Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Глава 6. Ниточки из клубка преступных тайн.

До сегодняшнего дня, среды последней недели уходящего мая, Санкт-Петербург буквально изнывал от душной атмосферы надвигающегося лета. Вовсю цвела сирень, благоухающим ароматом сдабривая запах пыли, тепла нагретого камня и металла. И тут, как дар северных небес, приключился внезапный дождь, обратившись настоящим ливнем. Майский, первый весенний дождь уж очень старался охладить житейский пыл столицы, которая бурлила, как котёл невообразимого варева.

Воздух наполнился мириадами отверстий, соединяющих небо и мостовые площадей, набережные, улицы и бульвары большого города. По этим природным отверстиям струилась влажная свежесть, она кружила головы горожан, оттягивала шум городской суеты на себя. Казалось, сам воздух обладал каким-то древним, давно забытым таинством текущей воды, прибежищем откровений и скрытого смысла человеческого бытия. Серость дождевого неба не мешала чистому, свежему и обновлённому сиянию куполов Исаакия, Казанского, Владимирского и Петропавловского соборов. Но первый дождь не бывает долгим, он мимолётен, как первый поцелуй.

Ровно в полдень у здания Сыскной остановилась пролётка. И Вяземский, перескакивая через дождевые лужицы, двинулся к входу. А потом, предъявив пропуск дежурному, вошел внутрь и быстрым шагом поднялся в помещение сыскных агентов, где его уже ожидал Сушко. Мужчины, поприветствовав друг друга, приступили к обсуждению новостей и результатов проделанной за утро работы.

– При обыске на квартире Груздевой дознавателем обнаружены интересные вещи, – начал разговор Сушко. – Обрезки тонкой костюмной шерстяной ткани синего, коричневого и бежевого цветов, по форме напоминающие отходы подгонки брюк – от большего к меньшему размеру. Возможно, наш убийца использовал швею-надомницу как возможность изменить свой внешний вид, за счёт нового гардероба. Ткани очень дорогие, британского производства. Он что похудел?

– Конечно нет, – улыбнувшись, ответил Вяземский. – Цветочник перешивает чужую одежду, чтобы иметь возможность проникать в общество людей, свободно носящих такие костюмы – без лишнего внимания к собственной персоне. Но к брюкам ещё нужны соответствующие жилетки, пиджаки и рубашки…

– По обнаруженным обрезкам проще будет найти места, где убийца перешивает остальные элементы одежды. А там его могли запомнить, что даёт нам возможность составить словесный портрет, – продолжил Сушко мысль Вяземского.

– А по словесному описанию воспроизвести портрет карандашный, – закончил фразу Сушко Вяземский. – Мой помощник Штёйдель, нарисовавший портреты двух предыдущих жертв, сможет это сделать.

– Огромное ему спасибо, – поблагодарил Сушко. – С помощью оконного стекла мои агенты сделали массу карандашных копий, теперь они имеются у каждого сыскного. И я знаю, как ими воспользоваться для опознания жертв Цветочника, напасть на его след… Как говорит наш шеф, Иван Дмитриевич Путилин, – «Любая зацепка, позволяющая выйти на след преступника, является нитью из клубка преступных тайн – дёрни за неё, и получишь неожиданные ответы на вопросы, которые ещё не задавал».

– Да, Иван Дмитриевич знает, что говорит, – согласился Вяземский. – С ответами появляются и новые вопросы без ответов.

– А что с вещественными доказательствами, Пётр Апполинарьевич? – заинтересованно спросил Сушко, ожидая неожиданностей от проведённых утром судебно-медицинских исследований.

– Ничего определённого, – ответил Вяземский. – Их нельзя напрямую связать с Цветочником, необходим материал для сравнения. Но… Содержимое желудка Груздевой не отличается от двух предыдущих случаев. Красная рыба, грибы, печёное тесто и дешёвый «Брют». Процесс их переваривания прерван смертью, наступившей не более двух часов после ужина.

– Почему такая точность, Пётр Апполинарьевич? – заинтересованно спросил Сушко. – И что это значит для расследования?

– Здесь нет ничего тайного или необычного, – стараясь говорить понятными Сушко словами, стал пояснять Вяземский. – Пища в желудке переваривается за 1,5–2 часа в зависимости от её характера, а затем поступает в двенадцатипёрстную кишку. Это значит, что все три жертвы Цветочника ужинали в одном и том же месте, находящемся в двух часах пешей ходьбы от мест их смерти.

– Да, это значительная подсказка, – стал вслух рассуждать Сушко. – Но и так и этак выходит, что искать следы Цветочника получается подобным поиску следов на воде. Следов на воде не бывает… Но, исходя из вашего заключения, Пётр Апполинарьевич, вот, что я предполагаю.

Сушко взял коробочку английских булавок и подошёл к карте Санкт-Петербурга, висевшей на стене у окна, а потом воткнув в неё первую, произнёс:

– Вот место первого убийства у Обуховского моста, – пояснил свои действия Сушко. – Вот место второго – у Чернышёва, сюда воткну вторую булавку, а вот третьего, вчерашнего – у Пантелеймоновского моста, отметим его третьей булавкой. Мосты я рассматриваю, как пути безопасного отхода Цветочника после совершённых убийств. Попадая на противоположную сторону Фонтанки, он уходил от возможной полицейской погони.

Сушко заметил интерес судебного медика к своим рассуждениям, потому после короткой паузы, совсем не интригуя собеседника, продолжил:

– Скорость движения пехотной колонны с артиллерией и обозами вне марша составляет меньше 5 вёрст в час. Любовники, прогуливаясь да ещё и с полными желудками, движутся в два-три раза медленнее. Масштаб карты известен… Отмеряем по два часа с обеих сторон со скоростью 2 версты в час… Вот примерное место харчевни, куда наведывались жертвы, сопровождаемые убийцей. Получается сразу за Аничковым мостом по чётной стороне набережной Фонтанки. Сюда, для наглядности, я втыкаю четвёртую булавку.

Проделав манимуляции с картой и булавками, Лавр Феликсович глянул на Вяземского, ожидая реакции судебного медика на свои расчёты и умозаключения.

– Это касается двух крайних точек – Обуховского и Пантелеймоновского мостов, – возразил Вяземский. – А ведь Чернышёв и Аничков совсем близко друг к другу. Почему при втором убийстве был выбран именно такой путь отхода? По преступной логике, чем дальше от места публичной встречи с жертвами, тем меньше свидетелей знакомств или самих преступлений.

– Непременно, – ответил Сушко. – Вывод напрашивается сам по себе. Цветочник живёт на противоположной стороне Фонтанки за Аничковым мостом, где стоят доходные дома, туда можно попасть и через Чернышёв мост. Именно там ему проще скрыться и затеряться. В этом человеческом улье найти Цветочника будет непросто. Он нас будет видеть, а мы его – нет… Опять незадача.

– Вот ещё что, Лавр Феликсович, – видя, что Сушко больше нечего добавить, произнёс Вяземский. – Орудие убийства! По всем признакам – это опасная бритва «Solingen». Нужно посмотреть сводки криминальных происшествий с начала мая этого года. Не может быть, чтобы эта бритва не засветилась ещё где-нибудь в Петербурге.

– Непременно, – согласился Сушко. – Дам срочное поручение младшему помощнику делопроизводителя. Пусть сделает выборку вместе с делами.

– Лавр Феликсович, как планируете поступить дальше, что собираетесь предпринять? – посмотрев Сушко в глаза, спросил Вяземский.

– Хвала Ивану Дмитриевичу, теперь у нас три штатных пролётки, конечно, нужно больше… Возницами выступают опытные городовые Коломенской части, вооружённые револьверами, таких извозчиков вполне можно использовать при задержании преступника, – Сушко стал делиться своим розыскным планом с Вяземским. – Я выдвинусь к Пантелеймоновскому мосту, а Клима Каретникова направлю к Обуховскому. На конечных пунктах спешимся и пойдём гулять по набережной Фонтанки. И так два часа, глядя по сторонам, обращая внимание на пошивочные салоны, цветочные магазины, харчевни и куаферные заведения, везде показывая портреты жертв Цветочника. Чей словесно-описательный портрет предоставим вашему помощнику-художнику. При наличии рисунка, станем аккуратно просеивать доходные дома на противоположной стороне Фонтанки между Аничковым и Чернышёвым мостами. Примерно так…

Достав из жилетного кармана маленький ключ, Сушко открыл ящик стола и достал из кобуры, лежащий там револьвер, который привычно сунул в кожаный карман внутри просторного пиджака.

– А, где вы служили, Лавр Феликсович? – спросил Вяземский, тем самым пытаясь сбить излишний розыскной пыл Сушко.

– Весь Балканский поход 1877–1878 годов я прошёл в составе 16-й пехотной дивизии генерала Скобелева. Дважды ранен, имею награды… – ответил Лавр Феликсович, чувствуя, что сыщицкое бурление крови покидает его, а на смену возбуждению приходит ясность мыслей и логика действий.

– Восхищён вами, искренне восхищён, – спокойным, рассудительным голосом ответил Вяземский. – Значит вы видели или знаете Николая Ивановича Пирогова, знаменитого хирурга и учёного.

– Да, я видел Пирогова в полевом госпитале под Плевной, – ещё не понимая, куда клонит собеседник, ответил Сушко.

– Прекрасно, – удовлетворённо кивнув, заметил Вяземский. – Именно он является автором теории травматического шока и методов борьбы с ним. Стремительного травматического шока, от которого погибли жертвы Цветочника. На войне вы видели подобное сотни раз. Не зная о существовании такого страдания, вы всегда пытались унять кровотечение и поили раненых водкой, для обезболивания. К чему всё это? Да к тому, что Цветочник хорошо разбирается в анатомии. Он или врач, или ветеринар, или имеет опыт забоя и разделки туш скота. Вот к какому выводу я пришёл, анализируя преступные действия Цветочника. Сам однотипный механизм убийств говорит об этом, а их способ очевидно давно стал преступнику привычным.

– Да, Пётр Апполинарьевич, это ещё одна ниточка из клубка преступных тайн Цветочника, – согласился Сушко, теперь полностью готовый к работе. Взгляд сосредоточенный, речь размеренная, движения плавные и точные.

– Лавр Феликсович, – поднявшись со стула, Вяземский обратился к сыщику с просьбой. – Пешее путешествие по набережной по условию должно быть парным. Не возьмёте ли вы меня в напарники? Обещаю, мешать не стану.

– Непременно, – ответил Сушко. – Прошу следовать за мной.

***

Пролётка остановилась у уже знакомого четырёхэтажного дома недалеко от Пантелеймоновского моста. На удивление трезвый дворник Бубнов удалял со двора и подворотни следы недавнего дождя, привычно работая метлой и лопатой.

Сушко и Вяземский неспеша двинулись по набережной: с одной стороны вода, с другой – ряды витрин магазинов, ресторанов, разнообразных салонов и кофеен. На прогуливающихся мужчин никто не обращал внимания: поток прохожих двигался в обе стороны – люди совершали променад, делали покупки или спешили по делам, прошедший дождь не мешал их деловым планам. Первым местом, где Сушко и Вяземский остановились, оказалось ателье с вывеской «Салон пошива и ремонта одежды м-м Мари Божанси. Парижская мода и лучшие ткани. Костюмы и платья на любой вкус. Модные аксессуары».

На входе в салон мелодично звякнул дверной колокольчик, и перед вглядом мужчин предстало просторное помещение, по бокам уставленное стульями, обитыми дорогой тканью. В ожидании примерки на них располагались состоятельные господа и дамы. На звук колокольчика навстречу Сушко и Вяземскому вышла миловидная женщина в шикарном платье. Приветственно качнув виртуозно причёсанной головой, дама обратилась к вошедшим:

– Чем можен служить, господа? У нас лучшие мастера пошива. Заказы выполняем быстро и качественно.

– Мадемуазель, мы к хозяйке. Она может нас принять сейчас? – приветственно тронув край шляпы, произнёс Сушко. – У нас к ней приватный разговор.

– Мы всегда к вашим услугам, – обозначив книксен, ответила женщина. – Прошу за мной, господа.

Короткий путь посетителей пролёг через коридор, в который выходили двери пошивочного цеха и ряда примерочных. Везде кипела работа – стучали швейные машинки и звякали ножницы, слышались приглушённые голоса мастеров и заказчиков. Кабинет хозяйки производил впечатление изысканного вкуса и достатка. Сама хозяйка, женщина средних лет, сидевшая в лёгком кресле, обитом бордовым бархатом, оценивающим взглядом окинула посетителей, а потом неожиданно басовитым голосом произнесла, обращаясь к Сушко:

– По паспорту я Елизавета Павловна Авдеева… Мари Божанси – мой псевдоним в мире столичной моды. А вам, господин, представляться нет нужды. Полицейского я узнаю даже среди придворных… А вот второй господин одет, как дворянин на прогулке. Присаживайтесь, господа… Что за дело привело вас ко мне?

– А меня зовут Лавром Феликсовичем. Я из Сыскной полиции Петербурга, – ответил Сушко и показал полицейский значок. – Моего спутника зовут Петром Апполинарьевичем Вяземским, и он, как вы верно заметили, настоящий дворянин.

– Приятно познакомиться, господа. А теперь о деле, – настоятельным тоном произнесла Авдеева, заметно было, что общение с полицией удовольствия ей не доставляет.

– Елизавета Павловна, пожалуйста, гляньте на портреты этих женщин. Знакомы ли они вам? – произнёс Лавр Феликсович, пристально глядя в глаза Авдеевой, а потом разложил на её письменном столе рисованные портреты жертв Цветочника. – Окажите услугу правосудию, проявите свою гражданскую позицию…

Хозяйка салона сначала мельком глянула на рисунки, а потом её взгляд задержался на одном из них.

– Эта особа очень похожа на мою швею Дарью Клепикову, – Авдеева указала пальцем на левый рисунок. – Но она уже уволилась и уехала с кавалером в Смоленск… Вот так, господа, и мне нечего больше добавить…

– Елизавета Павловна, имеется ли у вас её адрес? С кем из ваших работниц Клепикова сошлась особенно близко?

Авдеева, открыв ящик стола, достала толстую тетрадь в коленкоровом переплёте и, полистав её, ответила Сушко:

– Клепикова перебралась в Петербург из Тверской губернии. У меня, кроме раскроя, Дарья занималась ручной подшивкой отдельных элементов одежды и приёмом заказов от клиентов, преимущественно мужского пола. Она снимала комнату в доходном доме у Чернышёва моста, в Чернышёвом переулке дом 1, комната 8 на втором этаже. Накоротке зналась с Катериной Усольцевой… А что Клепикова связалась с криминалом? По ней никак не скажешь…

– Нет, госпожа Авдеева, – сухо ответил Сушко. – Её убили… И Сыскная занимается поиском убийцы. Благодарю за оказанную помощь. А теперь позовите Катерину Усольцеву. Честь имею, мадам Авдеева. Вас мы больше не побеспокоим.

Через пять минут троица оказалась в просторной примерочной. Услышав новость о смерти подруги, Катерина горестно расплакалась. Пётр Апполинарьевич, успокоив девушку, протянул ей чистый носовой платок.

– Скажите Катерина, у Дарьи был поклонник? Не из-за него ли она вдруг уволилась с хорошо оплачиваемой работы, ведь найти такую в Петербурге иногородней совсем непросто?

Уняв всхлипывание и использовав носовой платок Вяземского по назначению, Катерина ответила:

– Помилуй Господь, как я ей завидовала… У неё в жизни было всё. Красота, стать и манеры, жильё и… поклонник, очень привлекательный, обеспеченный мужчина. Совсем не старый. Его звали Григорием. Григорий трудился помощником купца Субботина, рыбного промышленника, торгующего со Швецией и Норвегией. Григорий приносил ушивать три пиджака, говорил, что похудел, когда их корабль сломался в море и две недели не мог пристать к берегу. Дарья влюбилась сразу, пока пиджаки Григория были в работе, они встречались – гуляли, посещали ресторацию и женские магазины. Он даже подарок Даше сделал, жутко дорогой – шейную подвеску в виде золотого сердечка с буквой «Р» – дедом Григория был купец Рогозин, а украшение это передаётся по наследству по женской линии. Григорий предложил Дарье перебраться в Смоленск и там жить вместе, обещал купить ей швейную мастерскую, чтобы она была её хозяйкой. Это было меньше недели назад… С тех пор я Клепикову больше не видела. Ой, что же это такое на свете творится.

Следующий вопрос Сушко прервал вновь нахлынувшие причитания Катерины Усольцевой:

– Такого цвета и фактуры ткани были пиджаки Григория?

И Лавр Феликсович показал Катерине обрезки брюк, найденные на квартире Груздевой.

– Да, такими и были пиджаки Григория, – уверенно ответила Усольцева.

В этот момент Вяземский выразительно глянул на Сушко, и тот утвердительно кивнул. Тогда Пётр Апполинарьевич сам стал задавать вопросы.

– Катерина, голубушка, сможете ли вы подробно описать Григория, ухажёра Дарьи, – отеческим тоном спросил Вяземский, такой голос всегда вызывал доверие и максимальную отдачу со стороны свидетелей. – Не тушуйтесь, я вам помогу. Зовите меня по простому – Пётр Апполинарьевич. Для начала сосредоточьтесь на лице Григория… Какое оно у него, есть ли особенности, на которых взгляд задерживается?

– Ну, как вам сказать, Пётр Апполинарьевич, – видно было, что молодая собеседница Вязеского собирается с мыслями, она даже чуть прикрыла глаза, освежая память. – Лицо продолговатое, скулы сглажены… Волосы, усы и бакенбарды чёрные… Глаза светлые, слегка навыкате… Носит шейный платок. Право слово, чудно смотрится, но Дарье нравилось. Григорий не любил галстуков.

– У вас прекрасно получается, Катерина, – похвалил свидетельницу Вяземский, который успевал записывать названные приметы в блокнот. – А теперь постарайтесь вспомнить были ли у Григория особенности, отличающие его от других мужчин.

– Ага, Пётр Аполинарьевич, точно… – на этих словах Катерина оживилась – Палец! Мизинец левой руки у него кривой и не разгибается… И ещё, Григорий курил папиросы, которые доставал из дорогого портсигара с одноглавым орлом на крышке. Чудной орёл, у нас-то все двухглавые… И глаз у этого блестел драгоценным камнем. Право слово, запоминающаяся вещь.

– Так выглядит польский орёл. Польский герб, – уточнил слова свидетельницы Вяземский и глянул на Сушко, взгляд этот означал, что у Вяземского вопросов больше нет.

И тогда Лавр Феликсович задал свой последний вопрос:

– Скажите, госпожа Усольцева, а не спрашивал ли про Григория ещё кто-нибудь, кроме нас с Петром Апполинарьевичем?

– А что, Григорий и впрямь преступник? – вопросом на вопрос ответила Катерина. – Так говорили те двое, которые ко мне приходили ещё до отъезда Дарьи. Страшные, неприятные люди… Я Дашу предупредила и сказала ей, чтобы Григорию про их приход рассказала.

– Кто они, кем представились, как выглядели? – на одном дыхании Сушко выпалил целых три вопроса.

Сбитая с толку таким напором полицейского, Катерина замешкалась, но всё же ответила:

– Представились агентами Рижской полиции… Оба чернявые. Один ниже, другой выше среднего роста. Говорили с прибалтийским акцентом. Григория преследуют, как крупного фальшивомонетчика, обманувшего высокого государственного чиновника на большие деньги. Телефон оставили, где их можно найти…

Сушко слушал внимательно, а голову свербила одна и та же мысль, воспоминание из последней беседы с Путилиным: «Гости оттуда!».

– Телефон! – коротко бросил Сушко и посмотрел на Вяземского.

– Абонент № 96… – оторопело произнесла Усольцева. – 96… Я точно запомнила.

Пётр Апполинарьевич записал эту информацию в записную книжку. Уже на улице Сушко заметил Вяземскому:

– Поздравляю, ваше участие позволило опознать вторую жертву Цветочника и составить словесный портрет убийцы. Приметный портсигар он может спрятать, а вот сломанный мезинец нет. На квартиру Дарьи Клепиковой ехать поздно и бесполезно. Там мы ничего не найдём… Цветочник – тёртый уголовный калач, следов не оставляет.

– И искать этого лже-Григория у купца Субботина бесполезно, его там никогда не было, – закончил Вяземский мысль Сушко.

Следующая остановка состоялась у заведения, на которое указал Вяземский, заинтересовавшийся двумя его витринными окнами. На них было одинаковое изображение: изящная красавица с оголёнными плечами в длинном красном платье и красной чалме, украшенной большим драгоценным камнем, в длинных красных перчатках, с красными губами и красной розой в руке, а левая её рука сжимала гриф скрипки. Над входной дверью заведения красовалась вывеска: «Музыкальная гостиная madame Саro de Lavigne. Лучшие музыканты Европы и Санкт-Петербурга. Холодное шампанское, осетровая икра и устрицы. Чудесное времяпрепровождение. Вход по пригласительным билетам».

– Не много ли красного на витрине, да ещё и такая же роза? – с вопросом к Сушко обратился Вяземский.

– Мне это напоминает цветочный антураж убийств Цветочника, извините за тавтологию выражения, – ответил Лавр Феликсович и в свою очередь спросил Вяземского. – Пётр Апполинарьевич, а сколько заострённых лепестков розы вы видите?

– Пять, ровно пять… – не понимая к чему клонит Сушко, ответил Пётр Апполинарьевич.

– Всё верно, Пётр Апполинарьевич, – утвердительно заметил Сушко. – Это не бордель… Французские графини этим не промышляют.

Теперь уже Вяземский вопросительно глянул на Лавра Феликсовича. И Сушко, удивившись неосведомлённости собеседника, пояснил:

– Роза с четырьмя острыми лепестками, собранными в бутон, является тайным знаком для определённого круга посвящённых. Так обозначаются бордели для посетителей из высшего света. Никогда не видели таких роз? Мой шеф, Иван Дмитриевич Путилин, называет их, не иначе как, «четыре языка похоти» – сладострастие, прелюбодеяние, продажное удовольствие и вожделение тайной любви. На удивление, здесь действительно слушают музыку и наполняют под неё великосветские желудки. Однако, моя интуиция так и тянет проникнуть в эту «Гостиную…», чтобы побеседовать с хозяйкой на предмет угрозы её жизни и здоровью. Только вот, где взять пригласительный билет?

Сейчас настал черёд улыбнуться Вяземскому, и тот заметил:

– Ну-ну… Лавр Феликсович, для того, чтобы попасть туда пригласительный билет мне не нужен. В этом заведении, как и в театре, всё начинается с вешалки, а гардеробщик, по части внутренних секретов и перипетий, похлеще швейцара «Палкинъ» будет. Вы пойдёте за мной, но ради всего святого, не светите полицейским значком, молчите и делайте, как я скажу… Идёт?

– Непременно! – заявил Сушко и потёр руки, в ожидании какой-то грандиозной аферы. А Вяземский, достав из жилетного кармана фамильный перстень с буквой «В», надел его на средний палец правой руки.

После решительного звона дверного колокольчика дверь «Гостиной…» широко отворилась и на пороге появился человек в синей ливрее, который, поклонившись, проводил посетителей к гардеробу. В глубине помещения-зала располагались ряды столиков, покрытых длинными золотистыми скатертями с вазами цветов по центру, у каждого столика по два венских стула, а у фронтальной стены высилась широкая сцена. На левой стене были видны двери в кухню, откуда слышались мерные звуки колки льда, в помещение официантов, гримёрку для музыкантов, но особое впечатление производило сооружение из длинных деревянных полок, уставленных бутылками с алкоголем на любой вкус. На правой стороне зала между окнами висели афиши известных музыкантов – композиторов и исполнителей. В этот час в помещении были лишь уборщики и официанты, которые готовили зал к предстоящему концерту. Вяземский, а за ним и Сушко, степенно направились к пустующему пока гардеробу. Гардеробщик, мужчина за сорок, с приличной лысиной и дежурной улыбкой, в ожидании представления появившихся в неурочный час господ, испытующе глянул на Вяземского. А тот, заложив правую ладонь за борт пиджака и демонстрируя фамильный перстень, для пущей убедительности слегка сдвинув брови, тут же заявил:

– Князь Вяземский по поручению Георгия Александровича!

Гардеробщик, вытянувшись в струнку, замер, а Сушко обомлел от такого сюрприза со стороны Петра Апполинарьевича.

– Чем можем служить, ваша светлость? – наконец отмер гардеробщик и подобострастно поклонился. Вяземский, как будто не замечая реакции гардеробщика, продолжил в том же духе:

– Милейший, соблаговоли проводить меня к мадам де Лавинь. А мой бодигард… – тут Вяземский красноречиво глянул на Сушко, – останется здесь.

Человек в ливрее, бережно взяв Вяземского под локоток, вполголоса сообщил:

– Ваша светлость, нам сюда, ступайте осторожно… Здесь ступеньки.

Кабинет Каро де Лавинь находился за гримёркой. Оставив Вяземского у самой двери и извинившись за задержку очередным поклоном, слуга исчез для доклада хозяйке о появлении князя Вяземского. И вот дверь гостеприимно отворилась. Перед её порогом застыла женщина зрелой, но неповторимой красоты. Она разительно отличалась от той, что была изображена на витрине заведения – эта Каро оказалась живой и трепетной до самой последней клеточки своего тела и души.

– Пётр Апполинарьевич Вяземский, – представился судебный медик и шагнул внутрь кабинета де Лавинь. А уже через мгновенине поцеловал грациозно подставленную руку красавицы, благоухающую восхитительным французским парфюмом «Guerlain».

– Зовите меня Анной, Пётр Апполинарьевич. Имя Каролина мне не очень нравится. Я долгое время жила в Париже и, как видите, не прижилась, а совсем недавно вернулась в Петербург. До этого я хорошо уживалась с именем Анна Аракчеева. Что же мы стоим, присаживайтесь, князь, – мелодичным, как звук скрипки, голосом произнесла де Лавинь.

– Прошу прощения, мадам Анна, я тоже не совсем князь, но урождённый дворянин уж точно, – откровенностью на откровенность ответил Вяземский.

– Да, сударь, по моему прошлому пребыванию в Петербурге я вас совсем не помню.

За эти короткие минуты начала знакомства и непринуждённой беседы, Вяземских успел хорошо рассмотреть де Лавинь. Она не смогла скрыть от собеседника тревогу в глазах и, чуть заметные на первый взгляд, круги под глазами от бессонных ночей, мимолётное подрагивание, окрашенных красной «Ne m’Oubliez pas», губ. Но сейчас спрашивать о причине этих душевных переживаний, Вяземский считал преждевременным – ещё не достигнут тот уровень психологического комфорта, когда обо всём можно говорить свободно, без опаски непонимания или невосприятия тонких душевных нюансов беседы мужчины и женщины. Потому, чтобы облегчить этот процесс, Вяземский спросил о, казалось бы, нейтральном:

– А какой скрипичный концерт ваш самый любимый?

– Очень люблю Паганини, а у него «Caprice No. 24», – ответила де Лавинь, и её глаза потеплели, а щёки тронул румянец.

– Прошу прощения, мадам Анна, сыграйте Паганини. Очень прошу! – сказал Вяземский, таким голосом, совсем не унижаясь, каким просить мог только он. На женщин Пётр Апполинарьевич всегда влиял совершенно определённым образом: они тянулись к нему, потому что видели и чувствовали в Вяземском то, что искали в каждом мужчине – мужественность, верность и надёжность.

Мадам Анна встала и достала из шкафа скрипку со смычком. Привычным движением устроив инструмент на левом плече, пальцами проверила верность настройки, и, удовлетворённо кивнув, пустила в ход смычок. Она играла восторженно и так проникновенно, что зацепила Вяземского за живое: душа его воспарила, а глаза увлажнились. Но это нисколько не помешало Петру Апполинарьевичу увидеть на столе де Лавинь «Санкт-Петербургские ведомости», развёрнутые на статье Г. Д. Белосельцева «Время жнецов». Когда музыка смолкла, Вяземский восторженно воскликнул:

– C’est magique! Bravo!

И тут же перешёл на русский:

– Это просто волшебно! Браво!

Де Лавинь была польщена реакцией мужчины на свою игру, а пик взаимного понимания оказался достигнут. Потому Петр Апполинарьевич спросил напрямую:

– Сударыня, поведайте мне, что вас беспокоит. Мне кажется, я сумею помочь.

Анна грустно улыбнулась и обречённо ответила:

– Мой патрон Григорий Александрович в любом случае позаботится обо мне… Не стоит беспокоиться, Пётр Апполинарьевич. Право, не стоит.

Вяземский понял, что Анна снова замкнулась и дальнейший разговор не имеет смысла, но посчитал необходимым добавить:

– Я оставлю вам свой телефонный номер. Вы всегда можете мне позвонить. Если трубку возьмёт прислуга, мне обязательно передадут.

В глазах мадам де Лавинь мелькнула тень сожаления от окончания этой встречи, общение с Вяземским было ей приятным, чего не скажешь о многих других мужчинах, с которыми она встречалась по роду своей деятельности.

– Пётр Апполинарьевич, вы навсегда останетесь для меня князем. А мой телефонный номер запомнить легко – 33. Буду рада вашему звонку, – надтреснутым голосом произнесла женщина.

– Честь имею, мадам Анна, – ответил Вяземский, уже находясь у двери. Истомившийся ожиданием Сушко, вопросительно глянул на Вяземского, тот утвердительно кивнул и потянул полицейского к выходу из заведения. Волнение и горечь сожаления в глазах Петра Апполинарьевича не скрылись от цепкого взгляда Сушко. Но для задушевной, откровенной беседы полицейскому, как это часто бывает, не хватило такта.

– Мадам де Лавинь по сведениям, полученным от гардеробщика, весьма близко знакома с Георгием Александровичем, потому даме ничего не угрожает. Она хоть хорошенькая?

Своим знаковым «ну-ну» Вяземский прервал поток откровенностей Сушко и сухо изложил сведения, которые удалось получить от Каро де Лавинь. И эта информация заставила Сушко задуматься.

– Цветочник близко, и заведение нужно брать под наблюдение, – к такому выводу пришёл Лавр Феликсович. – Как бы эта женщина не стала его следующей жертвой.

– А не кажется ли вам, милейший, что все эти жертвы были ради неё одной? Женщины с красной розой и скрипкой? – ответил Вяземский. И Сушко, наконец уловив душевное состояние судебного медика, промолчал. Таким Лавр Феликсович видел Петра Апполинарьевича впервые.

День продолжался, а до конечной точки путешествия оставался ещё час. Дальше они шли молча, каждый думал о своём и строил планы на вечер. А стоило ли? Человек предполагает, а судьба располагает им по собственному усмотрению.