Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 12

Глава 12. Цена молчания – жизнь.

К утру из больницы, куда поместили Митяя Лисина и его помощника, Фому Ступина, пришли неутешительные известия. Накануне вечером преступники впали в бессознательное состояние, а потом в ужасных судорогах покинули этот бренный мир, не сказав ни слова. Вяземский, вернувшись в Сыскную с судебно-медицинского вскрытия, проведённого в морге Мариинской больницы, подтвердил факт отравления крысиным ядом. Вот и эта тонкая ниточка из клубка преступных тайн Беса оборвалась. Всеми силами убийца пытался увести Сыскную со своего следа, надеясь, что утонув, в устраиваемых им проблемах, сыскные будут вынуждены о нём забыть, и, как следствие, ослабить хватку розыска. Но оставалась робкая надежа, что Беса удастся задержать при встрече с Куликом.

Утро свело Сушко, Путилина и Вяземского в одном кабинете. Сыскные агенты занимались подготовкой к будущей операции с участием Кулика: распределяли роли и места расстановки, примеряли нужную для конспирации одежду, гримировались, проверяли и чистили оружие.

Инициатором встречи тройки основных участников розыска Беса являлся сам Иван Дмитриевич, в его руках оказалась бумага, суть которой он изложил немедленно:

– Варшавская Сыскная, наконец, прислала сведения о Лешко Бесе и его криминальной деятельности в Варшаве. А ведь с 3 мая он уже находится в розыске по всей империи, как особо опасный и непредсказуемый субъект, чьи уголовные наклонности достойны пристального внимания.

Сушко и Вяземский слушали внимательно: эта информация была интересна, важна и необходима обоим. Закончив вступление, Путилин приступил к чтению:

«Лех Казимирович Туск 1859 года рождения.

Место рождения: Варшава.

Происхождение: мещанин.

Отец: Казимир Туск, варшавский скотопромышленник средней руки.

Мать: Амалия Туск, в девичестве Казиковская, дочь торговца скобяным товаром. Умерла в возрасте 40 лет от кровотечения в связи с плохой свёртываемостью крови.

Образование: неполное, ветеринарное училище не закончил, диплом не получил. Хорошо владеет русским языком. Сносно изъясныется на немецком. Неоконченное образование не момешало Туску работать на скотобойне отца и вовремя вызывать настоящего ветеринара при подозрении на болезни животных.

Член преступной группы Земана Скульского (прозвище Корыто) с 1854 г.

Криминальное прозвище: Лешко Бес.

Приметы: рост выше среднего, светловолосый, усов и бороды не носит, глаза серые, близко посаженные, нос правильный, уши маленькие.

Особые приметы: родимое пятно размером с перепелиное яйцо на левой стороне шеи, ближе к её средине, шрам над верхней губой, деформированный мизинец левой кисти.

Привычки: тяга к роскоши, более высокому социальному положению, курение табака, обособленность поведения и существования. Расчётлиивый и удачливый игрок в карты и на бильярде.

Особенности характера: крайне скрытен, умён, предприимчив, болезненно самолюбив, большого самомнения, в то же время – злопамятен, мстителен, крайне жесток и безжалостен в достижении своих целей.

Криминальные особенности: мастер перевоплощения, быстро сходится с нужными людми, авторитетов не признаёт, но использует их влияние. Пользуется доверием у женщин. Не пользуется огнестрельным оружием, одинаково хорошо владеет ножом и опасной бритвой с обеих рук. Подозревается в пяти убийствах, но к уголовной ответственности не привлекался в связи с недоказанностью участия.

Последний криминальный эпизод: ограбление особняка варшавского магната Ольгерда Потоцкого в составе группы Земана Скульского 2 мая сего года. Похищена коллекция драгоценностей и золота, примерная цена утраченного до 150 000 рублей. Группа Земана задержана 3 мая сего года. Награбленного при ней не обнаружено. Лех Туск в Варшаве не обнаружен. Объявлен в розыск 3 мая сего год а».

Немного помолчав после чтения, давая, тем самым, возможность слушавшим осознать прочитанное, впитать и оценить полученную информацию, Путилин заявил:

– Теперь многое, что было уже известно, подтвердилось. И сейчас это не наши домыслы или рассказы немногочисленных свидетелей-очевидцев, а факты. Но что они нам дают? Чем ещё помогут в поимке Беса?

– Шеф, эти факты лишь подтверждают уже известное. Ещё до их обнародования мы прошли тот же путь, что и варшавяне, без подсказок – своим умом и трудами. Написанное подтверждает лишь то, что мы знаем Беса не хуже Варшавы, которая его упустила, – возразил Сушко.

– У варшавян было больше времени, но их результат не отличается от нашего. Ситуация, отчасти, характеризует не столько качество сыска, сколько самого преступника, – взял слово Вяземский. – Лично я прихожу к выводу, что первоначальные впечатления о наличии у Беса-Цветочника болезни крови, являются реальностью. Лех не мечтает дожить до сорока, возраста матери, очевидно, наделившей его этой болезнью. Потому и живёт, как в последний день. Для себя и ради себя. Секрет его шейного платка больше не секрет, а серебряный портсигар с польским орлом становится приметной и весьма индивидуальной вещью. Он может прятать шрам на губе за накладными усами, но травмированный мизинец скрыть не возможно. Если вы хотите взять убийцу живым и в последствии допросить, стрелять в него нельзя, как и бить по голове.

– Господа, как Божий день ясно, что этого зверя нужно брать капканом, из которого он не вырвется, и желательно не одним. А ну как с Куликом удачи не выйдет, упустим лиходея? – вслух рассудил Путилин.

– Иван Дмитриевич, не сомневайтесь, всё должно получиться отменно. Мои ребята готовы. Неужто девять молодцов не спеленают одного злодея? – возразил Сушко.

– Ну-ну… А если нет? Лавр Феликсович, я не сомневаюсь в вашей профессиональной компетенции и возможностях ваших агентов, я лишь предлагаю рассмотреть все варианты возможного исхода предстоящих событий. Лех Туск может и не прийти на встречу с Куликом… Не позволят обстоятельства или он срисует слежку задолго до встречи с вашим ставленником… До срока здесь нет однозначного ответа. Нет сиюминутного разрешения проблемы, потому что она намного шире, чем вам кажется из этого кабинета, – голос Вяземского прозвучал провокационно.

– Непременно, Пётр Апполинарьевич, – Сушко не разделил скепсиса судебного медика. – Нужно ориентироваться лишь на то, что у нас есть сейчас, на то, чем можно оперировать на данный момент. В остальном, поймаем – спросим.

Конец разночтению в трактовке ситуации положил Путилин:

– Судари мои, можно спорить сколько угодно, но пока нет результата предыдущего действия, к следующему приступать нецелесообразно. Не стоит ломать копья на ровном месте. Вы оба правы, но Кулик пока жив и здоров, а Бес где-то рядом. Лавр Феликсович, вы – основной в этой операции, потому глядите в оба… Не факт, что Бес не поведёт вас от самой Сыскной или не примет на входе в Сенной рынок. Внимание, спокойствие и слаженность действий! А вот меня сейчас интересует то, на что вы оба не обратили должного внимания…

Сушко и Вяземский упёрлись в Путилина вопросительными взглядами.

– Разве вас не смущает упорность поведения Беса, граничащая с безрассудством? Преступник взял очень приличный куш, убрал ближайших и прямым свидетелей своих преступлений и… Остался на месте, чёрт его дери! Не бежал, не покинул столицу иным способом. Где резон оставаться там, где тебя непременно поймают? А теперь вспомните, что сказано в варшавской ориентировке: «Расчётливый и удачливый игрок в карты и на бильярде». Он играет с Сыскной в свои кошки-мышки – поймай меня, если голова есть и фарту хватит! И пока не закончит, никуда не денется, потому, что считает свою позицию крепкой, а себя – неуловимым. И он прав, чёрт возьми ещё много раз… Из нас нос ему ещё никто ни разу не утёр и на место не поставил. Ну прямо кум королю и брат министру… Труха уголовная, а туда же…

– Шеф, будьте спокойны, дело непременно сладится. К вечеру вы увидите Беса в камере предварительного задержания Сыскной. Обещаю ни стрелять, ни бить его по голове не будем. Пусть Бес играет в свои уголовные игры, мы будем играть по своим правилам, – успрокоил волнение начальника Сушко.

– Нуте-с, если с первой бумагой закончили, я приступаю ко второй и третьей, – произнёс Путилин, взяв со стола ещё два документа.

– Представьте себе, господа, прибалтийская полиция, наконец, разродилась сведениями о немецких парикмахерах-близнецах – брадобрее Алексе Шнайдере из Риги и мастере париков Теодоре Кохе из Ревеля. Что поделать, тамошние охранители порядка живут неспешно, как и говорят – медленно и тягуче. Однако, послушайте их ответы на мой запросы:

«Теодор Алоиз Кох, 1849 года рождения.

Ревельский мещанин из остзейских немцев. Проживал в Старом городе по улице Лай 18.

Род занятий: ученик, а с 1884 года – мастер по производству париков. Работал по специальности в парикмахерском салоне «Apollo» г-на Адольфа Штольца.

Характер замкнутый, немногословен, но всегда готов услужить клиентам. Жалоб и замечаний по обслуживанию не имел.

Холост, достаток средний. Ближайшие родственники: отец – Алоиз Кох, сестра – Марта Кох, в замужестве Зайдлиц, 32 лет, проживающие в Ревеле по тому же адресу.

Приводов в полицию не имел. В политической деятельности не замечен. В связи с этим указание об особых приметах отсутствует.

Покинул пределы Эстляндии в марте 1888 г, в связи с отбытием в Санкт-Петербург».

Путилин отложил прочитанный документ в сторону и приступил к следующему:

«Алекс Фердинанд Шнайдер, 1856 года рождения.

Потомок рижских купцов из балтийских немцев, проживал в Риге по улице Калею 4.

Род занятий: оптовая торговля сельхозпродукцией, подряды на обеспечение фуражом для армейских лошадей.

По характеру общителен. Имел целый ряд друзей и знакомых. Импозантен и нравится женщинам. Явных врагов не нажил. Азартный игрок в карты, потому имеет долги.

Холост, ближайших родственников не имеет. Родители умерли, сестёр и братьев нет.

В поле зрения полиции не попадал, политической деятельностью не занимался. Особые приметы уточнить невозможно, потому как полицейский формуляр не заводился.

Покинул пределы Лифляндской губернии в апреле сего года, в связи с отбытием в Санкт-Петербург».

Снова подождав, пока слушатели достаточно проанализируют полученные сведения, Путилин спросил Вяземского:

– Пётр Апполинарьевич, голубчик, что скажете, похожи ли описания и характеры этих немцев на тех, которых вы видели в парикмахерском салоне на Фонтанке?

И судебный медик ответил:

– Дорогой Иван Дмитриевич, смею напомнить, что первое сомнение высказал мой помощник – истый немец Карл Альфредович Штёйдель. Мастер париков Теодор Кох, виденный мной и проверенный Штёйделем, соответствует представленному вами описанию. И говорит он на выверенном остзейском диалекте. А вот… брадобрей Шнайдер. По словам Штёйделя владеет лишь разговорным немецким. Немцы Ливонии-Лифляндии имеют крепкие саксонские корни, что отражается на их немецком. Ни того, ни другого у Шнайдера нет. И, описанный рижской полицией Шнайдер, совсем не похож на того, кого я видел в парикмахерском салоне на Фонтанке.

– И какой же вывод вы делаете, Пётр Апполинарьевич? Что вы этим хотите сказать? – насторожённо спросил Сушко.

– Ну-ну, Лавр Феликсович… Только то, что человек, который зовёт себя Алексом Шнайдером, не тот, за кого старается себя выдать. Да, возможно паспорт у него настоящий, но ведь вы сами говорили, что его можно достать преступным путём или купить. Первое мне кажется более достоверным. И ещё, обратите внимание на даты выезда немцев с предыдущего места пребывания. Мастер париков Теодор Кох в Петербурге уже больше года – худо-бедно обзавёлся знакомыми или людьми, хорошо его запомнившими, к тому же он настоящий парикмахер. А Алекс Шнайдер появился в столице почти одновременно с Бесом-Цветочником, опасной бритвой же владеет всякий, не называя себя брадобреем. Почему Шнайдер не продолжил свою торговую карьеру? А в карты можно проиграть и паспорт, и жизнь. Но об этом думать и решать вам, господа сыщики.

Сыщики молчали, всерьёз задумавшись над сказанным, и Вяземский, воспользовавшись образовавшейся паузой, продолжил:

– Вот ещё что не даёт мне покоя с первого дня посещения общества немцев-парикмахеров. Сперва похожесть Коха и Шнайдера смотрелась обычной данью моде и одинаковыми представлениям о современном мужском идеале. Но, теперь я уверен, что они не просто знакомы по общему делу, а знают друг друга ближе, общаются и возможно ходят друг к другу в гости, хотя у немцев с эти сложно. Из чего я делаю вывод, что о друг друге они знают то, чего пока не знаете вы.

Тут Сушко поймал на себе красноречивый взгляд шефа.

– Иван Дмитриевич, не смотрите на меня так осуждающе, – оправдываясь, произнёс Лавр Феликсович. – Шнайдер под надзором, даже сегодня его стерегут двое агентов. Но наружные ничего особого не замечают. Немец, пусть даже мнимый, ежедневно в одно и то же время с Фонтанки 37 следует на службу в салон, в конце дня возвращается домой. Завтракает, обедает и ужинает в одной и той же немецкой харчевне. Мои там были. Никаких посторонних контактов Шнайдер не имеет. Конечно, можно немца взять и под белы руки сопроводить в Сыскную, а дома провести дотошный обыск. Но где основания? Что мы ему предъявим? Иностранец живёт по чужому паспорту? Так пусть им займутся соответствующие органы дознания. В чём здесь закавыка?

– Близнецы, Лавр Феликсович… – коротко бросил Вяземский, но договорить ему не дали. Негромко постучав в дверь, в кабинет вошёл Клим Каретников и, поклонившись Путилину в знак извинения за вторжение, обратился к Сушко:

– Лавр Феликсович пора выдвигаться на Сенную. Время идёт, а там ещё нужно присмотреться и расставиться. Кулик уже готов к операции. Трусится конечно, но старается выглядеть молодцом. Иван Дмитриевич, он хочет сказать вам пару слов. Говорит, что ему это необходимо.

Сушко поспешно спустился в помещение сыскных агентов для переодевания и придания внешности нужного образа, облегчающего работу в толпе. Через короткое время пролётки с сыскными отправились в сторону Сенного рынка. Вяземский отбыл на обед, в кои веки Ильзе не будет ворчать, опасаясь за желудок хозяина, не будет осуждать его за легкомысленное отношение к здоровью.

А Путилин приступил к разговору с Куликом. Младший помощник делопроизводителя выглядел озабоченным и напряжённым: пальцы рук дрожали, губы сжались в узкую полоску, глаза выглядели потухшими.

– Иван Дмитриевич… Я понимаю, что натворил много непростительного и преступного… – глухим, ломающимся голосом проговорил Кулик. – Но каково будет моей семье с таким клеймом? Муж и отец – вор, предатель и пособник убийцы. Им нигде не дадут проходу и спокойного житья. Я сделаю всё, что вы просите и к чему меня подготовили. Семью мою пожалейте, выручите моих девочек… Не дайте им сгинуть от всеобщего презрения и злобы. Не такой судьбы я им желал…

– Успокойтесь, Модест Иванович, – Путилин видел, что в таком состоянии Кулик не сможет выполнить возложенную на него миссию. – А давайте-ка хлебнём чайку, у меня и сушки есть. Попейте горячего, и душа непременно на место встанет.

Кулик трясущимися руками взял стакан и сделал несколько глотков. Чай предал ему бодрости и уверенности в себе. Щёки порозовели, а в глазах появился блеск – интерес к жизни возвращался. К концу стакана перед Путилиным сидел уже другой человек.

– Пора ехать, Модест Иванович, – возвращая Кулика к реальности, произнёс Путилин. До встречи оставалось сорок минут.

– За семью не беспокойтесь, в обиду не дадим. Я, Иван Дмитриевич Путилин, вам это обещаю, – напоследок заверил Кулика начальник Сыскной, а младший помощник делопроизводителя, не прощаясь, спустился к пролётке, ожидавшей его у двери со двора здания. Возницу изображал переодетый городовой, у которого под сидением лежал револьвер.

***

Сенной рынок столицы отличался слишком уж демократическим характером торговли. Здесь не было разделяющих прилавков и закрытых лавок. Торговали с рук, лотков, тачек, телег или просто разложив товар на земле. Постепенно Сенной рынок превратился в средоточие бездомных, бродяг и нищих, уголовников, воров, проституток и других личностей. Вокруг рынка процветали «малинники» и публичные дома, ночлежки и притоны, например, «Вяземская лавра». «Вяземская лавра» представляла собой трущобный квартал около Сенной площади, состоящий из 13 домов, соединённых между собой. Название было дано в честь рода Вяземских, на чьей территории и возникла лавра. Само её название – саркастический топоним, полный социальной издёвки, так как «лавра» означает мужской монастырь высшего ранга, при этом в «Вяземской лавре», как и вокруг неё, царили совершенно не монастырские порядки.

Помимо торговых рядов на Сенном располагались и весьма скверные, даже опасные, питейные заведения. Вокруг Сенной площади находились многочисленные кабаки, рюмочные и доходные дома. Сенную даже прозвали «чревом» Петербурга из-за того, что там легко в вечернее или ночное время суток можно было схлопотать ножом под ребро в пьяной драке. Сенная постепенно стала неким раем для нищих, бандитов, шулеров и проституток. По сути Сенной рынок напоминал Лиговку, только меньшего объёма и не на задворках, а в самом центре столицы. В июне 1831 года именно здесь вспыхнул холерный бунт, жестоко подавленный властями. И только в 1886 году по проекту архитектора И. С. Метнера вдоль площади поставили четыре рыночных павильона из стекла и металла, отражающих европейский стиль торговли.

Ещё во второй половине прошлого века на Сенном рынке появилась первая и последняя церковь, которая называлась Церковь Спаса на Сенной. Этот храм возводился на деньги Саввы Яковлева, богатого откупщика, по просьбам столичного купеческого общества. В нём находили себе приют сироты, открылась женская богадельня, а еще существовало духовное училище. Именно около этой церкви у палатки старьевщика была назначена встреча Кулика и Беса.

Сыскные хорошо знали этот рынок – место проведения многих полицейских и розыскных акций, задержаний особо опасных и арестов рецидивистов, здесь же обретались и осведы из числа криминальных элементов. Потому ещё до появления на Сенном, Сушко распределил своих людей по местам, с которых хорошо просматривалась палатка старьевщика, похдоды к ней и окружающие торговые места. Только вот бесконечное и неконтролируемое движение людских масс, шум шагов и гам голосов торговцев и покупателей, не стоящая на месте гамма красок и лиц делали оперативное наблюдение, а тем более, крепкий визуальный контакт с объектом, сложным и крайне напряжённым, требующим пристального внимания и быстроты реакции. Самая кропотливая и ответственная для сыскаря работа – это работа в толпе, поведение и действия которой никак и никем не контролируются. Очень сложная и совершенно непредсказуемая оперативная обстановка диктовала непреложные законы сыска: всегда быть начеку, видеть и объект, и напарника по наблюдению, что бы не случилось, ждать сигнала к действию.

Палатка старьевщика оказалась крайней левой в длинном ряду, подобных ей, торговых мест, ещё левее – в пяти шагах, находилась лестница в храм. Задняя стенка палатки старьевщика не была свободной, она примыкала к следующему ряду палаточных торговых сооружений. Сыскные посчитали эту диспозицию удобной: вход и выход один – всё на виду. Справа под навесом расположился торговец рыбой. Длинноволосый и бородытый волостной крестьянин заунывно твердил:

– Рыба! Рыба свежая! Красная и белая. Выбирай, покупай не прогадаешь! Жарь, вари, соли! Мою рыбу хвали!

Усталый бубнёж рыбника перекрывал другой голос, временами заглушая призывы к покупке рыбы.

– Ос-по-да-а… Подайте копеечку-у на хле-бу-шок. Христа ради-и… – в образе нищего старика-попрошайки гнусавил Викентий Румянцев. Он стоял на ступеньках церкви и хорошо видел вход в палатку.

Клим Каретноков изображал купеческого приказчика, который присматривался к торговле, проявляя интересс к спросу и потребности на керамический товар. Он задерживался на местах, ближних к палатке, и вёл долгие разговоры с торговцами. Из небольшого мешка Клим доставал керамику – тарелку, блюдце, кружку, и демонстрировал товар собеседникам, спрашивая их мнение о качестве товара и спросе на него. В этом же мешке лежал и револьвер Каретникова.

Илья Прокудин и Анатолий Гаврилов бурно имитировали уличную книготорговлю. Новоявленные буконоши, заплатив хозяину противоположной палатки рубль, разложили газеты, а на них – старые книги. И в обе стороны понеслись их зазывные возгласы:

– Господа! Не проходите мимо культуры и литературы. Книга за пять копеек. Дешевле нигде не сыщете! Не нравится за пять? Берите за три!

Семён Малахов ходил вдоль наблюдаемого ряда с лотком дешёвой бижутерии, за два рубля арендованным у хозяина, с чувством рекламируя товар:

– Молодцы-красавцы! Одарите своих жёнок, дочерей и душевных избранниц! Украсьте любимых богато! Не скупитесь на серьги, кольца и бусы! Товар превосходный, блескучий и заметный. Скупость красоты не добавляет. Подходи, смотри, выбирай и радуй своих дорогих!

Ему навстречу курсировал напарник – Иван Зобнин. Зобнин органично и совершенно без всякого напряга вжился в образ продавца газетной продукции. Он просто фонтанировал рекламой печатных новостей:

– Граждане Империи! Россияне! Новости из Европы потрясают воображение! Германия развивается и богатеет в пику Франции и Англии. Американские штаты строят железные дороги быстрее, чем Россия. Бакинская нефть требует внимания наших министров и добытчиков. Соотечественники, бакинская нефть интересут лишь английских банкиров! Париж делает шаги навстречу Петербургу. Купите газету и вы станете участником международных процессов. Две копейки за приобщение к политике. Всего две копейки, и вы в курсе всех дел и планов Российской империи и Запада. Купите газету! Поддержите Отечество!

Иван был настолько красноречив и убедителен, что за час продал все газеты, позаимстрованные у рыночного газетчика. Шесть агентов осуществляли визуальный контроль за местом будущей встречи. В это время Сушко с резервом находился слева от церкви, ожидая сигнала непосредственных наблюдателей. Сигнала к действию, к задержанию Беса. Сам сигнал в виде поднятой руки передавался по цепочке, крайним для Сушко в ней был Викентий Шапошников. За время наблюдения старьевщик из палатки не выходил, но движения полога и звук шарканья шагов заверяли в том, что хозяин на месте.

У палатки старьевщика Кулик появился ровно в три пополудни. В правой руке потёртый портфель, под мышкой газета. Немного потоптавшись у входного полога, он шагнул внутрь. Теперь сыскные ожидали его выхода. Клим Каретноков передвинулся к рыбнику. Буконоши прикрыли книги газетой и приготовились действовать. Семён Малахов с напарником встали слева от палатки в прямой видимости Румянцева. В палатке не раздаволось ни единого подозрительного звука. Шёпот Кулика и кашель хозяина. Снова шум шагов и затяжной приступ кашля. Потом всё стихло.

Нужно было действовать, иначе обнаружив подмену документов, Бес мог взять Кулика в заложники или попросту убрать как ненужного свидетеля. Клим подал сигнал рукой, и приподняв полог палатки, скользнул внутрь. За его спиной уже стояли Илья Прокудин и Анатолий Гаврилов. Малахов и Зобнин пока остались на своих местах, подав знак Викентию Румянцеву.

Сделав шаг, Каретников споткнулся и чуть не упал лицом вперёд. Под его ногами оказалось скорчившееся в предсмертных судорогах тело Кулика, рядом валялся раскрытый портфель и стопка черновиков полицейских отчётов. Из перерезанного горла на грудь Кулика стекала последняя кровь, всё пространство вокруг него оказалось залито темнеющей на глазах кровью жертвы. Задняя стенка палатки старьёвщика оказалась вспорота сверху донизу, и в эту щель рвался шум торговли с заднего ряда.

– Преследую убийцу. Сигнальте Сушко, пусть с резервом пробирается на параллельный ряд. Живее, время уходит.

С револьвером в руках Каретников ринулся в импровизированный выход. Но чуть было не угодил на нож. Мужик-точильщик, внезапное появление Каретникова, воспринял как нападение вооружённого бандита и решил обороняться только что наточенным ножом.

– Полиция! Брось нож! Где беглец? – зычным голосом рявкнул Клим.

От страха у точильщика пропал голос, и он вытянутой рукой показал направление бегства Беса. Но сыскному этой информации оказалось мало, и над ухом незадачливого мужика прозвучало грозное:

– Во что одет и как выглядел беглец. Отвечай быстрее!

– Си-и-ний ар-мяк… Кол-пак вя-за-а-ный. Бо-ро-да ры-жа-я-а… Под мыш-ш-кой ку-уль… – заикаясь от страха проблеял точильщик.

Но Каретников уже бежал вдоль ряда. Призывно звучал полицейский свисток, собирая погоню. Пробежав шагов тридцать, Клим увидел брошенный на землю сермяжный мешок, в котором Бес очевидно держал сменную одежду. Под ним обнаружились армяк и колпак, из которого торчала накладная рыжая борода. Вся одежда в крупных пятнах крови.,

– Ушёл сука! Ищи теперь свищи-не свищи… Испарился мерзота уголовная, – зло и безнадёжно выдохнул Каретников, вынужденный остановиться. Потом, сплюнув в сердцах, зашагал вперёд, зорко высматривая подозрительные лица и слушая разговоры толпы. Сзади его уже догоняли сослуживцы, готовые присоединиться к поиску – они хорошо помнили словесный и рисованный портреты Беса.

У палатки старьевщика остался лишь Семён Малахов, стерегущий место преступления, он тщётно пытался разговорить рыбника. Но на вопросы: «когда в последний раз видел старьевщика?», «входил ли кто в палатку?», «много ли покупателей посетили старьевщика за последний час?». Рыбник неизменно отвечал: «не знаю, не видел, не запомнил никого».

И в это время округу взбаламутил дикий рёв:

– Люди! Полиция! Спасайте! Грабят! Держи стервецов!

Перед палаткой старьевщика появился нетрезвый субъект в линялом малахае и кургузой шапке, нестиранная рубаха колом стояла на его груди. Возникший ниоткуда мужик пытался устоять на ногах, но суматошные движения руками устойчивости позе не придавали. Семён, преградив вход в палатку, взял гуляку за локоть и слегка надавил.

– Дядя, не голоси как юродивый. Полиция! Стой смирно и представься сейчас же, – на ухо присмиревшего мужика произнёс Малахов.

От удивления вытаращив глаза, субъект ответил, дохнув острым водочным запахом:

– Дык… Прошка я Замятин. Старьёвщик здешний… Почто, господин хороший, палатку мою рушишь? Почто меня к моему же добру не пускаешь? Чего такое творится, люди добрые? Произвол!

Малахов ещё крепче сжал локоть пьяного горлопана и, не отрываясь от его уха, произнёс:

– Охолони, любезный. Полиция у тебя… А твоя палатка теперь – место преступления. Веди себя смирно. Иначе кутузка по тебе плачет горючими слезами. Понял?

И Прошка утвердительно кивнул, мутным взглядом окинув округу. Казалось, что он только сейчас начал понимать, что происходит. А Малахов продолжил опрос важного свидетеля:

– Давно ли пьянствуешь Прохор? Откуда деньги и кто сподобился на подачку?

Утробно икнув, питух ответил:

– Дык… Не украл же, господин полицейский… Деньгу мне всучили за дело. За дело!

От нахлынувших чувств и угрозы быть причастным к преступлению, старьёвщик трезвел на глазах, и теперь его начало потрясывать от похмельного озноба.

– Прохор, не тяни резину. Кто, когда, сколько и зачем? – не унимался Малахов, так и не пустив хозяина в палатку.

– Дык… Мужик один попросил уступить палатку для сердечной встречи… Без соглядатаев… На час… Дал три целковых. Ага, точно три. Ить полюбовно сладились, без обману… Он остался, а я тады с товаришшами в кабак направился. То-сё, посидели душевно. Выпили, а потом и ещё усугубили… Фь-ють и денежок нетути. Куды мне деваться было, обратно вертаться нужно. Авось, мужик ещё добавит-раскошелится за труды мои. Добрейшей души человек оказался…

– Прохор, как выглядел и во что рядился твой добрый человек? – спросил Малахов, обрадованный тем, что пьянчужку удалось разговорить.

– Ну-дык… Эта… Синий армяк. Шапчонка серая, бородишша рыжая… А глаза хитрюшшие. Как у чёрта. Токмо, смекаю, несвычным оказался мужик к этой одёже… Сидело она на ём, как на корове седло.

В это время к палатке вернулись Сушко с Каретниковым – оба злые и раздосадованные неудачей, остальные сыскные молча двигались сзади, а уже за ними трусили городовые. Пользуясь наставлениями Вяземского, Лавр Феликсович осмотрел место преступления, рассказывая о результатах Климу Каретникову, державшемуся за его спиной. Тело Кулика выглядело, как большая, свернувшаяся калачиком, тряпичная кукла, брошенная в лужу крови. Теперь Кулик казался ещё ниже и худее.

– Да, как выразился бы Пётр Апполинарьевич «натоптали знатно». Но обратите внимание на круговой след каблуков, похоже от сапог Кулика – они все в налипшей земле. Когда Бес понял, что это ловушка, он сзади обхватил шею Кулика сгибом руки, локтём упираясь в подбородок. На подбородке виден кровоподтёк. А потом крутанул тело по кругу, придушив Кулика до состояния беспамятства. Кулик худ, но тяжёл, чтобы долго удерживать на руках, и Бес опустил его, ещё живого, на землю. А потом схватив за волосы, видите их клок налип сверху лужи крови, хладнокровно перерезал жертве герло. По следу лезвия и ровному краю раны похоже, что это снова опасная бритва. Ушёл Бес, разрезав заднюю стенку палатки той же бритвой. Вызывайте перевозку трупа в морг, а нам здесь делать больше нечего. Бес опять выскользнул, оставив меня с носом.

Через полчаса команда Сушко вернулась в Сыскную. Путилин выслушав доклад старшего агента, на несколько мгновений прикрыл глаза и закусил губу, чтобы не разразиться ругательствами. А потом распорядился:

– Скоро вечер, всем отдыхать… А я буду думать, что ещё можно сделать. И теперь это будут другие меры… Что приключилось, то уже приключилось, но, уверяю вас, конец непременно будет. Дурново оставил нам ещё два дня. Всего два дня. Авторитет Сыскной болтается на весах придворного шаркуна… И эту пару дней мы должны отработать с толком.

– Иван Дмитриевич, шеф… – Сушко попытался вставить порцию объективной информации и оправданий, но Путилин, строго посмотрев в глаза Лавра Феликсовича, бесцветным голосом произнёс:

– Господин старший агент, а вам я советую выпить водки и выспаться. Утром вы мне понадобитесь свежим, полным сил, а не сомнений и самокопания. Домой, Лавр Феликсович, домой… Отдыхать!