Текст книги "Время жнецов (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Время жнецов

Пролог

Ошибки, глупость, грех и скупость чередою

Наш занимают ум и заражают кровь;

Раскаянью даем мы пищу вновь и вновь,

Как труп дает червям насытиться собою.

(Ш.Бодлер. "Цветы зла").

ПРОЛОГ

Майский день застал поезд "Варшава – Санкт-Петербург" в самом начале пути. Полуденное солнце настойчиво поблёскивало серебристой гладью бесконечной череды рельсов. Там, в неоглядной дали скрывалась цель путешествия многих: до пункта назначения предстояло миновать ещё почти тысячу вёрст – длинная и утомительная дорога для тех, кто был лишён всякого дорожного комфорта. Состав то ускорял то замедлял ход, сотрясая вагоны своим ровным, монотонным ритмом. Мерно постукивали колёса, натужно дымил трубой паровоз. Ряды разноцветных вагонов следовали одни за другими: в главе состава – тёмные и безликие почтовый и багажный вагоны, затем – синие, за ними – жёлтые, а в самом конце поезда – зелёные.

В синих вагонах, соответствующих первому классу, передвигались исключительно особы высшего сословия: родовитая знать, высокие императорские чиновники, да и просто очень богатые люди из именитых, ценящие время и дорожный комфорт. Цена такого удовольствия составляла двадцать три рубля в один конец. А вот в третьем классе не каждый пассажир мог похвастать годовым доходом в сто рублей.

В желтобоких вагонах второго класса коротали дорожное время господа статусом поменьше и родом помельче: разбогатевшие купцы незнатного происхождения, крупные подрядчики, обедневшее дворянство – в самом деле, не в третьем же классе им трястись, иностранные специалисты и состоятельные иностранцы-путешественники. Во втором классе поездка в один конец стоила уже тринадцать рублей восемьдесят копеек.

В зелёных вагонах третьего класса в путь отправлялась вся остальная Россия: малоимущая интеллигенция, заводские рабочие и мастера, мелкие лавочники, коммивояжёры различных мастей, крестьянство и земское духовенство. Благодаря своему габариту вагон третьего класса способен был увезти много пассажиров за весьма умеренную плату – девять рублей двадцать копеек, а снизить ее представлялось возможным только за счет увеличения числа мест в самом вагоне. Лавки или полки у него жесткие, без обивки – никакого намёка на комфорт. Курили в вагоне напропалую, а кое-где матово поблёскивали бутыли с самогоном – на всю дорогу в тысячу шестьдесят четыре версты хватит. Говорили все разом, щедро наделяли совместной трапезой. В тесноте, да не в обиде – холодным или голодным не будешь.

Издалека вагоны первого и второго класса отличались лишь цветом, а вот вблизи их отделка смотрелась одинаково богато. Рамы окон и двери делались из красного дерева. В самих вагонах стены отделывались под дуб или ясень, обивка диванов смотрелась необыкновенно красочно и декоративно, рукоятки и ручки сверкали начищенной медью, латунью или бронзой. А вагонные проводники своей вышколенной учтивостью больше походили на швейцаров лучших столичных заведений, только ливреи на них были другого фасона и цвета.

Мимо состава непринуждённо проплывали изумительные пейзажи запада Российской Империи, вызывая восхищенное умиление у одних и зависть у других пассажиров поезда. Состав неудержимо двигался на восток, а лучи весеннего солнца, проникая через оконные стёкла, дарили людям, запертым в ограниченном пространстве вагонов, бодрую радость дня и надежду на счастливое окончание поездки. В одном из купе вагона второго класса путешествовала пара совершенно разных мужчин – долгая совместная дорога иногда сводит тех, кто вне поезда никак бы не мог встретиться и провести большой промежуток времени вместе, находясь на крепкой и неподвижной земле.

Один, среднего возраста с румяным округлым лицом и залысинами на коротковолосой голове, напоминал крупного заводчика. Об этом говорил костюм синего цвета из тонкого сукна, котелок на английский манер, галстук с золотой заколкой под двойным подбородком, золотая цепь часов, покоившихся в кармашке жилета. Портрет пассажира завершали вислые седоватые усы. В настенной сетке с его стороны располагался внушительный багаж – большой кожаный чемодан от «Louis Vuitton», хотя для таких вещей существовал багажный вагон, и дорожная сумка от «John Lobb», а на одёжной вешалке красовался плащ, предназначенный для весенней погоды столицы. Выражение лица этого человека носило сосредоточенный характер, а серые глаза немигая рассматривали соседа.

Второй пассажир, более молодой, отличался от первого рыжей шевелюрой, над которой, безусловно, поработал искусный парикмахер. Бакенбарды и короткая аккуратная бородка соответствовали цвету головы. Костюм серого сукна в мелкую клетку сидел на хозяине, как влитой, и казался его второй кожей. Но такое одеяние не делало его комичным или ветреным – оно, наоборот, подчёркивало всю статность фигуры мужчины. На шее живописного господина вместо галстука своей немодностью выделался высокий шейный платок – явный пережиток прошлого. В его багажной сетке располагался одинокий саквояж светло-коричневого цвета. На одёжной вешалке висела такого же цвета фетровая шляпа в духе Эвандера Берри Уолла – известного британского модника. Холёные руки англомана покоились на коленях – мизинец левой кисти чуть подвёрнут вовнутрь, на среднем пальце поблёскивал золотой перстень. Взгляд спокойный, в глазах искрились едва уловимые смешинки. Сосед заводчика чётко улавливал неловкое напряжение попутчика, и для разрядки ситуации просто улыбнулся.

Улыбка эта была такой непосредственной и успокаивающей, что заводчик сбросил с себя пелену недоверчивости и обратился к соседу басовитым голосом:

– Сударь, имею честь представиться… – чем меньше природной знатности было в людях, тем высокопарней звучали их речи. – Меня зовут Глебом Валерьяновичем Ефремовым. Сам я являюсь поставщиком больших объёмов кокса для Петербургских сталеплавилен. Знаете, милейший, сталь теперь нужна всем и везде… А зависит она от моего угля, потому и стоит он совсем недёшево. Уже десять лет я являюсь хозяином угольного дома " Ефремов и Ко», и всё это время тружусь на государственных и частных подрядах. Во всех крупных городах северо-запада Российской Империи открыты мои представительства. А на какой стезе подвизаетесь вы, сударь?

Рыжеволосый ответил просто и без всякой витиеватости:

– Очень приятно, Глеб Валерьянович. А я Адам Францевич, специалист-консультант по судостроению и представляю в России «John Brown and Company». Эта судостроительная компания строит не только гражданские суда, но и военные корабли тоже. Сам я являюсь специалистом по конструированию и наладке паровых турбинных механизмов для флота. Представительство компании располагается в Санкт-Петербурге, куда я сейчас и следую.

И опережая следующий вопрос Глеба Валерьяновича, добавил:

– А в Варшаве у нас банковское отделение, где имеется резерв финансовых средств, которыми непосредственно распоряжается управление «John Brown and Company». Я в этот раз сам доставил финансово-отчётную документацию из Петербурга, исполнив роль курьера. Доходы и расходы, знаете ли, волнуют всех. Главное, чтобы вторые не превышали первые.

– Сударь, для британца вы очень хорошо говорите по-русски, – напряжение и волнение полностью покинули заводчика. Теперь и он позволил себе улыбнуться.

– Нет, уважаемый Глеб Валерьянович, я ведь и не британец вовсе, – заметил Адам Францевич. – Родился в Варшаве, где и закончил университет, а потом на Адмиралтейских верфях Петербурга начал свою инженерную карьеру… Пока меня не приметили иностранцы. Чистая случайность… Но она меня вполне устраивает.

Спокойный, убедительный и вызывающий доверие голос рыжеволосого отмёл все сомнения заводчика – тот воочию убедился, что перед ним сидит не мошенник, обманщик или хитрый прощелыга, рядящийся в модные одежды и изображающий полный материальный достаток, а образованный и талантливый в своей профессии человек. Такие всегда вызывают доверительное уважение и желание обоюдного общения.

– За сим, милостивый сударь, предлагаю выпить за знакомство… Усугубить, так сказать, на правах дорожных товарищей-попутчиков. Оно и полегче в разговоре будет, – поставив в процессе знакомства с попутчиком точку, заводчик достал объёмистую фляжку с коньяком, чистые стаканы, прикрытые салфетками, уже стояли на дорожном столике. – «Шустовским» не побрезгуете, мил человек? Отменный продукт, скажу я вам! Всё же не ваше виски-самогон.

– Премного благодарен, Глеб Валерьянович, за ваше предложение. И из уважения к вам не откажусь, – отвыетил инженер, а потом встал и достал из своего саквояжа упакованную в бумагу плитку швейцарского шоколада.

Выпили по первой, а за ней и по второй. И разговор уже потёк сам собой – не было неудобных вопросов и затруднительных ответов. Выпитое возбудило аппетит, и из дорожных сумок на стол перекочевали варшавская колбаса, копчёный литовский окорок, солёные огурчики и грибы, приправленные луком, копчёная стерлядь и варёная картошка, а центральное место занял хлебный каравай. Мелькали ножи и вилки, и теперь уже непонятно стало кто кого угощал-потчевал. От выпитого и съеденного обоим стала жарко, и попутчики разделись до рубах и избавились от галстуков, точнее, сделал это лишь заводчик, уже не так пристально приглядывающийся к собеседнику. Больше всех говорил сам Глеб Валерьянович, упоминал о семье, сыновьях-приемниках, перспективах своего дела, планах на будущее, о скорой свадьбе старшего сына Алексея. Говорил по-простому, уже без выспренных речей и таких же обращений к собеседнику.

Инженер слушал внимательно, соглашаясь кивал, и раз за разом подливал из фляги в стакан заводчика, потому тот быстро хмелел, но, налегая на закуску, так же быстро приходил в себя. В отличии от попутчика, инженер оставался трезв, и, когда коньяк закончился, предложил заводчику освежиться крепким чаем, за которым сам вызвался сходить. Хотя для вызова проводника в купе находился шнурок колокольчика, прикреплённого над дверью снаружи. Однако, после чая глаза заводчика наоборот стали слипаться, и вскоре Глеб Валерьянович погрузился в глубокий сон, временами коротко похрапывая.

На следующий день заводчик проснулся с головной болью и тошнотой, но списал всё это на похмелье. А размеренная поездная жизнь шла своим чередом: попутчики читали газеты, обсуждая прочитанное, рассуждали о политике, завтракали, обедали и ужинали в вокзальных ресторанах и ресторанчиках во время остановок. После приёма пищи Адам Францевич курил, стоя на перроне. Он элегантным движением доставал дорогой серебряный портсигар с одноглавым орлом на крышке и драгоценным камешком вместо орлиного глаза, а потом ловко – одним движением заправлял папиросу в мундштук, отделанный янтарём. Никто не обращал на курящего пассажира внимание – многие вокруг курили, но его взгляд всегда был направлен на толпу людей, покидающих вагоны или стремящихся к ним. А вот, когда к Адаму Францевичу приближался наряд дорожной полиции, дежуривший на привокзальной территории, инженер медленно и аккуратно отворачивался.

И вот наконец благообразный проводник, продвигаясь по вагону наших знакомых, объявил:

– Уважаемые дамы и господа! Через двадцать минут наш поезд «Варшава-Санкт-Петербург» пребывает на станцию Александровская. Это последняя остановка перед конечным пунктом следования – столицей Российской Империи, городом Санкт-Петербургом!

После вчерашнего позднего ужина в привокзальном ресторане, Глеб Валерьянович чувствовал себя неважно: то ли эскалоп оказался непрожаренным, то ли коньяка перепил.

– Печень расшалилась скаженная – жаловался заводчик.

И в очередной приступ дурноты Глеб Валерьянович попросил инженера сопроводить его в тамбур – подышать воздухом из дверного окна. На что Адам Францевич с радостью согласился. Они встали около правой по ходу поезда двери тамбура и Адам Францевич, открыв створку дверного окна, запустил струю свежего воздуха. От вожделения Глеб Валерьянович прикрыл глаза. Через пять минут инженер обратился к заводчику:

– Смотрите, Глеб Валерьянович, никак не могу разглядеть, что написана на стене напротив нас… Много мелких букв и знаков.

– Ну-ка, ну-ка… – ответил заводчик и сделал шаг вперёд, вытягивая шею.

Ладонь правой руки инженера мягко легла на затылок Глеба Валерьяновича. Ещё мгновение, и рука Адама Францевича резко выпрямилась – лицо заводчика впечаталось в стену тамбура, послышался неприятный хруст лицевых костей жертвы. Бесчувственное тело Глеба Валерьянович, оставляя кровавый след на стене, сползло на пол тамбура. Облик Адама Францевича неузнаваемо изменился: в глазах вспыхнула злорадная ярость, рот превратился в узкую щель, а правая бакенбарда отделилась от кожи щеки, пропала и манерность движений. Теперь лже-инженер двигался, как заправский убийца. Раз – и его левая рука выхватила платок из нагрудного кармана жертвы. Два – и кровавого следа на стене тамбура больше нет, а платок порхнул в открытое дверное окно. Три – правая рука с поездным ключом отперла дерь вагона. Четыре – Адам Францевич, подхватив тело заводчика за шиворот и поясную часть брюк, бросил его в проём двери головой вниз. Ещё четыре минуты понадобились Адаму Францевичу на проникновение в купе, сбор своего саквояжа и багажа попутчика, возвращение в тамбур к незапертой двери вагона.

На подходе к Александровской поезд сбросил ход. И Адам Францевич, уже стоявший на ступеньке вагона, спрыгнул на железнодорожную насыпь и распластался на багаже. Но эта предосторожность оказалась ненужной – во всех вагонах поезда люди были поглощены сборами багажа и дорожными хлопотами, в предвкушении скорого и счастливого конца поездки. Никто не обратил внимание на отсутствие двух пассажиров второго класса, никто не смотрел в окна – не интересовался происходящим за ними. В это время все пассажиры оказались заняты исключительно собой, а проводники – потаканием возбуждённой публике.

Дождавшись, когда поезд исчезнет из вида, Адам Францевич подхватил свой и чужой багаж, а потом осторожно спустившись с насыпи, зашагал к близлежащему лесу. Там он по-хозяйски осмотрел содержимое чемодана заводчика, который тот не сдал в багажный вагон: под аккуратными стопками первосортной одежды и белья, он обнаружил то, что искал – пять тысяч рублей, которые заводчик вёз сыну на свадьбу, пьяный богатей имел неосторожность проговориться. Содержимое дорожной сумки заводчика Адам Францевич осмотрел тщательно и нашёл паспорт жертвы, который спрятал себе в карман. Остальное содержимое дорожной сумки заводчика он ссыпал в чемодан, а её, теперь ненужную, забросил под ближайшее дерево. Передохнув, лже-инженер достал из своего саквояжа фляжку с водой и, смочив ей руки и лицо, избавился от рыжего парика, накладных бакенбард, усов и бороды. С удовлетворением выдохнув, лже-инженер надел на себя плащ и котелок заводчика, которые тоже не забыл захватить, навсегда покидая купе. До конной станции, где можно было взять пролётку до Александровской или до самого Петербурга, оставалось две версты.

Часть первая. Глава 1

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЛЕДЫ НА ВОДЕ

И только потому убийства и поджоги

Не вышили еще забавных вензелей

По сумрачной канве бесцветных наших дней,

Что мало смелости дано душе убогой.

(Ш. Бодлер "Цветы зла").

Глава 1.

В царстве Аида. Будни судебного медика. Приземистое здание морга Обуховской больницы, удалённое, спрятанное от основного корпуса, смотрелось сиротливо и убого. Условия судебно-медицинских исследований в Санкт-Петербурге всё ещё оставались хуже, чем в других крупных городах Российской империи. Специального судебно-медицинского морга в Санкт-Петербурге не существовало, хотя, как ни странно, это не составляло большой проблемы для столицы. Такое положение объяснялось развитой сетью крупных больниц, где осмотры и вскрытия трупов жертв насильственной смерти проводили в моргах Обуховской, Александровской, Мариинской, Петропавловской и других городских больниц, редко в покойницких и других помещениях полицейских частей, часовнях кладбищ. Обязательное же вскрытие тел граждан, подвергшихся насильственной смерти, давно было установлено законодательно.

Судебные медики искали причины, сроки и механизмы криминальных смертей, находили и исследовали вещественные доказательства, найденные на местах преступлений и самих телах погибших. Именно они доказывали, что данная смерть является насильственной со стороны вторых или третьих лиц. И к данной сфере, всё же медицинской деятельности, как нельзя лучше подходило давнее латинское выражение:»Hic locus ubi mortui docent vivos – Здесь то самое место, где мёртвые учат живых». Сами судебно-медицинские специалисты – начинающие и профессионалы, опираясь на далеко не всеобъемлющие возможности своей науки, часто повторяли и вторую латинскую пословицу, приходящуюся в их практике к месту: " Et mortuus disputatio quoque – И мёртвые тоже говорят».

Утреннее солнце, стремясь вверх и набирая силу, через мутные, давно немытые окна морга, осветило помещение прозекторской. В ней располагались специальные секционные столы – деревянные, но обитые металлом, а рядом находились столы с необходимыми для вскрытия тел инструментами, несколько видов ножей и пинцетов, циркулярная пила для вскрытия черепной коробки, весы для взвешивания исследуемых органов, которые разрезаются по специальной методике, для каждого органа свой метод. В дополнение ко всему имелись небольшие черпаки-поварёшки для вычерпывания биологических жидкостей из различных карманов и полостей тела. Отдельно стояли специальные приспособления, банки с консервантами, куда складывались кусочки тканей для последующего исследования под микроскопом. Стены прозекторской увешаны потускневшими от времени плакатами с методикой вскрытия тел.

В соседнем, отделённом от прозекторской деревянной перегородкой, помещении ютилась маленькая медицинская лаборатория: большой стол, заставленный чашками Петри, стопками предметных стёкол – чистых и с материалом для исследования под микроскопом. На краю стола громоздился тот самый микроскоп. На полках, висящих на капитальных стенах, прозрачным стеклом выделялись ряды колб и штативы с пробирками, соседствующие с банками химикатов с притёртыми пробками. Единственное узкое оконце слабо освещало это помещение. Возле входа в морг притулился кабинет судебного медика, там он собирался с мыслями и писал экспертные заключения.

Во всёх уголках морга царили холодный сумрак потустороннего мира и тишина безысходности. Вроде бы три разных помещения, но в каждом из них чувствовалось одно и то же – густая смесь запахов человеческого тлена и формалина, нельзя было точно определить, где заканчивался один и начинался другой. Без привычки здесь невозможно было бы выдержать и двух минут: посетители падали в обморок, благо в морге имелся достаточный запас нюхательной соли, или, как пробка из бутылки шампанского, вылетали наружу – на свежий воздух, но и там долго не могли прийти в себя, сотрясаемые дрожью отвращения и брезгливости.

На секционных столах сейчас находились два обнажённых женских тела с разверзшимися, без участия прозектора, животами. Мёртвая молодость, убитая красота – сорванные цветы или загубленные рукой кровавого жнеца колосья жизни.

***

В проходе между двумя секционными столами, лицом друг к другу, стояли два судебных медика, похожие одинаковым облачением: длинные клеёнчатые фартуки и нарукавники, на ногах – калоши, на руках – смотровые перчатки, защищающие от воздействия составляющих трупного яда – путресцина и кадаверина, на головах белели медицинские шапочки – ни один волос исследователя не должен был попасть на труп, иначе эта мелочь станет вещественным доказательством.

А разница заключалась в том, что первый докладывал второму, тем самым демонстрируя зависимость своего положения. Второй выделялся и доминировал проницательным, немигающим взглядом, отражающим способность замечать и запоминать любые мелочи, однако, носящим признаки угрюмости и внутренней сосредоточенности, про таких говорят «человек сам в себе, который не знает ни волнения чувств, ни радости, ни злости, ни слёз».

Именно такое впечатление на окружающих производил Пётр Апполинарьевич Вяземский – судебно-медицинский эксперт – консультант Управления сыскной полиции Петербурга, специалист по особым случаям и сложным экспертизам. В этом году Вяземскому исполнилось тридцать пять лет. В самом начале своей медицинской карьеры, ещё в Императорской Медико-хирургической Академии, Пётр горел желанием стать знаменитым хирургом, но, прослушав обязательный для всех курс лекций по судебной медицине, перевёлся на судебно-медицинский факультет. Там судьба столкнула молодого Вяземского с профессором Иваном Максимовичем Сорокиным – лучшим русским токсикологом, свела с профессором Александром Петровичем Загорским – видным физиологом, патофизиологом и патологоанатомом. Интерес Петра Апполинарьевича заключался в том, что оба его наставника долгое время обучались и практиковались в Европе, и следовательно обладали современными знаниями и методиками исследований, так необходимыми для нарождающейся отечественной криминалистики.

Свой путь судебного медика Пётр Апполинарьевич начинал с полицейского прозектора Казанской части, совсем не похожего на британских или американских коронеров. На сегодняшний день судебно-медицинскому делу Вяземский отдал двенадцать лет, два последних года, исполняя обязанности консультанта Управления сыскной полиции столицы, которое и наделило его особыми возможностями и полномочиями. Всё это время со своих коллег и подчинённых Вяземский требовал максимальной сосредоточенности в работе с любыми трупами, взвешенности заключений по экспертизам останков, конкретных, практических для сыска, выводов по результатам патологоанатомических исследований. Но каждый, кто был знаком с Петром Апполинарьевичем, накрепко запоминал его слова: " На свете совсем не существует мелочей: из мелких и сперва незаметных, совсем незначительных, по мнению обывателя, несведущего в искусстве, мазков в финале получаются самые великие полотна. Целое стоит на мелочах и из них же состоит».

Судебный медик Коломенской полицейской части Карл Альфредович Штёйдель, докладывающий Вяземскому суть дела, был на пять лет моложе, но соответствовал профессиональным требованиям Петра Апполинарьевича. В то время в Петербурге собралась масса иностранных медицинских специалистов, но все они предпочитали частную практику, мало, кто стремился на государственную службу: частным образом да под иностанной вывеской они за день и за год зарабатывали намного больше. Карл Альфредович от приезжих отличался тем, что являлся представителем давно обрусевшего немецкого рода баден-вюртембергских Штёйделей, осевших в России ещё в эпоху Петра Великого. И далёкие предки Штёйделя были российскими военными, врачами, инженерами и адвокатами. В то же время, в эти самые дни его, урождённый немцем собрат, Эрнст Готлиб фон Штёйдель уже стал знаменитым на всю Европу врачом, ветеринаром и ботаником. Нет, наш Штёйдель не завидовал никому, потому что свято верил в немецкую поговорку: «Jedem das Seine – Каждому своё», то есть каждому по делам и старанию его.

Обрисовав состояние судебно-медицинской службы на базе морга Обуховской больницы, её сегодняшние возможности и потребности, которые были видны и без всяких комментариев, Карл Альфредович приступил к основному, причинному моменту встречи с Вяземским:

– Уважаемый, Пётр Апполинарьевич, наша сегодняшняя совместная деятельность санкционирована главой столичной сыскной полиции Иваном Дмитриевичем Путилиным, – подчёркивая важность предстоящего мероприятия доложил Карл Альфредович. – Сыскная служба обеспокоена невозможностью опознания женщин, чьи тела лежат перед вами, что, в свою очередь, затрудняет поиск особо опасного преступника или преступников. Необходимо коллегиальное мнение судебных медиков с использованием всех наработок по этим случаям. Совершенно необходимы выводы, которые, откроют новые возможности идентификации жертв данных, с вашего позволения сказать, однотипных убийств. Нужно выявит новые доказательства, основанные на результатах наших патологоанатомических исследований. По полицейским отчётам с мест преступлений у сыска нет понимания мотивов данных преступлений, улик и вещественных доказательств, облегчающих поиск убийцы или убийц. Можно предположить, что, если эти сведения просочатся в прессу, в столице начнётся форменный переполох с вовлечением в этот процесс директора Департамента МВД Дурново или градоначальника Грессера. А главное, мы никак не можем подвести Ивана Дмитриевича. Так что, Пётр Апполинарьевич, вся надежда на вас.

– Прекрасно, коллега. Будем работать. Предварительное впечатление у меня уже сложилось, теперь я стану задавать вопросы, а вы – удовлетворять мой профессиональный интерес, затем я сам произведу осмотр тел и ознакомлюсь с результатами ваших исследований, – ответил Вяземский и повернулся к телу первой жертвы.

– Когда оно обнаружено, где и кем? – таким был первый вопрос консультанта.

– Ночью 12 мая на набережной Фонтанки у Обуховсковского моста. Лежащее тело заметили из проезжающей мимо пролётки. Я сам проводил осмотр на месте и здесь, в морге, – чётко ответил Штёйдель. – Труп пролежал в холодной подвала по сию пору – никто его не востребовал. Сегодня санитары подняли тело для вашего осмотра.

– Бельё, одежда, обувь? – коротко спросил Вяземский.

Карл Альфредович указал на соседний стол и добавил:

– Одежда и нижнее бельё разрезаны от ворота до талии одним махом, вместе с передней брюшной стенкой. Внутренняя поверхность платья и нижнего белья пропитаны кровью. Направление тока – от живота к спине, сверху вниз. Это свидетельствует о том, что удар режущим предметом был нанесён жертве в положении лёжа. На каблуках обуви жертвы обнаружены вертикальные следы грязи и пыли, а на месте преступления – следы волочения, ведущие из подворотни к набережной.

– Наружный осмотр одежды и белья? – таким был следующий вопрос Петра Апполинарьевича.

Карл Альфредович с того же, вспомогательного стола взял закрытую стеклянную чашку Петри и протянул консультанту:

– Человеческий волос средней длины, светлого цвета, соответствующий владельцу среднего возраста.

– Следы насилия? – продолжал Вяземский.

– Двумя стандартными методами не обнуружены, – доложил Карл Арнольдович.

– Следы сопротивленния? – задал очередной вопрос Вяземский.

– Не обнаружены. И это говорит о том, что жертва активного сопротивления не оказывала, – уточнил Штёйдель.

– Драгоценности, украшения или их следы? – таким был очередной вопрос Вяземского.

– Не обнаружены, – коротко бросил Карл Альфредович и тут же добавил. – На этом теле. На соседнем – следы осаднения на левой стороне шеи, что говорит о наличии у жертвы драгоценного укращения, возможно, золотой цепочки, которую преступник снял не без усилий. Но это совсем не ограбление, Пётр Апполинарьевич, ведь так?

– Нет, целью преступления ограбление не являлось. Преступник лишь желает, чтобы все так считали. Однако, коллега, вы тщательно осмотрели пальцы первой жертвы? – спросил Вяземский, а его вгляд коснулся грязных кистей жертвы и пальцев со сломанными ногтями.

– Кроме грязи и пыли вы там ничего не найдёте, – с лёгкой ноткой упрёка пояснил Штёйдель.

– Ну-ну, подайте-ка лупу, Карл Альфредович, – спокойно попросил Вяземский и, получив необходимое, долго изучал пальцы кистей первой жертвы, а потом привлёк к этому и Штёйделя. – Что видите, коллега?

– Белёсый след кольца средней ширины на левом среднем пальце, – смущённо, как школьник, не справившйся с заданием, произнёс Карл Альфредович. – Характер следа указывает на то, что кольцо носили только в последнее время. И это тоже не ограбление?

– Нет. Убийца достаточно опытен, чтобы не оставлять на жертвах вещей, которые могут указать на него самого, разоблачить его – стать вещественными доказательствами преступлений, – терпеливо пояснил Вяземский. – А теперь, Карл Альфредович, подайте, пожалуйста, спиртовый тампон.

– Значит, существует большая вероятность того, что эти украшения находятся в розыске, – будто не слыша Вяземского, продолжил Штёйдель, а потом спохватившись, подал Петру Апполинарьевичу требуемое.

Вяземский, обрабатав подушечки пальцев трупа, передал лупу Штёйделю со словами:

– Ну-ну… А что вы видите теперь, коллега?

Присмотревшись, Карл Альфредович ответил:

– Кожа на большом и указательном пальце правой руки темнее, чем на других, имеются следы омозоления… На этих же пальцах наблюдаются продольные белые бороздки. На большом пальце левой кисти вместо бороздок – точки. Ниже первой фаланги левого указательного пальца – кольцевидный след омозоления. Цвет подушечки обычный и она чистая. Но, что всё это значит?

– Это значит, что жертва занималась ручной работой, – ответил Вяземский. – Об этом позже. Теперь доложите о времени смерти.

– От 22:00 11 мая до 01:00 12 мая, – чётко ответил Штёйдель.

– Содержимое желудка? – таким был очередной вопрос Вяземского.

– Осетрина, грибы жареные, мясной фарш, печёное тесто и засахаренные фрукты. Всё в стадии переваривания. Лакмусовая проба положительная, что говорит об употреблении сухого вина, предположительно сорта «Брют», – без всякого промедления ответил Карл Альфредович.

– Ну-ну… И что это значит, коллега? – спросил Вяземский без тени иронии.

– Что убийство совершено не более чем через два часа после ужина, – также чётко отетил Штёйдель.

По мере общения с Штёйделем, Вяземский нахадил, что этот судебный врач импонирует ему всё больше и больше: по-немецки скрупулёзен, точен в деталях, выдержан внешне и внутренне, крайне работоспособен. Не всем своим коллегам Пётр Апполинарьевич смог бы дать такую лестную оценку.

– Орудие убийства? – после короткой паузы Вяземский возобновил опрос. Не срывая тени недоумения на лице, Штёйдель ответил:

– Узкий средней длины предмет с очень хорошей односторонней заточкой. Предположительно нож, похожий на наш секционный, только короче. Разрез произведён одномоментно и с такой точностью, что не задел ни один орган брюшной полости. Но, позвольте, Пётр Апполинарьевич, разве кровоподтёки на подбородке и шее не указывают на смерть от удушения?

Хмыкнув про себя, Вяземский с большим интересом посмотрел на коллегу, а потом произнёс:

– Смотрите, Карл Альфредович, хрящи гортани и трахея не повреждены. А вот о чём говорит масса кровяных сгустков в брюшной полости и специфическая пропитка брюшной стенки кровью изнутри?

Штёйдель удручённо промолчал, и, тогда Вяземский пояснил свой вывод:

– Уверен, микроскопирование срезов тканей подтвердит это мнение… Удары, нанесённые режушим предметом, оказались смертельными, но были нанесёны ещё живой жертве. Тут наш убийца проявил неожиданную гуманность: он левой рукой раздвинул петли ещё живого кишечника, видите два тёмных пятна на соседствующих кишках… А потом перерезал брюшную аорту. Мгновенная смерть прекратила страдания жертвы.