Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Узнав от Сушко о случившемся, Путилин в отчаянии стукнул кулаком по столу. Никто и никогда не слышал от Ивана Дмитриевича ни одного бранного слова, но тут он сорвался:

– Дрянной человечишко, что коряга гнутая, того и гляди всех на дно утянет…

За всю его службу в полиции подобное стечение неприятностей произошло впервые.

– Все ли служащие сейчас в здании Сыскной? – успокоившись, спросил он у Сушко.

– Все, кроме раненных в ходе утренней операции на Лиговке, – ответил Лавр Феликсович, поняв, куда клонит шеф. – Все мои агенты собрались для обсуждения результатов задержания банды Митяя Лисина и планирования дальнейших действий по поимке Беса.

– Закрывайте входные двери и ставьте к ним часового. Никто никуда не уходит. Начнём разбираться прямо сейчас. Голубчик, соберите всех сотрудников у моего кабинета… С дежурной сменой стражников и конвойных я побеседую позже, тотчас же со службы их не сорвать – в камерах полный комплект лиходеев.

Уже забрезживший след Беса снова исчез в тумане обстоятельств. Стало совсем непонятно: или полиция преследует преступника, или это сам Бес, пользуясь информацией от неизвестного источника в Сыскной, уводит поиск в нужную, лишь ему, сторону. Выходило, что не полиция крепко держит розыск в своих руках, а преступник сам направляет и контролирует этот процесс, каждый раз демонстрируя свою неуловимость.

Глава 11

Глава 11. Не всякий кулик своё болото хвалит.

Жизнь полицейского, а сыскного в особенности, не состоит из одних удач или побед, бывают в ней и белые, и чёрные полосы, что соответствуют промахам, провалам и неудачам, душевным терзаниям по их поводу и сожалениям о вовремя не сделанном или бессрочно утраченном. В такой черной полосе сейчас оказался и Путилин: за короткий срок, за каких-то три дня случились и гибель агента Шапошникова, и пропажа документов на Беса, и отравление основных свидетелей по его делу. Казалось, вот ещё один шаг со стороны преступника и он уйдёт безнаказанным.

В минуты крайнего внутреннего напряжения и кажущейся безысходности положения, Иван Дмитриевич всегда вспоминал своего наставника – Карпа Леонтьевича Шерстобитова, двадцать лет отдавшего солдатской службе, а потом ещё двадцать один – полицейской. За многое Путилин оставался благодарен Шерстобитову, в котором уже тогда сыскарь возобладал над полицейским администратором, и искусством этим пожилой наставник наделил Путилина сполна. Но до сих пор в душе Ивана Дмитриевича оставался осадок вины, в которой его и винить не стоило. Досужие языки вовсю уличали Путилина в подсиживании своего начальника – Шерстобитова. На 1 января 1858 года коллежский асессор Шерстобитов ещё числился надзирателем 3-го квартала 3-й Адмиралтейской части. Однако 28 июля 1858 года приказом № 165 обер-полицмейстера Шувалова в этой должности был утвержден Иван Дмитриевич Путилин, совершенно не претендовавший на данное место, а Шерстобитову пришлось покинуть и этот квартал, и эту полицейскую часть, а через год вообще уволиться со службы – уйти в отставку в возрасте шестидесяти четырёх лет. Шувалову импонировали относительно молодой возраст – двадцать восемь лет, чиновничий статус и наличие высоких орденов у Путилина, потому он сделал выбор в его пользу. Не для самого Путилина, а для сыскного дела, которым тот успешно занимался. Конечно, сама ситуация коробила и до сих пор коробит Ивана Дмитриевича: совсем не таким он представлял себе расставание с наставником – битым жизнью, старым, мудрым Шерстобитовым.

Особенно Путилину запомнилась последняя фраза-наставление Карпа Леонтьевича: «Руководить – это не руками водить или приказы черкать, тут во всём нужно быть главным. Ибо без перевясла и веник рассыплется, а велик почет не живет без хлопот. Начальник, что ось рабочего колеса, вокруг неё всё и вертится, без неё и телега не двинется, какую лошадь не запрягай. Будучи начальником, придётся сто раз ответить, кто ты есть – профессиональный специалист или чиновник-карьерист. Первое, мне кажется, главнее, и о нём никогда забывать не стоит. Начальники приходят и уходят, а служба остаётся, потому что на профессионалах держится».

И как будто ставя точку в давнем внутреннем споре, Путилин уверенно произнёс вслух:

– Да, ныне я начальник Сыскной, но, в сложившихся обстоятельствах, просто обязан стать сыскарём. Найти злокозненную иглу в стоге своего сена. Найти и обезвредить, пока она не уколола ещё кого-нибудь. Надежды на помощь заместителя – Ивана Александровича Виноградова не было: с начала мая он в Петербурге отсутствовал.

Устроившись вместе с Сушко и делопроизводителем Фролом Калистратовичем Савицким в своём кабинете, Путилин начал опрос подчинённых, задавая им одни и те же вопросы: кто и что видел в камерном отделении до и во время кормления задержанных, посещали ли его другие служащие, кроме конвойных и стражников, где в это время находились специалисты отдела дознания – помощники дознавателя. Говорил, в основном, Путилин, Савицкий делал записи на листе бумаги, а Сушко наблюдал за реакцией опрашиваемых на задаваемые вопросы. У последующего обязательно спрашивалось о месте нахождения и деятельности предыдущего свидетеля. Понятно, все опрашиваемые испытывали напряжение – тень подозрения падала на всех одинаково.

В это время Вяземский занялся тщательным осмотром камерного отделения и камер отравленных налётчиков. После произошедших событий Петру Апполинарьевичу пришлось долго заниматься идентификацией следов обуви – во время переполоха и в камерах, и в коридоре наследили знатно. А он искал единственные, повторяющиеся следы обуви в обеих камерах, где содержались Митяй Лисин и его помощник. И, наконец, поиски судебного медика увенчались успехом. Две пары следов форменных сапог со стёртыми на носовой части подошвами находились лишь в камерах вожаков грабителей. Удовлетворённо хмыкнув, Вяземский принялся осматривать пространство вокруг них. В камере Лисина он нашёл тёмный потёк на самом краю вкопанного стола, а вот под самим столом лужицы не было. Привычно рассуждая вслух, Вяземский произнёс:

– Ага… Нуте-ка пожалуйте-с. Субъект трясущимися руками подавал Лисину чай, подавал да пролил на стол от страха или избытка чувств. А на полу лужицы-то нет. И где она? Да на штанине убийцы-отравителя. Неспокоен, ох, неспокоен сей персонаж. Убивать привычки нет.

Во второй камере на прутьях решётки дверей Вяземский обнаружил прилипший комок серого цвета на уровне согнутой в локте правой руки.

– Ну-ну… И здесь ты опростоволосился, стервец. Измазал рукав мундира в каше, – вслух зафиксировал находку Вяземский, спрятав в карман лупу. Теперь оставалось найти обладателя специфически стоптанных сапог и замаранной форменной одежды. Рост и возраст их хозяина Пётр Апполинарьевич уже чётко себе представлял.

Опрос и сравнение показаний дали неожиданный результат. Конвойные и стража отдела временного задержания в камеры Митяя Лисина и его помощника не входили. Они обеспечивали скудным арестантским ужином лишь четвёрку простых налётчиков, но те до сих пор оставались живы и здоровы. Единственным человеком, кто входил к вожакам бандитов, оказался новый, ещё никому крепко не запомнившийся, служащий в чиновничьем мундире. Тут со своими находками подоспел и Вяземский. Выслушав судебного медика, Путилин распорядился:

– Снова всех собрать. Каждого разобуть. Усадить на стул – ноги на второй. Сюртуки осмотреть тщательно. Пётр Апполинарьевич, приступайте к осмотру и поиску подозреваемого по вашим параметрам.

Потянулась длинная очередь из обследуемых. И тут ничего, остался последний служащий Сыскной, ещё не прошедший досмотра. Сутулый, роста выше среднего, блёклые волосы, куцая бородка. На гражданском, чиновничьем мундире, как знаки различия выделялись петлицы, с одним просветом без звёзд, и эмблема служебного ведомства по их центру. Само одеяние видало лучшие времена. И это без слов говорило о том, что на партикулярное платье у хозяина нет средств. Так выглядел чиновничий мундир титулярного советника. Титулярный советник – гражданский чин IX класса. Слово «титулярный» здесь означало «номинальный» – уже не секретарь, но ещё не полноправный советник, своего рода кандидат в советники – чины VIII класса, называемые коллежскими асессорами. На пути к чину коллежского асессора лежала незримая преграда, преодолеть которую разночинцу-чиновнику было чрезвычайно трудно; дворянство остерегалось чрезмерно пополняться за счёт незнатных. Большинство титулярных советников навсегда оставалось в этом чине, не рассчитывая на большее; их называли «вечными титулярными советниками», а насмешливо – «штулярами» или «титуляшками». В Сыскной жалованья им полагалось – по 400 рублей годовых, столовых денег – по 200 рублей, квартирных денег – по 240 рублей в год. Одному худо-бедно просуществовать можно. А если на плечах висит семья и немалая? О себе думается в последнюю очередь.

Делать было нечего, а ждать нельзя, и титулярный советник, глубоко вздохнув, шагнул внутрь помещения. По команде Вяземского он снял сюртук и повесил на спинку стула, а сам, сев на него, вытянул ноги на второй, у которого уже стояли снятые сапоги. После осмотра сапог и сюртука подозреваемого, Пётр Апполинарьевич утвердительно кивнул, что означало «Это он».

– Представьтесь, – попросил сослуживца Путилин.

– Модест Иванович Кулик, – глухо ответил тот.

– Да, это Модест Иванович Кулик, мой младший помощник. Взят в самом начале мая на вакантное место. Рекомендован полицейской канцелярией Спасской части. В настоящее время находится на обучении и работает с бумагами, которые я ему предоставляю. Самостоятельных дел пока не ведёт. Происхождением из городских мещан. Семейный. Жена и две дочери младшего возраста, которые обучаются в Мариинском училище.

– Кулик? – вопрос Путилина носил целую гаму эмоций – удивление, возмущение, разочарование, но озлобленности в нём не слышалось.

– Кулик! – утвердительно кивнув, коротко бросил Сушко.

Оба – начальник и старший сыскной агент одновременно вспомнили надпись, сделанную Леонтием Шапошниковым на месте пленения – в дровянике на Лиговке: «ПРЕДАЛ КУЛИК».

– Фрол Калистратович, – обратился Путилин к Савицкому. – Спуститесь к себе и хорошенько обыщите стол Кулика, а так же ёмкость для мусора в камерном отделении. Ищите бумажный пакет с остатками порошка, пахнущего чесноком. Пётр Апполинарьевич подскажет вам то ли это, что мы ищем или нет.

Дознаватель и Вяземский удалились исполнять поручение начальника. А Путилин, выразительно глянув в глаза Кулика, жёстко приказал:

– Обуйтесь и оденьтесь. И не вздумайте выкинуть какой-нибудь фортель, Лавр Феликсович следит за вами, а с ним шутки плохи, так что дурить не советую.

Через пятнадцать минут делопроизводитель и судебный медик вернулись в кабинет Путилина. Вяземский нёс в руке бумажный свёрток, обёрнутый тряпкой. А у Савицкого из-под мышки выглядывала папка с розыскным делом на Беса.

– Пакет нашли в мусорнице камерного отделения. На нём следы крысиного яда. Крупицы отравы имеются и в ящике стола подозреваемого. Дело оказалось наспех спрятанным в одёжном шкафу, – словами сопроводил находки Вяземский.

– Фрол Калистратович, – обратился к делопроизводителю Путилин. – Снимите пост у входа в Сыскную и распустите сотрудников. Нечего более людей мариновать. Оставьте лишь тройку агентов на всякий случай, чувствую, что они в ближайшее время могут понадобиться Лавру Феликсовичу.

Всё это время Кулик не вымолвил ни слова, не высказал ни одной просьбы. Он понуро молчал, повесив голову на грудь, а взглядом вперившись в пол. Когда Путилин и Сушко остались в кабинете вдвоём, Иван Дмитриевич спросил Кулика:

– Почему сразу, пока не раскрылось отравление, не скрылись и не убежали?

– А куда же мне бежать, господин начальник? От себя и от семьи не уйдёшь, не спрячешься, – со слезой в голосе ответил Кулик. Он был бледен, губы тряслись, пот заливал глаза, дрожащие пальцы выдавали крайнее волнение. Волнение и страх. Страх и ожидание неминуемого конца.

– Это вы предали Шапошникова, изъяли папку с делом Цветочника – Лешко Беса и отравили вожаков грабителей-налётчиков? – внутри Путилина кипели эмоции, гнев поднимался из глубины души вверх – к горлу, щёки покраснели, а кисти рук сжались в кулаки. Казалось, вот ещё миг, и Иван Дмитриевич ударит Кулика или хватко вцепится в горло предателя. Но сорокалетний опыт допросов возымел своё, жёстким и убийственным остался лишь тон вопросов главного сыщика, руки же остались недвижимо лежать на столе.

А Сушко заметил ещё одну особенность манеры поведения Кулика. Тот не вёл себя как заправский преступник: не усматривалось в нём уголовного бахвальства, открытого пренебрежения к закону, желания и намерения с самого начала и до конца отрицать свою вину, не было и насмешливого отношения к «легавым», окружавшим его. Кулик, на его взгляд, производил впечатление загнанного в угол, сломленного и сломанного человека. Следующей фразой Путилин продолжил тяжёлый разговор с сослуживцем, преступившим все нормы закона и полицейской службы:

– Рассказывайте всё! Всё без утайки… Вины ваши больших доказательств не требуют и наказание будет суровым. Но лишь вы сами можете его облегчить. Вы человек не старый, глядишь, имеете шансы и семью по окончанию срока увидеть. Выкладывайте суть, Модест Иванович. Торопитесь, время идёт не в вашу пользу.

Кулик поднял голову, и теперь не пряча взгляда, а глядя прямо в глаза Путилина, произнёс:

– Я никого не хотел предавать… Не хотел становиться преступником и убийцей. Но попал в такой переплёт, что другого пути не оставалось. Да, выбор был… Между предательством и безопасностью моей семьи, моих девочек… Кроме них в моей жизни больше никого нет. Ни родственников, ни знакомых, ни сострадателей.

Эта фраза далась Кулику с неимоверным трудом, ком в горле мешал говорить и дышать полной грудью, напряжение сковало лицо и губы.

– Смелее, Модест Иванович. Смелее, – подтолкнул рассказчика Иван Дмитриевич.

– На второй неделе мая он встретил меня по пути от Сыскной к дому, – продолжил свою горькую исповедь Кулик. – Видя моё нуждающееся положение, предложил за немалые деньги работать на него. Доносить всё, что о нём говорят, что планируют против него, какие документы на него имеются, кто свидетели, видевшие его вживую. Я отказался, потому как продажной скотиной никогда не был. Но на следующий вечер этот человек передал мне пакет, в котором была голова нашей кошки Доры, пропавшей накануне, а у детей появились леденцы, которые им передал «незнакомый дядя с холодными глазами». При этой встрече лиходей сказал, что теперь я буду на него работать бесплатно. А платой за мою сговорчивость будет жизнь моей семьи, за которой он теперь следит неусыпно. Если его задержат, то первой пострадает моя семья, потому что он действует не один. Так я стал предателем и преступником. И эта участь далась мне нелегко. Сердце противилось, а разум продолжал направлять меня по кривой дорожке.

– Под словом «он» вы кого имеете в виду? – спросил Путилин.

– Того, кого вы в своих бумагах именуете Цветочником или Лешко Бесом, – ответил Кулик. – Он не пощадил трёх молодых женщин, зверски с ними расправившись, лишь только потому, что они его видели и знали. А я ещё жив, потому что нужен ему, как главный осведомитель.

– Кем представился и как выглядел ваш злой гений? – в свою очередь спросил Сушко.

– Представлялся Иваном Сидоровичем. Чернявый, с усами и бакенбардами. Хорошо и образно говорит по-русски. Носит шейный платок. Мизинец левой кисти искривлён, не разгибается. Пахло от него дорогим табаком, – охотно ответил Кулик.

– Как пошёл на предательство Шапошникова, – отбросив политесы Путилинского обращения на «вы», прямо спросил Сушко.

Кулик замялся и, снова спрятав глаза, ответил:

– Ваш агент слишком близко подобрался к банде налётчиков, а через них мог выйти на самого Беса. О готовящемся внедрении Шапошникова я узнал из разговоров сыскных, которые должны были его прикрывать. Да, кровь сыскного на мне… Но иного выхода я не видел. Не дал мне его треклятый Бес. И отравить вожаков налётчиков он мне приказал, да и отраву собственноручно предоставил. Выкрасть уголовное дело вместе со всеми показаниями свидетелей, ориентировками по розыску, экспертизами и портретами – тоже его инициатива. Нет дела – нет и преступлений. Иди поймай его тогда.

– Так какого же ляда ты к нам не обратился, голова садовая? – не выдержав, взорвался Сушко. – Тогда Бес давно бы нары грел, а не на воле расхаживал.

– Так семью мою, кто бы защитил и сберёг, господин старший сыскной агент? – с горькой усмешкой вопросом на вопрос ответил Кулик.

Знаком руки Путилин призвал Сушко к спокойствию, а сам заинтересованно произнёс:

– Но, если бы семья ваша была под надёжной защитой, вы бы, Модест Иванович, согласились помочь нам в поимке Беса?

– На мне теперь воз смертных грехов да каторга маячит, потому и бояться нечего. Поймите, что не за себя трясся и трясусь… Лишь за них, родимых. Без меня они худо-бедно проживут, протянут – супруга работает репетитором английского языка и литературу переводит. Живы останутся, и это главное. А мне больше ничего и не надо. От каторги меня никто, даже сам Господь, не избавит.

– Когда и где встречаетесь с Бесом? Ведь вы должны передать ему папку с документами и доложить об отравлении разбойных свидетелей его преступлений, – уже спокойным и выдержанным голосом спросил Сушко.

– Завтра в три часа пополудни на Сенном рынке в палатке старьевщика. Я должен прийти один и держать под мышкой свежий номер «Санкт-Петербургских ведомостей», так я покажу, что за мной нет слежки, – ответил Кулик, а глаза Сушко загорелись охотничьим азартом: «Вот она возможность прихлопнуть Беса, вытащить лиходея на свет Божий и разом наказать за всё».

Но опытный в этих делах Путилин не стал забегать вперёд: любое предложение должно быть обосновано и способно заинтересовать другую сторону:

– Модест Иванович, – Иван Дмитриевич исподволь начал тактику переманивания преступника поневоле на свою сторону, – надеюсь, будучи помощником делопроизводителя, то есть в юриспруденции человеком не новым, вы отчётливо представляете, что за совершённые преступления вам грозит длительный срок, суровое наказания за ваши криминальные прегрешения?

– Да, – коротко ответил Кулик.

– А вот если бы Сыскная взяла вашу семью под защиту, которую я вам гарантирую? И вы, убедившись, что жене и детям ничего не угрожает, могли бы помочь нам в аресте Беса? – Путилин продолжил мягкую линию вербовки. – В этом случае ваше содействие и прямое участие в операции задержания зачтётся и на следствии, и на суде. Уверен, тогда срок будет меньше. В свою очередь, я обещаю, что не оставлю вашу семью без внимания и помощи.

Надолго замолчав, мысленно взвешивая все нюансы ситуации, Кулик наконец ответил:

– Будь, что будет… Я согласен. Совесть моя по сию пору нечиста. Сделаю, как скажете, может, тогда и избавлюсь от скверны. Делайте со мной, что хотите! Только моих обороните, молю… Молю как Бога.

– Ну что же, Модест Иванович, – тон Путилина стал деловым. – Сейчас уже поздно, потому домой вас доставит наша пролётка. За ней последует вторая – с тремя сыскными агентами. Войдя в своё парадное, вы отроете им чёрный ход – один будет осуществлять наружное наблюдение, второй – сторожить лестницу, третий – страховавть квартиру, вас и вашу семью. Утром, с особым тщанием, мы перевезём её на конспиративную квартиру. В два часа пополудни встречаемся в Сыскной, к этому времени мы закончим подготовку плана по вашему прикрытию и поимке злостного преступника. Фрол Калистратович, голубчик, распорядитесь исполнить моё распоряжение и проводите Модеста Ивановича до пролётки.

Оставшись втроём, Путилин, Сушко и Вяземский удовлетворённо выдохнули – половина дела была сделана, но к сожалению, только половина. Завтрашний день должен был поставить точку в этой затянувшейся криминальной истории.

– Да, не всяк кулик своё болото хвалит, – разочарованно произнёс Лавр Феликсович.

– Но всяк кулик своему гнезду радеет, – возразил Сушко Путилин.

А Вяземский, которого так и не отпустило напряжение поиска Лешко Беса, задумчиво произнёс:

– Господа полицейские, меня всё же озадачивает поведение нашего преступника. Его неуёмное желание контролировать процесс собственного поиска, контролировать людей, им занимающихся, желание всегда быть впереди вас, не стесняя себя в средствах и жестокости. Немецкие и австрийские психиатры называют такую страсть «мания», а субъектов, ей страдающих – «маньяками». Но в любом случае, ставится акцент на их психическом нездоровье. Получается, что это удваивает, если не утраивает, опасность Беса, настоящего исчадия Ада, для всех окружающих.

***

Вяземский отбыл домой, а вот для Сушко и Путилина рабочий день не закончился, как и для делопроизводителя Савицкого. Служба продолжалась. И всё потому, что, напуганная участью вожаков, четвёрка налётчиков настояла на срочном допросе. Им загорелось дать показания, хотя в позднее время подобные действия полиции были запрещены законом. Страх близкой смерти гнал преступников в руки сыскных, которых ещё нужно было заинтересовать важностью своей информации, тем самым показать необходимость защиты ценных свидетелей – скорому переводу в Литовский тюремный замок на этап следствия и суда, где у Беса уже не будет возможности достать развязавших язык налётчиков. Теперь в полной власти Сушко оказалась возможность устанавливать очерёдность допроса грабителей из шайки Митяя Лисина. И он начал со знакомых ему, по показаниям кабатчика и его прихвостня, участников пленения Леонтия Шапошникова – Гришки Кота и Петюни Шкворня. Первым Сушко вызвал Кота. Допрос происходил в присутствии делопроизводителя Савицкого

– Представься по форме для протокола, – приказал Лавр Феликсович налётчику.

– Так эта… Григорием Иванычем меня кличут. А фамилие наше Зацепины. Свои зовут Котом.

– Признаёшь ограбление в составе группы Лисина апартаментов господ Карелина, Писемского, Ливнева и госпожи Труфакиной, вкупе с ограблением отделения банкирского дом «Э. Мейер и К»? – напрямую спросил Сушко.

– Так эта… Признаю, господин сыскной, – без запинки ответил Кот.

– Кто вместе с тобой занимался грабежами означенных господ и банка? – продолжил допрос Лавр Феликсович, его распирал интерес: на какой вопрос налётчик не ответит или будет медлить с ответом.

– Так эта… Знамо дело, Митяй Лиса со своим помощником Фомкой Ступиным, да окромя меня ещё трое. Петюня Шкворнев по прозвищу Шкворень, Коська Салов по прозвищу Сало да Еремей Губин по прозвищу Губа. Так-то все мы участвовали одинаково.

– Кто стрелял в банке? Кто конкретно положил охрану и обывателей? Только освободи меня от своих бесконечных «так эта», – спросил Сушко, подмигнув делопроизводителю, намечалось крупное раскрытие целого ряда громких преступлений.

– Так, ваше благородие, то были Сало и Губа, то бишь Салов и Губин. Третий револьвер взял себе Митяй Лиса, а у Фомки Ступина обрез имелся, – и здесь не замедлил с ответом Кот. Сдал всех скопом.

– А теперь, Григорий Иванович, поговорим серьёзно, без вранья и словесного тумана, – взгляд Сушко стал цепким, внимательным и жёстким, а его слова прозвучали сурово и ничего хорошего Коту не сулили. – Расскажи, как вы задержали, а потом убили, моего агента на Лиговке? Расскажи про Беса и своих подельников, совершивших это преступление. Учти, будешь юлить – пожалеешь.

Кот всё понял и побледнел, потом его пришиб горячий пот, а кисти рук затряслись. Во рту налётчика сразу пересохло, и он то и дело стал облизывать посеревшие губы. Одно дело говорить о своих удачных криминальных похождениях, другое – отвечать перед полицейским за убийство другого полицейского, хоть ты в нём и не участвовал.

– Кхе-кхе… – прочистив горло, заговорил налётик. Удивительно, но его нарочитое «так эта» исчезло, как и не было, моментально испарилось. Не прост, совсем не прост оказался Кот. – То всё Митяй Лисин мутил с поляком, всё шептался с ним да шушукался. Этот же поляк варшавский, Митяй называл его то Лешко, то Бесом привёл нас со Шкворнем в кабак Максимова, что на Лиговке. Там мы и приняли вашего агента, рядившегося под беглого каторжника. И, чего греха таить, у сыскного это хорошо, очень похоже получалось… Но Бес уже знал об его подложной личине. Сдаётся мне, что вашего предали или нарочно подставили под Беса. Митяю ваш человек шибко мешал. Потому атаман решил урядиться с поляком баш на баш. Лисин помогает варшавяку взять сыскного, а поляк – избавляет Лису от всех полицейских напастей. Но я не убивал этого сыскного.

– Дальше! – рыкнул Сушко на примолкшего после сказанного Кота.

– Полицейский сразу понял, что его раскрыли и двинул половому под глаз… Потом Шкворень приложил вашего палкой по затылку. Испужался Петюня Шкворнев, что ваш человек нас всех поломает. После удара палкой сыскной обмяк и наземь без чувства повалился. Бес приказал привязать полицейского ко столбу, и потом мы вышли ненадолго на свет, чтобы сговориться о дальнейшем. Убивать полицейского в дровянике кабака Бес не стал… Сказал, что легавый, простите, ваше благородие, сыскной ещё ничего не сказал, а разговорить его в людном месте – в кабаке никаких возможностев нет. Очухавшемуся полицейскому запихали в рот кляп и дворами выволокли в соседний переулок… А оттедова уже переместили в сарай у дома Савкина.

– Кто и зачем пытал Шапошникова? – Сушко тяжело давались эти вопросы, но он непременно должен был получить ответы, пройти путь своего агента до самого его конца, который Сушко уже знал. Теперь его должна узнать и бумага – что написано пером, не вырубишь и топором.

– То Бес неистовствовал, измывался, прямо как кат-палач… – отвечая, бывалый преступник невольно содрогнулся от воспоминаний об увиденном и запавшем в душу. – Он выпытывал у сыскного, что полиция о нём, Бесе, уже знает, имена и адреса свидетелей, где и как того будут ловить… Бил непрестанно… Жёг папиросами… Сильно пахло горелой кожей, как палёной свиньёй. Но сыскной за три дня пыток так ничего и не сказал. Только стонал, как больная собака да выбитые зубы выплёвывал. Потом на наших же глазах, так ничего и не добившись, Бес его зарезал. Перехватил горло сыскного опасной бритвой. От уха до уха. Таких людоедов в нашем обчестве совсем не зря прозывают бесами. Бес он бес и есть. Если вы его, ваше благородие, не сыщете, свои кончат, к гадалке не ходи.

– Где искать Беса? – Сушко задал последний вопрос. И только сейчас понял, что неимоверно устал от бесконечного противостояния криминалу, от долгого, нескончаемого дня, от грязи и несправедливости этого мира. Если бы Сушко курил, то самое время затянуться крепкой папиросой, затянутся и, хоть на короткий миг, забыться, отрешиться от реальности, давящей на голову, тело, душу.

– Того не знаю, господин сыскной. После убийства вашего агента он исчез с Лиговки, а я остался. Всё, мне больше нечего сказать. Всё, я совсем пустой.

Делопроизводитель закончил оформление признательных показаний Кота. Получить признания остальных грабителей не составило труда, уже через час всё было закончено и подписано. Когда последнего преступника проводили в камеру, Сушко заметил делопроизводителю Савицкому:

– Фрол Калистратович, я что-то совсем не заметил, чтобы эти разбойные кулики так уж хвалили своё уголовное болото.

– А чего там хвалить, Лавр Феликсович. Им теперь тюрьма и каторга во весь рост маячат, – ответил Савицкий.

Завтра утром банда отправится в Литовский тюремный замок, что располагался совсем недалеко – в Тюремном переулке 1-го участка Коломенской полицейской части. Теперь ими займутся следователи, по материалам дознания, собранным Сыскной, предъявят обвинение, и будут готовить дела в суд. За всей этой суетой Сушко совсем выпустил из вида, что не побеседовал с наружным наблюдением за Алексом Шнайдером, пришлось отложить до утра. Путилин и Савицкий, наконец, покинули Сыскную.

За окном уже таилась ночь, чёрным плащём, не пропускающим ни света, ни звуков, укрывшая город. Домой возвращаться совсем не хотелось. Не хотелось и есть. Лавр Феликсович, с наслаждением сняв обувь, вытянулся на диване в помещении сыскных агентов. Он сам не заметил, как уснул. Не беда, завтра тоже будет день – будет и дело, и пища.