятые правила. Ну а первое деление на «белых» и «красных» в границах Российской империи – это 1863 год, Польское восстание. Тогда «белыми» среди самих повстанцев считались умеренные либералы, а «красными» – радикалы.
В 1917-м красный цвет в России смело можно было называть «цветом года» – он буквально заполонил собой все города и веси сразу же после свержения монархии. К осени он был уже привычным и, в общем, банальным символом новых ценностей – революции, свободы, равенства, братства, и использовали его как противники войны до победного конца, так и ее сторонники. С августа 1917-го красный начали понемногу монополизировать большевики – недаром их отряды назывались Красной гвардией, а с января 1918-го Красной армией. Поэтому в боевых действиях Гражданской противникам большевиков, пусть даже и не монархистам по убеждениям, очень быстро понадобился новый, принципиально иной маркер. Им и стал белый цвет. По легенде, первыми белые повязки на рукава надели московские студенты – участники уличных боев конца октября – начала ноября 1917-го. Надели просто для того, чтобы отличать своих от чужих. Так и появились первые «белые» (хотя сами себя они так никогда не называли). Противопоставление «белые – красные» в силу своего удобства стало очень устойчивым, хотя на деле понятие «белые» оказалось чрезвычайно широким и трактовалось как угодно, вплоть до появления в политических словарях «белополяков», «белофиннов» и «белокитайцев»…
…Сначала в полку, а затем и во всей маленькой армии Сергей Леонидович быстро приобрел огромную популярность. Те самые люди, которые еще вчера считали его надменным и грубым штабистом, теперь боготворили его за энергичность, распорядительность, беззаветную храбрость, простоту в общении. В походе Сергей Леонидович, как правило, передвигался верхом на невысокой лошади. Казалось, он ни минуты не находится на месте, все видит и в курсе всех событий. Одет Марков был в подбитую ватой серую куртку до колен, на которую были нашиты серебряные погоны Генерального штаба генерал-лейтенанта, и высокую белую папаху, сильно пожелтевшую от времени. Эта папаха по праву считалась одним из символов похода. К гимнастерке генерала был крепко пришит орден Святого Георгия 4-й степени. Личным оружием Маркова был револьвер. Через плечо генерала обычно висела плеть, которую он частенько пускал в ход, если нужно было «подбодрить» заробевших. Но за такой непримиримый подход к шкурникам его скорее уважали и любили.
Любили Маркова и за его хладнокровный юмор. Вот картинка одного из боев Ледяного похода:
«Перебежками с болтающейся на ремешке через плечо плеткой генерал Марков добрался до передовой цепи, держа в руке свою белую папаху. Не обращая внимания на стрельбу со стороны противника, он обычным бодрым голосом спросил радостно встретивших его офицеров:
– Жарко?
– Жара, Ваше Превосходительство! Патронов нет! – сразу ответило несколько голосов.
– Вот нашли чем успокоить! В обозе их также нет. По сколько? – также весело спросил он.
– Десять – пятнадцать – двадцать… – вразнобой ответили ему.
– Ну, это еще неплохо. Вот если останутся одни штыки, то будет хуже»[91]91
Там же. С. 166.
[Закрыть].
Другие случаи, казалось, могли вызвать в офицерской среде отторжение Маркова. Например такой: после жаркого боя офицеры сели поиграть в карты на деньги. Вошедший Марков «подходит к столу, сгребает в одну кучу лежащие на нем серебряные монеты и… приказывает одному из офицеров отнести эту „военную добычу“ генералу Алексееву, пояснив:
– Так как вы не нашли для денег лучшего применения.
Нравоучений не было никаких, и, не сказав больше ни слова, генерал Марков вышел. <…> У всех один восторг им, даже у любителей карточной игры»[92]92
Там же. С. 199.
[Закрыть]. Конечно, такое подчиненные могли простить лишь по-настоящему любимому командиру.
К пленным красным Сергей Леонидович был беспощаден, без всякой жалости отправляя их в «третью роту» (этот эвфемизм у белых означал то же, что и «штаб Духонина» у красных, то есть расстрел). Особенно это касалось мобилизованных офицеров, некоторые из которых в начале 1918 года даже не снимали погон:
«На площади к генералу Маркову подвели пленных артиллеристов, среди них командир батареи. Офицеры видят, что генерал Марков вне себя от гнева, и слышат возбужденный его голос:
– Ты не капитан! Расстрелять!
Но подъехал генерал Корнилов:
– Сергей Леонидович! Офицер не может быть расстрелян без суда.
– Предать суду!»[93]93
Там же. С. 154–155.
[Закрыть]
Первопоходник лейтенант Б. Я. Ильвов 1-й запомнил, что на его сомнения, что делать с захваченными 85 пленными, Марков ответил: «Странный вопрос», и пленные были расстреляны. В дальнейшем к Маркову даже не обращались с вопросами наподобие «Что делать с пленными?», а священнику, который просил о помиловании «заблудших», генерал резко ответил: «Ступайте, батюшка, здесь вам нечего делать»[94]94
Там же. С. 161.
[Закрыть].
На протяжении всего похода Сергей Леонидович находился со своим полком и не раз водил его в лихие атаки. Но самым тяжелым и самым известным днем похода по праву стало 28 марта. Тогда внезапно испортилась бывшая вроде бы уже совсем весенней погода. Сначала резкий холодный ветер понес на колонну волны мелкого противного дождя, глинистая дорога раскисла, люди и лошади с трудом вытаскивали ноги из липкого чернозема. Особенно тяжело было раненым – сестры милосердия, как могли, прикрывали их одеждой и тряпьем, но 18 раненых все же умерли от переохлаждения. В девять утра выглянуло было солнце, но тут же пропало, и дождь усилился. Но главные трудности были впереди – около полудня дождь сменился мелкой ледяной крупой, больно бьющей в лицо, а около двух часов дня – густыми хлопьями липкого снега, причем такого, что в двух шагах было трудно узнать человека. Падали обессиленные кони, изнемогали от холода люди… От мороза рукава шинелей заиндевели, покрылись ледяной коркой, и некоторые уже не могли пошевелиться.
Марков и в этой ситуации был бодр и энергичен. Остановившись у 2-й роты своего полка, он протянул офицерам пачку папирос: «Не занесло вас? Ничего, бывает и хуже. Держитесь, не впервые ведь. Вы все молодые, здоровые, сильные. Придет время, когда Родина оценит вашу службу…»[95]95
Там же. С. 187.
[Закрыть]
Около 17 часов путь колонне преградила река Черная – серое быстрое месиво из воды и льда. Брода не нашли и стали наводить мост, разбирая бесхозные постройки на берегу. Но слишком долгое форсирование могло привести к тому, что красные подтянули бы резервы, и тогда задача многократно осложнилась бы. «Марковский полк уткнулся в реку, – вспоминал этот момент писатель Р. Б. Гуль, в то время прапорщик. – Замялись. Но медлить нельзя – проиграется дело. А на реке – ледяная кора… „Полк, вперед!“ – и ген. Марков первым шагает вброд. Идут в бой через ледяную реку, высоко в темноте держат винтовки». Впереди была станица Новодмитриевская, которую должны были с тыла атаковать союзники – кубанские добровольцы полковника В. Л. Покровского. Но Сергей Леонидович принял волевое решение:
– Ну вот что, батальонные, ждать нечего. В такую погоду без крыш мы все тут подохнем в поле. Идем в станицу! Не стрелять, только колоть! Вперед!..
И хотя до Новодмитриевской было еще восемь верст, армия преодолела их почти бегом – всех гнало вперед не столько желание освободить станицу, сколько собачий холод. Для красных появление окоченевшего, полузанесенного снегом противника было полной неожиданностью. Марков сам же и нарушил собственный приказ не стрелять, выстрелом из револьвера уложив напавшего на офицера красноармейца. «Вторая рота – по станице влево, третья – по станице вправо! – коротко командовал генерал. – Вперед!» [96]96
Там же. С. 188–189.
[Закрыть].
Бой за Новодмитриевскую затянулся до ночи. Марков то несся верхом к переправе – доложить о ходе сражения Корнилову, – то возвращался назад, чтобы руководить боем. В итоге добровольцы оставили станицу за собой, а результаты были блестящими: Сводно-офицерский полк потерял всего двух человек убитыми и десять ранеными, а красный отряд, насчитывавший три тысячи человек, – около тысячи только убитыми. «Этот бой – слава генерала Маркова и слава Офицерского полка, гордость Добровольческой армии»[97]97
Деникин А. И. Очерки русской смуты… Т. 2. С. 343.
[Закрыть], – вспоминал А. И. Деникин.
Именно день 28 марта и дал всему походу название Ледяного. На улице Новодмитриевской Марков повстречал «юную сестру милосердия Юнкерского батальона – Шуру» [98]98
Марков и марковцы… С. 196.
[Закрыть] и заговорил с ней о том, как она перенесла тяготы минувшего дня. «Это был настоящий ледяной поход!» – сказала сестра. «Да-да, вы правы!» – согласился генерал, и именно с его легкой руки это название прижилось и впоследствии распространилось с одного дня на весь поход… «Юная Шура» – это гимназистка-шестиклассница Ростовской женской гимназии Александра Александровна Викторова (в замужестве Бартош). Пройдя всеми трудными дорогами Белого дела, она эвакуировалась из Крыма в ноябре 1920 года, а в эмиграции обосновалась в Бельгии. Умерла автор термина «Ледяной поход» в Брюсселе 18 марта 1980 года.
Тридцатого марта было достигнуто трудное соглашение о соединении кубанских отрядов с Добровольческой армией. В итоге она была реорганизована, и Марков вступил в командование 1-й бригадой, в которую входили Офицерский и 1-й Кубанский стрелковый полки, 1-я инженерная рота и две артбатареи. Звучало довольно солидно, но на деле после кубанского пополнения армия по-прежнему выглядела очень скромно – чуть больше шести тысяч человек. Больше полка по нормам мирного времени, но ненамного. Впрочем, старыми мерками добровольцы себя уже давно не мерили: поход показал, что сто человек, если они возглавляются бесстрашным командиром и одушевлены общей идеей, стоят тысячи.
Дальнейшая цель похода была понятна всем, от рядовых до генералов – взятие занятого красными Екатеринодара. Этому предшествовал тяжелый бой у станицы Георгие-Афипской, во время которого Марков получил единственный за все время выговор от Корнилова («Сергей Леонидович! Я просил вас о ночном налете, а вы мне закатили дневной бой!»[99]99
Там же. С. 203.
[Закрыть]). Зато и успех был полный: на станции захватили бронепоезд, 700 снарядов, множество патронов. Так же успешно прошла и переправа через реку Кубань. Это был один из самых рискованных моментов похода – если бы красные разгадали намерения Корнилова, Добровольческая армия, скорее всего, была бы истреблена полностью. Но трое суток переправы выдались спокойными. 9 апреля Корнилов отдал приказ о штурме Екатеринодара, при этом 1-я бригада Маркова была оставлена на южном берегу Кубани – прикрывать обоз и лазарет.
Такое решение Корнилова вызвало недоумение у многих в армии. Сам Лавр Георгиевич объяснял, что «поставь я на место его другого, в обозе поднимется кавардак. <…> Сейчас же раненые, зная, что они находятся под прикрытием генерала Маркова, спокойно лежат в своих повозках, и его присутствие очень бодрит их»[100]100
Хаджиев Р. Жизнь и смерть генерала Корнилова. М., 2014. С. 432.
[Закрыть]. Сергей Леонидович, понятно, был недоволен таким решением командующего и ворчал себе под нос: «Черт знает что! Попадешь к шапочному разбору…» Волновались и марковцы:
– Ваше Превосходительство, что же это? Всюду посылали в первую очередь, а как Екатеринодар брать – сиди в арьергарде?
– Без нас города, пожалуй, не возьмут, – утешал Марков своих.
Но 9 апреля он, как и все, был уверен, что красный Екатеринодар будет непременно взят. Достаточно будет одного удара, мощного порыва, и красные побегут. Именно так, на лихом порыве, добровольцы выигрывали все свои предыдущие бои…
Впрочем, реальность оказалась совсем другой. Крупный город оборонялся двадцатитысячным красным отрядом с многочисленной артиллерией, и держался этот отряд стойко. Белых было втрое меньше, но главное – у них катастрофически не хватало боеприпасов. Большую их часть израсходовали за день 10 апреля. Но отступать было уже некуда… С вечера 10-го с южного берега Кубани начали перебрасывать первые части марковской бригады, а днем 11 апреля в огонь были брошены все. Генерал лично возглавил атаку артиллерийских казарм на окраине города, и взяли их только благодаря Маркову. Когда 5-я рота Офицерского полка залегла под убийственным огнем, Сергей Леонидович, размахивая папахой, крикнул: «Вперед, еще немного – и казармы наши! Ура!» И этого оказалось достаточно, чтобы измученные бойцы рванулись на врага в штыки и выбили его из казарм… Потери составили около двухсот человек, но марковцы искренне радовались победе.
Впрочем, успех был лишь тактическим: 12 апреля положение стало еще более угрожающим для белых. На совещании у командующего прозвучали неутешительные данные: противник постоянно получает пополнения, у него вдвое больше орудий и два бронепоезда, он не испытывает нехватки в боеприпасах. Добровольцам же потери в живой силе восполнить некем. Впервые была зафиксирована «утечка» личного состава в тыл. В 1-й бригаде осталось около 1200 штыков, во 2-й – около 600, и каждый из этих людей теряет сознание от усталости… Словно в подтверждение этих слов, Сергей Леонидович задремал прямо на совещании, уронив голову на плечо И. П. Романовского. Когда Романовский толкнул его, Марков смущенно произнес, обращаясь к Корнилову:
– Простите, Ваше Высокопревосходительство, разморило. Двое суток не ложился…
На совещании Корнилов принял решение – продолжать штурм Екатеринодара на рассвете 14 апреля. Расходились генералы хмурые. Даже Марков, славившийся в армии оптимизмом, сказал Н. С. Тимановскому[101]101
Николай Степанович Тимановский (1889–1919) – генерал-лейтенант (1919). С марта 1917 года командир Георгиевского батальона при Ставке Верховного главнокомандующего. С декабря 1917 года – в Добровольческой армии, помощник командира Сводно-офицерского полка, с марта 1918 года начальник штаба 1-й пехотной бригады. С апреля командир Офицерского полка, с октября – бригады, с ноября – 1-й пехотной дивизии. С ноября 1919 года командир Офицерской генерала Маркова дивизии. Умер от тифа. – Примеч. ред.
[Закрыть]:
– Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Если не возьмем и если возьмем – погибнем.
Но штурм этот не состоялся. Ранним утром 13 апреля осколками артиллерийского снаряда красных был убит Лавр Георгиевич Корнилов. Обычно принято называть этот снаряд «случайным», но, судя по воспоминаниям красного командира В. А. Сергеева[102]102
Василий Антонович Сергеев (1888–1980) – красный командир. Участник Первой мировой войны, штабс-капитан, за участие в бунте в 1916 году приговорен к расстрелу. С 1917 года – в Красной гвардии, с 1918 года – в РККА, командир отряда, воевал в составе 1-й Конной армии; позже – полковник.
[Закрыть], в 1969 году опубликованным в сборнике «Против Деникина», дела обстояли иначе: «В ночь на 13 апреля мальчонка, назвавшийся Гришей Малько, прибежал к штабу Д. П. Жлобы[103]103
Дмитрий Петрович Жлоба (1887–1938) – красный командир. Член РСДРП(б) с 1917 года. С 1918 года – в Красной армии, командир полка, бригады, «Стальной» дивизии. Расстрелян. – Примеч ред.
[Закрыть] и сообщил, что „на той стороне“ он видел много генералов и даже „самого главного, который похож на калмыка и кричит на всех“. – А ты запомнил, Гриша, в каком доме этот маленький крикливый генерал? – спросил Жлоба. – Во-он в том, – привстав на цыпочки, показал мальчик. – Наверняка это сам Корнилов, – сказал мне Дмитрий Петрович. Вызвав командира батареи Д. И. Рогачевского, Жлоба приказал ему быть готовым к рассвету открыть огонь. Утром артиллеристы дали несколько залпов по дому. После атаки мы узнали, что Корнилов убит»[104]104
Сергеев В. А. В богатырском строю // Против Деникина. Сборник воспоминаний. М., 1969. С. 82.
[Закрыть].
Маркову сообщили об этом сразу же после гибели командующего, но он передал новость только немногим подчиненным: 1 – я бригада весь день вела бой, не зная о смерти Корнилова. И только вечером марковцы услышали ошеломившую их весть. В первые минуты ей не хотели верить; когда пришло осознание случившегося, многими завладело отчаяние. Казалось, что с гибелью Корнилова все кончено, потеряли смысл и штурм, и сам поход. Зазвучал вопрос: «Куда мы теперь пойдем?» «Да куда глаза глядят!» – отвечали одни. «Начальство знает куда!» – говорили другие.
Неожиданно рядом с обсуждавшими новость офицерами оказался Марков. Генерал был спокоен и уверен в себе, казалось, что гибель Корнилова, которого он безмерно уважал и любил, никак не повлияла на него.
– Да, генерал Корнилов убит! – резко произнес Сергей Леонидович, глядя на враз примолкших офицеров. – Мы почти окружены. Дальнейшее будет зависеть от нас. Этой ночью мы должны оторваться от противника. Отход без привалов, в полном порядке[105]105
Марков и марковцы… С. 214.
[Закрыть].
И Марков исчез в темноте. Его самообладание, сила духа поразили тогда многих и заставили взбодриться.
Конечно, чины 1-й бригады надеялись, что командующим армией станет именно Марков. Ведь он был душой похода, правой рукой Корнилова, его храбрость и хладнокровие были общеизвестны. Но начавшиеся по этому поводу разговоры резко пресек сам Сергей Леонидович: «Армию принял генерал Деникин. Беспокоиться за ее судьбу не приходится. Этому человеку я верю больше, чем самому себе»[106]106
Там же. С. 215.
[Закрыть]. И этих трех фраз вполне хватило, чтобы слухи и разговоры умолкли сами собой…
В те дни едва ли не один Марков был так уверен в Деникине. Безграничный авторитет Антона Ивановича как бесстрашного начдива Великой войны, единственного человека в армии, дважды получившего Георгиевское оружие – обычное и с бриллиантами, «быховца», был поколеблен во время Ледяного похода тем, что полубольной Деникин проделал его в армейском обозе. Да и вождем, атаманом, не отличающимся от своих подчиненных, этаким лихим партизаном, который неожиданно проявился в Маркове во время похода, Деникин никогда не был. Но у него были другие преимущества – хладнокровие, стойкость, умение широко видеть проблему, врожденное мастерство маневра. И именно это мастерство спасло, казалось бы, полностью деморализованную гибелью Корнилова и обескровленную Екатеринодаром армию. Отменив штурм, Деникин повел добровольцев единственным возможным путем – на север, к границам Дона. В каком состоянии совершался этот отход, вспоминал артиллерист-марковец В. А. Ларионов: «Все идут молча. Ни шуток, ни разговоров, лишь топот коней, шум колес, позвякивание орудийных щитов. Положение страшное: четыре снаряда на всю бригаду. Роты по десять штыков и многотысячный транспорт, – лазарет раненых и больных. Ноги стерты в кровь, усталость физическая и моральная беспредельны. <…> Генерал Марков – нахмуренный, злой, похудевший – свирепствует в обозах и работает плетью на всех переправах и железнодорожных переездах. Он один из немногих, не погрузившихся в апатию и уныние»[107]107
Ларионов В. А. Последние юнкера. М., 1997. С. 91–92.
[Закрыть].
В пятом часу утра 16 апреля вышли к линии занятой красными Черноморской железной дороги, недалеко от станции Медвёдовской. Там произошел еще один легендарный бой с участием Маркова – бой, который фактически спас армию от полного разгрома. Сергей Леонидович с группой конных разведчиков захватил железнодорожную будку и как раз допрашивал перепуганного сторожа, когда раздался телефонный звонок. Звонили с занятой красными станции Медвёдовской.
– Спокойно ли на посту, нет ли кадет?
– Совершенно спокойно, – ответил генерал.
– Для верности скоро подойдет бронепоезд.
– Пришлите, товарищи. Оно будет вернее[108]108
Марков и марковцы… С. 225.
[Закрыть].
По другой версии, изложенной в воспоминаниях В. А. Ларионова, Марков сам позвонил в Медвёдовскую и, сыграв панику, попросил немедленно выслать бронепоезд, так как к переезду «идут кадеты». Какая из этих версий точнее, сказать трудно – появление вражеского бронепоезда в любом случае было гибельным для армии, которая только начала пересекать железнодорожное полотно (из-за гигантского обоза этот процесс был очень долгим). Но, с другой стороны, бронепоезд – это снаряды и патроны, которые были жизненно необходимы. Возможно, Сергей Леонидович сознательно пошел на смертельный риск, который в итоге обернулся блестящим боевым эпизодом…
Повесив трубку, генерал тут же сделал необходимые распоряжения. Бронепоезд появился через полчаса. У переезда уже собрались все старшие начальники армии – А. И. Деникин со штабом, М. В. Алексеев. Обоз продолжал медленно тянуться через переезд, и поезд двигался прямо на него… Хладнокровно рассчитав момент, Марков со своей знаменитой плетью в руке выбежал прямо к паровозу:
– Поезд, стой! Раздавишь, сукин сын! Разве не видишь, что свои?!
Поезд остановился, и в этот миг генерал точным броском кинул ручную гранату в будку машиниста. Грянул взрыв, а Марков, отбегая, крикнул:
– Орудие, огонь!
Орудие Юнкерской батареи капитана А. А. Шперлинга в упор ударило по бронепоезду. Зазвучал ответный огонь, но добровольцы уже бросились на штурм. Экипаж бронепоезда, состоявший из моряков, стойко защищался и погиб целиком, потери белых составили 15 убитых и 60 раненых. Из захваченных пушек тут же обстреляли станцию, отпугнули второй бронепоезд красных и взяли множество трофеев, целое богатство – около 360 снарядов, 100 тысяч патронов, продукты… Но главное – после этой победы у армии словно открылось второе дыхание. «Настроение сразу же улучшилось, – вспоминал В. А. Ларионов. – Как будто не было кровавого екатеринодарского боя, усталости, сознания безнадежности. Окрыленная, пополненная снарядами и патронами армия быстро двигалась на север»[109]109
Ларионов В. А. Указ. соч. С. 94.
[Закрыть]. «Для того чтобы армия вновь поверила в свою звезду и обрела утраченную волю к победе, необходимо было чудо. Этим чудом сделался подвиг генерала Маркова, который глубоко всколыхнул всю армию. Своей почти безумной храбростью, спасшей всех, генерал Марков вновь окрылил подбитые надежды, вдохнул в почти омертвевшее тело армии свой буйный, властный, героический дух»[110]110
Деникин А. И. Очерки русской смуты… Т. 2. С. 557.
[Закрыть], – писал один из первых корниловцев, первопоходник, а в эмиграции – священник, князь Н. П. Ухтомский.
После этого боя статус Маркова в рядах добровольцев, и без того высокий, окончательно поднялся до легендарного. Сам же Сергей Леонидович лишь ворчливо шутил по поводу того, что какой-то доброволец выстрелил у него из винтовки над самым ухом, от чего он временно потерял слух. Да и на смотре, который устроили в станице Дядьковской и на котором Деникин горячо благодарил Маркова, тот коротко ответил, что авторы победы – артиллеристы, и указал на наводчиков Юнкерской батареи.
