Текст книги "Легенды Белого дела"

Автор книги: Вячеслав Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Изначально численность дивизии была невелика – около 2500 штыков и сабель при 13 орудиях. 8 января в подчинение Май-Маевского был передан также 1-й Офицерский генерала Маркова полк, 12 января – Корниловский ударный полк, а чуть позже – также и Партизанский генерала Алексеева пехотный полк. Таким образом 3-я дивизия фактически превратилась в группу войск, которую наименовали Донецкой. Впервые со времени создания Добрармии все «цветные» части были объединены под одним руководством – генерал-майора В. З. Май-Маевского.

На Донбассе войскам генерала противостояло сразу несколько враждебных сил. Во-первых, красные – группа Кожевникова, вскоре преобразованная в 13-ю советскую армию, во-вторых, украинские войска, в-третьих, воинство атамана Нестора Махно. Последний еще 15 декабря 1918 года заключил с Директорией УНР соглашение о совместной борьбе с белыми в случае их наступления на Украине, но уже через десять дней махновцы повернули оружие против союзников. В-четвертых, на Донбассе оперировали также местные рабочие отряды большевистской и левоэсеровской ориентации. Так что Донецкая группа войск продвигалась вперед, руководствуясь одним принципом: каждый, кто оказался на пути, – враг.

Первые же бои у Краматорска, Славянска и станции Розовка завершились в пользу белых. Попытка махновцев наступать 8 января была успешно отражена, и к 10 января дивизия достигла Токмака и станции Царевоконстантиновка. Очень помогли бойцам Май-Маевского два белых десанта, высадившихся в Геническе и Бердянске, – они также прорвались к Токмаку. Но ситуация осложнялась тем, что белым приходилось одновременно учитывать и «красный» фактор. 1-я и 4-я партизанские советские дивизии 9 января нанесли удар в направлении Старобельска и Беловодска и вскоре заняли их, 19 января отбили Славянск, а 21-го – и Луганск. 23 января началось контрнаступление белых на Дебальцево и Славяносербск, но через неделю части 3-й Украинской советской дивизии прорвались к Краматорску. И так день за днем, неделя за неделей. Оперативная обстановка менялась чуть ли не ежечасно, образовавшиеся «дыры» на фронте «латали» как могли. В каких условиях приходилось воевать белым, свидетельствует очевидец: «Привезенная от красноармейцев с Северного Кавказа эпидемия тифа, или „испанка“, свирепствующая в Европе, к концу января приняла повальный характер. Редкие ряды бойцов совсем опустели; вопрос с продовольствием и фуражом был острый; теплое обмундирование отсутствовало; обувь пришла в полную негодность <…> Здесь дрались нормально один против десяти, часто и против двадцати. Часто были случаи, когда в подкрепление посылались роты в 20 штыков, а под станцией Дебальцево взвод офицерской роты, в составе семи штыков, перешел в контратаку и задержал наступавшие цепи красных»[254]254
  Материалы для истории Корниловского ударного полка. М., 2015. С. 281.


[Закрыть]. А в рапорте командира Корниловского ударного полка сообщалось, что с 1 января по 1 мая 1919 года полк потерял убитыми, ранеными и пропавшими без вести 3303 человека, то есть за четыре месяца трижды полностью переменил состав.

В подобных условиях Май-Маевскому приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы имеющимися немногочисленными силами не только сдерживать натиск многократно превосходящего противника, но и наносить ему поражения. Важнейшие пункты на линии фронта держались небольшими отрядами, а в тылу, на узловых станциях, дежурили бронепоезда с резервными силами, которые в случае необходимости быстро перебрасывались с одного участка фронта на другой. Такую тактику высоко оценивало не только начальство Май-Маевского, но и его противники. «В Донецком бассейне, в районе Волноваха – Никитовка – Колпаково – Таганрог, действует группа противника под командованием генерала Май-Маевского, состоящая исключительно из добровольческих частей (пеших и конных), слабых по численности (полки по 250–300 штыков, в ротах и эскадронах по 50 штыков – 30 сабель), – отмечал в приказе от 27 марта 1919 года командующий советским Южным фронтом В. М. Гиттис[255]255
  Владимир Михайлович Гиттис (1881–1938) – красный командир. Участник Первой мировой войны, полковник, командир 148-го пехотного Каспийского полка. С февраля 1918 года в Красной армии, командовал 6-й (сентябрь – ноябрь 1918 года) и 8-й (декабрь 1918 года) армиями, Западным (июль 1919-го – апрель 1920 года) и Кавказским (май 1920-го – май 1921 года) фронтами. Расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. – Примеч. ред.


[Закрыть]. – Особенность этих малочисленных частей – их хорошая подготовка. Чисто контрреволюционные элементы, из которых состоят добровольческие части, офицеры, юнкера, дворяне, помещики, студенты и прочие, являются хорошими одиночными бойцами, умеющими вести борьбу за местные предметы, быстро и умело маневрирующими и применяющимися к местности и обстановке, хорошо применяющими в дело бронепоезда, чему способствует хорошо развитая сеть железных дорог этого района»[256]256
  Директивы командования фронтов Красной Армии (1917–1922 гг.). М., 1974. Т. 2. С. 227–228.


[Закрыть].

Артиллерист В. А. Ларионов[257]257
  Виктор Александрович Ларионов (1897–1988) – капитан. С ноября 1917 года в Добровольческой армии, служил в юнкерской батарее, в Марковской артиллерийской бригаде. С 1920 года в эмиграции. – Примеч. ред.


[Закрыть], в те дни – юнкер-марковец, так вспоминал донбасские бои начала 1919 года: «Жутко было в те дни на Донбассе: переплет железных дорог давал широкий простор многочисленным советским бронепоездам… Шахтерское население держалось по отношению к нам недоверчиво и даже враждебно. Мы должны были бегать с пушками за отдельными ротами марковцев и за вскоре прибывшими корниловцами, передвигавшимися в разных направлениях по железным дорогам Донбасса в теплушках. <…> Три долгих месяца мы дрались в Донбассе против значительно превосходящих нас сил противника, наступавшего ежедневно на всех участках „фронта“. <…> Это было нелегко – идти в бой на рассвете, зная заранее, что к вечеру придется все равно вернуться в свои хаты… усталыми, голодными и злыми. Чернухино, Ольховатка, Никишины хутора, Немецкая колония, недалеко от Дебальцева, были обычным театром наших боевых действий. Мы танцевали ежедневно взад и вперед, и ругали командование, не понимая цели и смысла этих упорных, утомительных и ничего не решающих боев»[258]258
  Ларионов В. А. Указ. соч. С. 124, 126.


[Закрыть]. В. А. Ларионову вторит дроздовец А. В. Туркул, называвший бои в Донбассе начала 1919-го топтанием в крови.

Конечно, ни в каких учебниках, ни в каких уставах не было написано, как воевать в подобных условиях. Эту науку все полководцы Гражданской постигали на поле боя, каждый по-своему. И Владимир Зенонович уже в который раз чувствовал, что оказался в своей стихии. Полковник-корниловец М. Н. Левитов[259]259
  Михаил Николаевич Левитов (1893–1982) – полковник. Участник Первой мировой войны, поручик 178-го пехотного Венденского полка. В Гражданскую войну – на Юге России, служил в Корниловском полку, с июня 1920 года командир 2-го Корниловского полка. С 1920 года в эмиграции. – Примеч. ред.


[Закрыть] оставил такую выразительную зарисовку генерала в бою: «На фронт очень часто приезжал командующий отрядом генерал Май-Маевский. Страдал генерал от своей тучности, и не было для него большей муки, чем молебны и парады, когда он, стоя, утирал пот с лица и багровой шеи носовым платком. Но этот человек совершенно преображался, появляясь в боевой обстановке. Пыхтя, он вылезал из вагона, шел, отдуваясь, до цепи, но как только равнялся с нею, на его лице появлялась бодрость, в движениях уверенность, в походке легкость. На пули, как на безобидную мошкару, он не обращал никакого внимания. Его бесстрашие настолько передавалось войскам, что цепи шли с ним в атаку, как на ученье. За это бесстрашие, за уменье сказать нужное ободряющее слово добровольцы любили своего „Мая“»[260]260
  Материалы для истории Корниловского ударного полка… С. 286.


[Закрыть]. Кстати сказать, именно тогда, в тяжелые донбасские дни, кто-то впервые уважительно сравнил генерала с Кутузовым: Михаил Илларионович, как известно, тоже не отличался стройностью и подвижностью движений.

О поведении Май-Маевского в бою свидетельствует и другой мемуарист, настроенный к генералу в целом куда менее благожелательно. Б. А. Штейфон[261]261
  Борис Александрович Штейфон (1881–1945) – генерал-лейтенант (1922). Участник Первой мировой войны, полковник (1917), и.д. начальника штаба 3-й Финляндской стрелковой дивизии. В Гражданскую войну – на Юге России, начальник штаба 3-й пехотной дивизии, Полтавского отряда генерала Бредова. С 1920 года в эмиграции. С октября 1941 года командир Русского охранного корпуса на Балканах. – Примеч. ред.


[Закрыть], командовавший в Добровольческой армии восстановленным 13-м пехотным Белозерским полком, описывает один из боев на Донбассе в феврале – марте 1919 года:

«В Донецком бассейне я был начальником штаба 3-й пехотной добровольческой дивизии, входившей в состав 2-го корпуса.

Командир корпуса во время боев часто вызывал меня к аппарату и запрашивал о положении дел, проявляя обычно и правильное понимание обстановки, и большое мужество.

Однажды, когда я еще не успел узнать генерала Май-Маевского, на участке дивизии назревала очередная неустойка. Резервов не было. Артиллерия умолкла, она отходила. Наши слабые пехотные цепи были оттеснены и с трудом удерживались на тыловой позиции.

Застучал телеграфный аппарат:

„У аппарата генерал Май-Маевский. Какова у вас обстановка?“

Я доложил. Утешительного было мало.

„Сейчас из Юзовки высылаем во фланг ‘Генерала Корнилова’. Две дроздовские роты направляем для удара с другого фланга. Через 10–15 минут батарея займет новую позицию и откроет огонь“.

Аппарат „задумался“. А затем через минуту:

„Я сам сейчас приеду на атакованный участок. Продержитесь?“

„Продержимся, Ваше Превосходительство. Не беспокойтесь!“

В фигуре Май-Маевского было мало воинственного. Страдая одышкой, много ходить он не мог. Узнав о его намерении приехать, я отнесся скептически к подобному намерению и не возлагал особых надежд на приезд командира корпуса.

Через полчаса генерал был уже у наших цепей. Большевистские пули щелкали по паровозу и по железной обшивке вагона.

Май вышел, остановился на ступеньках вагона и, не обращая внимания на огонь, спокойно рассматривал поле боя.

Затем грузно спрыгнул на землю и пошел по цепи.

– Здравствуйте, n-цы!

– Здравия желаем, Ваше Превосходительство.

– Ну что, заробел? – обратился он к какому-то солдату.

– Никак нет. Чего тут робеть?

– Молодец. Чего их бояться, таких-сяких?

Через пять минут раздалась команда командира корпуса:

– Встать! Вперед! Гони эту сволочь!

Наша редкая цепь с громким криком „ура“ бросилась вперед.

Большевики не выдержали этого порыва – и положение было восстановлено»[262]262
  Штейфон Б. А. Кризис добровольчества // http://xxl3.ru/belie/shteinfon.htm; обращение 8.03.2017.


[Закрыть].

В эти дни судьба огромного 400-километрового фронта фактически зависела только от Май-Маевского, от его умений, энергии и таланта. Генерал и его изнемогающие войска держали, возможно, самый главный экзамен времен Гражданской войны. И выдержали его с честью. Видимо, в эти дни командование Добровольческой армии окончательно поняло, какой крупный козырь оно получило в лице полного, страдающего одышкой, внешне комично выглядевшего генерала… 28 февраля 1919 года Владимир Зенонович был назначен командиром 2-го армейского корпуса, а 9 марта Приказом главнокомандующего Вооруженными силами Юга России № 428 за боевые отличия получил чин генерал-лейтенанта.

Второй армейский (Добровольческий) корпус ВСЮР включал в себя множество частей, но громче всего звучали названия наиболее известных и стойких добровольческих полков – Корниловский ударный, 1-й Офицерский генерала Маркова, 2-й Офицерский генерала Дроздовского. Это означало, что Май-Маевскому оказано высокое доверие командовать элитой, гвардией Белого дела. И эту честь доверили генералу, который, повторимся, не принадлежал к семье первопоходников, не был дроздовцем, а сделал себе имя в Добровольческой армии сам, на полях непрерывных сражений. Интересно, что 1-м армейским корпусом ВСЮР с января командовал бывший подчиненный Май-Маевского по 1-му гвардейскому корпусу времен Великой войны – генерал-майор А. П. Кутепов. Структурно 2-й армейский корпус вошел в состав Кавказской Добровольческой армии (командующий – генерал-лейтенант барон П. Н. Врангель, которого во время его болезни замещал генерал-лейтенант Я. Д. Юзефович).

Двадцать восьмого февраля 1919 года, в день назначения на должность комкора, в жизни Владимира Зеноновича возник человек, которому было суждено сыграть немалую роль в его судьбе. Приказом № 27 по 2-му армейскому корпусу «2 Офицерского Генерала Дроздовского полка подпоручик Макаров назначается личным адъютантом командира корпуса с 15.02.1919»[263]263
  Имеется в виду старый стиль. – Примеч. авт.


[Закрыть][264]264
  РГВА. Ф. 39 673. Оп. 1. Д. 9. Л. 32.


[Закрыть]. Так впервые возник на страницах хроники Белого дела тот самый «адъютант его превосходительства», который стал позднее прообразом капитана Кольцова; на истории этого персонажа мы еще остановимся позже.

В должности комкора Владимиру Зеноновичу выпала в общем-то та же самая почетная и трудная участь – вести непрерывную маневренную войну сразу против нескольких противников. Первые признаки краха этих фронтов появились в феврале 1919 года, и тоже благодаря Май-Маевскому. Тогда сильно потрепанные им махновцы в тактических целях влились в состав 1-й Заднепровской советской дивизии на правах ее 3-й бригады. Но коалиция Махно и красных, как и следовало ожидать, была непрочной и неглубокой, обе стороны стремились использовать друг друга. Дисциплина в смежных с махновскими советских частях падала, росло число перебежчиков, которых отлавливали специальные заградотряды, фронт в этом месте был шатким, неустойчивым. И это блестяще использовали добровольцы, нанеся удар в самое «тонкое» место советского фронта – в стык между махновскими войсками и красной 13-й армией. Советские дивизии сразу же дрогнули, смешались и начали отходить, а после того как Май-Маевский направил в образовавшийся прорыв конницу А. Г. Шкуро[265]265
  Андрей Григорьевич Шкуро (Шкура) (1887–1947) – генерал-лейтенант (1919). Участник Первой мировой войны, войсковой старшина, командир 2-го Линейного полка Кубанского казачьего войска. В Гражданскую войну – на Кубани и Юге России, командовал конной бригадой, дивизией, с мая 1919 года – 3-м Кубанским конным корпусом, с декабря 1919-го по февраль 1920 года – Кубанской армией. С 1920 года в эмиграции. В 1945 году выдан англичанами советским властям. Повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. – Примеч. ред.


[Закрыть], побежали и махновцы (два дня спустя красные объявили Махно изменником и начали на него настоящую охоту). По воспоминаниям Н. Д. Всеволодова[266]266
  Николай Дмитриевич Всеволодов (1879—?) – полковник (1916). Окончил Николаевскую академию Генштаба (1905). Участник Первой мировой войны, помощник начальника штаба Московского военного округа. С 1918 года – в Красной армии, с октября 1918-го по апрель 1919 года начальник штаба, с 6 июня 1919 года командующий 9-й армией. 15 июня перебежал к белым. С 1920 года в эмиграции. – Примеч. ред.


[Закрыть], служившего у красных, а затем перешедшего к белым, в отступающих советских войсках бушевали митинги, бойцы арестовывали и расстреливали своих командиров. Ситуация на Украине начала стремительно меняться в пользу белых.

Похоже, такое развитие событий не предвидели и в самом штабе ВСЮР. Ведь численно противники белых многократно превосходили их. Добровольцев в Донбассе было около девяти тысяч, а махновцев – больше десяти. А уж о советских войсках и говорить нечего, их было где вчетверо, где вшестеро больше, чем белых. В таких условиях действовать можно было только «по-корниловски», то есть смело атаковать, не считаясь с численным превосходством врага. И такая тактика принесла блестящий успех. 21 мая 1919 года на основе 2-го армейского корпуса была создана отдельная Добровольческая армия, во главе которой встал 52-летний генерал-лейтенант Владимир Зенонович Май-Маевский.

Вообще реформы, через которые прошли войска Белого Юга в те дни, были сложными и запутанными. Собственно Добровольческая армия, на которую возлагалась основная тяжесть боев на Украине, была выделена из состава Кавказской Добровольческой армии П. Н. Врангеля, причем на должность ее командующего помимо Май-Маевского претендовал и Я. Д. Юзефович, с середины февраля заменявший заболевшего Врангеля. Когда 7 мая А. И. Деникин сообщил Врангелю о том, что команддобром (так сокращенно называли командующего Добровольческой армией) станет именно Владимир Зенонович, Юзефович был сильно задет выбором Ставки. На следующий день, 8 мая, П. Н. Врангель отправился к Владимиру Зеноновичу на станцию Харцызск и так описал сцену знакомства с ним: «Я впервые увидел генерала Май-Маевского. Небольшого роста, чрезвычайно тучный, с красным обрюзгшим лицом, отвислыми щеками и громадным носом-сливой, маленькими мышиными глазками на гладко выбритом без усов и бороды лице, он, не будь на нем мундира, был бы несомненно принят каждым за комика какой-либо провинциальной сцены. Опытный, знающий дело военачальник и несомненно не глупый человек, генерал Май-Маевский в разговоре производил весьма благоприятное впечатление. Долгие месяцы ведя тяжелую борьбу в каменноугольном бассейне, он не потерял бодрости духа. Он, видимо, близко стоял к своим войскам, знал своих подчиненных. Генерал Май-Маевский был очень польщен доверием Главнокомандующего, о чем и просил меня довести до сведения генерала Деникина. Вместе с тем он просил о назначении начальником штаба армии взамен генерала Юзефовича, решившего оставаться при мне, начальника штаба Добровольческого корпуса генерала Агапеева. Своим заместителем на должность Добровольческого корпуса генерал Май-Маевский представлял генерала Кутепова, командовавшего действующим в районе станции Торговая отрядом из трех родов войск»[267]267
  Врангель П. Н. Записки. T. 1. М., 2003. С. 205.


[Закрыть]. На том и порешили – 2-й (Добровольческий) корпус с приходом А. П. Кутепова был переименован в 1-й, а части бывшего 1-го корпуса вошли в состав Кавказской армии Врангеля. До 14 июня Владимир Зенонович сдавал корпусные дела Кутепову и принимал управление армией от Юзефовича, который, к слову, так и остался в обиде на Деникина, считая себя несправедливо обойденным[268]268
  Бондаренко В. В. Генерал-лейтенант Я. Д. Юзефович: штрихи к портрету // http://rusk.m/vst.php?idar=76953; обращение 8.03.2017.


[Закрыть].

Воспоминания П. В. Макарова сохранили эпизод назначения Май-Маевского на должность командарма, произошедший 21 мая 1919 года на станции Иловайская (ныне Иловайск): «Май-Маевский вышел к стоящему на платформе почетному караулу. Одновременно с генералом со ступенек одного из вагонов прибывшего состава сошел Деникин, сопровождаемый генералами Романовским, Врангелем[269]269
  В действительности П. Н. Врангель при этой сцене не присутствовал. – Примеч. авт.


[Закрыть], своим адъютантом, полковником Колташевым[270]270
  Имеется в виду Петр Владимирович Колтышев(1894–1988), полковник. Окончил курсы офицеров Генштаба (1917). Участник Первой мировой войны, капитан. С января 1918 года – в отряде М. Г. Дроздовского. С сентября 1918 года старший помощник начальника оперативного отдела Управления генерал-квартирмейстера штаба Добровольческой армии. С 1920 года в эмиграции. – Примеч. авт.


[Закрыть] и другими штаб-офицерами свиты. Оркестр грянул встречный марш. <…>

Деникин пригласил садиться за стол. Когда все расселись, он встал с бокалом в руках и обратился к Май-Маевскому:

– Дорогой Владимир Зенонович! Я очень рад поздравить вас с новым высоким назначением. Знаю вашу доблесть, честность и твердость характера, всю героическую борьбу, которую пришлось вам вести в течение нескольких месяцев по удержанию Донецкого бассейна. Родина повелевает назначить вас на пост командующего армиями. Я уверен, вы с честью выполните возложенные на вас задачи; так же твердо, как и раньше, поведете и выведете наши доблестные части из Донецкого бассейна на широкую московскую дорогу. По русскому обычаю я поднимаю бокал и пью за ваше здоровье. Ура! Ура! Ура!

Деникин опрокинул бокал до дна и расцеловался с Май-Маевским.

– Да здравствует единая, неделимая великая Россия и ее верные сыны. Ура, ура, ура! – ответил мой начальник»[271]271
  Макаров П. В. Указ. соч.


[Закрыть].

Майский порыв 1919-го был настолько силен, что красных гнали даже не десятки – сотни верст. При этом у белых не было сил даже для того, чтобы оставить на освобожденных территориях гарнизоны, важнее было ломить вперед, захватывать пространство, гнать противника, не давая ему опомниться. Выдающуюся роль здесь сыграл конный корпус генерала А. Г. Шкуро, взявший Екатеринослав, Кременчуг и Знаменку и разбивший спешно созданную для ликвидации прорыва 14-ю красную армию под командованием К. Е. Ворошилова. А «тараном» Добровольческой армии стал 1-й армейский корпус А. П. Кутепова, за пять недель прошедший с боями 300 верст. 6 июля корниловцы и марковцы вошли в Белгород, 7 июля дроздовцы – в Харьков. Это были дни величайшего триумфа Белого движения.

Везде люди встречали добровольцев как освободителей. Улицы расцвечивались трехцветными флагами, горожане осыпали запыленные колонны воинов цветами. Во всех освобожденных городах армия пополнялась сотнями, а то и тысячами добровольцев. После взятия Харькова в ней насчитывалось 26 тысяч человек, после взятия Полтавы – 40 тысяч. А ведь в начале года в распоряжении Май-Маевского было чуть больше трех тысяч штыков! Пополнения позволили развернуть «цветные» полки в бригады, а позже и в дивизии.

Между тем на других фронтах обстановка тоже выглядела оптимистично. 13 июля после трехдневного штурма П. Н. Врангель овладел Царицыном, в скором времени пал Камышин, до Саратова оставалось 40 верст. 16 июля в освобожденном Царицыне А. И. Деникин огласил положения своей самой знаменитой директивы, имевшей номер 08 878, но сразу получившей негласное название «Московская». Владимира Зеноновича в ней касался третий пункт, коротко обозначавший дальнейшие цели его наступления: Курск, Орел, Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав – Брянск.

На Москву нацеливались армии и других генералов – Врангель должен был идти к Первопрестольной через Саратов, Пензу, Нижний Новгород и Владимир; В. И. Сидорин[272]272
  Владимир Ильич Сидорин ( 1882–1939) – генерал-лейтенант (1919). Окончил Николаевскую академию Генштаба (1910). Участник Первой мировой войны, полковник (1917, и.д. начальника штаба 102-й пехотной дивизии. В Гражданскую войну – на Дону. С февраля 1919 года командующий Донской армией, с марта 1920 года – Донским корпусом. С 1920 года в эмиграции. – Примеч. ред.


[Закрыть] – через Воронеж, Козлов, Рязань, Новый Оскол, Елец и Каширу. Но главный удар поручался Май-Маевскому. Более того, ему уже передали, что в случае взятия Москвы Деникин именно его прочит на пост военного и морского министра России. А пока что Владимир Зенонович был назначен главноначальствующим Харьковской области (включала Полтавскую, Екатеринославскую, Харьковскую губернии плюс области, занятые Добрармией), то есть получил в руки полноту не только военной, но и гражданской власти на огромной территории – главноначальствующий совмещал в себе обязанности генерал-губернатора и командующего военным округом.

Приказы, как известно, не обсуждают, их выполняют. Но сам Деникин считал директиву не приказом, а скорее стимулом для дальнейших действий, официальным подтверждением общей идеи «похода на Москву». Потому и начались сразу же обсуждения директивы, так как идти на Москву, как выяснилось, мечтали не все. Например, Врангель со всей резкостью заявил, что наступление на Москву приведет к катастрофе, что ближайшая цель для ВСЮР – это прочное закрепление на рубеже Екатеринослав – Царицын, формирование в Харькове большой массы конницы для боевой работы на дальних подступах к Москве и, главное, прорыв к Волге для соединения с Колчаком. Но преобладало другое мнение: поход на Москву возможен, более того, только он и возможен. После фантастически быстрого освобождения Украины добровольцы пребывали в эйфории, подобной той, которая овладела армией в конце 1-го Кубанского похода, накануне штурма Екатеринодара. Тогда тоже казалось, что нет ничего невозможного, врагов били всегда, не считаясь с их количеством, выходили победителями из тяжелейших ситуаций, и главное – осталось совсем немного! Последнее, решающее усилие, и Россия свободна! В это верили в те дни и рядовые бойцы, и офицеры, и генералы.

А пока – веселый, праздничный Харьков, радостно встречавший освободителей. Именно тогда и начала обретать реальные очертания та самая легенда о Май-Маевском, которая позже перекочевала на страницы книги и стала достоянием общественности: генерал-пьяница, любитель кутежей. Ее с удовольствием смаковали и смакуют журналисты, и именно благодаря ей (а также, конечно, легендарному фильму) имя Май-Маевского остается относительно широко известным и по сей день. Имела ли эта легенда под собой реальные основания? Сразу скажем, трезвенником генерал действительно не был. Поскольку при изучении такого щекотливого вопроса лучше слушать современников, нежели потомков, предоставим слово Б. А. Штейфону: «Впервые я встретился с ним (Май-Маевским. – В. Б.) в декабре 1918 года в Юзовке. Имея служебное поручение, я явился на квартиру командира корпуса.

Среднего роста, полный, с профилем „римского патриция времен упадка“, он был красен и возбужден. Когда я вышел от Мая и затем высказал кому-то свои впечатления об этом странном визите, то мне разъяснили причины моего удивления.

– А когда вы были у Мая? До его обеда или после?

– Думаю, что после, так как денщик доложил, что „генерал сейчас кончают обедать, просят подождать“.

– Ну так Май был просто на взводе!..

Подобное упрощенное объяснение, по-видимому, соответствовало истине.

В дальнейшем я стал чаще встречаться с генералом Май-Маевским и убедился, что он действительно питает слабость к вину. Слабость обратилась в привычку, однако это обстоятельство если и мешало его боевой работе, то, во всяком случае, не в такой степени, как в харьковский период»[273]273
  Штейфон Б. А. Кризис добровольчества…


[Закрыть]. Далее Б. А. Штейфон продолжает: «Бесспорно, в душе Мая горел тот огонек, какой отличает всякого истинного военного. И когда этот огонек не бывал заливаем вином, Май-Маевский проявлял и ясный ум, и правильность суждения.

В Донецком бассейне благодаря влиянию генерала Агапеева и старших чинов штаба Май если и пил, то пил сравнительно умеренно. Он любил пить в компании, вести при этом разговоры, а для подобного времяпрепровождения обстановка ежедневных боев мало располагала. Да и не было подходящих компаньонов.

Иногда, правда, обстановка так складывалась, что сдержать Май-Маевского было уже невозможно. Так, однажды, когда положение было крайне тяжелым, из штаба главнокомандующего получилось сообщение о том, что на следующий день сосредоточивается в Донецком бассейне конный корпус генерала Шкуро. Этому корпусу давалась задача пройти по тылам противника и тем облегчить общее положение наших войск.

На следующий день прибыл в своем поезде и генерал Шкуро. В одном из купе вагон-салона собрались старшие начальники – генерал Май-Маевский, генерал Шкуро, генерал Витковский (начальник 3-й пехотной дивизии), генерал Агапеев и я. Мы обсуждали подробности намеченного рейда. Шкуро в то время был в ореоле своей славы. Молодой, энергичный, искренно верящий в свою звезду, он лишь первые 10–15 минут сохранял генеральскую серьезность: обсуждал, соглашался, возражал. Чувствовалось, что он так глубоко убежден в победном исходе задуманного рейда, что наше мнение его мало интересовало. К тому же у Шкуро был блестящий начальник штаба, генерал Шифнер-Маркевич, и потому командир конного корпуса знал, что Шифнер сам все прекрасно разработает.

Шкуро и Май встретились, по-видимому, впервые. Шкуро не сиделось. Он вставал, жестикулировал… Май сидел грузно, чуть-чуть посапывал и добросовестно изучал по карте пути намеченного рейда.

Его солидность, годы, генеральская внешность – все это известным образом импонировало Шкуро, и он величал Мая не иначе, как „Ваше Превосходительство“.

Очень скоро в дверях нашего купе появилась на мгновенье фигура адъютанта генерала Шкуро. Он сделал своему начальнику какой-то непонятный нам „морговой“ знак и исчез.

Шкуро, недолго думая, хлопнул Мая по плечу:

– Ну, отец, пойдем водку пить!

Лицо Май-Маевского расплылось в улыбку, и обсуждение рейда было прервано. В соседнем купе был приготовлен завтрак. Давно не виданные закуски: семга, балык, икра, омары, сыр…

– Выпьем-ка, отец, смирновки! – И из какой-то вазы со льдом появилась бутылка смирновки.

„Отец“ ответил полным согласием. Я с интересом наблюдал за генералом Май-Маевским. Он пил не жадно, очень прилично и, в сущности, даже немного. Водка и скоро поданное в изобилии шампанское вообще не производили на него видимого впечатления. И только к концу завтрака было заметно, что Май нагрузился.

Однако подобные эпизоды были редки. Жизнь штабов корпуса и дивизии проходила в рамках того сурового аскетизма, какой вообще был свойствен добровольческому фронту»[274]274
  Там же.


[Закрыть].

Итак, в обстановке постоянных боев Владимир Зенонович если и воздавал должное Бахусу, то совсем нечасто. Во всяком случае, он ничем не выделялся на фоне прочих старших командиров, среди которых тоже встречались любители горячительного (так, в мемуарах П. С. Махрова[275]275
  Петр Семенович Махров (1876–1964) – генерал-лейтенант (1920). Окончил Николаевскую академию Генштаба (1907). Участник Первой мировой войны, генерал-майор (1917), генерал-квартирмейстер штаба армий Юго-Западного фронта. В Гражданскую войну – на Юге России. С апреля 1920 года начальник штаба ВСЮР, в мае-июне – Русской армии. С 1920 года в эмиграции. – Примеч. ред.


[Закрыть] факт того, что генерал-лейтенант А. А. Боровский «без водки и вина за стол не садится», упоминается мельком, как нечто само собой разумеющееся; поезд генерал-лейтенанта В. И. Сидорина «скорее напоминал кочующий ресторан, чем штаб. Все были пьяны: и сам Сидорин, и начальник штаба армии»). И уж во всяком случае это никак не сказывалось на итогах его боевой работы. Все изменилось именно в Харькове, в тыловой атмосфере. Снова дадим слово Б. А. Штейфону: «Обосновавшись в Харькове, генерал Май-Маевский под влиянием своих страстей все более и более отходил от дела и терял волю. Харьковское общество, в особенности первое время, чуть ли не ежедневно „чествовало командира“. Одни это делали от души, не учитывая последствий, другие преследовали те или иные цели.

С ужасающей быстротой тыл стал затягивать всех, кто более или менее соприкасался с ним. Лично на себе я испытывал его тлетворное влияние. Смею считать себя человеком с достаточно твердой волей, однако я не мог не сознавать, как и в моей воле появились трещины. Соблазны большого города, известный комфорт, правда, примитивный, но от которого мы отвыкли, естественное желание хотя временно забыть грубость и жестокость войны, упоение только что одержанными победами – все это, как и многое иное, колебало нашу волю и отвлекало внимание от войны. Инстинкт прежней жизни, прежних культурных вкусов и привычек властно напоминал о себе. Побороть или придушить эти инстинкты могли или соответствующая обстановка, или собственная воля. Обстановка, к сожалению, лишь поощряла развивающееся малодушие, а что касается воли, то не всякий ею обладал.

Прежде всего и больше всего утерял свою волю и заглушил лучшие стороны своего ума и характера генерал Май-Маевский. Его слабости стали все более и более затемнять его способности, и пословица о голове и рыбе нашла яркое подтверждение в харьковском периоде.

Был ли виноват в этом генерал Май-Маевский? Несомненно, был, но постольку, поскольку может отвечать за свои, поступки человек явно больной. Лекарства же, которые ему прописывались сверху, отпускались в столь незначительных дозах, что их действие не производило, по-видимому, должного впечатления.

В своем лице Май соединял высшее военное и гражданское управление обширного, вновь занятого района. Естественно, что ореол его власти привлекал к нему многих. Его окружение – военное, гражданское и случайное – стремилось или сделать приятное всемогущему начальнику, или не раздражать его „непрошенной“ опекой. То легкомыслие, какое проявлял сам генерал Май-Маевский, по непреложным психологическим законам передавалось и вниз. Май председательствовал на банкетах, официальных и интимных. Мая окружали дамы общества из числа тех, которые падки на всякую моду, будь это тенор, адвокат или пожилой генерал. В свою очередь офицерство кутило в „Версале“ или в загородных кабаках и, конечно, тоже с дамами. Разность обстановки, разность социальных положений дам нисколько не меняли сущности основного зла. Кутежи требовали денег, а при скудном добровольческом жалованье их можно было добывать только нечистоплотными путями.

Генерал Май-Маевский умер тем неимущим человеком, каким он и был в действительности. Лично я ни на мгновение не сомневаюсь, что он был человеком честным. Честным, конечно, в узком смысле этого слова. Эта примитивная честность все же не мешала ему быть неразборчивым в своих знакомствах и в принимаемых чествованиях. Не подлежит сомнению, что вокруг генерала группировались всевозможные дельцы и рвачи, которые под прикрытием громких фраз обделывали свои дела и делишки. Это создавало легенды, задевавшие не только доброе имя Май-Маевского, но и наносившие серьезный ущерб Добровольческому делу»[276]276
  Там же.


[Закрыть].

В этом фрагменте Б. А. Штейфон очень точно подметил одну особенность: наличие «всевозможных дельцов и рвачей», которые группировались вокруг генерала в Харькове. Печальнее всего, что главный из них находился рядом с Май-Маевским постоянно, по долгу службы. Именно он и приложил массу усилий для того, чтобы дискредитировать генерала и разрушить его репутацию бесстрашного героя Донбасса.

Имя этого человека уже упоминалось выше. Павел Васильевич Макаров появился при Май-Маевском в феврале 1919 года и с тех пор тенью сопровождал его, как и положено личному адъютанту. Сразу скажем, что Макарову была уготована долгая жизнь и уникальная судьба. Начнем хотя бы с того, что в 1927 году он выпустил в Ленинграде книжку воспоминаний под названием «Адъютант генерала Май-Маевского». Сам по себе факт мало о чем говорящий – в 1920-х годах в СССР мемуары о Гражданской войне по обе стороны фронта выходили нередко, – но интересно то, что на протяжении двух лет книга выдержала пять (!) переизданий. А самое любопытное в том, что мемуары Макарова получились, с одной стороны, довольно достоверными (так, Макаров описывает в них события, о которых мог знать, только если сам был их непосредственным участником, причем реальность этих событий подтверждается другими источниками, о существовании которых он не подозревал); с другой стороны – в книге хватает и наивной хлестаковщины, и откровенного вранья, и просто путаницы. Нужно также учесть, что последующие издания книги (а она переиздавалась также в 1940, 1957 и 1960 годах) сильно «приглаживались» и правились в сторону беллетризации, так что наиболее достоверным является именно первое издание. На него и будем ссылаться.