Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

В 1886 служебные успехи Лавра заинтересовали самого Путилина, который кропотливо собирал в Сыскную лучших представителей профессии. Иван Дмитриевич после долгого разговора с Сушко предложил тому серьёзно заняться уголовным сыском. И Лавр без сомнений, колебаний и долгих размышлений перевёлся в сыскную полицию. Два года общения и службы со знаменитым сыщиком стали для Сушко настоящей школой сыскного мастерства. И год назад Путилин доверил Сушко должность старшего сыскного агента – главного своего «сыскаря».

Теперь каждое утро и в любую погоду Лавр Феликсович, от Офицерской 13 до Офицерской 28, добирался пешком. И каждый раз, меряя шагами пространство улицы, настраивал – внутренне готовил себя к очередным криминальным неожиданностям и преступным каверзам от мира воров и убийц, без которых сыскная служба не существовала. На Офицерской 28 Сушко всегда появлялся первым, а уходил последним, и то, если можно было уйти, а не выдвигаться на сложное и опасное ночное задержание. Вот и сегодня, ответив на приветствовие дежурного, Сушко первым оказался в помещении сыскных агентов, и повесив шляпу на вешалку, в ожидании подчиненных, опустился на стул. Уже зная нрав и требования Лавра Феликсовича, дежурный загодя положил на его стол подробную сводку криминальных происшествий за прошедшую ночь, и Сушко углубился в её изучение.

Глава 4

Глава 4. Тяжёлый вторник. Будни сыскной полиции.

В народе говорят, понедельник – день тяжёлый, но и вторник оказался не легче. Дождавшись подчинённых, Лавр Феликсович приступил к работе. Сейчас его окружали десять сотрудников – настоящих единомышленников, людей разных по возрасту, внешности и характеру, но уже служивших в уголовной полиции и имеющих опыт сыска. Свой опыт они приобретали не только через удачи и неудачи по службе, а ещё через травмы и ранения при исполнении служебного долга. Здесь, волей начальников Сыскной, собрались лучшие представители Адмиралтейской, Казанской, Спасской, Коломенской и Александро-Невской полицейских частей столицы, которым не было равных в искусстве выявления криминальных лиходеев и наблюдения за ними, поиске скрывающихся преступников и их, по возможности, бескровном, но всегда безопасном для окружающих, задержании. Эти люди славились умением проникать в те места, куда обычному полицейскому, пусть и не в мундире, без риска для жизни хода нет. Они могли разговорить свидетелей так, как не любому дознавателю или следователю дано, а после нескольких минут наблюдения за субъектом слежки – составить точный словесно-описательный портрет.

Одевались сыскные неброско, без изысков, так, как того требовала рабочая ситуация. В большом шкафу, стоявшем справа от входной двери, висела разнообразная одежда и стояла обувь для проникновения в криминальную среду, а также наблюдения за контингентом подопечных – облачение на все случаи жизни: засаленная рубаха и штаны нищего, тряпьё бродяги, наряд приказчика, поповская ряса, одеяние скупщика краденого – блатер-каина, каждому наряду соответствовала своя обувь. Убогие да сирые, беглые да скрытные на дело в хороших штиблетах не пойдут. Mauvais ton для внимательного преступника и смертельная опасность для сыскного агента. В этом же шкафу находилась полка с баночками грима, париками, накладными бородами, усами, бакенбардами для довершения образа переодетого агента.

Сыскной всегда маскировался под наиболее близкий для себя образ, в котором он перевоплощался как заправский актёр – любой скажет «верю», но не на сцене театра, а в реальной жизни, где фальши не терпят. Многие страницы истории сыска написаны кровью. Если это должен был быть уголовник, то исполнителя брали из другой части города, при необходимости ему готовили документы на вымышленное лицо, тщательно прорабатывали легенду существования в уголовном мире и необходимость появления в нужном месте, а потом под благовидным предлогом подводили к контакту с одним или несколькими представителям криминальной среды, с помощью которых, естественно «втёмную», и происходило внедрение. Подобные мероприятия, в виду чрезвычайной опасности для исполнителя, тщательно готовились и держались в тайне, о таких операциях знал лишь ограниченный круг посвящённых. Сыщик, внедрённый к уголовникам, никогда не работал один, всегда назначались сотрудники, которые обеспечивали ему прикрытие, связь с внешним миром, безопасный выход из разработки в случае провала. Но и двенадцати штатных агентов на весь город не хватало, а внештатные – вольнонаёмные не спешили рисковать жизнью за предлагаемое государством жалование.

Самому старшему из агентов – Климу Каретникову исполнилось сорок лет, а самому младшему – Викентию Румянцеву не было и тридцати: он только начал службу в уголовном сыске, но старался трудиться наравне со всеми. А вот самым опытным оказался Леонтий Шапошников, переведённый в Сыскную из уездной полиции: он в одиночку выявил и задержал столько преступников, что столичные ему завидовали. Сейчас Шапошников отсутствовал: три дня назад под видом беглого каторжника из Сибири он попытался проникнуть в банду грабителей Митяя Лисина, промышлявшую золотом и драгоценностями. На счету этой преступной группы было и недавнее вооружённое ограбление банка – погибли двое служащих и трое получили серьёзные ранения. Операцию внедрения готовили Сушко и Путилин, а прикрывали Леонтия и были с ним на связи ещё двое сотрудников: Анатолий Гаврилов и Илья Прокудин. Об операции знали четверо, включая Путилина.

В штат Сыскной Путилин никого не брал по протекции, Викентий же был наследственным полицейским – его отец Тимофей Ефимович всю жизнь прослужил в Казанской полицейской части и ушёл в отставку с поста начальника первого участка. А два брата Викентия: средний – Иван и старший – Фёдор исправно несли полицейскую службу в отцовской, Казанской части, где одна Лиговка многого стоила. Зная историю этой семьи, Иван Дмитриевич, после четырёхлетнего срока службы в Казанской, предоставил младшему Румянцеву возможность реализоваться в сыскном деле, а Лавру Феликсовичу наказал следить за службой Викентия и наставлять того на путь настоящего сыскаря, который ошибается только раз: второго шанса уголовники не дают – некому.

Для привлечения общего внимания, Сушко вышел из-за стола, а потом зачитал ночную сводку. Последовало перечисление большого числа преступлений с местами их совершения. Вечерние сумерки и сама ночь – привычное время для разгула преступности: на улице лишь ночная полицейская стража из нарядов городовых. Белая майская ночь препятствием для налётчиков, грабителей, воров и убийц не являлась. Горожане, обрадованные теплом и уходом северной ночи, не спешили расходиться по домам, а вернувшись, не стерегли окна и двери. Однако, ни зимы, ни лета у уголовников не существовало. Напротив, с приходом тёплого времени года преступных возможностей, как и мест их приложения, становилось больше, а география преступных поползновений в столице закономерно расширялась.

После короткого обсуждения, агенты получили индивидуальные задания, с учётом полицейской части их предыдущей службы – там они ориентировались, как рыба в воде, а уже знакомые им служащие могли оказать посильную, но, иногда, совершенно необходимую помощь. Никто и ничего не записывал – информация накрепко откладывалась в памяти каждого. Ещё через десяток минут сыскные разошлись по адресам и участкам полицейских частей Санкт-Петербурга. Остались лишь два агента и Клим Каретников, который выглядел крайне сосредоточенным и внутренне собранным, но без тени напряжения или волнения на лице. Он знал, что сейчас произойдёт, ждал начала неприятного разговора. На время этого индивидуального разбирательства Анатолий Гаврилов и Илья Прокудин отсели в дальний конец помещения, им предстоял приватный доклад Сушко о результатах внедрения Шапошникова.

– Клим Авдеевич! – в служебной обстановке и прилюдно Лавр Феликсович обращался к подчинённым на «вы» и с упоминанием отчества. Но, зачастую, в тет-а-тетной беседе или при выполнении сложных операций свободно переходил на «ты» и обращение по имени, там было не до политеса. – Вчера вечером при задержании шайки Владимира Полбина по прозвищу Полба вы открыли револьверный огонь и ранили главаря в ногу. Обоснуйте правомерность подобного поступка с применением огнестрельного оружия.

Возможно, Клим мог бы просто отговориться, что грабители-налётчики сами были вооружены и первыми стали стрелять, но, помятуя отношение главы Сыскной к стрельбе при задержании, стал отвечать по процедуре – четырём пунктам должностной инструкции:

– Преступная группа состояла из пяти налётчиков, трое были вооружены револьверами. Шли с дела, после ограбления особняка вдовой купчихи Елизаветы Прокловой, днями отлучившейся с визитом в Москву – к детям. Движение шайки подсветил мой агент. Нас выдвинулось трое – третьим напросился Викентий Румянцев. Без лишнего шума сопроводили лиходеев до тихого места у Лиговского канала, окружающих – никого. Обыватели все по домам. Сложилась последняя возможность взять налётчиков без опаски для цивильных – дальше темнота бесконечных подворотен и дворов. Громко обозначились «Полиция!» и предложили сдаться без сопротивления. В тот момент мы находились в невыгодной позиции – пусть и рассредоточились, но всё равно оставались на виду. Грабители ответили в три ствола. Я, пригнувшись и со стороны тёмной части подворотни, двинулся «перебежками» вперёд и первым увидел Полбу, ответив одним выстрелом, попал ему в ногу. От внезапной боли налётчик заорал, как ошалелый петух поутру, тем самым напугав сообщников. Из наших стрелял только я. Похищенное изъято в полном объёме. Раненного я перевязал лично. Опасений за его жизнь нет, может предстать перед следователем, а затем – судом, и тем ответить за все свои преступления.

Клим Каретников, как и Лавр Сушко, происходил из военных и стрелял отменно: чтобы в условиях ограниченной видимости попасть преступнику в ногу, а не в голову или грудь, требовалось изрядное мастерство стрелка. Клим промолчал лишь об одном – поведении Викентия Румянцева под револьверным огнём преступников. Викентий был явно напуган и, кулём упав на землю, прикрыл голову руками, совершенно забыв о своём оружии и товарищах. Сам Викентий очень болезненно переживал случившееся, корил себя за страх и беспомощность. Он знал, что Клим промолчит и не доложит Сушко об этом неприятном инциденте, потому обещал сам всё рассказать Лавру Феликсовичу и повиниться за проступок. И ещё, Клим знал, что теперь Викентий стремится всем доказать, что он не трус, и не лишний в Сыскной.

– По тактике поведения полицейского при перестрелке, Клим Авдеевич, вы поступили вполне разумно и рационально, одним словом, законно и правомерно, – удовлетворённо кивнув, ответил Сушко. – Теперь ступайте в канцелярию и всё это изложите письменно на имя Путилина.

– Так точно, Лавр Феликсович, исполню в лучшем виде, – вытянувшись ответил Каретников и, развернувшись через левое плечо, поспешил на выход.

Отчёт Анатолия Гаврилова и Ильи Прокудина Сушко не обрадовал. На третий день, то есть сегодня утром, как было оговорено заранее, Леонтий на связь не вышел. Необходимый, в случае успешного хода операции, знак отсутствовал. Наружное наблюдение за местом внедрения – трактиром «Питейное заведение К. А. Максимова», что в Ямском переулке Лиговки, а также за ближайшей округой, ничего не дало. Шапошников, как в воду канул.

– Господа сыщики, трясите агентуру? В случае провала, хоть что-то должно было просочиться наружу. Три дня прошло… В кабак ни в коем случае не соваться, – глядя на своих агентов, произнёс Лавр, а его левую щёку тронула лёгкая судорога – последствия контузии под Плевной. Этот тик был единственным признаком душевного напряжения или скрытого волнения Сушко. – Открыто и официально обращаться в Казанскую часть за помощью мы не можем, рассекретим сотрудника и всю операцию.

– Леонтий жив, я уверен, – возразил начальнику Анатолий Гаврилов. – Не тот он человек, чтобы просто так уголовникам в руки даться. Сдаётся мне, что его всё ещё проверяют-просеивают на мелком уголовном сите. Потому он и не может секретный знак подать, нет такой возможности. И ещё, Лавр Феликсович… Вы ведь знаете, что, если лиходеи нашего раскрывают, то тело его непременно в людное место сволакивают. Напоказ… Так своё самолюбие и безнаказанность тешат. Потому мы с напарником за этими людными местами следим зорко. Всё обыденно и тихо.

– Тихо? Тут я с Анатолием не соглашусь, – вступил в разговор Илья Прокудин. – В кабаке спокойно, как будто ничего и не случилась. Это да. А вот в округе появилось непонятное движение уголовных масс, создаётся такое впечатление, что бандюки прибывают, передвигаясь с центра на Лиговку, словно что-то делят или переделывать собираются. Неспроста это… Неспроста. Пахнет общим сходом. А причины его мы пока не знаем, но вряд ли она связана с Леонтием. Вот ещё, что вспомнил, Лавр Феликсович, у полового забегаловки Кузьки Максимова под глазом бланш образовался, в аккурат вчера утром… Может это и есть весточка от Шапошникова? А может и наоборот.

– Непременно, – ответил Сушко, этим словом Лавр пользовался, когда был полностью согласен с собеседником. – Непременно, Илья Самсонович. За Митяем Лисиным, и ему подобными уголовными вожаками – "мазами", безусловно, стоит столичный, центровой «Иван». Через присутствие у Лисина выйти на него, узнать кто он и как его сыскать, в том и была задача Леонтия Шапошникова. Была… Нет, он жив, пока не доказано обратное. Возможно, грядёт уголовный передел сфер влияния. И в этом ваше, Илья Самсонович, наблюдение примечательно. Даже небольшой приток приискового ворованного или неучтённого золота ничего хорошего не сулит. Для переплавки песка в слитки нужно оборудование и специалисты, а нелегальных в Петербурге можно по пальцам пересчитать, и мы их всех знаем. По количеству и цена будет падать, что этого самого «Ивана Ивановича» никак не устраивает. Но это моё, сугубо личное, предположение, основанное на появлении в Петербурге ряда беглых каторжников из Сибирских краёв, а пустыми в столице им делать нечего. Продолжайте наружное наблюдение и контроль ситуации, результаты докладывать ежедневно. А я буду думать и решать, как поступать дальше. Могу дать в помощь ещё двух агентов, но вчетвером вы станете на виду у всей Лиговки. Лишнее внимание – лишние хлопоты. За работу!

И оба сыскных исчезли в проёме дверей. Лавр Феликсович уже собрался уходить, пора быть на доклад к Путилину, как в дверь робко постучали, и Сушко машинально ответил:

– Входите!

Но дверь осталась закрытой, а стук повторился.

– Входите смелее! – чуть громче произнёс Сушко.

Тут дверь со скрипом отворилась и через порог шагнула странная личность. Седые волосы застарелыми нечёсаными колтунами торчали в разные стороны под стать сивой бороде, лысая макушка подрагивала в старческом тике. Руки в цыпках и возрастных пятнах, нестриженые ногти с чёрными ободками грязи, фигура согбенная, правая рука придерживает суковатую палку-клюшку. Одет посетитель в длинную, давно нестиранную, вытертую до дыр на локтях, рубаху, на плечах жилет, выцветший от времени и стирок – уже непонятно какого цвета, несходящийся на груди и животе, на ногах – разбитые лапти.

Старик, просеменив по кабинету, остановился в шаге от Сушко и лодочкой протянул левую руку.

– Ос-по-дин… Подай копеечку-у на хле-бу-шок. Христа ради-и… – растягивая слова, прошамкал неожиданный посетитель, демонстрируя видавшие лучшие времена, почерневшие зубы.

Несколько мгновений ушло у Лавра на оценку происходящего, а потом он разразился раскатистым хохотом.

– Браво, Викентий! Поразительное сходство! – через смех выдавил из себя Сушко. – Ты превзошел себя, друг мой!

– Правда, Лавр Феликсович? Но ведь вы меня раскусили, значит и преступники смогут… А ведь я так старался, готовился и в роль входил, – сбросив парик, своим голосом разочарованно произнёс Румянцев.

– Где-нибудь вы этот театр уже опробовали, Викентий Тимофеевич? – теперь деловым тоном спросил Лавр Феликсович.

– Да, на Апраксином рынке… Поверили, дали пять копеек. Два дня, до вчерашнего вечера, там тёрся и приметил сборщика дани, обирающего нищих и сирот, зарабатывающих на жизнь попрошайничеством. А вечером и ночью участвовал в задержании. И вот, что хочу сказать… – ответил Викентий и, намереваясь повиниться за свой служебный конфуз, отложил палку в сторону – на ближайший стул, с непривычки ныла кисть. – Лавр Феликсович, что же я делаю не так?

– Необоснованно переборщили со стариковским антуражем. Внешнее всегда должно соответствовать внутреннему. Вас выдали глаза, руки и ноги, речевой запас и, конечно, запах. Однако, вы уяснили главное – возможность и необходимость полного перевоплощения. А вся суть достоверности заключается в деталях. Чем больше деталей вы вводите, тем большего понимания требуется к необходимости их использования в деле. Ходячий портрет Пушкина никого не сможет убедить в своей реальности. Но, вот, если он заговорит да подмигнёт, тогда… Присядьте, Викентий Тимофеевич, сейчас всё объясню.

И Румянцев со вздохом опустился на стул, после чего Сушко продолжил:

– В свою бытность шеф наш, Иван Дмитриевич, брал не лицедейством, а характером, который дополнял соответствующую внешность. Каждое его ролевое «представление» – демонстрация избранной личности, а не личины. Личность привлекает основное внимание и отвлекает от отдельных внешних деталей. А что получилось у вас?

На этот вопрос Викентий снова промолчал, покорно ожидая вердикта начальника, потому Сушко постарался совершенно конкретно указать на ошибки-несоответствия:

– Никогда не смотрите уголовнику прямо в глаза, только со стороны или боковым зрением. Блеск глаз выдаёт вашу молодость и совсем не криминальную натуру. Вы можете наклеить трахомные веки, но пытливый взгляд полицейского и за ними не спрячете.

Викентий согласно кивнул, готовый принять следующую порцию критики.

– Дайте мне вашу левую руку, – попросил Сушко, и Румянцев исполнил приказ начальника, весь обратившись во внимание и слух. – Не смотря на бутафорскую грязь, ладонь ваша остаётся гладкой и влажной. А где стариковская заскорузлость и сухость, где мозоли от многолетнего труда бедняка? Их нет. В правой руке вы держали клюку, а теперь покажите правую ладань. Та же картина. А ведь от долгого пользования клюкой возникают специфические по направленности мозоли. Их тоже нет. Тогда нельзя выставлять напоказ то, что показывать не стоит, а вы мне открыто ладошки демонстриуете. Клюкой не двигают – на неё опираются, вы же чуть ли не несёте её в руке.

Наконец, преодолев подавленность и растерянность, Викентий ответил:

– Я всё понял, но у меня никогда не было наставника, подобного вам по кропотливости наставлений. Благодарю и прошу продолжить ваш анализ и критику.

– Хорошо, я, по вашему настоянию, продолжу, – согласился Сушко. – Вы медленно передвигаете ноги, семеня на полусогнутых. Но стаческого шаркания я не слышу. А теперь, тем же старческим голосом, прочтите первые строки «Водопада» Гавриила Державина, уверен, вы его знаете.

Тут молодой Румянцев, покачав головой, взмолился:

– Знаю «Водопад», но это не проботанный мною текст, потому в правильностистриковских интонаций и артикуляции я не уверен. Лавр Феликсович, я вас прекрасно понял и во второй раз уже не попадусь. А запах, я сам вам о нём скажу. От старика дожно пахнуть годами беспросветной бедности и месяцами немытым телом, а от меня за версту несёт благополучием и сытостью. Плохой из меня нищий.

– Уже сносный, уже сносный, – улыбнувшись сказал Сушко и не приминул добавить. – Только цыпки явно лишние. Весна, тепло – холода и снега давно нет.

Теперь и Викентий улыбнулся, а потом серьёзным голосом добавил:

– Лавр Феликсович, я быстро учусь. Когда же мне можно надеяться на возможность внедрения?

Сушко спешил, к начальству не опаздывают, потому и бросил своё привычное, но знакомое каждому:

– Доживём-увидим, а потом подумаем.

***

Солнечное весеннее тепло и запахи цветения заставили Сыскную приоткрыть окна. Ожидая появления Сушко, Путилин стоял у окна и жадно втягивал в себя свежий воздух, наслаждаясь радостью существования и возможностью чувствовать жизнь. Третий срок начальствования над Сыскной дался ему непросто. Возраст брал своё: пятьдесят девять лет, а из них тридцать пять с перывами в полиции, грузом лежали на плечах пожилого сыщика. Уже не было молодой подвижности тела, упругой силы рук и ног, былой неутомимости в поиске и преследовании преступников, но пытливый разум и сыскная сметливость с лихвой заменяли утраченное. Фигура обрела грузность, волосы и неизменные бакенбарды серебрились сединой, ямочка на подбородке стала глубже, отчётливее, а линия рта – жёстче. Только глаза, их живой блеск и всегда заинтересованный взгляд напоминали прежнего Путилина. Снаружи в раскрытое окно попадал шум улицы и обрывки разговоров людей, наводнивших её, эта какофония перебивала привычные звуки, доносившиеся из помещений Сыскной.

Всю накатившую грусть и внутреннее напряжение, Иван Дмитриевич выразил в единственной фразе, обращённой к самому себе:

– Эх! Жизнь полицейская… Она словно кожа – не снять, не поменять, а болезнь сыскная до могилы провожает не отпуская. Свой выбор я давно уже сделал, так нечего на возраст пенять.

Словесный выплеск помог Путилину вернуть душевное равновесие. В Сыскной Иван Дмитриевич слыл кладезем пословиц и народных поговорок, которые прижились в полицейской среде и всегда повторялись к месту. Достигнув статусных высот – чина тайного советника, гражданского чиновника третьего класса, равного в армии генерал-лейтенанту и вице-адмиралу во флоте, Путилин никогда не забывал, что он человек из народа, представитель российской глубинки – Нового Оскола Курской губернии. Примечательно, что движение по "Табели о рангах" вверх после пятого класса совершалось только по высочайшему повелению – указу императора.

Рассуждения Ивана Дмитриевича о жизни и о себе в ней, прервало появление Сушко, тот, шагнув в кабинет начальника, вытянулся во фрунт.

– Окститесь, батенька Лавр Феликсович, вы ведь не на плацу и не на параде, – сдвинув седые брови в мнимом возмущении от опоздания подчинённого, встретил Сушко Путилин. – Присаживайтесь, голубчик, и к делу. К делу!

Лавр Феликсович изложил сложности криминальной обстановки в столице, доложил о передаче задержанных уголовников дознавателям, переданных следствию готовых случаев разоблачения преступников. Путилин внимательно слушал и согласно кивал, он ждал основного доклада – результатов внедрения Шапошникова. Высказав своё одобрение по работе Сушко с текучкой и дав несколько практических советов, Иван Дмитриевич, тщательно скрывая нетерпение, приказал:

– Доложите о результатах внедрения Шапошникова. Мне необходимы детали и ваши выводы, а потом и соображения по дальнейшей тактике операции. Сегодня пошёл третий день с момента начала акции внедрения. Каковы результаты вашей работы, Лавр Феликсович?

У Лавра не было однозначного ответа, такого, чтобы в одну фразу вложить все моменты и события, факты, сомнения и собственные версии происходящего, потому он медлил, собирая мысли в одно целое.

– Милай, сидай в телегу – на лошади шустрее будет! – эта поговорка Путилина, которой он ободрял нерешительных или подгонял медлительных, давно стала популярной у сыскных и воспринималась без обиды.

– В положенное время Шапошников на связь не вышел. Тайного сигнала провала или успеха не выставил, – уже собранно ответил Сушко, а потом рассказал всё, что узнал от агентов наружного наблюдения, а потом изложил свои версии случившегося. Путилин слушал не перебивая, то сжимая, то разжимая правую ладонь в кулак до побеления пальцев.

– Плохо, Лавр Феликсович, откровенно плохо, – с мрачной холодностью Путилин подвёл итог представленной информации. – Если бы глаз половому подсветил буйный гуляка, то наружники услышали бы шум драки и увидели нарушителя спокойствия выброшенным за порог кабака, а потом бы тихонько, в соответствующих условиях, выспросили обстоятельства инцидента. Значит драки не было, а бланш под глазом половой получил в другой ситуации. Как бы вы поступили сами, господин старший сыскной агент, если уже на первом этапе внедрения поняли, что раскрыты, а подать весточку о провале никакой возможности нет?

– Попытался бы вырваться и уйти. Но если и эта возможность отсутствовала, то оставил бы отметину на лице публичной особы. Половой даже с подбитым глазом сохранил рабочее состояние – у слуг помощников нет, потому обязан продолжить работу в зале, всегда полном посетителей. Не исключаю, что половой сам участник уголовной ватаги и, что именно он проводил Шапошникова в тихое место для разговора с лиговским вожаком. Да, это знак беды. Теперь я в этом уверен.

– Хватит с криминалом хороводы непонятные водить. Ждать больше нечего! Сегодня же перевернуть Максимовский шалман вверх дном. Всех просеять и допросить. Результат мне нужен уже сегодня вечером, – не дрогнув лицом, произнёс Путилин.

– Непременно, – коротко ответил Сушко, наполнив это выражение смыслом «Обязательно».

– Что думаете о причинах нашего провала? Кроме меня и вас, двоих наружников и самого Шапошникова об операции никто не знал, – Путилин продолжил задавать неприятные, но необходимые вопросы

– Основных причин провала, как всегда, три – стечение неблагоприятных обстоятельств, незапланированная случайность и… предательство, – ответил Лавр. – Последнее маловероятно…

– Вы, Лавр Феликсович, мой главный сыщик – вам и карты в руки. Разбирайтесь, я на вас надеюсь. Все чиновники по особо важным в разгоне – обихаживают элитных клиентов Сыскной.

– Непременно, – снова коротко бросил Сушко, но теперь это слово означало «Так точно».

Иван Дмитриевич давно привык к словесным экзерсисам Сушко, потому всегда понимал их и относился благосклонно. Посчитав эту часть разговора законченной, Путилин встал из-за стола и пересел на соседний с Лавром стул.

– С вашей версией золотого передела Петербурга не согласен. Криминальный мир столицы этого не допустит. Полагаю, имеет место банальный вброс со всеми вытекающими последствиями, но я телеграфирую главе железнодорожной полиции, он примет меры по поиску поездных тайников золота и фильтрации пассажиров, направляющихся из Сибири в столицу, – сейчас Иван Дмитриевич высказывал коллеге по службе свою точку зрения, стараясь её максимально аргументировать. – В данной случае имеет место конфликт центрального «Ивана» – «Ивана Ивановича» с держателем Лиговки – Иннокентием Храповым по прозвищу Таракан. Так бывает, когда в Петербурге появляются гости из других криминальных сообществ, допустим из Ростова, чтобы погулять да порезвиться в столице. Или… в поисках зашиты от своих прежних хозяев, такие прибиваются или к той, или к другой стороне, сделав значительный денежный взнос. Взять такого беглеца или беглецов под защиту может только сам главный «Иван» – он и есть столичный уголовный закон. А тут, представьте себе, за беглецом последовала пара-тройка лихих ребят, рассчитывая поквитаться с изгоем. И с претензией на выдачу обратились они к обеим сторонам. Вот и началась внутриуголовная свара. Это её признаки наблюдала ваша наружка на Лиговке. Что скажете по этому поводу, Лавр Феликсович?

– В точку, в самое яблочко, Иван Дмитриевич, – удовлетворённо произнёс Сушко. – Тут вот какая история приключилась. В самом начале мая два моих источника из криминальной среды отметили появление в Адмиралтейской части странного субъекта. Рядится под «дворянчика»: приличная одежда, благородные манеры, золотая печатка на пальце. Из особых примет: слегка картавит, бриолинит волосы и бороду, передвигается, прихрамывая на левую ногу, потому не расстаётся с тростью. Да, шеф, вы конечно скажете, что приметы эти до ближайшего тёмного угла, откуда выйдет совсем иной человек, но других, увы, нет… Субъект отличился тем, что сдал «меченую» – с вензелем владельца и клеймом амстердамского ювелира, коллекцию драгоценностей за полцены знакомому нам подпольному ювелиру Соломону Лерману. А тысячу заслал Адмиралтейскому «мазу» – криминальному вожаку, держащему в узде не одну, а все шайки этой части Петербурга. В миру его зовут Прокопием Пасечниковым. В уголовной среде он известен, как Коша Пасечник. Этим делом плотно занимался Леонтий Шапошников. Он целый день обыскивал апартаменты и мастерскую Лермана, в составе «ломбардного отряда» перетряхнул все ломбарды и скупки, но так ничего и не нашёл. Коллекция просто испарилась.

– Хватай мешки – паром отходит, – ответил Путилин ещё одной, всем известной фразой, означавшей «нельзя не замечать очевидного». – Коллекции в Петербурге давно уже нет, а вот за жизнь Лермана я опасаюсь всерьёз. Коллекция для него может стать чёрной меткой, и Лерман об этом прекрасно знает, потому вряд ли держит её у себя, скорее всего, давно переправил за границу. А провал Шапошникова вполне может быть связан с «бриллиантовой» историей. После такого количества рейдов по преступным местам сложно оставаться незамеченным или неузнаваемым. Лавр Феликсович, почему об этих обстоятельствах вы не доложили раньше.

– Прошу прощения, Иван Дмитриевич, но я привык докладывать по результату, а его не было, – с горечью ответил Сушко, чувствуя, что его слова звучат отговоркой, которых Путилин терпеть не мог. – Только я уверен, что беглый вор продал не все драгоценности, а хоть немного оставил себе, допустим золото, на пропитание… И уж это золото непременно поможет найти его самого, ведь оно, я уверен, тоже «меченое».

– Я сам виноват в случившемся с Шапошниковым, и ответственности с себя не снимаю, – перебил Сушко Путилин. – Леонтий был лучшим кандидатом на внедрение… Одеяние каторжника полностью изменяло его характер. Взгляд становился угрюмым и недоверчивым, а уголовный жаргон органично вписывался в повседневную речь. Его или узнали, или… утечка об операции произошла из Сыскной, а вот это самое паскудное дело. Враг внутри… Я сегодня же разошлю запросы по всем ближайшим городам о похищениях драгоценностей со списком потерпевших и результатами поиска похищенного. А ваша задача, Лавр Феликсович, усложняется. Вам придётся искать не только Шапошникова, но и пресловутого беглеца с его преследователями. Ещё одно дело не выходит у меня из головы, своим общественным резонансом оно уже дошло до верхов… Сегодня мне телефонировал сам Дурново, дал неделю на поимку преступника. Неделю! Так что вы можете доложить об убийствах молодых женщин, зверских убийствах, попахивающих сумасшествием убийцы. Впрочем, очень ловкого преступника.