Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14

Глава 14. Последний день отмеренного срока.

Понедельник надолго задержался в Сыскной. Вечерело, но никто не расходился, шла кропотливая подготовка к утренней операции. Пример работоспособности подавал сам Путилин, не сделав дело, со службы ни ногой. А дел ещё было достаточно. Иван Дмитриевич связался с полицейским управлением Николаевского вокзала. Конкретно обрисовав ситуацию, он добился понимания со стороны железнодорожного коллеги Карпа Савельевича Кудинова.

– Иван Дмитриевич, по вашим словам, я делаю вывод, что для блокировки состава понадобятся два дополнительных наряда нашей полиции и ещё два для сдерживания пассажиров, ради их безопасности. Для необходимой, по ситуации, задержки отправления я свяжусь с начальником вокзала. Кто будет главным с вашей стороны, к кому должны будут обратиться старшие нарядов? – по-деловому рассудил глава железнодорожной полиции Николаевского вокзала.

– Лавр Феликсович Сушко будет ждать ваших старших за час до отхода поезда у хвоста состава. И ещё, Карп Савельевич, мне нужны пять комплектов формы железнодорожных служащих. Прямо сейчас…

– М-м-м… Хорошо. Зачем, если не секрет? – слегка опешив, произнёс Кудинов.

– Мои люди заменят проводников поезда. В этой форме им легче будет передвигаться по вагонам, не вызывая подозрения. Преступник ловок, хитёр и очено опасен. Очень…

– Ждите мою посылку через тридцать минут, – закончил разговор Кудинов.

Теперь Путилина соединили с жандармским управлением на железнодорожном транспорте. Состоялся разговор с капитаном Иваном Петровичем Веретенниковым, но получился он долгим и напряжённым. Жандарм задавал массу второстепенных вопросов, не принимая конкретного решения, и тогда Иван Дмитриевич использовал козырь, который всегда помогал в ситуациях общения с жандармами.

– Иван Петрович, преступник особо опасен, он уже нагородил гору трупов в Петербурге, теперь собирается всё это повторить в Москве. Он варшавянин, не исключено, что связан с террористами, и при отходе может взорвать весь состав, а не только себя самого. Здесь политики не меньше, чем уголовки. Давайте поработаем вместе, мы за наградами не гонимся и триумф уступим вам. Мне лишь нужны два человека из вашей службы, для контроля за движением убийцы, если он продолжит свой путь на поезде в сторону Москвы и для быстрого решения проблем с администрацией, если они возникнут. Ваша пара под пули и ножи не пойдёт, у нас самих есть подготовленные люди. Решайтесь, Иван Петрович, дело на контроле у главы нашего департамента и министра, но когда дойдёт до ваших, будет поздно.

Жандарм, наконец, согласился, и Путилину осталось лишь обговорить с ним детали предстоящей операции. Сделав дело, Иван Дмитриевич спустился в помещение сыскных агентов. В нос ударили духота и шум голосов. Одиннадцать сыскных сообща моделировали возможные ситуации при задержании убийцы. Сушко играл роль Беса на уровне «Если я так сделаю, то вы как поступите? Но, если вы так, то я вот эдак. Что дальше?». Спорили до хрипоты, но с появлением шефа все замолчали, давая слово начальнику.

– Господа сыщики, как вы планируете своё появление на вокзале, в каком виде собираетесь осуществлять акцию задержания? Что думаете о целесообразности совместных действий с железнодорожной полицией и жандармами? – обратился Путилин к подчинённым.

По глазам Ивана Дмитриевича было видно, что он задумал что-то серьёзное и неординарное. Никто не проронил ни слова, давая эту возможность начальнику. И Путилин пояснил суть привлечения железнодорожной полиции и жандармов. Разъяснил Сушко его связующую роль в планируемом взаимодействии с другими службами, а закончил Путилин словами, глянув на карманные часы:

– Вот-вот появится посыльный от железнодорожных. Он привезёт пять мундиров поездных проводников, в которых вам прийдётся работать у поезда и в поезде. Настоящих проводников попридержат жандармы в штатском. Примеряйте и подгоняйте форму под себя.

За окном стояла белая петербургская ночь, когда сыскные разъехались по домам. Сушко спал плохо, разум не желал отдыха, он заставлял Лавра Феликсовича, раз за розом, обдумывать и обыгрывать все возможные ситуации, которые могли возникнуть на вокзале. Лавру Феликсовичу совсем не хотелось повторения предыдущих ошибок, промахов и огрехов. Казалось, в этот раз задействованы все силы, учтены все варианты развития событий, но успокоение и удовлетворение собой так и не приходило. Кое-как дождавшись утра вторника, Сушко поспешил в Сыскную. Путилин уже был на месте, будто бы вообще не уходил. Сушко и Каретников, а с ними ещё три агента, переоделись в проводников, остальные шестеро остались в штатском. Ещё раз разобрали и проверили оружие. Осталось время выпить чая, чтобы взбодриться. По устоявшейся традиции на операции сыскные ходили натощак. И вот Сушко поднялся со стула и рукой подал знак агентам «Пора!». На выходе из Сыскной Путилин проводил своих людей словами:

– С Богом, ребята… С Богом!

Через короткое время пролётки с сыскными отправились в сторону Николаевского вокзала.

Даже утром Николаевский вокзал поражал своими размерами, имперским величием и столичной парадностью не только гостей города, но и самих горожан. По своей грандиозности он нисколько не уступал Балтийскому. Местом для вокзала был избран перекресток Невского проспекта и Лиговского канала.

Сооружение монументального здания повлекло за собой создание большой городской площади, в последствии названной Знаменской.

Следуя художественным вкусам 1840-1850-х годов, К. А. Тон решил отстроить фасады вокзала в формах ренессанса. Его прототипом послужили ратуши западноевропейских городов.

В композицию включалась высокая башня, центрирующая фасад, указывающая на местоположение главного входа и, в то же время, являющаяся часовой башней. Пропорции башни выглядели крайне удачными, и она красиво смотрелась на фоне петербургского неба. Двое ворот позволяли экипажам подъезжать прямо к перронам.

Миновав центральную башню, Сушко и его команда проследовали внутрь вокзала. В корпусе, выходящем на площадь, располагался целый ряд необходимых для пассажиров вокзальных помещений: вестибюль, залы ожидания, кассы, буфеты и вокзальный ресторан.

К пассажирскому зданию вплотную подходили перроны. Впечатляющим новшеством выглядело железное покрытие над концевыми участками железнодорожных путей и примыкающими пассажирскими платформами. Металлические покрытия вокзальных дебаркадеров, появившиеся в Западной Европе и в России в середине века, оказались одним из самых ярких свидетельств успехов строительной техники и строительных возможностей. Обнаженные железные фермы покрытия и неброско оформленные боковые стены, прорезанные широкими арочными окнами, создавали совершенно новый облик интерьера общественного здания, называемого Николаевским вокзалом. Одновременно сочетались строгость и простота. По сторонам дебаркадера располагались кладовые и административные помещения, здесь же находился отдел железнодорожной полиции.

При всей своей объёмистости вокзал оказался полон разнообразного народа. Люди прибывали и убывали, провожающие и встречающие сновали туда-сюда. Шум поездов, гам людских голосов, свистки кондукторов, реплики проводников и багажных рабочих не прекращались ни на миг. И в этой вокзальной суете сложно было не только устоять на одном месте, но и передвигаться в определённом направлении, а найти конкретного пассажира за короткое время и вовсе не представлялось возможным. Но Лавр Феликсович и остальные сыскные знали что, где и кого искать.

Состав поезда «Санкт-Петербург-Москва» стоял на центральной платформе. Посадка в вагоны третьего класса начиналась за тридцать минут до отхода поезда. Пассажиры первого и второго класса сдавали чемоданы в багажный вагон и шли завтракать в вокзальный ресторан. Так что пространство по обеим сторонам состава оставалось свободным и хорошо просматриваевым. Сушко встретился со старшими полицейских нарядов и решил вопрос расстановки сил. Два наряда страховали поезд со стороны окон купе, ещё два – со стороны перрона. Сигналом для помощи должен был стать звук железнодорожного свистка, ими были обеспечены все служащие вокзала. Железнодорожным Сушко передал две газеты с портретом Беса. Ещё немного времени ушло на контакт с жандармами в штатском, которые непринуждённо прогуливались по перрону вдоль поезда. Им Сушко передал две последние газеты.

И вот сыскные заняли свои места. Каждый у своего вагона. Лавр Феликсович и Клим Каретников выбрали соседние, для пассажиров второго класса. Время шло, агенты томились в ожидании нужного пассажира. Он появился за тридцать минут до отхода поезда. Высокий, плечистый светловолосый субъект в дорогом бежевом плаще нараспашку, из-под которого виднелся дорогой костюм-тройка, того же цвета, а на голове красовался коричневый фетровый котелок, остановился у первого вагона второго класса, у которого стоял Каретников. Пассажир улыбнулся Климу и предоставил билет во второе купе. Каретников, внимательно изучив документ, удовлетворённо кивнул, а потом почесал ухо – знак для Сушко и остальных – преступник здесь и входит в вагон.

– Милости просим, господин Ефремов, благоволите открыть вам купе? – поклонившись, подобострастным тоном произнес Каретников и по лесенке поднялся в вагон, в его руке сверкнул поездной ключ от дверей купе, пассажир последовал за ним.

Сушко, проводив Каретникова взглядом, дал знак общего сбора. Полицейские обложили вагон с обеих сторон, не входя в зону прямой видимости, жандармы встали у его дверей. Пошло пять минут, но Каретников не возвращался и никаких знаков не подавал, его свисток молчал. И, одолеваемый неприятным волнением, Сушко поднялся в вагон, придерживая под мышкой трость. Коридор вагона был пуст, и лишь дверь 3-го купе оказалась приоткрытой. Сушко всеми фибрами души почувствовал острый запах беды, и двинулся к приоткрытой двери, а потом медленно раздвинул её до половины.

На краю дивана расположился, теперь совершенно узнаваемый, человек, никакой парик и грим не смогли скрыть его истинного лица.

– Господин Глеб Валерьянович Ефремов? – приложив руку к фуражке, спросил Лавр Феликсович.

– Да, милейший, чего желаете? Я ещё ничего не просил, – вопросом на вопрос ответил субъект.

Сушко впервые услышал голос человека, которого много раз пытался задержать. Отбросив сантименты, Лавр Феликсович присел на противоположный диван, держа в левой руке трость, а потом жёстко произнёс:

– Лех Казимирович Туск, он же Адам Францевич Мазовецкий, он же Алекс Шнайдер, а попросту Лешко Бес или Цветочник, ваш путь закончен и ваш поезд никуда не пойдёт. На выход! И без глупостей.

Глаза Беса стали узкими, словно лезвие бритвы, а потом распахнулись, выплеснув на Сушко всю ненависть, презрение и злобу, кипевшие внутри. Рот убийцы скривился в волчьем оскале, губы сжались, но, вместо голоса, послышалось шипение:

– Падло легавое…

В следующее мгновение преступник, отвлекая внимание сыскного, левой ногой пнул дверь купе по замку и она задвинулась, как крышка мышеловки или створки капкана. Но взгляд Сушко не последовал за этим движением Беса. Тут правая рука убийцы вспорхнула, блеснув лезвием бритвы, которое устремилось к шее Сушко. Лавр Феликсович чуть отклонился назад и принял, падающую на него, кисть убийцы на ручку трости, снабжённую декоративными металлическими накладками. Хрустнули кости ломающегося лучезапястного сустава Беса, и бритва серебристой рыбкой скользнула на пол. От боли лицо убийцы побледнело, на лбу выступил пот, а из глотки вырвалось хриплое:

– Умри, дьявол…

Из левого рукава Беса появился длинный нож, а через несколько мгновений, левая кисть уже держала его боковым хватом. И смертоносное железо, описав дугу, понеслось в правый бок сыскного. Лавр Феликсович, уходя от смертельного удара в печень, рефлекторно отклонился назад и вправо. Клинок вспорол воздух у самого бока полицейского. Ударом предплечья по вооруженной кисти Беса, Сушко сбил направление летящей смерти, но нож не выпал из руки убийцы. Только лезвие теперь смотрело в сторону его груди. И тогда Сушко всем телом навалился на руку с ножом, и тот, как сквозь масло, зашёл под правую мышку Беса, который теперь оказался прижатым к спинке купейного дивана, и потому был совершенно беспомощен – кисть безвольно разжалась и освободила рукоятку ножа. Только сейчас Сушко стал соображать трезво и взвешенно: боевой дух, наконец, отпустил его. Одиннадцать послевоенных лет не прошли впустую – офицер-разведчик генерала Скобелева не растерял военной хватки, отработанной сотней боевых схваток и боёв в ограниченных пространствах. В экстремальных условиях боя Сушко становился подобен заводной механической кукле: он автоматически отражал удары и сам их наносил, лишь после окончания сражения оценивал урон среди своих и потери врага.

Коридор вагона разорвали призывные трели свистка и дверь распахнулась, на пороге стоял Клим Каретников, бледный, но с горящими глазами, левой рукой он зажимал рану на правом плече:

– Раскусил гад. Пырнул ножом и втолкнул в соседнее купе, – от боли скрипя зубами, бросил Клим.

Перед Сушко встал неравнозначный выбор, кого спасать первым – Беса или своего подчинённого, и он выбрал второго. Рванув подол его нательной рубахи, Лавр Феликсович помог Каретникову перевязаться. Потом, подняв с пола бритву, разрезал одежду на Бесе и осмотрел рану, не вынимая ножа. Возможно, рана и не была смертельно проникающей, но кровотечение оказалось обильным, и всё усиливалось. Теперь Сушко использовал и свою рубаху, и рубаху Беса. Перевязка не давала желаемого результата. И Сушко вспомнил недавнее напутствие Вяземского, связанное с заболеванием крови у преступника. Глаза убийцы остекленели, а губы посинели, дыхание становилось редким и хриплым. Кровь уходила из Беса, а вместе с ней и жизнь. Коридор вагона уже полнился полицескими, даже доктор появился и, осмотрев Беса, обеспокоенно покачал головой.

– Я, конечно, попытаюсь остановить кровотечение… Но нужна транспортировка в больницу, здесь мои возможности крайне ограничены. Однако, в таком состоянии пациент нетранспортабелен. Любое неловкое движение тела может сделать кровотечение профузным. Я остаюсь в купе один и буду пытаться спасти пациента. Лишние обязаны покинуть купе, – речь доктора всё ещё была полна решимости бороться за жизнь пациента до самого конца.

Сушко покинул купе, оставаясь за его дверью. Каретникова уже увезли в больницу, и Лавр Феликсович надеялся, что с Климом всё будет хорошо. Бес прожил ещё пять минут. Он умер обливаясь и захлёбываясь собственной кровью, как и все его жертвы.

***

Исход задержания не обрадовал Путилина, но жизнь своих агентов для него оставалась ценнее. В любом случае, дело Леха Туска было завершено в отведённый высоким начальством срок. И в полдень Иван Дмитриевич отправился на доклад в Департамент – на ковёр к Дурново. Пётр Николаевич откровенно недолюбливал Путилина: завидовал его славе и известности, несомненному таланту сыщика и руководителя Сыскной, тем более, что многие известные особы и высокопоставленные персоны весьма лестно отзывались о способностях главного сыщика Петербурга. При всём том, Путилин никогда и ни перед кем не склонялся, не расшаркивался, не лебезил, не искал выгоды или чьего-то покровительства.

Путилин подробно и обстоятельно доложил о деле Леха Казимировича Туска, и всех делах, сопровождающих эту историю. В дополнении слов, Путилин предоставил содержательную служебную записку. Но Дурново скептическим тоном прервал доклад Путилина:

– Иван Дмитриевич, вы считаете нормальным подвергать граждан столицы недельному прессингу страха быть убитыми сумасшедшим варшавяком, – Дурново испытывал душевное и физическое удовольствие от выволочки столичной знаменитости. – Сколько штатских погибло за эту неделю? Европа смотрит на нас и откровенно смеётся над русской неповоротливостью и ленью. Я всегда хлопочу за вас и, как никто, радею полицейской службе. А что я вижу от вас? Как вы оправдываете моё доверие и радение? Раньше не было никакой Сыскной, и преступлений было меньше, да и раскрывались они быстрее. Крови было меньше. Меньше было уличного кровопролития…

Оставаясь непроницаемо спокойным, Путилин в течение 10 минут выслушивал недовольно-обличительную речь Дурново. Суть которой заключалась в посыле: «ну чего тебе стоит – поклонись, приклонись, начни оправдываться и лебезить, начни унижаться, ведь ты говоришь с самым великим человеком Департамента полиции». Дождавшись конца затянувшейся тирады Петра Николаевича, Путилин ответил:

– Ваше превосходительство, Сыскная надёжно исполняет свои функции, но не может и не должна заменять собой все остальные полицейские службы. Петербурга. С 1866 года Сыскная призвана осуществлять сугубо уголовный сыск, особенно при тяжких и особо тяжких преступлениях, а сысков остаётся ещё четыре. Опыт последней операции показал, что для успешного задержания особо опасного преступника необходимы совместные действия многих полицейских структур. Без проволочек, бумажной волокиты и бюрократии. Да, за двадцать с лишним лет существования Сыскной преступность увеличилась в десять раз. За это же время увеличилось и население столицы, но процессы движения людских масс никто не контролирует, растёт число беспаспортных и неучётных. В Петербурге свили змеиное гнездо террористы, бомбисты, революционеры, которым рост преступности только на руку. И самое главное, все они имеют к ней непосредственное отношение. Но такой сыск – прямая обязанность жандармов. Я уже давно обращаюсь к вам устно и письменно о нехватке сыскных кадров в нашей полиции. Пока мы не решим эту проблему, будем тормозить с охватом наблюдением контингента обычных и криминальных районов столицы. Одиннадцать сыскных агентов на весь Петербург, не только маловато, а совсем недостаточно будет. И главный момент здесь – низкий уровень жалования. А ведь люди мои каждый раз на смерть идут, получают ранения и не все потом выживают, не все в строй возвращаются. А не будет достойных кадров, не будет и достойной службы. Проекты специальных полицейских школ существуют давно, но воз и ныне там.

Являясь чиновником IV класса, Путилин сам был достоин обращения «ваше превосходительство», но Пётр Николаевич никогда так его не называл. Дурново сразу установил границу главенства и подчинённости, и в этой системе видел Путилина подчинённым, а не коллегой. Пётр Николаевич никак не мог простить Путилину простого происхождения – не дворянин, а туда же, в тайные советники.

Беседы Дурново и Путилина никогда не были длинными, никогда не выходили за рамки службы. Встав из-за стола Пётр Николаевич дал понять, что аудиенция окончена. В два шага Путилин добрался до стола начальника и положил на него прошение на награждение сотрудников, особо отличившихся в деле Леха Туска и связанных с ним операциях Сыскной.

Честь имею, – попрощался с начальником Путилин и, повернувшись через левое плечо, спокойным шагом покинул кабинет Дурново.

На следующий день в «Петербургской газете», основанной политическим обозревателем И. А. Арсеньевым, вышла заметка под названием «Они всегда начеку»:

«Вчера силами жандармского управления на Николаевском вокзале проведена успешная операция по задержанию польского бомбиста Леха Туска, намеревавшегося взорвать поезд «Санкт-Петербург-Москва», в котором первым классом следовали важные политические персоны. Умелое руководство полицейскими нарядами помогло агентам управления нейтрализовать особо опасного преступника ещё до отправления поезда. Нужно отметить, что террорист оказал активное сопротивление, но подготовка и умение жандармов взяли верх. Теперь в Санкт-Петербурге одним революционером меньше. И это значит, что передвигаться по железной дороге стало безопасно».

Ни слова об участии Сыскной, об отваге и профессионализме Сушко и ранении Каретникова при исполнении служебного долга. Кому-то очень нужно было, чтобы уголовник и убийца Туск, о смерти которого, даже не упоминается, стал революционером-террористом. Прав оказался Иван Дмитриевич Путилин – сыск бывает разным. Одни его делают молча и молча достигают результатов, наяву сражаясь с криминалом, другие осуществляют розыск только на бумаге. Однако, в уголовном сыске ещё оставались люди чести и долга, тянувшие лямку службы не за рубль, а за совесть.

Эпилог

В конце весны этого года, через одиннадцать лет знакомства, Сушко расстался с двумя знаковыми в его судьбе людьми. Аким Злобин, сослуживец Лавра Феликсовича ещё по по русско-турецкой войне 1877–1878 гг, человек который привёл его в полицию, ушёл в отставку с должности околоточного. Второй, сделавший из Сушко полицейского – Алексей Иванович Стержнёв, начальник 1-го участка Коломенской части, покинул службу чиновником VII класса и полным кавалером ордена Св. Станислава, но прожил недолго. Через две недели цивильной жизни он умер от тяжёлого и продолжительного приступа грудной жабы. Оба слыли отменными служаками, тащили полицейскую лямку, покуда к этому имелась необходимость. А оказавшись не у дел, тяжело адаптировались к гражданской жизни, в которой снова нужно было искать себя и своё место в ней. Пока они были профессионально востребованы, душа и тело справно выполняли приказы разума, но, оказавшись вне службы, тело начало диктовать свою волю и свои законы.

После дела Цветочника – Лешко Беса. Вяземский и Сушко окончательно сблизились, завязалась крепкая мужская дружба. Взаимный интерес достиг своего апогея – друзья стали часто встречаться у Вяземского, наслаждаться немецкой кухней и непринуждённой беседой. Теперь Ильзе была по-настоящему рада, что у хозяина, наконец, появился надёжный товарищ. Общение с Вяземским изменило характер, манеры и мировоззрение Сушко. Лавр Феликсович избавился от порывистости поступков и сиюминутного суждения о жизни и службе. Сушко с головой ушёл в чтение, благо библиотека Вяземского отличалась обширностью. Сыщика заинтересовали Гоголь, Пушкин и входящий в моду Антон Чехов. Пётр Апполинарьевич основательно владел английским и французским, по его примеру и Сушко занялся немецким, два раза в неделю посещая репетитора. Извечное для обоих «Ну-ну» и «Непременно» звучали всё реже и реже – в них больше не было нужды. За раскрытие дела Беса и гибели Леонтия Шапошникова, а так же за поимку банды налётчиков Митяя Лисина, Лавр Феликсович был награждён орденом Св. Станислава 3-й степени.

По рекомендации шефа к наградам были представлены и другие агенты Сыскной. Клим Каретников тоже получил орден Св. Станислава 3-й степени, а Викентий Румянцев, Анатолий Гаврилов, Илья Прокудин и Семён Малахов, за которым надолго закрепилось шутливое прозвище Молочник, были удостоены медалей «За безусловные отличия при поимке воров и убийц». В благородном порыве наградить и отметить всех участников пережитых событий, Путилин через Департамент вышел с ходатайством на высочайшее рассмотрение возможности перевода Вяземского в следующий чиновничий класс ещё до срока выслуги. Но Дурново на этом документе сделал письменную пометку: «Дворянин без государственных наград возможностей к внеочередному повышению не имеет». Однако, Путилин не успокоился и сам, будучи чиновником высокого ранга, всеми правдами и неправдами добился высочайшей аудиенции. Государь Александр Александрович хорошо помнил Путилина, жалованного одиннадцатью орденами, и высоко ценил его сыскной талант, потому внимательно выслушал просителя. А потом, улыбнувшись, ответил: – Ну уж, если сам Путилин просит, то Романову грех отказать. И на ходатайстве Путилина, игнорируя приписку Дурново, надписал: «За радение спокойствию граждан Отечества и личный вклад в оное, наследный дворянин Вяземский П.А. достоин Св. Анны 3-степени». С 1847 года орденом 3-й степени стали награждать чиновников «за беспорочную 12-летнюю службу в одной должности не ниже 8-го класса». Только император мог наградить отличившегося следующим по старшинству имперским орденом, минуя предыдущий – орден Св. Станислава и 4-ю степень вручаемого. Родовое, наследное дворянство Вяземского и его нынешний чиновничий ранг соответствовали запросам награды. С ней Пётр Апполинарьевич мог рассчитывать на беспрепятственное продвижение по карьерной лестнице – перейти в V класс без положенной выслуги. Высоко оценивая опыт и служебное рвение своего старшего сыскного агента, Путилин предложил Сушко перейти в разряд чиновников по особым поручениям – место четвёртого освободилось, но Лавр Феликсович отказался. За три года он создал и воспитал собственную сыскную команду, расставаться с которой не захотел.

И ещё одно дело Путилин завершил перед уходом из Сыскной. В конце мая по ходатайству градоначальства, на которое, ещё действующий начальник сыскной полиции вышел с соответствующей письменной просьбой, семья Кулика – жена и дочери были взяты в Мариинское училище на полный пансион, как ближайшие родственники полицейского, погибшего при исполнении служебного долга, находящиеся в крайне стеснённых материальных обстоятельствах. Женщина преподавала языки, а дети оставались сыты, одеты, обуты и под присмотром. Иван Дмитриевич всегда выполнял свои обещания. Нет, он нисколько не обелял Кулика, но тот погиб выполняя его служебное задание. И ещё, Путилин сам был отцом, а однозначного ответа, как бы он поступил на месте Кулика, у начальника Сыскной так и не образовалось.

В июне Иван Дмитриевич покинул Петербург и полицейскую службу, в этот раз окончательно. Он поселился в своей усадьбе в Новоладожском уездеСанкт-Петербургской губернии, где всего себя посвятил дому, близким и написанию мемуаров «Сорок лет среди грабителей и убийц». А через четыре года знаменитого российского сыщика не стало. Ноябрь 1893 отметился вспышкой инфлюэнцы, и заразившийся 63-летний Путилин умер от отёка лёгких. Усмешка судьбы – его наставника Карпа Леонтьевича Шерстобитова в этом возрасте отправили на покой, чтобы освободить место Путилину, а после Шерстобитов прожил ещё семь лет. В последний путь – на кладбище при Пчевской церкви Новоладожского уезда Путилина провожала почти вся сыскная полиция столицы.

Свято место пусто не бывает. Сразу после ухода Путилина Сыскную, всего на один месяц, возглавил коллежский советник Иван Александрович Виноградов, ранее часто замещавший Ивана Дмитриевича. А потом в должность вступил статский советник из дворян – Платон Сергеевич Вощинин, и долгих семь лет руководил уголовным сыском столицы. Оба приемника очень отличались от Путилина – не было в них настоящей, путилинской сыскной жилки, а Вощинин до этого вообще в полиции не служил. В первом ощущалось отсутствие твёрдости в принятии ответственных решений и должного авторитета среди подчинённых, второй страдал склонность к рукоприкладству в отношении задержанных. Но жизнь продолжалась, и Сушко снова пришлось искать в ней своё место.

Смена руководства Сыскной не повлияла на служебный статус Пётра Апполинарьевича, он продолжал оставаться основным экспертом-консультантом по особым вопросам судебной медицины. Всему полицейскому аппарату стало ясно, что Вяземский находится на своём месте и замены ему нет. В создавшихся условиях Петра Апполинарьевича всё устраивало: исполняя приказы и поручения начальника Сыскной, Вяземский оставался относительно независимым. Он не был полицейским и не имел финансово-жилищных проблем. Конечно, Вяземский, хоть сегодня, мог оставить полицию и сделаться незаурядным чиновником, но лишь у секционного стола и в медицинской лаборатории он чувствовал себя тем, кем был на самом деле – самым опытным и деятельным специалистом, не представляющим себя вне профессии, ставшей для него единственно важным элементом самовыражения.

На своём месте остался и делопроизводитель Фрол Калистратович Савицкий. Путилин не стал обнародовать факт пропажи документов из отдела делопроизводства. Такой проступок сурово карался, потому что приравнивался к служебному преступлению. А до перехода Савицкого в VI чиновничий класс оставался всего год. Конечно Иван Дмитриевич высказал Фролу Калистратовичу всё, что думал об организации секретности в его отделе, но потом добавил:

– Делайте выводы, Фрол Калистратович, это проще, но важнее всяких наказаний. Да и чего греха таить, в произошедшем виноваты мы все, начиная с меня и заканчивая простым стражником камерного отделения. Так что же теперь выгнать всех?

И Савицкий сделал выводы, учёт и контроль в его отделе стали самыми жёсткими во всей Сыскной.

Перед Рождеством Вяземского посетила хорошая и радостная весть. Его помощник Карл Альфредович Штёйдель собрался жениться, пора было обзаводиться семьей. Избранницей судебного медика стала Амалия Корф, горничная княгини Соболевой. Венчание состоялось в костёле Святой Екатерины на Невском. Стараниями родственников Карл Альфредович перешёл на более спокойную и размеренную службу – помощника старшего преподавателя судебной медицины Императорской Военно-хирургической Академии, с перспективой самому стать преподавателем и открытой возможностью заниматься научной деятельностью, к которой Штёйдель всегда тяготел. Но канун Рождества обернулся и печальной для Вяземского новостью. Урождённая Анна Аракчеева, в замужестве и вдовстве – Каролина де Лавинь, умерла от быстро прогрессирующей чахотки. С тех пор Пётр Апполинарьевич не мог слушать Паганини – душа разрывалась от горестных воспоминаний о милой скрипачке.

Коллекция драгоценностей Ольгерда Потоцкого так и не появилась на просторах Российской империи. Но её история имела для криминальных участников этих событий неожиданный и драматический финал. Тело лиговского маза Иннокентия Храпова по прозвищу Таракан за длину усов было найдено в одной из подворотен Ямского переулка с простреленной головой, а адмиралтейского маза – Прокопия Пасечникова по прозвищу Коша Пасечник, уже холодного, обнаружили в сточной канаве с ножом в правом боку.

Два не самых последних «Ивана», а конец один. В то же время уголовный мир Петербурга стал полниться слухами, о которых Сушко узнал от своих осведомителей из преступной среды. Выходило так, что Иван Иванович, узнав о продаже исчезнувшей коллекции драгоценностей Потоцкого на аукционе Drouot в Париже за огромные деньги в иностранной валюте, из которых он не получил ничего, пришёл в неистовую ярость. Таракана он жестоко наказал за то, что тот, приняв к себе изгоя Беса, поссорил уголовный Петербург с криминалитетом Варшавы, за то, что на своей земле позволил варшавяку убить полицейского, и не простого городового, а сыскаря – человека Путилина, который таких обид не прощал и очень хорошо знал, где и как прищемить хвост криминалу. Некоторые столичные криминальные вожаки склонялись к мнению, что так Таракан ответил за неконтролируемый, появившийся даже на газетных страницах, уголовный разгул Беса. И в этом было зерно устоявшейся воровской истины – за гостя всегда отвечает хозяин. Воровская жизнь – жизнь глубокой тени, совершенно не нуждающейся в подсветке или огласке. Участь Пасечника тоже была предрешена, только по иному поводу. Коша упустил коллекцию и, не контролируя варшавских гостей – налётчиков Стефана и Марка, позволил тем зарезать "курицу, несущую золотые яйца" – богатого теневого ювелира Соломона Лермана, имевшего выходы в Европу. Замену Лерману Коша не предоставил, за что и поплатился собственной жизнью. Лето и осень в Петербурге прошли спокойно – сводка городских происшествий не выглядела такой трагичной и насыщенной, как весной.