Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Фрол Калистратович, – теперь Сушко обратился к делопроизводителю Савицкому. – Получите подпись под показаниями Максимова, и можно возвращать его в камеру. Мне нужно срочно увидеться с Иваном Дмитриевичем.

Путилин был рад подвижкам в делах Шапошникова и Цветочника, которого теперь называл Бесом. Сыщики подробно обсудили план задержания шайки налётчиков Митяя Лисина, назначенного на утро. За окнами Сыскной наступил вечер, когда её посетили две новости. Наконец, с задержания на Гороховой 45 вернулась группа агентов. Один из преступников оказался задержан, второй конвоирован в Мариинскую больницу – его во время задержания подстрелил Викентий Румянцев, сам получивший касательное ранение головы. Другая новость оказалась неожиданной и тревожной – из хранилища делопроизводства пропали все документы по делу Цветочника: полицейские протоколы, судебно-медицинские экспертизы, портреты Цветочника, показания свидетелей. Пропажу обнаружил сам делопроизводитель – Фрол Калистратович Савицкий, вернувшись с совместного с Сушко допроса Прыткина и Максимова. Такое в Сыскной случилось впервые, и ситуация эта породила атмосферу взаимного недоверия и подозрительности. Поиском занялся сам Путилин – самый опытный из сыщиков сыскной полиции столицы.

Глава 10

Глава 10. След пахнет порохом и ядом.

На противоположном углу Гороховой улицы находился дом № 45, являющийся прекрасным образцом архитектуры эпохи классицизма, построенный в 1756 году и ни разу капитально не ремонтировавшийся. Дом был построен для купца Саввы Яковлева, который имел в городе несколько десятков мясных торговых лавок и еще держал с компаньонами винный откуп. Храм Успенья Пресвятой Богородицы на Сенной был построен на средства этого же купца.

После Яковлева дом принадлежал купцу 1 гильдии, коммерции советнику Воденикову. Он жил здесь и держал на углу магазин по продаже чая, сахара и овощей. Помимо лавки Воденикова в доме было много торговых заведений. Магазин колониальных товаров и кондитерских изделий, епархиальный свечной склад, правление Общества освещения Петербурга газом, торговое товарищество «Братья Елисеевы», винный подвал. В описываемое время в доме наследников купца Яковлева обосновались ваксельная, восковая, меняльная лавки, магазины мебели, стеклянной посуды, бронзовых изделий, булочная, цирюльня и винный погреб.

Полноценного заднего двора у дома № 45 по Гороховой не было – всё это пространство оказалось занятым складами и мастерскими, проходы между ними выходили на Садовую, только неширокая полоска свободной, незастроенной земли разделяла дом и прилегающие строения. «Мебелированные комнаты Л. Ю. Головлёва» находились на втором этаже, вход со двора.

Группа из четырёх агентов Сыскной – Клима Каретникова, Викентия Румянцева, Анатолия Гаврилова и Ильи Прокудина, снятых с наблюдения за трактиром Максимова на Лиговке, терпеливо ожидала появления поляков. А ждать пришлось долго – с утра до позднего обеда. Всё это время «гости оттуда» отсутствовали, а группа, находясь в рассредоточенном состоянии, наблюдала и за входом в гостиницу, и за проездами с обеих улиц. Пролётка с хмельными поляками, ведущими себя, как истые российские питухи, подкатила внезапно. Весёлые гости столицы, фальшиво напевая «Lipka» потянулись к входу в нынешнее своё жилище. Не смотря на видимый алкогольный дурман, глаза насторожённые, руки в карманах, поступь твёрдая, вид опасный. Поляки вкатились в парадное гостиницы и, усердно топая, поднялись в номера.

Полицейские, соблюдая скрытность, встали под окнами так, что из самих окон их стало не видно. Викентий Румянцев предложил Каретникову:

– Клим Авдеевич, позвольте мне пойти первым. Мой дядя, старший брат матери, проживает в Риге, потому летом всё своё детство и юность я проводил и там, и в Варшаве. В Варшаве я мог сойти за латыша, а в Риге – за поляка, с языками у меня проблем не было. Я могу подняться и поговорить с администратором, представившись другом преступников, ищущим их для дела, таким образом я узнаю номер, где они отсиживаются, а потом уже можно будет решить как их ловчее брать.

– Валяй, Викентий, – согласился Каретников. – Ты прав. Разведай обстановку, потом решим, как лиходеев в оборот брать будем.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, Румянцев увидел стойку администратора. Мужчина средних лет с округлой лысиной и вытянутым лицом стоял за длинным столом, сзади на стене находилась полка с ключами от номеров. Увидев Викентия и приняв того за прибалтийца, администратор обратился к гостю со словами:

– День добрый! Что, пан, желает?

– Dzień dobry, – по-польски ответил Румянцев. – Приветствую вас, пан администратор. Я только что прибыл из Варшавы и нахожусь в поиске своих друзей. По словам наших общих знакомых, они могут находиться здесь. Не может ли добрый пан прояснить ситуацию? Меня зовут Войцех Стаховский, а вас, пан администратор?

– Зовите меня Збигневом Андреевичем… Любезный пан, у нас много прибалтийцев. Хозяин не отказывает им в приюте, делая цены за пребывание вполне лояльными – двадцать рублей за сутки пользования мебелированными комнатами. Столица, понимаете ли, пан Войцех, – ответил администратор.

– О! Никак не смею затруднять вас, пан Збигнев, – продолжил беседу Румянцев. – Моих приятелей легко узнать. Один приземистый и вёрткий, мы зовём его Krótki – малорослик-коротышка. Второй ему противоположность – высокий, мощный, очень сильный левша по прозвищу Duży Leworęczny – большой Левша. Оба не дураки выпить…

– Ну так, пан Войцех, вам несказанно повезло, – администратор перешёл на доверительный тон, в надежде получить нового клиента. – Это паны Стефан и Марек из Варшавы, проживающие неделю в № 6. Сейчас они изрядно навеселе… Пан будет оформлять себе комнату?

– Przepraszać, пан Збигнев, – поклонившись, по-польски извинился Викентий. – Я подожду снаружи, пока приятели протрезвеют. Разговор может выйти непростым, а мне этого не надобно. Do zobaczenia, пан администратор.

– До встречи, – повторив слова посетителя по-русски, буркнул Збигнев Андреевич и уставился в газету, разложенную на стойке.

Румянцев спустился вниз и обрисовал Каретникову сложившуюся ситуацию. Анатолий Гаврилов и Илья Прокудин высказались однозначно:

– Надо брать красавцев немедля, пока они тёпленькие.

– Не уверен, что они настолько тёпленькие, что не окажут сопротивления. Оба тёртые бандюганы, и так просто не дадутся, – возразил Каретников. – Делимся на две пары. Я и Гаврилов идём сверху – через администратора и коридор. Прокудин и Румянцев, страхуете окна со двора. Проверить оружие! Стрелять только в крайней, безысходной ситуации. Они нужны живыми. Хорошенько это запомните. Теперь вперёд и с Богом!

В это время на вооружении полиции состоял 4,2 линейный (10,67 мм) револьвер системы Смита-Вессона, так называемая русская модель. Вес этого револьвера составлял более 1000 граммов; емкость барабана – шесть патронов. Револьвер Смита-Вессона, несмотря на больший вес и меньшее количество патронов в барабане по сравнению с револьвером Нагана – шесть против семи, – для полицейской службы оказался более пригодным. Он легко перезаряжался благодаря переламывающейся конструкции, а его тяжелая 10,67 мм пуля с более низкой начальной скоростью обладала большим останавливающим действием. Смит-Вессон оставался на вооружении русской полиции до самого конца ее существования – до марта 1917 года.

Когда оружие оказалось проверено, первая пара осторожно, совершенно бесшумно двинулась на второй этаж. Вторая разошлась по краям узкого двора – Викентий справа, Илья Прокудин слева, спрятавшись в узких проходах между складами и мастерскими. Других путей отхода со двора не было.

У стойки администратора Каретников задержался, что-то шепнув на ухо Збигневу Андреевичу, после чего тот поспешно удалился. Из входа в коридор Клим свернул направо – комната № 6 оказалась совсем рядом. Возле её двери полицейские врасплох застали совершенно трезвых поляков: коротышка стоял лицом к приближающейся паре незнакомцев, за его спиной здоровяк намеревался вставить ключ в дверной замок, чтобы закрыть номер. Варшавские налётчики без слов поняли, что их настигла полиция.

– Uciekaj, Marek! – крикнул коротышка здоровяку и указал на дверь. Если бы Каретников был хоть немного знаком с польским, то понял бы сразу: – Беги, Марек!

Однако, вид, поза и жест коротышки, указующий на всё ещё открытую дверь номера, сами за себя сделали перевод. И здоровяк ринулся обратно в жилое помещение, а потом раздался звук бьющегося оконного стекла.

– Стоять! Полиция! Руки вверх! – раскатисто рыкнул Каретников.

– Рsia krew! – зло ругнувшись, коротышка ринулся на полицейских, доставая нож.

Каретников сделал шаг назад, а потом нырнул за правую руку поляка. Нож налётчика порхнул мимо уха полицейского, но теперь преступник развернулся в сторону Каретникова, а Анатолий Гаврилов оказался за спиной коротышки. Короткая подсечка и налётчик грохнулся на пол, хорошо приложившись головой. Нож отлетел в сторону. Пока напарник связывал коротышку, Клим осмотрел нож поляка.

– Да, тот самый, с убийства ювелира Лермана… С зазубриной ниже кончика, – сделал вывод Каретников. Пока Анатолий Гаврилов связывался с Сыскной по телефону заведения, Клим поспешил вниз. На душе плескалась муть беспокойства. Через несколько минут после звуков бьющегося окна, Каретников услышал два револьверных выстрела.

Тем временем на задворках заведения Л. Ю. Головлёва разыгралась следующая сцена. Ловко выпрыгнув из окна, Левша приземлился неудачно: почти рядом с Румянцевым и сильно подвернув левую ногу.

– Matka Boska… – охнул здоровяк и от боли закружил на месте. Но в левой руке поляка грозно блеснул револьвер.

– Stać! Policja! Rzuć rewolwer! – по-польски крикнул бандиту Викентий, а потом мгновенно перешёл на русский. – Стой! Полиция! Бросай револьвер!

– Spierdalaj, рies legowy… Zastrzelę! – рыкнул в ответ дюжий поляк. Викентий понял. – Отвали, пёс легавый… Застрелю!

И сразу грохнул выстрел. Пуля Левши скользнула по лобному краю правого надбровья Румянцева, вырвав клок кожи. Правый глаз полицейского залило кровью, но он упрямо тянул руку с револьвером в сторону поляка. Оглушенный и окровавленный Викентий опустился на корточки, и из этого положения нажал на спуск своего оружия. Пуля полицейского угодила Левше в левое плечо. Револьвер выпал из рук поляка, а сам он грузно упал на колени, мотая головой и вопя польскую матершину на всю округу. Здоровяк ревел, как раненный зверь, а из глаз лились слёзы ненависти, отчаяния обречённости и новой боли, которая заставила забыть о подвёрнутой ноге. Илья Прокудин не знал к кому бросаться первому, кому перевязка нужнее. В это время и подоспел Клим Каретников.

Нарвав полос из рубах пострадавших, он ловко перевязал их раны, не забыв связать дюжего Левшу его же ремнём. Перевязывая Румянцева, Каретников шепнул ему на ухо:

– С первой раной тебя, Викентий Тимофеевич, и с боевым крещением… Теперь ты достоин величания по отчеству. О предыдущем твоём слабодушии никто, кроме меня, не знает и не узнает. Выше нос, сыскарь. Отныне настоящий сыскарь.

Прибывшие из Сыскной люди, забрали коротышку, Левшу и Румянцева, сопровождаемого сослуживцами, и всех доставили в Мариинскую больницу. Пуля Викентия не задела плечевой сустав Левши, она прошла навылет у края лопатки, не повредив его. Дюжий налётчик остался на больничной койке под охраной полицейских. Рану Румянцева обработали, наложили швы и повязку. Ему было предложено остаться в больнице: контузия, хоть и лёгкая, имела место быть, но Викентий от пребывания в Мариинке отказался. Коротышка отделался лёгким сотрясением головного мозга, не препятствовавшим ему содержаться под стражей на время дознания. Вся компания вернулась в Сыскную уже к вечеру. Сушко только что закончил допрос кабатчика и его полового, он очень обрадовался появлению подчинённых в полном сборе – без потерь. Но их добыча понравилась ему ещё больше. После короткого доклада и скоротечного совещания Сушко решил приступить к допросу поляка, попросив Румянцева задержаться, ведь в польском Лавр Феликсович оказался несведущ. Остальные сыскные агенты отправились отдыхать до шести часов утра, когда была запланирована следующая акция – задержание шайки налётчиков Митяя Лисина. Подготовкой утренней операции занимался сам Путилин, как делом важным и неотложным.

В допросной снова собрались трое – два сыщика и поляк. Делопроизводителя забрал к себе Иван Дмитриевич по известному всей Сыскной событию. После короткого разговора на польском, Викентий сообщил Сушко, что коротышку можно свободно допрашивать и по-русски. Лавр Феликсович, кивнув в знак согласия, расплылся в притворной улыбке, а потом заговорил:

– Пан Стефан… Стефан Левандовский. Представь себе, что я очень рад впервые видеть коллегу из Риги. Раньше как-то не доводилось.

На безразличной до этого физиономии Стефана появилась тень недоумения в купе с непониманием сказанного полицейским.

– Ну как же, пан Стефан? Три свидетеля заявляют о том, что вы с приятелем представлялись полицейскими из Риги, ищущими опасного преступника, да ещё и телефонный номер для связи оставляли… Уголовники теперь работают под фараонов или легавых? А как же воровской закон?

На эту реплику полицейского поляк никак не отреагировал, ни один мускул на его лице не дрогнул. А вот взгляд Сушко изменился – линия рта стала прямой и жёсткой, глаза сузились, а тон речи изменился.

– Смелее! Прыгай сюда, пан налётчик и убийца, – слова Лавра Феликсовича звучали серьёзно и утвердительно – игры в чистосердечное признание закончились. – Здесь ничуть не глубоко… Хватит кашу по тарелке размазывать!

Сушко подался вперёд и его взгляд уперся в глаза преступника, а слова стали подобны забиваемым в доску гвоздям:

– У тебя теперь два пути, пан Левандовский. Первый! С учётом преступлений в составе группы – ты и Марк Слива по прозвищу Большой Левша, наказание ужесточается, а его срок растёт. Будешь кочевряжиться, сюда я ещё и Беса пристегну. Плюсом пойдёт уже доказанное убийство тобой ювелира Лермана. Ножичек-то приметный, и выпал из твоей руки. А на Бесе висят шесть холодных – три молодухи и полицейский. На следствии и в суде мы с товарищем подтвердим, что ты оказал вооружённое сопротивление сотрудникам полиции, находившимся при исполнении служебного долга. Далее, мы получим документы из Варшавы о всех твоих криминальных художествах в Польше. И по совокупности содеянного поедешь ты, пан Стефан, в Горно-Зерентуйскую каторжную тюрьму – на рудники. Там срок не важен, потому что через год-два ты загнёшься от холода и болезней.

– Другий шлях? – вопросительно выдохнул поляк, облизнув пересохшие губы. Он, наконец, понял, что в этот раз влип крепко, очень глубоко, и, что столичный полицейский совсем не шутит, не пугает его, заведомо сгущая краски. А Сушко без перевода понял, что поляк спрашивает о втором пути, надеясь, что тот будет для него легче первого.

– Отвечать будешь сам за себя. Наши показания по оказанию вооружённого сопротивления полиции при задержании в деле фигурировать не будут. Глядишь и выживешь на каторге. Срок будет меньше, если сдашь мне Беса. Расскажешь всё, что о нём знаешь. Особенно о том, где его сейчас искать. Что Бес делает в Петербурге? Что здесь делали вы с Левшой?

Лицо коротышки напряглось, решение давалось ему с большим трудом, полным напряжением воли, но другого выхода не было, нужно было отвечать на вопросы полицейского.

– Бес из ватаги налётчиков Земана Скульского по прозвищу Корыто за вытянутость физиономии. А Бес, он бес и есть, – медленно, стараясь не упустить деталей, начал свой рассказ варшавский налётчик. – Не из простых, уж точно, но и не из благородных будет. Лешко всегда сам по себе, потому держится особняком, чужого авторитета не признаёт и никому не кланяется. Бог его пометил родимым пятном на шее, потому он всегда носит шейный платок, примету свою скрывая. Злопамятен и мстителен. Умён и изворотлив, никогда не узнаешь, что у него на уме. Опасен даже для своих. Душегуб похлеще меня. Но я работаю за деньги, а он – для удовольствия. Бес мастерски владеет опасной бритвой. 2 мая сего года ватага Корыта обнесла особняк варшавского магната Анджея Потоцкого, наследовавшего коллекцию ювелирных изделий и золота своего деда – Ольгерда Потоцкого…

– Вензель в виде буквы «Р» внутри большой «О»? – перебил коротышку Сушко.

– Так оно и есть, пан полицейский, – подтвердил слова сыскного Стефан. – 3 мая людей Корыто взяла Варшавская сыскная полиция. Всех, кроме Беса. Вместе с ним исчезла и коллекция драгоценностей вместе с золотом Потоцкого. Потому нас с Мареком и послали на розыски Беса и самих драгоценностей. Беса мы должны были покарать за обман и отступничество, а коллекцию вернуть варшавскому уголовному главарю.

– Цена коллекции? – Сушко снова перебил рассказ поляка.

– То, пан сыскной, зависит от того, кто и где продавать станет, – охотно ответил коротышка. – В столице, Варшаве, Смоленске и Пскове коллекцию можно сбыть за 100 000. А в Европе уже за 300 000. Бес продал её иудею Лерману за 50 000. Но этих ювелирных изделий на квартире Лермана мы не нашли, а о месте их сегодняшнего нахождения он упорно молчал. О том, что драгоценности уже проданы в Европу, мы с Мареком ему не поверили. Денег-то при ювелире не нашли… И о тайнике он, даже под пытками, ничего не сказал. Пропала коллекция…

– Где теперь Бес? – задал Сушко очередной вопрос.

– Мы потеряли его на Лиговке, а до этого Бес крутился возле дома 39 по набережной Фонтанки и районе Аничкова моста, – ответил варшавянин. Сушко видел, что беседа давалась поляку всё тяжелее и тяжелее. Стефан устал, да и сотрясение головного мозга давало себя знать.

– Последний вопрос, Стефан, – обратился к варшавянину Сушко. – Как Бес, по словам свидетелей, выглядел на Фонтанке?

– Чёрные волосы, бакенбарды и усы… Шейный платок и серебряный портсигар. Курит папиросы «Оттоман». Всё, пан полицейский, отправляйте назад в камеру. Сил больше нет, – побледневшими губами ответил поляк.

На этом допрос варшавского налётчика закончился, и конвойный проводил того в камеру временного содержания. Румянцева Лавр Феликсович от утренней операции освободил: отправил домой, отдыхать и принимать порошки, рекомендованные доктором из Мариинской. А сам завалился спать на диване в помещении сыскных агентов – добираться домой уже было поздно, тем более, что спать оставалось всего ничего.

***

Утро выдалось серым и прохладным. Лёгкий туман стелился по переулкам Лиговки. Свежий утренний ветерок не избавлял округу от этой атмосферной пелены. Люди ещё сладко спали, досматривая предутренние сны. Лениво и беззлобно перебрёхивались собаки. Подворотни тонули в сумраке уходящей ночи. Только бессонные петухи протяжно голосили, устраивая людям и животным раннюю побудку.

Дом Акакия Супрунова по Свечному 8 находился ближе к Лиговскому каналу. Большие ворота и внушительный забор скрывали жилое строение от посторонних глаз, что творится за воротами с улицы не углядеть. В половине седьмого утра полицейские силы обложили район предстоящей операции. Со стороны канала выставился отряд конной полиции. Оба конца Сваечного обложили городовые полицейской части, на территории которой находилась Лиговка. Время было подобрано правильно – ни одного прохожего или конного не видно. Сушко и его люди – девять сыскных агентов, разделившись на группы по два-три человека, тихо и плотно обложили дом Супрунова со всех сторон. Лавр Феликсович понимал, что нахрапом – через ворота и забор дом, с прячущимися там бандитами, не взять: выйдет много шума и стрельбы, отсюда и неминуемые потери среди сыскных, которых непременно нужно было избежать. Решение не нашлось само собой, его подготовил Клим Каретников. Он заранее приготовил корзину с двумя бутылями свежего молока.

Щуплый, похожий на подростка, Семён Малахов, одетый в крестьянский кафтан и картуз, подхватил заготовку Каретникова и устремился к воротам соседнего дома.

– Молоко! Свежее молоко! – заголосил Семён из подворотни. – Хозяйка, прими молочника. Продам недорого. Молоко! Свежее молоко!

Вскоре в отверстие ворот просунулась голова заспанной женщины, которая увидев паренька с корзиной молока, отварила запоры. Дальше все произошло быстро и организованно. Сперва в ворота просочилась передовая тройка, а за ней и вся группа Сушко. От неожиданности хозяйка попыталась возражать вторжению незнакомцев, позвала на помощь хозяина, но увидев оружие и полицейские значки, немного успокоилась. Сушко попросил хозяев спрятаться в доме и не открывать двери до конца операции, уверив гражданских в безопасности их положения. Соседей, от нужного дома, отделяли лишь невысокий заборчик и кусты смородины. Теперь хозяйство Акакия просматривалось как с ладони. Дом с окнами на фасаде, позади – большой сарай и маленькая конюшня. За ними большой и высокий забор, прикрывающий владения Супрунова от соседа сзади.

– Очевидно пролётка и лошадь находятся в конюшне, – заметил Каретников, обращаясь к Сушко. – Быстро запрячь не успеют, значит уходить будут на своих двоих. Но не через ворота, а через соседние дворы, где как и здесь, нет серьёзных препятствий.

– Сдаётся мне, что в доме расположился сам Митяй с ближним помощником, а остальные налётчики, в количестве четырёх человек, пребывают в сарае, – уточнил диспозицию Сушко. – Стоит повторить фокус с молочником, который ходит от дома к дому. Уверен, что его крики, после которых ничего подозрительного не происходит, слышали все соседи, и нападения никто не ждёт. И ещё, обратите внимание на чёрный ход из дома во двор, при атаке лиходеи в доме могут использовать его для отхода. Итак, Клим Авдеевич, я вместе с Семёном Малаховым зайду со стороны крыльца. Вы с остальными людьми, скрытно окружив дом и сарай, ждёте моего сигнала или выстрелов. Сами выстрелы будут восприняты городовыми, как команда к оцеплению дома со стороны переулка.

Через короткое время у ворот жилища Супрунова раздалось знакомое:

– Молоко! Свежее молоко! Продам недорого. Молоко! Свежее молоко! Открывай ворота!

Вскоре Савкину надоели заунывные призывы молочника, и Акакий открыл створку ворот, чтобы прогнать назойливого торговца. Но натолкнулся на Сушко: тот, приложив палец к губам, приказал Акакию на ухо:

– Молчать! Полиция! Отойди в сторону!

Зажатый в руке Лавра Феликсовича револьвер, тоже возымел своё действие на укрывателя налётчиков – тот испуганно смолк. Проводив Савкина до крыльца, Сушко передал его своим людям, страхующим окна, выходящие на дорогу переулка. Руки криминального доброхота моментально оказались связанными, а во рту появился кляп из его носового платка.

Не теряя времени, два сыскаря шагнули с крыльца в сумрак прихожей, оповестив налётчиков о своём появлении:

– Полиция! Реки вверх! Бросай оружие!

В ответ раздался револьверный выстрел Михея Лисина, но пуля ушла в притолоку дверей. Одновременно с этим Малахов заметил, как в руках помощника главаря – Фомки Ступина блеснули стволы обреза и раздался звук взводимых курков. Не долго думая, Семён запустил в него бутыль с молоком. Она гулко ударилась в грудь налётчика, а отскочив, с грохотом разбилась об пол, и осколки стекла разлетелись в разные стороны. За бутылью последовала летящая корзина. Эффект этого действия оказался подобен разрыву гранаты. В потёмках горницы налётчики не смогли разобрать, что это было и почему их посекло стеклом, но подумали о худшем. Фомка Ступин, бросив обрез, сел на колени и завёл руки за голову, а Митяй Лисин кинулся к двери выхода на задний двор. Через мгновение он уже был на крыльце и, спрыгнув на землю, ломанулся к конюшне – сейчас он видел только её, стремился только к ней, планируя на лошади уйти от погони, в запале преследования забыв про оружие. Спешка стоила ему свободы. Умелая боковая подсечка Каретникова, прятавшегося у крыльца, остановила неудержимый бег главаря налётчиков. Кувыркнувшись в воздухе, Митяй грудью ударился о землю, и удар этот буквально вышиб из него весь дух. Посиневшими губами Лисин судорожно ловил редкие глотки воздуха, но получалось это не всегда. Уже связанного, его посадили у крыльца, и это положение помогло преступнику отдышаться. Тут подоспели и Сушко с Малаховым.

В это время у сарая разыгралось целое сражение. На приказ полицейских сдаться и выйти с поднятыми руками бандиты ответили крайним неповиновением. В открытые двери сарая понеслись частые выстрелы. Утренний воздух наполнился треском двух Смит-Вессонов, напоминающим удары прута по листу железа. Дым и запах пороха заполнил всё помещение сарая. Подобраться ближе к налётчикам возможности не представлялось. Всё пространство перед сараем простреливалось и появление в нём оказалось губительным для атакующих сыскарей. Дрое уже получили лёгкие ранения, а один из агентов, шедший первым, был ранен тяжело и нуждался в срочной медицинской помощи. Конечно, на прячущихся в сарае преступников можно было обрушить всю мощь десяти полицейских стволов, не считая оружия городовых. Но бандиты нужны были живыми и как обвиняемые в суде, и как источники информации по всем криминальным делам шайки, свидетели преступлений Беса и смерти Шапошникова, в частности.

Тогда Сушко, хитро подмигнув Каретникову, произнёс:

– Если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе.

И оба сыскных, имевших военный опыт, пошли ва-банк. Лавр Феликсович, встав за левой створкой двери сарая так, что стрелявшие бандиты достать его не могли, но слышали уж точно, громогласно, как на поле боя при шуме артиллерии, крикнул:

– Подготовить три дымовые шашки! По команде зажечь фитили!

Выстрелы из сарая стихли, не потому, что преступников охватил испуг безысходности, а потому, что и они хотели знать, что такого замышляют сыскные.

– На счёт пять, – продолжил кричать Сушко, – бросайте шашки внутрь и закрывайте двери, через них пули нас не достанут. Пусть лиходеи передохнут от дыма. Поджигай фитили! Раз… Два…

В это время Клим Каретников, прятавшийся за другой створкой двери сарая, поджог прелую солому, находившуюся в ведре, стоявшем у стены сооружения. Плотный, сизый дым потянул вовнутрь помещения. Счёта «пять» бандиты ждать не стали, они вышли с высоко поднятыми руками. Но не увидев никаких дымовых шашек, налётчики принялись неистово материться и на чём свет стоит проклинать хитрость легавых. Однако полицейские их быстро утихомирили, связав и пообещав вставить кляп каждому злословящему, тем более, что законом это не возбранялось. Так банда удачливых налётчиков Митяя Лисина перестала существовать.

Памятуя наставления Вяземского, Сушко детально осмотрел помещение дома Савкина, сарай и конюшню. В сарае Лавр Феликсович нашёл следы пребывания и смерти Леонтия Шапошникова: стул, к которому привязывали сыскного, следы папиросного пепла и окурки «Оттомана», темно-бурое пятно, похожее на кровь, перед стулом, следы обуви Беса. Всё это нужно было зафиксировать и документировать актами экспертиз, потому Лавр Феликсович вызвал Вяземского на место убийства коллеги по сыску. Похищенные драгоценности, золотые монеты и деньги из ограбленного банка нашлись в тайнике подвала дома Савкина.

Задержанных бандитов доставили в камеры Сыскной. По мнению Сушко ближе всего с Бесом знался Митяй Лисин и его помощник, но допрашивать налётчиков без результатов судебно-медицинских исследований не имело смысла – уголовники будут отпираться до последнего. Фактов их преступной деятельности, вместе с участием в убийстве одного полицейского и ранении троих при задержании шайки, хватит на долгое-долгое заключение. Потому каждый шаг бандитов против закона требовал весомых доказательств, которые следствие и суд приняли бы безоговорочно, и никакой присяжный поверенный не смог бы их переиначить.

Пока Вяземский работал в доме Савкина, Сушко отсыпался, восстанавливался и приводил себя в порядок. К вечеру Лавр Феликсович вернулся в Сыскную, где, с обнадёживающими результатами своей работы, его уже ожидал Пётр Апполинарьевич. Обсуждение экспертиз заняло около двух часов. Путилин ещё работал в своём кабинете, а Сушко собирался побеседовать с агентами, наблюдавшими за домом Алекса Шнайдера на набережной Фонтанки. Но, как громом среди ясного неба, Сыскную потрясло новое, из ряда вон выходящее, событие.

Через полтора часа после ужина, поданного в камеры Лисина и его помощника – Фомки Ступина, обоих бандитов буквально скрутило. Они корчились от нестерпимой боли в животе, безумными глазами глядя на стражника. Рвота и понос сотрясали их, на глазах слабеющие, тела, головы покрылись испариной, а одежду пропитал обильный пот.

Вяземский тотчас же ринулся к пострадавшим, не забыв захватить свой рабочий саквояж. После короткого осмотра судебный медик, бросив односложное «Яд!», приступил к медицинской помощи, а стражники и конвойные ему активно помогали. Используя полую трубку-зонд Куссмауля, Вяземский промыл желудки отравленных и ввел по зонду взвесь древесного угля, свежих яиц и молока в Сыскной не нашлось. После оказания медицинской помощи с собственноручным направлением Вяземского пострадавших доставили в Мариинскую больницу. Туда же отправили и, собранные судебным медиком, пробы для лабораторно-химического исследования на яды.

– Их отравили прямо здесь, в Сыскной? – находясь в полном недоумении, спросил Вяземского Сушко.

– Несомненно, Лавр Феликсович, – ответил судебный врач. – Конечно, я взял на исследование пробы пищи и чая, рвотных масс, фекалий и промывных вод желудков пострадавших, которые вместе с ними направил в Мариинскую больницу. Но уже сейчас могу с уверенностью заявить, что их отравили.

– Чем у нас можно так отравиться? – продолжал недоумевать Сушко.

– Крысиным ядом, например, – спокойно ответил Вяземский. – Я обратил внимание на примесь крови в кале, рвотных массах и желудочном содержимом пострадавших, на кровоизлияния на склерах глаз и слизистых ротовой полости. Путь поступления яда – пища и чай. Ваших подопечных, Лавр Феликсович, основательно поподчевали, тем, что в народе называют «Крысомором». А запах чеснока свидетельствует о том, что в его состав, обладающий резко кроворазжижающими свойствами, добавлен мышьяк. Этим препаратом травят крыс на скотобойнях. Позволю себе напомнить, что по моему мнению, Лешко Бес обладает ветеринарными знаниями.

– Прогноз? – не унимался Сушко. Потеря двух основных свидетелей против Беса, могла обернуться для сыщика катастрофой.

– Ну-ну, Лавр Феликсович… Я ведь не провидец. Через два часа телефонируйте в больницу, если они ещё живы, то в ближайшие сутки будут жить, но по тяжести состояния допросить вы их не сможете. Нужно ждать и надеяться на лучший исход.