Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Работаем, Иван Дмитриевич. Загвоздка с опознанием жертв. Полное отсутствие свидетелей и улик.

– Да, в уголовном плане убийца не новичок и просто так нам не дастся, – стал вслух рассуждать Иван Дмитриевич. – Мнилось мне, что в сыске я собаку съел. Однако, здесь… Дело даже не с двойным, а с тройным дном. Обратите внимание, что цель убийства не ограбление, хотя некоторые признаки его имеются. Преступник убивает не только для того, чтобы жертвы не опознали его в будущем, но и не открыли это знание не только полиции, но и тем, кто пришёл за ним из прошлого. Убийства картинны, потому что он стремится привлечь внимание широких слоёв полиции, тем самым сбить хвост – избавиться от внимания преследователей. «Цветочный» антураж преступлений безусловно обращён к конкретной личности или личностям, и эта демонстрация, к великому сожалению, продолжится, пока не будет сделано нужное для безумца. Получается, что если полиция не понимает сути этой ситуации, она будет рыть и копаться в поисках истины, а значит третья сторона будет вынуждена отступить, дабы не засветиться.

– Что посоветуете, шеф? – вступил в разговор Сушко, деликатно подождав пока Путилин выскажется.

– Советовать буду не я, голубчик, – живо отозвался Путилин и взял со стола объёмистый пакет с бумагами. – К этому делу я привлёк крепкого, хорошо известного мне, специалиста, – судебного медика Петра Апполинарьевича Вяземского, который по своей линии уже три года консультирует Сыскную. В пакете лежат коллегиальная экспертиза по телам погибших женщин, анализ вещественных доказательств и, не поверите, даже прижизненные портреты жертв приложены. Вяземский также определил профессию погибших женщин, вам теперь искать свидетелей намного проще станет. Особое внимание уделите аналитической записке, представленной Вяземским, вот где масса подсказок для сыска преступника. С этого времени вы работаете вместе, Вяземский о моём решении оповещён. Можете обращаться к нему напрямую по телефону 75.

– Он что из князей? – скрывая удивление, спросил Сушко.

– Нет, Пётр Апполинарьевич из дворян, чиновник шестого класса, – не скрывая улыбки, ответил Путилин. – Потому человек он весьма своеобразный, вам с вашей армейской натурой к такому эстету привыкать, притираться придётся. Не тушуйтесь, Лавр Феликсович, вы теперь сами седьмого класса будете и "высокоблагородием" зовётесь. Ну да ладно, общий язык, ради положительного результата по делу, найдёте. Это не только у меня, но и у всей Сыскной, сроку на всё про всё неделя.

К вечеру содержатель трактира «Питейное заведение К. А. Максимова» Кузьма Афанасьевич Максимов и его половой Яков Прыткин были задержаны, персонал допрошен, а зал трактира и рабочие помещения осмотрены с особой тщательностью. Задержанные и свидетели упорно «сказывались в нетях»: на все вопросы отвечали «нет», «не знаем-не видели-не слышали», обыск закончился ничем. Длинный и тяжёлый вторник наконец закончился. А в деле поиска Шапошникова наметился глухой тупик.

Сушко, плюнув с досады, устроился спать прямо на диване в помещении сыскных агентов – устал вусмерть, на улице ночь, домой возвращаться поздно да и не хотелось. В 02:00 Лавра разбудил дежурный со словами:

– Ваше высокоблагородие, Лавр Феликсович! Убийство молодой женщины на набережно Фонтанки у Пантелеймоновского моста. Местные, из Коломенской части уже там. Ждут нас, Сыскную.

– Буди Филиппова, пусть мне готовит пролётку и два керосиновых фонаря. Вторую посылай по адресу Фонтанка 20. Стоп, предварительно телефонируй по номеру 75, вызови судебного медика. Обращайся к нему «ваше высокоблагородие» и Пётр Апполинарьевич. Специалиста доставить на место происшествия в целости и сохранности. Там я его встречу. Бегом, милейший!

Глава 5

Глава 5. Ночное рандеву у Пантелеймоновского моста.

Белые ночи ещё не утвердились в северной столице, но тёмного и беспросветного зимнего мрака уже нет. Серое небо подёрнуто холстами облаков, а в промежуткам между ними видны звёзды. Лунный свет выхватывает из этой серости очертания домов, набережную и громаду Пантелеймоновского моста, цепи которого кажутся железной паутиной. Здание Инженерного департамента, что расположилось напротив, как открывающимися, но ещё сонными глазами, поблёскивает стёклами окон. Тих и безмолвен Летний сад. Михайловский замок едва виден, скрытый в предрассветном тумане, поднимающемся от вод Фонтанки и Мойки. Сам мост являлся продолжением Пантелеймоновской улицы и был перекинут через Фонтанку к северной, с нечётными номерами домов, набережной реки Мойки у Летнего сада. Выше по течению раскинулся Прачечный, а ниже – Симеоновский мост, названный так в честь Церкви св. Симеона и Анны.

Не сбавляя хода, пролётка Сыскной доставила Вяземского к месту происшествия – дому 14 по Пантелеймоновской улице. Стойкая утренняя прохлада бодрила и прогоняла сонливое состояние участников действия, развернувшегося на краешке набережной у ближайшего дома со стороны Фонтанки. Подхватив рабочий саквояж, Пётр Апполинарьевич шагнул на свет фонарей. Четверо городовых, находясь на приличном расстоянии от тела жертвы, оцепили место происшествия, в ожидании основных действующих лиц развернувшегося полицейского процесса.

Вяземского встретил человек средних лет, одетый в лёгкий светлый плащ, из-под которого можно было увидеть приличный костюм и галстук. Рост выше среднего, причёска короткая, поля шляпы слегка прикрывают проницательный взгляд серых глаз. Аккуратные усы, со слегка загнутыми вверх кончиками, обрамляют волевой рот, губы застыли в таинственной, ничего не предвещающей улыбке. Фигура встречающего и его походка носили все признаки прошлой воинской службы.

– Доброй ночи, господин судебный доктор. Рад возможности знакомства – произнёс встречающий. – Я Лавр Феликсович Сушко и представляю здесь Сыскную. Иван Дмитриевич дал распоряжение о нашей совместной работе по делу об убийствах с цветочно-розовым антуражем.

– Ну-ну… – с лёгким кивком ответил Вяземский. Нет, Пётр Апполинарьевич не был настолько безграмотным или народолюбцем, чтобы к месту и не к месту вставлять слова паразиты – междометия. Так он поступал, когда общался с искренне заблуждающимися или излишне самоуверенными людьми. – Не называйте меня доктором, господин полицейскийй. Я давно никого не лечу, а мои всегдашние пациенты изрядно холодны и молчаливы.

– Прошу прощения, Пётр Апполинарьевич. Позвольте я провожу вас на место происшествия для осмотра тела и сбора улик, – скрывая неудовольствие от начала общения с судебным медиком, таким же, сдержанным кивком, ответил Сушко.

– Ну-ну… Для вас, Лавр Феликсович, это улики – возможность выйти на след преступника, для меня же они – вещественные доказательства преступления, совершённого конкретным человеком, потому что помогают доказать его преступный умысел и, что смерть жертвы является насильственной, – холодным, бесстрастным тоном ответил Вяземский. – Сопровождать меня не стоит. К телу жертвы провожатый мне не нужен. А от помощника с двумя фонарями для подстветки не откажусь. Да вот ещё что, передайте оцеплению оставаться на месте и никого к телу не подпускать, уверен, там и так всё полицией затоптано.

– Что же, Пётр Апполинарьевич, с вашей юридической трактовкой вещественных доказательств я вполне согласен и, поверьте, с глубоким уважением отношусь к вашему научному подходу к делу, – не приминул заметить Сушко. – Только вот результаты судебно-медицинских экспертиз в суде доказательствами вины преступника не являются и таковыми не воспринимаются. Стороне обвинения потребны лишь улики, изобличающие преступника сразу и с головой.

– Хорошо, Лавр Феликсович, – отдавая дань профессиональной напористости сыскного и потому, потеплев голосом, ответил Вяземский. Теперь Сушко не казался ему таким уж самодовольным или самомнительным. – Этот вопрос мы обязательно обсудим в более приватной обстановке. А сейчас мне нужно работать.

Сушко направился к околоточному надзирателю с наброшенной на плечи шинелью – зябкость атмосферы сказывалась на его самочувствии, полицейского явно знобило. Вяземский последовал к лежащему на мостовой телу. Руководя фонарным освещением помощника, Пётр Апполинарьевич приступил к осмотру, записывая основные сведения карандашом в блокнот.

– Итак… Кисти рук с потёртостями на ладонях от настойчивых попыток ползти или подняться, под ногтями та же грязь, три ногтя обломаны. На подушечках правых пальцев и ногтевой фаланге левого указательного – следы швейной иглы и напёрстка, – личный осмотр Вяземский проводил по годами выверенной методике. Сначала проговаривал всё, что видит, потом делал пометки в блокноте, а разум его сам воспроизводил нужные выводы. – На шее и подбородке те же кровоподтёки, что и в первых двух случаях. Слева чёткий след осаднения от сдёрнутой металлической цепочки. Разрез одежды и тела произведён уже знакомым лезвием. Он ровный и непрерывный, скорее всего, одномоментный. Крови вокруг тела немного, характер истечения по вертикали к мостовой. В брюшной полости визуально определяются большие сгустки крови, которые ещё не успели организоваться. Мерзавец, опять резал по живому. Вот и место пересечения брюшной аорты, прикрытое большим сгустком крови.

– Боковой свет с обеих сторон! – бросил Вяземский помощнику-осветителю и достал из саквояжа большую лупу, пинцет и бумажный конверт. – Так-так… Свет ближе! Ага, волосок теперь рыжего цвета. Уверен, из очередного парика. Опять лепестки розы, один наклеен на губы. Так… Вот и стебель с тёмно-бурым налётом на шипах. Его в отдельный конверт. На задне-наружной стороне каблуков ботильонов следы грязи и сточенность о камни мостовой. Результат волочения? Безусловно…

– Любезный, дайте мне один из фонарей, – прозвучала следующая просьба Вяземского. – Теперь светите себе под ноги, будем двигаться параллельно, искать следы мужской обуви по бокам полос волочения.

На половине пути к подворотне дома, где в отдалении от места расположения трупа стояли полицейские и Сушко, Вяземский скомандовал помощнику:

– Стой, служивый! След мужской обуви здесь виден лучше всего, очень чётко. И опять скошенность каблука вовнутрь. Следы крови ведут к подворотне – в тёмное и тихое место. Это точно Цветочник. Сомнений нет… Один и тот же преступный почерк, ошибиться невозможно.

Обогнув полицейских, Вяземский приблизился к воротам, ведушим во двор дома, откуда слышался приглушенный собачий лай и звон собочьей цепи. С этого места он снова обратился к осветителю с просьбой:

– Голубчик, здесь дай боковой свет. Поставь оба фонаря справа от меня.

Потом Вяземский опустился на корточки и посмотрел вниз. В свете керосиновых фонарей тёмно-багровой лужей маслянисто поблёскивала кровь. Поверхность её уже студенилась от времени, а часть впиталась в землю, тут уже не было камней мостовой.

– Здесь! Здесь он, придушив женщину, нанёс свой роковой удар, – сделал заключение Пётр Апполинарьевич и, выпрямившись, сделал глубокий вдох. Свежий ночной воздух вернул ему трезвость рассудка. Вяземский готов был поделиться впечатлениями с Сушко. Тот в это время беседовал с околоточным надзирателем Коломенской части, которого всё ещё познабливало то ли от ужаса увиденного – не часто в его околотке так зверски режут женщин, то ли от предутреннего майского холодка.

– Терентий Давыдович, во сколько и кем обнаружено тело жертвы, – задал очередной вопрос Сушко.

– Два часа тому назад… Тело обнаружено конным нарядом полицейской ночной стражи… Городовой по приказу старшего наряда сообщил в участок, и меня доставили на место происшествия. Это мой околоток… Б-р-р, да что же за холод такой, с воды что ли ветром наносит?

– Известна ли вам убитая? Имеются ли свидетели убийства? Есть ли сведения о её месте проживания и роде занятий? – не сбавляя темпа, продолжал спрашивать Сушко, не давая околоточному сосредоточиться на собственных ощущениях. – Что сделано за эти два часа и каков результат поисков преступника вы можете предоставить?

– Лавр Феликсович, побойтесь Бога! Да не знаю я эту девку… В этом доме селятся и живут только благонадёжные… А ночь, хоть глаз выколи, какие уж тут свидетели? Спят все… Мне что их среди ночи будить? Не дело это! – разводя толстопалыми руками, возопил околоточный. – Уже два часа стою на холоде да ветру, выших распоряжений дожидаючись… Вечно Сыскная воду мутит, всех работать напрягает, а сама руки в боки, только лавры собирать горазда…

– Что я слышу? Полицейскому на службе да по месту его надзора холодно и голодно? – даже Вяземскому со стороны стало видно, как сузились глаза и напряглись скулы Сушко, а голос приобрёл металлические нотки. – Слышали ли вы, господин околоточный надзиратель, об убийствах молодых женщин с волочением тел на набережную в вашей же, Коломенской части? Или вы думали, что дело это лично вас не коснётся? Нижние чины уже три часа мёрзнут, ни один не пикнул и на долю свою не пожаловался. Стыдитесь, Терентий Давыдович…

Вяземскому импонировали профессиональное отношение Сушко к деталям, манера общения с должностными лицами на месте происшествия, его розыскной задор, по которому можно отличить специалиста своего дела от начинающего или дилетанта. И Пётр Апполинарьевич, приблизившись к полицейским, покашливанием обратил на себя внимание Сушко. Лавр Феликсович, в ожидании вопроса, глянул на Вяземского, и тот спокойным, уравновешенным голосом произнёс:

– Прошу прощения за то, что прерываю ваш разговор, Лавр Феликсович. Я закончил осмотр тела и места происшествия, провёл первичный анализ полученной информации, потому готов им с вами поделиться. А околоточного надзирателя домой отошлите, иначе завтра он от насорка, кашля и чихания с постели не встанет. Городовых за ненадобностью распустите, пусть дальше городской порядок охраняют. Нам, мне кажется, и одной пролётки хватит. А на обратном пути и о «вещественных доказательствах» мнениями обменяемся. Так вас устроит?

– Непременно, Пётр Апполинарьевич. А говорите, что не доктор, – ответил Сушко, и губы тронула тёплая улыбка: Вяземский нравился ему всё больше и больше. Хотелось, наконец, освободиться от лентяя околоточного и поговорить с умным и содержательным человеком, во мнении которого Лавр Феликсович крайне нуждался.

Через десять минут они остались втроём: Сушко, Вяземский и городовой – извозчик пролётки из Сыскной. Тело убитой женщины уже забрала труповозная карета, направившаяся по набережной в сторону морга Обуховской больницы.

И Пётр Апполинарьевич, не спеша, не ограничивая себя в словах и действиях, показал Сушко место преступления, указал на лужу крови у забора, провёл по следам волочения, не забыв описать характерные мужские следы, до тела жертвы. Потом показал и подробно описал повреждения на теле убитой женщины, не утаив особенности лезвия ножа и умения убийцы им пользоваться. Лавр Феликсович слушал взахлёб, не проронив ни звука, весь обратившись в слух. Он впервые встречался с судебным медиком на месте преступления, впервые видел его работу наяву, а не по бумажным заключениям разнообразных, но порой совсем непонятных экспертиз. Вяземский подробно, но понятно и просто говорил об обыденных вещах судебной медицины и патологической анатомии. Действительно, эксперт-консультант. Закончил Пётр Апполинарьевич утверждением, что профессия убитой, судя по следам на пальцах, скорее всего, швея-надомница или модистка средней руки, не имеющая швейной машинки. И ещё судебный медик порекомендовал Сушко внимательно изучить посланные им в Сыскную документы, потому что это убийство, как две капои воды, похоже на два предыдущих, а это уже почерк или визитная карточка убийцы. Когда Сушко понял, что Вяземский закончил свой аналитический отчёт, сам стал задавать уточняющие вопросы:

– Пётр Апполинарьевич, а при чём здесь цветок розы, да ещё и распотрошенный?

– Это, возможно, послание преступника, тому, кому предназначен этот цветочный вызов. Что-то у Цветочника ассоциируется с самим цветком или розово-красным цветом. У меня пока нет чёткого ответа на ваш вопрос, Лавр Феликсович. Но скажу одно, цветочный магазин или лавку нужно искать здесь, на набережной. Цветок совсем свежий… А уличные торговки дорогими розами не торгуют. В магазине же персонал вышколенный, внимательный. Человека, покупающего одну розу несколько раз, они запоминают лучше, чем покупателей шикарных букетов, которых много.

– Простите, Пётр Апполинарьевич. Вы сказали «Цветочник»? Почему вы так называете убийцу? – насторожённо спросил Сушко.

– Потому что сам цветок или его кровавый цвет, возможно, ключ ко всем преступлениям. Или, во всяком случае, один из трёх… А два остальных, Лавр Феликсович, назвать возьмётесь? – вопросом на вопрос ответил Вяземский прямо, без тени хитринки.

– Непременно. Даже три… Имитация ограбления с целью скрыть другое, более тяжкое или предыдущее, преступление. Устранение свидетеля, способного опознать преступника и сообщить о нём полиции или третьим лицам. Привлечь внимание полиции, чтобы сбить со следа возможное преследование уголомных элементов за прошлые преступные огрехи… Ничего сложного, не далее как вчера днём, мы с Иваном Дмитриевичем эти моменты разбирали подробно. А что вы, Пётр Апполинарьевич, скажете по поводу сегодняшних вещественных доказательств, – продолжил Сушко задавать вопросы, всё ещё его интересующие.

– Они во всех трёх убийствах имеют косвенный характер, и дознание вряд ли удовлетворят, а следствие и суд – тем более. Волоски разных париков, но их ещё нужно найти и доказать, что они принадлежат убийце, это же касается и его обуви. А вот шиповатый стебель розы и следы на шее жертв Цветочника кое-что мне поведали, – загадочно произнёс Вяземский.

Чтобы быстрее услышать, интересующий его ответ, Сушко не стал перебивать Вяземского воросом.

– Кровь на шипах розы ещё не свернулась. И это говорит о больших проблемах со свёртываемостью крови у убийцы. Любое, даже касательное, ранение может закончиться для него смертью от кровопотери, такие кровотечения трудно остановить, даже в условиях хорошей больницы. А на шее жертв были украшения, которые убийца постарался забрать, и не только потому, что они золотые, но и потому, что по ним его самого могут найти.

– «Меченые», – выдохнул Сушко свою догадку. – Из проданной в начале мая похищенной коллекции драгоценностей. Пётр Апполинарьевич, это ценное для Сыскной открытие. Бриллианты ушли в Европу, а вот золото осталось. Загвоздка в том, что не известна ни жертва, ни место ограбления. Иван Дмитриевич разослал запросы во все концы России, но ответов пока нет. И последний вопрос, Пётр Апполинарьевич, что скажете о времени наступления смерти сегодняшней жертвы Цветочника?

– Исходя из атмосферных условий, кожных признаков, выраженности трупного окоченения и времени нашего пребывания здесь, выходит более трёх-четырёх часов назад, – ответил Вяземский и достал свой «Breguet» из житетного кармана. – Да, от полуночи до 01:00 ночи. Точнее скажу после исследований в морге. Меня же интересует содержимое желудка жертвы, ожидаю сюрприза от этого ислледования. Кажется мне, что результат не будет отличаться от предыдущих убийств. Проще будет найти место позних ужинов жертв Цветочника.

– Пётр Апполинарьевич, остался ещё один неразрешённый вопрос, вы ничего не сказали о причине смерти этой жертвы Цветочника, – не унимался Сушко.

– Здесь нет ничего тайного, а сам ответ лежит на поверхности. Причина во всех трёх случаях одна, – ответил Вяземский. – Острая сердечная слабость, как результат стремительного травматического шока – сочетания невыносимой боли и большой кровопотери, в результате продольного проникающего ножевоого ранения брюшной полости с повреждением главного сосуда. Вижу ваш интерес к криминалистике и судебной медицине, Лавр Феликсович, и это похвально для сыскного полицейского.

Сушко улыбнулся и серьёзным голосом произнёс:

– Не примите мои слова за лесть, Пётр Апполинарьевич, но я вижу в вас стремление к розыску. Из вас мог бы получиться прекрасный сыскарь.

На что Вяземский ответил:

– Искать спрятанное или то, что не стремится быть найденным или увиденным воочию, в этом и есть смысл моей профессии. Врочем, на таком подходе вся наука держится. Но, мне кажется, что мы слишком долго заняты обсуждением, а дело-то не движется. Что скажете о механизме данного преступления? Смелее, я вас подгонять или упрекать в скорополительности выводов не буду.

Лавр Феликсович, внутренне собравшись и потерев левый висок, подробно ответил:

– Вы правы, Пётр Апполинарьевич, время идёт. Скоро рассвет, а результата так и нет. Резюмирую… Женщину убили здесь, о чём свидетельствует пролитая кровь. Данная подворотня является конечным пунктом её пешей прогулки. Сами отмечаете, что подошвы обуви жертвы носят следы влаги. Ещё один момент, подтверждающий пешую прогулку убитой… Извозчики, работающие на набережной, номерные и все учтены биржей, найти такого труда не состовит, а извозчик этот – лишний свидетель связи убитой и убийцы. Женщину сопровождал поклонник, иначе, она давно бы была за воротами. Уверен, что вы уже слышали собачий рык и звон цепи за воротами. На ночь здешний дворник-сторож не отпускает собаку на всю длину цепи, чтобы не напугать и не навредить припозднившимся жильцам. Собачья будка должна находиться под окном дворника, собака лаем будит его в нужный момент. Вывод? Убитая жила в этом доме, потому нужно переговорить с дворником, такие незаметные люди много знают о своих жильцах, которых видят каждый день и имеют возможность говорить с ними. Вот, кажется, всё…

– Браво, Лавр Феликсович, – похвалил Вяземский полицейского. – Что же, стучите в ворота, будем дворника добывать.

Оба мужчины, занятые любимым делом, не чувствовали ни холода, ни голода, ни сонливости, ни усталасти. Они, как охотничьи гончие, шли по следу преступника.

***

Время шло, близился рассвет, но вот, наконец, зазвенела щеколда и калитка ворот отворилась, а в проёме появился мужичок с фонарём в руках. От появивщего накатило плотным облаком свежего перегара.

– Ктой-то там колобродит? Чаво безобразите, господа? Честной народ почивать изволит, а вы стучите, как оглашенные, спать мешаете. Почто людей тревожите? Фу, Агашка, замолчь! – разразился мужичок тирадой негодования, но собачий лай смолк.

– Полиция! – ответил Сушко и показал свой значок. – Милейший, проводи во двор, разговор имеется срочный.

Мужичок отсранился, поднимая фонарь выше, и проводил нежданных гостей во двор четырехэтажного дома. Вяземский, оглядевшись, обратился к мужичку:

– Представься, милейший.

– Так я Еремей Савельевич Бубнов, дворник здешний, бляха номер 117. Здесь все меня кличут Савеличем. Чего желаете, вашскоблагородь?

– Называй меня «господин полицейский», – поморщившись, попросил дворника Сушко. – Скажи, Савелич, проживает ли здесь молодая женщина двадцати-двадцати пяти лет, ходит в голубом платье с белым кружевным воротником и бордовой накидке, волосы светлые, шляпа соломенная с золотистым ободком?

– Так то ж вы Анфиску Груздеву описываете, господин полицейский, – качая больной головой, ответил Савелич, тяжко ему было с похмелья. – Здесь она проживает, на четвёртом этаже, в 12 нумере. Сама из тамбовских будет. Три года у нас обретается.

– Чём живёт Груздева? – снова спросил Сушко. – Чем на жизнь зарабатывает?

– Так Анфиска пошивом одёжи на дому трудится. Всех обшивает… И купчиху Громову со второго этажа, и капитаншу Свиридову, и Ляпишеву, супругу приказчика, и …

Знаком руки Сушко оборвал поток уточнений со стороны дворника и задал следующий вопрос:

– Что необычного ты, Савелич, заметил за Анфисой в прошедший день. Как себя вела Груздева? Нервничала, торопилась или, наоборот, спокойной выглядела? Вспоминай!

– Так давеча я поднялся раненько, кажется… Агата, пса своёго, покормил. Знамо, что собак во дворах, выходящих на набережную, содержать нельзя. Но Агашка мой, он ласковый и шибко не брехливый, тихо житвёт… Потом уж за метлу взялся… И мёл, мёл, мёл…

– Савелич, мил человек! – прервал Бубнова Лавр Феликсович. – С этого места твоего романа пропусти три главы и приступай к сути.

– Чего такое сказали, вашскоблагородь? – не понял дворник.

– Про Груздеву давай, Савелич. Про Груздеву… Когда видел её в последний раз?

– Ну… Я вечерять собирался, как она во двор выпорхнула расфуфыренная вся… Улыбчивая и радостная была. Спешила куда-то, – напрягая память, сообщил дворник, но сам разговор был ему в тягость, похмелье давало себя знать головной болью, дрожью тела и тошнотой.

– Поклонника её видел? – наседал на бедолагу Сушко.

– Со стороны, господин полицейский, – ответил дворник. – Страннный он, ей Бог… В чёрный плащ всё кутался да боком стать норовил… Лика своего не казал. Ростом же высок, а манерами на благородного походит. Вот…

Вяземский знал, что во время опроса свидетеля, Сушко перебивать нельзя, а все свои вопросы и уточнение следует оставить на потом, но в порыве внезапного озарения тронул Лавра Феликсовича за локоть. Сушко пристально глянул на судебного медика и согласно кивнул.

– Голубчик, – вкрадчиво произнёс Вяземский. – А вспомни-ка какое украшение было на шее у Груздевой? Опиши его, Савелич.

– Так была… Бляшка на тонкой цепи, шибко блестючая, верх круглый на пополам, а низ остренький такой, – напрягая память, ответил дворник.

– Золотое сердце, – поправил Бубнова Вяземский. – А теперь, милок, вспомни, та бляшка была чистая или с картинкой какой?

– Что-то там было намалёвано, не вспомнить сейчас… Никак, – потуги дворника были перехвачены силой похмелья, он ничего не мог и не хотел вспоминать, скорее бы в покое оставили.

– Савелич, глянь-ка сюда, – Вяземский не оставлял попыток выяснить суть изображения на украшении Груздевой. В его правой руке появилась монета, а в левой он держал раскрытый бокнот с вложенным карандашом. – Возьми вот на четушку. Нет, не для пьянства, а лишь памяти для. Доволен? Теперь рисуй на бумаге знак, что на золотом сердечке увидел.

Глаза Савелича вспыхнули нездоровым, лихорадочным огнём, а в углах рта появились хлопья запёкшейся пены. Одной рукой он хищно хапнул денежку, и тут же взялся за карандаш, а другой схватил блокнот.

– Вспомнил, – гулко сглотнув, коротко бросил дворник. – Большой кружок, а в нём эдакая загогулина. Сказав так, в большой круг дворник поместил букву Р.

– Буквы О и Р! – подвёл результат своих усилий Вяземский. – У меня всё, Лавр Феликсович. А у вас?

– А у меня нет, Пётр Апполинарьевич, – возразил Сушко. – Скажи-ка, Савелич, а как двигался поклонник Груздевой и было ли что-нибудь необычное в его внещности?

– Он немножечко, совсе чуть-чуть, косолапил и постояноо берёг больное горло, – раздумывая, ответил дворник.

– Больное горло? – переспросил Сушко.

– Так он его всё время в какую-то тряпку кутал. Ей-ей, больной человек, – уточнил дворник.

– Шейный платок! – сделал вывод Сушко. – Савелич, к обеду жди нашего делопроизводителя, покажешь ему комнату Груздевой и свидетелей для обыска обеспечишь. Спасибо за помощь, мы уходим, а ты запри ворота и сиди смирно. Не дай тебе Бог в запой удариться. Ты меня понял?

– Так точно, вашскоблагородь! – ответил дворник и вытянулся по-военному.

– Где служил, братец? – улыбнувшись, спросил Сушко.

– Рядовой 36-го Орловского генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского пехотного полка, – гордо ответил бывший бравый солдат и теперешний дворник Бубнов, а потом с сожалением добавил. – Мои однополчане, братушки-побратимы у Шипки головы сложили – все полегли, а меня ранило сильно. По ранению и демобилизовали, так я в Петербурге осел… Живу-скриплю, круглый год двор мету да истопником зимой подрабатываю… Теперича, окромя Агашки, рядом со мной не единой живой души нетути. Не знаю уж, кто из нас раньше помрёт…

– Вольно, братец! И прости за жёсткость моего тона. Командира вашего, полковника Пичугина, Пётра Аристарховича я лично знал. Геройским оказался этот человек. И ещё, ради Бога, не пей, братец, не губи себя. Вас, живых свидетелей Балканских побед 1877–1878 в живых совсем немного осталось. Вот, держи рубль да потрать его на еду, а не на водку… – с горечью ответил Лавр Феликсович и, взяв Вяземского под руку, вывел того за ворота.

Рассвет настойчиво прорывался через серое северное небо – восток уже розовел всполохами утренней зари.

– Пора закругляться, Пётр Апполинарьевич, – решительно сказал Сушко. – Я в Сыскную, оставлю отчёт Путилину. Предлагаю встретиться у нас в полдень. Хочу совместно составить план розыска убийцы, и в этом ваша помощь будет определённо необходима. По пути в Сыскную я подброшу вас до дома. Весьма поучительной для меня оказалась возможность совместной работы, а знакомству нашему, я, тем более, рад.

– Из дома я телефонирую помощнику в морг Обуховской больницы и поручу заняться телом Груздевой. Карлу Альфредовичу я вполне доверяю, экспертное заключение привезу с собой ко времени вами обозначенному. Взаимно рад знакомству, Лавр Феликсович. Пора немного отдохнуть, мозгу требуется целительная пауза, – поделился своими планами Вяземский.

Пролётка отправилась в обратный путь. Вопреки предсказаниям Путилина, мещанин Лавр Феликсович нашёл с дворянином Вяземским общий язык, но не потому, что Сушко был каким-то особым или особенным, а потому, что сам Пётр Апполинарьевич этого пожелал. Нежданно-негаданно судьба сблизила два крепких характера, две самодостаточные личности, потому не столкнула их лбами, а свела вместе ради общего дела и взаимного интереса.