Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 7

Глава 7. Хвост лисицы.

Перевалило за полдень, когда ощутимо распогодилось. Солнце снова светило и грело, а на небе не было ни тучки, ни облачка. Воды Фонтанки подернулись бирюзой, умытый прошедшим дождём, гранит канала загадочно поблёскивал. Дышалось свежо и свободно.

Следующее заведение, на которое Сушко обратил внимание, располагалось под вывеской: «Friseursalon herr F. Baumann. Мужская стрижка, причёски на любой вкус. Безопасное бритьё. Парики высшего качества». На витрине, разделённой надвое, своей динамичностью выделялся мужской портрет, написанный красками по витринному стеклу: вверху – мужское лицо с блестящей лысиной и заросшее волосом до самых глаз, внизу – рыжеволосый, аккуратно стриженый субъект улыбался в щёгольские усы. Верхнее изображение сопровождалось надписью на русском «Так было», а нижнее – «Так есть и будет».

Тут Лавр Феликсович обратился к Вяземскому с предложением:

– Пётр Апполинарьевич, вы интересовались парикмахерами? Вот и подвернулся случай подтвердить или опровергнуть вашу версию. Чур, я буду изображать санитарного инспектора, а вы – привередливого посетителя. Вы идёте первым, а я за вами через десять минут.

– Согласен, – коротко ответил Вяземский. – Я хорошо помню описание Цветочника, так что сориентируюсь на месте. Выходим тоже порознь.

Парикмахерский салон господина Баумана состоял из четырёх помещений, отделённых друг от друга ширмами с изображением видов Берлина и Вены. В приёмной Вяземского встретил сам хозяин заведения.

– Добро пожаловать, уважаемый господин посетитель. Зовите меня герр Франц. У меня работают три лучших мужских мастера. Все – трудолюбивые и воспитанные немцы. Стрижкой занимается Георг Бургхофф из Поволжья, бритьём – Алекс Шнайдер из Риги, париками – Теодор Кох из Ревеля. Оборудование завезено прямо из Гамбурга. Все технологии исключительно германские. Чем мы, вам, можем служить? Самые смелые ваши замыслы мы воплотим в реальность. Надеюсь, в будущем вы станете нашим постоянным клиентом, – с немецкой учтивостью заявил хозяин салона.

– Превосходно, герр Франц, для начала я бы хотел познакомиться с вашими мастерами и решить, кто из них мне нужен сейчас, – Вяземский слегка осадил коммерческий пыл Баумана, ему хотелось увидеть персонал салона весь разом, но при этом не вызывая подозрений или негативной реакции со стороны немцев.

Не долго думая, хозяин хлопнул в ладоши, и все его работники предстали перед Вяземским. Одинакового роста, широкоплечие, как солдаты, один светловолосый, двое остальных – брюнеты, очень похожие друг на друга. Все в белых крахмальных фартуках и белых шейных платках. Видимо, цена работы немецких мастеров была такой, что среднему классу они оказались не по карману. Посетителей не было. Первым, слегка поклонившись, заговорил мастер париков:

– Уважаемый господин, у вас прекрасные волосы и я вам не нужен.

Вторым высказался мастер стрижки и причёсок:

– Ваша причёска, уважаемый господин, ещё носит признаки недавней, просто шикарной, стрижки и укладки. Мне к ней совершенно нечего добавить.

А вот брадобрей, Алекс Шнайдер из Риги, высказал необходимость заняться бакенбардами, шеей и усами Вяземского. В благодарность, Слегка кивнув хозяину, Пётр Апполинарьевич отправился за брадобреем. В это время в прихожей салона появился Сушко и увёл хозяина парикмахерской в его кабинет.

Брадобрей был молчалив и совсем несловоохотлив, как и все немцы. Вдобавок Пётр Апполинарьевич мог видеть лишь его лицо, которое он изучил и накрепко запомнил: удлинённой формы со сглаженными скулами, глаза светлые, скорее серые. Волосы, бакенбарды и усы чёрные – ни одной особой приметы. Шнайдер работал виртуозно: его «Solingen» плавно скользил, снимая слой ароматной пены. На уровне кадыка Вяземского бритва непроизвольно задерживалась, а может это всего лишь казалось Петру Апполинарьевичу. Через 20 минут работа мастера была закончена и он спросил Вяземского:

– Чем, господин, предпочитает освежиться после бритья?

Вяземский коротко ответил:

– «Creed Santal Imperial».

– О, вы ценитель настоящей австрийской парфюмерии. Теперь «Creed» имеет хождение и в Германии. Товар поступает к нам напрямую из Гамбурга. Все кругом предпочитают французские ароматы, потому что не знают настоящих германских, – эта фраза была самой длинной из всех, произнесённых Алексом Шнайдером за время работы.

Уже на улице, отойдя подальше от парикмахерского салона, Вяземский и Сушко обменялись впечатлениями. Настороженность Петра Апполинарьевича в отношении «близнецов», Алекса Шнайдера из Риги и мастера париков Теодора Коха из Ревеля, Лавр Феликсович не разделял.

– Они хотят быть похожими не друг на друга, а на некий эталон, к которому оба стремятся, – высказал своё мнение Сушко. – Однако, паспорта всех троих требуют проверки. Территориально они зарегистрированы в Коломенской полицейской части, и мне не составит труда глянуть на регистрационные записи, а потом, через Ивана Дмитриевича, разослать запросы по определению подлинности паспортов этих господ. Но, лишь один из них, брадобрей Алекс Шнайдер проживает в доходном доме по адресу набережная Фонтанки 37. Как мы с вами и рассуждали, туда можно попасть и с Аничкова, и с Чернышёва мостов.

– Ну-ну… Только вот я кожей чувствовал скрытую враждебность брадобрея, – возразил Вяземский. – И все трое носят шейные платки. Очень удобно, потому что ни у кого это не вызывает подозрений. Кстати, Лавр Феликсович, а вы не задумывались над тем, что именно Цветочник прячет за шейным платком?

– Особую примету, я думаю, – ответил Сушко. – Конечно, я могу ошибаться и у него больное горло. Но тогда… Он должен иметь изменённый голос. Или я не прав, Пётр Апполинарьевич?

– Ну-ну… – буркнул Вяземский. – Тем более, что никто из опрошенных у предполагаемого Цветочника хрипоту или сиплость голоса не отмечал. Значит на его шее имеется врождённый или приобретённый дефект, который преступник старательно скрывает. Но ещё имеется деформированный левый мизинец. Его-то никак не скрыть. А на руки Алёкса Шнайдера я не посмотрел, потому что не видел их.

До места назначения оставалось 30 минут прогулочной ходьбы, когда Вяземский остановил Сушко словами:

– Лавр Феликсович, обратите внимание на эту надпись.

Над стеклянной дверью всеми цветами радуги отливала вывеска: «Цветочный рай г-жи Анастасии Прокловой. Голландские розы. Букеты на любой вкус. Порадуйте своих любимых!». Сразу при входе посетителей окутало облако цветочных ароматов. За прилавком стояла миловидная женщина, руководящая формированием букета для пожилого мужчины. Вся задняя стена заведения оказалась занята стеклянными шкафами, чьи полки были уставлены вазами с разнообразными цветами: от гвоздик с геранью до дорогущих архидей с лилиями. Сушко и Вяземский, дождавшись ухода посетителя, обратились к хозяйке:

– Мадам Анастасия, скажите часто ли у вас бывают клиенты, покупающие лишь одну розу?

Проклова, задумавшись на минуту, ответила:

– За этот месяц я помню три таких случая, господа. Обычно цветы покупают букетами, а эти покупатели…

Сушко кивнул хозяйке, таким образом выражая готовность её выслушать.

– Так вот, эти клиенты брали по одной. Я бы не сказала, что они производили впечатление ограниченности в средствах… Нет, господа. Но при чопорном наряде проявляли явную скупость… Обрезка шипов розы стоит 20 копеек, но они и их пожалели – брали с шипами.

– Мадам Анастасия, – снова обратился к хозяйке магазина Сушко. – Это были разные люди или один человек?

– Не могу сказать точно. Однако, вот, что я заметила. Они казались весьма похожими друг на друга.

– Чем же? – напористо спросил Сушко.

– Запахом табака и папиросного дыма… И, пожалуй, шейными платками. Да, господа, шейными платками… Знаете ли, сейчас все носят галстуки.

Дождавшись своей очереди, задал свой вопрос и Вяземский:

– Скажите, мадам Анастасия, видели ли вы их руки?

– У последнего точно. Он брал розу левой рукой, – ответила хозяйка, не понимая, к чему ведёт Пётр Апполинарьевич.

Потому Вяземский уточнил свой вопрос:

– Все ли пальцы на этой руке были обычными?

– Э-э-э… А ведь точно! Левый мизинец был подвёрнут вовнутрь и клиент уколол его шипом розы, – подумав, ответила мадам Проклова. – Уколол и даже не поморщился.

Сушко и Вяземский понимающе глянули друг на друга, а потом покинули цветочный магазин. Уже на улице Сушко заметил Вяземскому:

– Пётр Апполинарьевич, а ведь портрет-то складывается. Повторяющиеся признаки говорят о том, что розы покупал один и тот же человек, который потом оставлял их на месте убийства.

– Лавр Феликсович, торжествовать пока преждевременно, – серьёзно ответил Вяземский. – Мы ещё не раз столкнёмся с многоликостью, изворотливостью и прозорливостью Цветочника. Так и жду от него очередной подлой каверзы.

– Вы считаете, что Сыскной он не по зубам? – запальчиво спросил Сушко.

– Ну-ну… Я считаю, – возразил Вяземский, – что для его поимки понадобятся не зубы, а голова.

Сушко нечего было ответить, и он ограничился своим излюбленным «Непременно!».

***

Продолжая непринуждённо беседовать на отвлечённые темы и внимательно смотря по сторонам, мужчины неумолимо приближались к конечной точке избранного маршрута, если вычесть время пребывания в знаковых для расследования местах, то выходило ровно 2 часа пешего пути. Вот Сушко и Вяземский миновали доходный дом Лопатина на набережной Фонтанки 40, угловой с Невским 68, и перебрались через Невский у Аничкова моста. Впереди, уже совсем рядом с доходным домом Змеева по набережной Фонтанки 68, находилось заведение под вывеской «Ресторация П. Анисимова. Исключительно свежая сёмга и осетрина. Румяные кулебяки. Мясо на углях. Напитки на любой вкус. Господа и дамы, мы всегда вам рады !».

– Лавр Феликсович, обратите внимание на ассортимент блюд, – обратился Вяземский к Сушко. – Полный перечень содержимого желудков жертв Цветочника. Именно здесь у них состоялся последний ужин.

– Да, на этом заканчивается наша прогулка, – удовлетворённо заметил Лавр Феликсович. – И теперь мне нужны доклад Каретникова и телефон для связи с Путилиным.

– А мне нужно телефонировать Штёйделю, – в свою очередь отметил необходимость телефонного звонка и Вяземский. – Подробный описательный портрет, с учётом возможных вариантов внешности Цветочника, готов. Теперь настала очередь Карла Альфредовича перенести слова на бумагу.

– Мне кажется, Пётр Апполинарьевич, мы здесь задержимся надолго, тем более, что настало время обеда. А описание Цветочника я отправлю в Сыскную, и ваш помощник ближе к вечеру сможет забрать его у дежурного.

У в хода в ресторацию уже маячила фигура Клима Каретникова. Сыскной агент, в ожидании начальника, напряжённо смотрел по сторонам, а потом, когда увидел Сушко с Вяземским, приветливо махнул рукой и отошёл к чугунной решётке канала.

– Знакомьтесь, Клим Авдеевич. Это судебный медик, консультант Сыскной, Пётр Апполинарьевич. При нём вы можете говорить не таясь, он в этом деле наравне с нами, – представил Вяземского Сушко.

Согласно кивнув, Каретников доложил о проделанной работе:

– Первая жертва «цветочного» убийцы – Лукерья Свиблова двадцати пяти лет от роду, уроженка Новгородской губернии, проживала в доходном доме Маевского на третьем этаже в квартире 8. Помесячно платила 50 рублей, оплату не задерживала. Работала швеёй. Опознана по рисунку работницами швейной мастерской Л. А. Говядина, что совсем рядом с местом проживания. В начале мая у неё появился состоятельный воздыхатель – Алексей Ревякин, приказчик речного пароходства. Знакомство молодых состоялось при заказе мужчины ушиванию белых рубашек и жилетов, по цвету тканей совпадающих с вашими, Лавр Феликсович, образцами. Ревякин оказался состоятельным ухажёром – подарил Свибловой перстень с буквой «Р», которым Лукерья очень гордилась и показывала близким подругам. Приметы любовника Свибловой: подтянутый, статный, волосы головы короткие и светлые, усов и бороды не носит, на верхней губе маленький белёсый шрам. Курит папиросы, пользуясь мундштуком. Имеет шикарный серебряный портсигар с одноглавым орлом, носит шейный платок. В середине мая Свиблова уволилась и уехала с любовником в Нижний Новгород. Больше ни её, ни его никто не видел. О смерти Свибловой никто до сих пор не знает. На квартиру убитой я уже вызвал нашего дознавателя для обыска и исключения ограбления. Но, что-то мне подсказывает, что это бесполезный труд. У Свибловой, кроме кольца, брать-то нечего.

– Спасибо, Клим Авдеевич, – поблагодарил Сушко. – Результаты ваших изысканий совпадают с нашими.

И Лавр Феликсович подробно рассказал Каретникову о совместных с Вяземским открытиях по пути от места последнего убийства к ресторации П. Анисимова. Когда Сушко закончил, Вяземский взял слово:

– Клим Авдеевич, этого преступника между собой мы прозвали Цветочником. И ещё, хочу подметить одну немаловажную деталь, господа. На месте первого преступления обнаружен мужской волос светлого цвета, а на месте двух других – чёрный и рыжий волос из соответствующих им по цвету париков. Значит натуральный цвет волос Цветочника – светло-русый, а из особых примет добавляется шрам на верхней губе и деформированный мизинец на левой кисти. Однако, мы ещё не были в ресторации и не опросили её работников на предмет присутствия здесь Цветочника и его жертв.

– Тогда приступим, – потирая руки, заявил Сушко. – Тем более, что я хочу предложить вам, господа, отобедать в этом заведении. Как раз представляется возможность не светить полицейскими значками. Потому уже будем делать телефонные звонки. Уверен, телефонный аппарат в этом заведении имеется, и за умеренную плату нам предоставят возможность телефонных разговоров.

Троица расположилась за столиком у окна недалеко от входа. Сушко и Каретников заказали обеды из четырёх блюд, а Вяземский лишь чашку кофе и коньяк – не объяснять же сыскным, что дома его ждёт настоящий немецкий обед и ужин, который он не на что не променяет, да и зачем портить аппетит общепитом. Оставив хорошие чаевые, Сушко, показав рисованные портреты жертв Цветочника, откровенно побеседовал со смышлёным официантом, но получил отрицательный результат. Ни предъявленных женщин, ни мужчин, подходящих под описание Сушко, официант не припомнил.

– Господа и дамы ведут себя непринуждённо, но всегда в рамках светских приличий. Никто и ничем не обращает на себя внимания. Этих людей я уж точно не помню…

Сушко разочарованно хмыкнул, и тогда в разговор вмешался Вяземский:

– Скажи, любезный, а помнишь ли ты в этом месяце посещение пар, в которых женщина держала в руке одинокую розу?

И официант, недолго думая, согласился:

– Да, господа, я помню три таких пары…

– Значит, милейший, ты помнишь и этих людей. Ведь так? – вклинился в разговор Сушко.

– Нет это были разные посетители. А вот заказы… Точно, заказы были одинаковыми. Печёная сёмга, растягаи с мясом и грибами. Из напитков я подавал «Брют».

Больше от официанта ничего невозможно было добиться, и Сушко бросил эту затею. Но Вяземский не преминул заметить:

– Не стоит опускать руки, господа. Результаты судебно-медицинского исследования содержимого желудков жертв Цветочника говорят сами за себя. Во всех трёх случаях они одинаковы и это уже объективный факт. Все жертвы перед смертью ужинали здесь. Именно здесь!

О ходе расследования Сушко телефонировал Путилину. Иван Дмитриевич одобрил направление поисков убийцы, но заметил подчинённому, что половина срока, отпущенного Дурново на поимку Цветочника, близится к концу, а к результату розыск так не приблизился. Путилин взял на себя проверку паспортных данных и мест проживания немецких парикмахеров, уточнение абонента телефонного номера 96, сбор необходимой информации о нём. А Лавру Феликсовичу дал поручение просмотреть сводки железнодорожных происшествий за текущий месяц, особое внимание уделив Варшавскому вокзалу. Гости оттуда, да и сам Цветочник, могли там засветиться или наследить.

Вяземский связался со Штёйделем и поручил тому забрать описания Цветочника у дежурного Сыскной. А потом настоял на срочности рисовки портретов убийцы, настаивая на том, что без них дальше двигаться невозможно.

Троица уже собралась на выход, но её задержал уже известный официант, взволнованно обратившись к Сушко:

– Господин полицейский… Вас спрашивает дежурный сыскной полиции. Срочные новости…

Сушко, буквально сорвавшись со стула, двинулся к стойке с телефонным аппаратом. Схватив трубку и представившись, Лавр Феликсович весь обратился в слух, а, наблюдавшие за ним товарищи, заметили, как на глазах меняется лицо Сушко. Подбородок отяжелел, скулы напряглись, рот сжался в узкую щель, а левая щека судорожно задёргалась. Четыре минуты он молчал, записывая информацию в блокнот, а потом ответил:

– Принял! Срочно доложите Путилину! Пролётку со свободным сыскным агентом и дознавателем – по первому адресу. Две пролётки к ресторации Анисимова на Фонтанке. Живо! Ждать времени нет!

Положив трубку, Сушко развернулся и заспешил к выходу, а проходя мимо столика с Вяземским и Каретниковым, коротко бросил:

– На улицу!

Когда троица снова собралась вместе, Сушко уже был спокоен и рассудителен, полностью готов к делу.

– Господа! У нас четыре трупа… Че-ты-ре-е! – тщательно скрывая раздражёние, произнёс Лавр Феликсович. – Два с перерезанным горлом у известной вам, Пётр Апполинарьевич, «Музыкальной гостиной», убитые по виду похожи на телохранителей. По месту проживания на Большой Морской слугой обнаружен труп ювелира Соломона Лермана. А на Лиговке, у самого канала… Тело зарезанного Леонтия Шапошникова. Нашего Леонтия!

Спутники молча смотрели на Сушко и ждали его решения, команды о дальнейших действиях.

– На место первых убийств я послал нашего агента с дознавателем. Там уже вовсю работают местные. Да, нам отсюда ближе, однако, у нас другие задачи, – уже совершенно спокойно произнёс Сушко. – Вы, Клим Авдеевич, едете на адрес Лермана. Мы с Петром Апполинарьевичем проследуем к Лиговскому каналу. Судьба Шапошникова меня сейчас беспокоит больше всего.

– Ну-ну… Лавр Феликсович, я ведь вас предупреждал, – Вяземский решился высказать своё мнение. – Как только мы приблизились к Цветочнику, он стал упорнее заметать следы, как лисица своим хвостом, уходя от преследования. Цветочник вовсю старается сбить вас с толку, увести в другую сторону и напрочь нивелировать внимание к собственной персоне. Уверен, что и в этот раз вещественных доказательств будет мизер. Но от этого Цветочник не становится призраком или невидимым. Он вполне реален, и это не мы идём за ним, а он сам ведёт нас к полному провалу расследования. Вот это самомнение и погубит убийцу – мы поймаем его на очередной ошибке.

Сушко возражать не стал, всё сказанное Вяземским было простой констатацией фактов и реального положения вещей с сыском лиходея. Но Вяземский не унимался – последний выпад Цветочника задел его за живое, он явственно представлял себе угрозу для жизни и здоровья Каро де Лавинь, к которой питал тёплые чувства, совсем не ожидая такой непредсказуемой реакции от себя самого:

– Клим Авдеевич и Лавр Феликсович, попрошу вас к завтрашнему утру предоставить протоколы осмотра мест происшествий по первым двум случаям в морг Обуховской больницы, куда уже сегодня нужно доставить труп Лермана. Если результаты осмотра погибших у «Музыкального салона» меня удовлетворят, то моего личного присутствия на вскрытиях не требуется. Я знаю, чья рука там поработала… По поводу тела вашего сослуживца – о нём я позабочусь лично, как и о результатах секции Лермана. Будьте особо внимательны к поиску вещественных доказательств. В нашем случае и мелочи имеют решающее значение. При всей нашей загруженности работой, ради Бога, не забудьте передать описания Цветочника в Сыскную – Штёйдель очень обязательный человек и к вечеру там непременно будет. Моему помощнику я оставляю записку с просьбой посетить парикмахерский салон Баумана: меня интересует являются ли эти немцы, а особенно брадобрей, настоящими немцами или рядятся под них. Завтра утром, уже в морге, мы обсудим эту информацию, а о результатах я сообщу вам, Лавр Феликсович.

Пролётки подкатили совсем неожиданно, и троица разъехалась по своим местам. На Лиговке вокруг тела Шапошникова, не смотря на полицейский кордон, собралась масса зевак. Здесь уже присутствовали представитель полицейской части и околоточный надзиратель. Опрос свидетелей на месте происшествия был произведён, теперь искали очевидцев в близлежащих домах. Сушко первым протиснулся к телу сослуживца и опознал его:

– Да, это Леонтий… Леонтий Шапошников. Аген сыскной полиции.

Вяземский перехватил непроизвольное движение Сушко к трупу и остановил возбуждённого полицейского словами:

– Лавр Феликсович, дорогой мой. Не стоит топтаться на месте преступления, дайте мне возможность во всём разобраться без помех.

Тело сыскного лежало на правом боку. Из одеяния лишь рваная нательная рубаха да грязные штаны – верхней одежды и обуви на трупе не было. На шее зиял ровный и непрерывный, от уха до уха, разрез, голова запрокинута назад. Крови рядом с телом нет, но рубаха на плечах и подоле полностью ей пропитана – белая ткань в чёрно-бурых пятнах. На обнажённой груди бывшего полицейского пузырились следы ожогов, ногти на правой кисти выглядели рваными кусками, подушечки трёх пальцев истерзаны. Отчётливо видны отпечатки колёс телеги, следов волочения тела не обнаружено. Суммировав все впечатления, Вяземский озвучил своё заключение:

– Время смерти более 12 часов назад. Причина смерти – одномоментное пересечение сонных артерий с обеих сторон. Убили мужчину не здесь. Труп привезли сюда на телеге и… сбросили. Было это ещё рано утром, на одежде следы утренней влаги и мокрой земли. Перед смертью жертву изощрённо пытали. Орудие убийства, предположительно, опасная бритва. Цветочник… Это он. Детали изложу после вскрытия. Встретимся в Сыскной завтра в полдень.

– До встречи, Пётр Апполинарьевич. А я пока останусь здесь, хочу сам побеседовать со свидетелями и очевидцами, – ответил Сушко и направился в сторону группы местных полицейских.

Вяземский, воспользовавшись служебным транспортом, отправился домой. Обед, как и недовольное бурчание Ильзе: «Господин доктор, вы опять изводите себя голодом. Ваш живот не вынесет таких испытаний, а больным вы станете ненужным, даже на службе», вернули Петра Апполинарьевича к домашней реальности, но надолго от размышлений о Цветочнике и мадам де Лавинь не отвлекли. И Пётр Апполинарьевич совершил то, о чём мечтал с самого утра: подошёл к телефонному аппарату и запросил абонента № 33. Оператор трижды соединял его с «Музыкальной гостиной», но на том конце провода трубку никто не брал. Тогда Вяземский, переодевшись и захватив с собой трость, сам отправился на набережную Фонтанки.

Его встретил уже знакомый швейцар и проводил к гардеробщику, который поприветствовал Вяземского словами:

– Добрый вечер, ваша светлость. Чем могу служить в этот раз?

– Я к мадам де Лавинь, милейший, – ответил Вяземский, еле сдерживая волнение. – Доложите о моём приходе. Её телефон не отвечает.

В ответ гардеробщик, окинув Вяземского долгим многозначительным взглядом, произнёс:

– Ваша светлость, для всех мадам де Лавинь отбыла на воды в Баден-Баден. Её здоровье внезапно пошатнулось… Делами салона сейчас заправляет распорядитель – господин Троицкий. Но для вас у меня имеется письмо… Возьмите.

Вяземский правой рукой взял конверт, а левой положил на стойку гардероба серебряный рубль, и уже потом, медленно развернувшись, покинул «Музыкальную гостиную». Петру Апполинарьевичу совсем не хотелось читать послание милой ему женщины на улице, среди людей, городского шума и праздных зевак. Эту маленькую радость Вяземский не желал делить ни с кем, потому отложил эту возможность до прибытия домой. Там, расположившись на диване в кабинете, он вскрыл конверт и приступил к чтению:

«Mon cher ami, Рierre! Дорогой Пётр Апполинарьевич, я не перестаю корить себя за то, что не рассказала вам всей правды при нашей встрече. Меня преследует страшный человек. Он вообразил себе, что я кокотка, и всеми способами домогался меня. Я отказывала ему, потому он затаил злобу. Вскоре я прочитала статью в „Санкт-Петербургских ведомостях“ об ужасных убийствах женщин и поняла, что сумасшедший поклонник в своих притязаниях зашёл слишком далеко. И я поведала эту историю Константину Александровичу, он мой патрон, а значит и первый защитник. Константин Александрович живо откликнулся и приставил ко мне охрану, которую сегодня нашли мёртвой. Мерзкий убийца зарезал их, как ягнят на закланье. Я вынуждена покинуть Петербург и какое-то время находиться в родовом имении Грузино, тем более, что скоро лето и там восхитительно хорошо, живительно для моих слабых лёгких. Всё это время я буду помнить о вас и трепетно ожидать встречи. Простите, что не телефонировала вам об изменениях в моей жизни, но говорить об этом тяжело и я доверилась бумаге. Надеюсь на скорую встречу.

Саro de Lavigne, а для вас всегда Анна Аракчеева".

Вяземскому пришлось несколько раз перечитать письмо, чтобы смысл сказанного укоренился в его разуме. Анна тяготилась расставанием и недосказанностью в их отношениях. Но она и он понимали, что в любом случае, между ними всегда будет стоять наследник престола – пресловутый патрон, который никогда не позволит Анне уйти по своему желанию или иметь другого мужчину. В этом случае всю тяжесть решения должен принять на себя он сам, так Пётр Апполинарьевич представлял себе взаимоотношения подобного рода. И Вяземский принял решение, тем более, что Анна Аракчеева об ответном письме не обмолвилась. «Здесь надо рвать по живому, иначе вместо любви будет вечная мука. Анна сейчас в безопасности, а большего мне и не надо» – мысленно поставив точку в этой истории, Вяземский взялся за томик Мольера. Завтра предстоял трудный день с неизвестным финалом, потому Пётр Апполинарьевич лёг спать пораньше, но перед сном остро ощутил, пришедшее и закрепившееся намертво ощущение, что с этого момента Цветочник стал для него личным врагом.