Текст книги "Сон веселого солдата (СИ)"

Автобиографическая повесть

Сон во сне

Мне приснилось – я ослеп.

Но проснулся – вот он свет.

Лейся, свет.

Мгновенье, длись

Всю мою цветную жизнь.

Не нарадоваться мне...

Но проснулся я во сне.

И растаял сон во тьме,

Как в руке зажатый снег, -

Я шагаю на войне

по осколочной стерне.

Мне глаза не завязать...

Тьма в распахнутых глазах.*

* Здесь и далее стихи Виктора Казакова (1955 – 2017), участника войны в Афганистане, друга Вячеслава Климова.

Глава 1

Над жаркими камнями сухого русла, как душа умершей реки, летел ветер. Такой же жаркий, как камни, но живой и как будто даже свежий в своем неспокойном движении, летел ветер и на своей тугой спине покачивал, как лодку, орла. Орла, словно вырезанного из тяжелой темной бумаги на вечно синем небе, очень похожего на царский герб. Сильный, вольный, спокойный, царственный. И прохладный. Смелая птица, словно бросая небесный вызов людской вседозволенности на войне, постепенно опускалась все ниже и ниже. Скалистые горы застыли в таинственном молчании. Слегка покачиваясь в потоках ветра, сокращая расстояние, нарастая справа, орел все приближался и приближался.

Рука осторожно прикоснулась к автомату. Привычным движением большого пальца перевёл предохранитель в одиночный режим.

Смелый хищник словно играл на нервах.

Взяв птицу в прицел, лежа на камнях, я застыл в ожидании.

Вот уже видны блеск чёрных глаз, изогнутый клюв и трепещущие бахромой на ветру кончики перьев. Мы были настолько близко, что не только видели, но и чувствовали друг друга. Выстрел, оживив эхом зубчатые горы, постепенно затих.

"Так не бывает! Промахнуться с нескольких метров!..".

Орел всё так же парил в воздухе, лишь слегка взяв вправо и в сторону.

Одиночный выстрел вновь разорвал тишину.

Здесь я увидел то, в чём засомневался после первого поединка. Застывшая птица в момент выстрела сделала едва уловимое резкое движение вправо и вниз.

Охотничий инстинкт сменился негодованием, мелкой дрожью и мистическим страхом.

Орёл, как заколдованный, и царственно свободный, покачиваясь в жарких потоках встречного ветра, постепенно набирая высоту, продолжал плыть над прокалённым умершим руслом. Я зачарованно смотрел ему вслед до тех пор, пока он не пропал из виду. "Со мной что-то происходит или произойдет? Что это было – предупреждение или упрек?".

Колонна, состоящая из трёх военных КамАзов, тентованных прорезиненным синим брезентом, стремительно двигалась в сторону Ташкента по ночному пустынному шоссе. Время, когда ночь закончилась, а утро ещё не наступило, было выбрано не случайно. Гриф секретности с Афганской войны не был снят, поэтому выполнялись все меры безопасности. Грузовики были максимально заполнены солдатами. Я находился в замыкающей машине, сидя на лавке у заднего борта. Темнота глушила незнакомую местность, убегающие фары встречных машин лишь изредка, на некоторое время, освещали молодые уставшие тревожные лица, и сердце вновь сжало чувство неизвестности. Ехали молча, вслушиваясь в то нарастающий, то затихающий гул колёс. Мне и сейчас, тридцать лет спустя, из общего хора двигающихся автомобильных шин без труда удаётся определить шум вездеходных протекторов.

До рассвета оставалось час-полтора, не зря это время суток называют часом волка и собаки.

Детская загадка «Кто самый сильный на свете?» отгадывается в самую точку – это сон. Которому я однажды проиграл.

Случилось это зимой, в сержантской учебке Ростовской области. Ёжась под пронизывающим ветром, погон в погон, сапог в сапог, первый взвод первой роты, скрипя свежим снегом, шёл принимать караульную эстафету. Мне выпало охранять артсклад. Небольшой одноэтажный домик был окружён по периметру проволочным забором высотой в два человеческих роста и прекрасно освещён. Стражнику надлежало двигаться вокруг склада, не выходя за заграждение.

Удивительная вещь – солдатская шинель, о ней пишут стихи, сочиняют песни. Она – символ стойкости и мужества русского солдата, и с этим трудно не согласиться. Но тепла от неё, да в наши суровые зимы, как от рыбьего меха. В шапке-ушанке, с автоматом за плечом, в валенках и в тулупе, надетом поверх шинели, я шёл вокруг своего объекта медленным шагом. Ветер, сметая снег с крыши, творил сугробы, упорно пытаясь спрятать под ними мои одинокие следы. Мороз щипал за нос и щёки. Высокий мягкий воротник из овчины создавал иллюзию уюта и защищённости. Казалось, вся земля, укутавшись пуховым одеялом, спит беззаботным сладким сном.

Лёгкий удар в грудь прервал приятное забытьё. Я стоял, оцарапав лицо о холодный металл, упершись в паутину колючей проволоки. Молнией скользнула мысль: "Уснул на посту...". И всё тело обдало жаром. Оглянувшись, понял, что несколько метров спал на ходу. Секундный сон показался вечностью, а приснилось мне, что иду по затаившимся в смертельной опасности, аккуратно уложенным ровными рядами снарядам. Как позже выяснилось, домик был лишь дверью, боеприпасы, как и во сне, хранились под землёй. Быстро оглядевшись вокруг, понял, что в Багдаде всё спокойно. Лишь маленькие снежинки по-прежнему кружили в своём лёгком танце, укрывая пеленой весь уснувший мир.

Расстояние в сорок километров преодолели быстро и без происшествий. Когда машины въехали на территорию военного аэродрома, высокие зелёные ворота стали автоматически закрываться. Они двигались медленно, слегка погрякивая железом. Достигнув своей конечной точки, остановились, и сразу появилось ощущение захлопнутой мышеловки. Нарушая ночную тишину ударами солдатских сапог об асфальт, военнослужащие посыпались горохом через борта на землю. Закатанная в бетон территория отстойника была чисто убрана и безлюдна. Ровно в восемь утра открылась таможня. Уставшие от ожидания, ребята толпой хлынули в дверь. Интересно устроен наш народ, сначала создаёт толкучку, а затем, активно работая локтями, старается непременно стать в очередь первым, и даже туда, сам не зная куда.

Начинался тёплый майский день, и незачем было торопиться в душное помещение. Светло-голубое небо радовало своей свободной чистотой. Словно чья-то заботливая рука навела идеальный порядок, не оставив в поднебесье даже облачных крошек. Чтобы у меня было так же чисто, я вынул из вещмешка обувную щётку и стал наводить блеск на сапогах. Хорошо, что солдатская парадная форма – защитного цвета. За время нашего пребывания в полевых условиях, без электричества, она вопреки всему всё же имела парадный вид.

Полигон военного училища или, как его ещё называли, летний лагерь, находился вблизи города Чирчик, среди безлюдных сопок. Палатки стояли на пустынной выжженной земле словно шахматные клетки, ровными рядами. Две бетонные плиты служили «лобным местом». Здесь же одиноко возвышался пустующий флагшток. На плацу оглашали приказы, проводили осмотры, утренние и вечерние поверки.

В армии, как известно, праздничные дни принято отмечать смотрами строя и песни, а также политзанятиями и спортивными состязаниями.

1 мая, в День солидарности трудящихся, выстроившись в коробочки по тридцать человек, мы после завтрака колонной тронулись в близлежащую воинскую часть. В клубе офицер скучным голосом повествовал с трибуны о том, что мы отправляемся на защиту южных рубежей нашей Родины, а также освобождать афганский народ от вооружённых бандформирований. После часовой промывки мозгов полусонные слушатели выходили из зала и оседали в тени деревьев, от которых веяло желанной прохладой. Живут же люди! Повсюду зелёная травка, цветочки, листья акаций и каштанов тихо перешептывались между собой на ветру. По аллее шёл военнослужащий, его выгоревшая на солнце военно-полевая форма разительно отличалась от новеньких, ещё не стиранных наших гимнастёрок. Поравнявшись, спросил: "Из лагерей?".

Ответили ему кивками. На мгновенье задумавшись, он подошёл поближе. Сидящие, уплотняясь, сместились вдоль лавки, позволяя расположиться рядом. Поблагодарив, садиться отказался, устроившись на корточках спиной к деревьям, как и мы. Без интереса пробежался взглядом по хорошо знакомой ухоженной территории и как-то больше ради приличия поинтересовался, откуда призывались в армию. По всему было видно, что ему одиноко, грустно и хочется хоть с кем-то поговорить о наболевшем. Жара мешала разговору. Но мы были внимательными слушателями, в которых солдат и нуждался. Из его недолгого рассказа мы узнали о том, что год назад они прибыли в лагеря. Через несколько дней многих переправили в Афганистан. Оставшихся распределили по Средней Азии, он попал в воинскую часть гражданской обороны, в которой мы сейчас и находились. Друзья ему пишут, что все живы, но есть и раненые. Монолог быстро иссяк. Некоторое время все сидели молча, каждый думал о своём и о себе. Солнце раскаляло землю, затихли и листья, и птицы, всё замерло в ожидании прохлады, даже желанный ветерок, растворившись среди деревьев, отправился на покой. Прозвучала команда: "Строиться!". Военнослужащие быстро вставали, поправляя ремни на ходу . Мы расстались, обменявшись рукопожатиями и пожелав друг другу удачи.

Я смотрел вслед навсегда уходящему солдату. Опустив плечи, он брёл неторопливым шагом, всем своим видом олицетворяя внутреннюю усталость и безвозвратно утерянную мечту. Пройдут годы, бытовые проблемы задвинут его сегодняшнюю боль в дальний угол. Но, услышав об Афганской войне, он с грустью вспомнит, что не по своей вине так и не смог подставить надёжное плечо боевым друзьям. Не все поняли его сейчас, в будущем так же и меня многие не смогут понять...

Плохо асфальтированная узкая дорога постепенно уводила организованную колонну в гору. В отсутствие деревьев и кустарника сверху было хорошо видно, как ползла прерывисто-прямая зелёная линия, медленно приближаясь к небольшому оросительному каналу, отделяющему промышленную часть города от полигона. Канал же служил психологической границей между гражданской жизнью и военной.

На узком мосту, рядом с открытым металлическим шлагбаумом, под деревянным грибком стоял постовой. Сразу за каналом, слева от КПП находился одноэтажный пищеблок. По всем признакам было видно, что помещение использовалось редко. Штукатурка осыпалась, выгоревшая на солнце краска облупилась, хотя заступившие на сутки дежурные всячески старались поддерживать порядок. Повидавшая виды старенькая двустворчатая дверь, ведущая в обеденный зал, из-за надоедливой жары практически всегда держалась открытой. Гонимая суховеем мелкая пыль, минуя воображаемые крыльцо с коридором, незваным гостем влетала в столовую и, не обращая внимания на недовольные лица собравшихся, медленно оседала, окрашивая всё в рыжий цвет. Особо жалкое зрелище являла собой пайка масла, положенная солдатам на завтрак и припудренная рыжей пылью. Десять сливочных шайб, лежащие на алюминиевой тарелке ровным треугольником, напоминали детские бильярдные шары на маленьком зелёном игровом столе, который когда-то был у меня в детстве. Увесисто-железные шары, падая во время азартной игры на пол, создавали много шума, но всегда оставались неизменно тяжелыми и зеркально-никелированными. А вот масло, к сожалению, такими качествами не обладало. Намётанный глаз красноармейца на вскидку вычислял явно присевшую законную тридцатиграммовую пайку. Каждое утро перед преданными сынами Родины возникала дилемма: удалить налёт вместе с частью лакомства или же, размазав по краюхе серого хлеба, съесть, запивая сладким чаем из железной кружки. Нетрудно догадаться, на какой вариант падал жребий.

Возмутительно малых размеров обеденный зал, с пятью длинными деревянными столами и лавками, вмещал небольшое количество голодных. Поэтому не особо шустрым приходилось подолгу ожидать своей очереди. Кормили скудно и невкусно. На фоне наших обезжиренных тел явно выделялись туго набитые формы поваров и прапорщика – начальника столовой. Глядя на их лица, глупо было бы спрашивать, куда девается солдатская пайка.

Здесь наверняка забыли, а возможно, не знали и никогда не думали о том, что советскому солдату надо быть крепким и здоровым. Так как его завсегда припирают извне и изнутри, а иногда так сильно, что слабому не устоять.

После приёма пищи все шли по просёлочной пыльной дороге, дугой огибающей сопку, в палаточный городок.

В три часа пополудни объявили построение на плацу, проводили проверку личного состава на случай дезертирства. Солдаты стояли с вещмешками, повзводно, ровными рядами. Солнце продолжало раскалять землю, жёлтые сопки плавились и плыли в волнах жара. В Азии уже в мае стоит такое пекло, что даже южный человек старается спрятаться от неё в тень.

Парадом командовал майор, приехавший на новеньком военном грузовике "Урал". Помогали ему старший прапорщик и два дневальных. Майор сидел в кабине, широко открыв двери, и через громкоговоритель нервным голосом отдавал команды, так ни разу и не спустившись к нам на грешную землю. Через час, сражённый тепловым ударом, глухо ударившись о пыльную утрамбованную землю, упал военнослужащий. Его привели в чувство и помогли дойти до палатки, больше спрятаться от солнцепёка было негде. Когда в течение получаса один за одним упали еще трое, лишь тогда разрешили разойтись. Но в палатке было не легче, внутри стоял густой запах прорезиненного брезента.

Мы снимали влажную одежду и падали на матрасы, брошенные поверх деревянных нар. Капельки пота с тел, собираясь в ручейки, стекали на колючее солдатское одеяло.

Думается мне, что большинству присягнувших на верность Родине надолго врежутся в память строчки из дисциплинарного устава: "...Я клянусь... стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы..." и "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином ...". Дисциплинка, правда, прихрамывала, а иногда припадала сразу на оба копыта. Но, как сказал в одном известном советском фильме отсидевший на гауптвахте Максим: "...Эх, було б дило, товарищ старший лейтенант!".

Каждую ночь подъезжали два, иногда три тентованных грузовика и, освещая палатки автомобильными фарами, через громкоговоритель (эхо разносило голос по всей округе) называли номер воинской части, фамилию, и обязательно добавляли: «С вещами к машине!». На первый взгляд, лагерь, погрузившись в темноту, спал крепким сном. На самом же деле все лежали, напряжённо вслушиваясь, в ожидании своей фамилии.

Сборы заканчивались так же внезапно, как и начинались. Взорвавшись рёвом, мощные автомобильные двигатели уходили, постепенно растворяясь в ночной тишине. Случалось, что рупор раз за разом тщетно выкрикивал одну и ту же фамилию, заступившие на сутки дневальные нервно рыскали в поисках пропавшего. Но плутишка, петляя на полусогнутых по межпалаточным лабиринтам и поджав хвост, убегал в сторону сопок. Спрятавшись, сидя на тёплой земле, обнимая свой рюкзак, в который раз за эти дни тихо шептал себе под нос: "Лучше быть здесь опозоренным, – всё равно дома никто не узнает, – чем на войне под душманскими пулями".

И всё же нельзя вот так сразу, рубанув с плеча, заклеймить человека, обвинив его в трусости и предательстве. Никто не знает себя и может никогда не узнать, покуда не подвернётся экстремальный случай.

С каждым днём на полигоне народу становилось всё меньше. В столовую ходили по-прежнему строем, но кучковались по признаку землячества. В один из дней, после завтрака, выведав у дневального распорядок дня и стараясь не привлекать к себе внимания, мы с ребятами стали наблюдать за КПП. Как говорится, война войной, а обед по расписанию. Вскоре стражник, взглянув на часы, проверил амбарный замок на шлагбауме и быстрым шагом направился поедать «лошадиную радость». Кто-то сказал, что солдат за два года службы съедает столько злаковых, что стыдно лошади в глаза взглянуть.

Как только постовой скрылся за углом, мы мелкими перебежками двинулись к мосту. А затем, придерживая фуражки, нырнули под ярко-красную трубу шлагбаума и аллюром, словно три молодых жеребца, вырвавшихся на свободу, глухо стуча жесткими подошвами о высохшую землю, рванули галопом за угол бетонного ограждения молокозавода (молоко на губах-то у нас уже подобсохло, но от сметанки с творожком, да с сахарочком, мы бы не отказались). Удачно преодолев границу, взяли курс на центр города. Держа осанку и чеканя шаг, к чему нас обязывала парадная форма, мы шли с улыбками, мурлыкая песню: "Комсомольцы-добровольцы...".

Чужое серо-голубое небо раскинулось над головой. Огромный солнечный диск только-только набирал высоту, от этого дорога и окружающие её кусты, деревья и панельные дома излучали благодатную ночную прохладу. Чем глубже мы внедрялись в самоволку, тем выше поднимался градус настроения. Здесь нам нравилось всё, к чему давно привыкло гражданское население. Свобода в передвижении, когда люди живут не по командам "Равняйсь-смирно!", а по закону выбора, пусть не совсем и свободного, но всё же выбора. Разнообразие ярких одежд, национальные архитектурные постройки радовали глаз и были бальзамом для юных сердец. В центральной части города-возвышенности нашему взору открылась городская панорама. Внизу, утопая в размашисто-густых кронах деревьев, лениво разворачивалась изумрудная лента реки Чирчик, от которой и получил своё название расположившийся на её берегах город. За рекой, на аккуратно подстриженном полотне стадиона, небольшая группа молодых спортсменов в белых кимоно двигалась за тренером, старательно его копируя, наносила удары в воздух поочерёдно то правой, то левой ногой.

Многим бы я пожертвовал в этот момент, вспомнив свою подпольную секцию карате, чтобы, сменив форму на просторное кимоно, управлять послушным пружинистым телом, источая каждой клеточкой боевой дух. Удивительно, но всего лишь час назад то же небо, ветер и та же земля приносили совершенно другие ощущения. Поулыбавшись девчонкам, сидящим в кафе, бормоча под нос ругательства в адрес высокоумного начальства, решившего, что солдатам деньги не нужны, мы направились в сторону стойбища. И снова жара, жара, от которой плавился асфальт, а вместе с ним и мозги. Стопы в сапогах горели практически как в аду на сковороде.

Чтобы не попасться на глаза военному патрулю и миновать КПП, мы, посовещавшись на ходу, решили двигаться новым маршрутом, чтобы выйти к пограничному каналу, но уже выше по течению. Петляя по малолюдным незнакомым улочкам, сняв кители и фуражки, прячась в любую возникающую на пути тень, мы шли быстрым шагом. Неожиданно на перекрёстке рядом с тротуаром, в тени раскидистых деревьев, перед нашим взором возникла Она. Та, о которой мечтал каждый вслух и в тайне от всех. Наверное, местный бог, сжалившись над залётными путниками, и послал Её. Она стояла такая одинокая и желанная, пухленькая и светленькая, как у нас в России – бочка с квасом. Расплатившись командировочными медяками, тут же сообразили на троих. Желание у нас было схожее, но эмоции мы испытывали разные. Я, наслаждаясь прохладой напитка и тенью деревьев, наблюдал за происходящим. По правую руку от меня стоял Андрюха. Он, сделав глоток из пол-литрового бокала, подкатывая глаза и крякая от удовольствия, говорил, что в своём племхозе никогда не встречал такой вкусняшки с забавным названием "Морс". Слева расположился Юрец, совсем недавно выменявший у проводницы в поезде банку перловой каши из сухпая, выданного ещё в учебке, на стопарь водки. Сжимая в руке стеклянную ручку посудины, Юрец смотрел не по годам проницательным взглядом то на нежно-малиновый напиток, то – изучающе – на сияющего однополчанина.

А ведь оба моих товарища были по своему правы. Один видел во всём временное, преходящее, другой умел радоваться даже мелочам.

Переведя дух, мы двинулись в путь, компасной стрелкой нам служила дорога, обязательно идущая в гору. Нехитрый расчёт оказался верным, через некоторое время жилые дома стали сменяться хозяйственными постройками, и перед нами возник рукотворный канал. Мы ликовали. Не отрывая заворожённого взгляда от прозрачной, отражающей голубое небо проточной воды, быстро поснимали одежду и, разбрасывая сверкающие на солнце стекляшки, попрыгали в долгожданную прохладу. После изнуряющего пекла вода несла в себе какую-то восхитительно-живительную силу. Арык был метра три шириной и по грудь глубиной, но для счастья этого оказалось достаточно. Забыв обо всём на свете, резвились, как пацанва. Брызгались, толкались и, подымая клубы муляки со дна арыка, боролись в воде. Проточная вода, обновляясь, уносила результаты забавы вниз по течению. Затем устроили соревнования: кто, прыгая в воду "бомбочкой", подымет больше шума, волн и брызг. Соскальзывая с мокрого глинистого берега, поочерёдно взбирались туда на четвереньках и, разогнавшись, прыгали, обхватив руками согнутые ноги.

Нарезвившись и смыв чужеземную пыль, перенесли одежду на свой берег. Приободрённые, шустро одеваясь, решили самоходы заменить водными процедурами.

С этого дня жить стало легче. Выбрав момент, незаметно уходили купаться. Лёжа на солнышке, вместо того, чтобы исполнять лучшую армейскую заповедь: "Солдат спит – служба идёт", я, как заворожённый, всматривался в горы. В голубоватой дымке перевал Гиндукуш стоял ровной стеной, вселяющей в сердце необъяснимый трепет и уважение. Где-то за этими, устремившимися в небо пиками вершин, находился таинственный Афганистан. Все, кто возвращался с войны, давал подписку о неразглашении военной тайны. Но невозможно задавить людскую молву и родительскую скорбь тех, кто получил своих детей запаянными в цинк. Думать об этом не хотелось. Перевернувшись на живот и почувствовав, как снова засосало под ложечкой, отправил мысленное послание работникам кухни: "Чтоб вы жили на одну зарплату!". Не имея возможности что-либо изменить, попытался заставить себя думать о хорошем. Но у голодной башки лишь еда на уме. Перед закрытыми глазами стал вырисовываться утопающий в зелени крошечный посёлок Пионерный, приютившейся на берегу Новотроицкого водохранилища. Сюда наша семья переехала, когда мне исполнилось 12 лет. С крыльца нашего дома был хорошо виден соседский сад. Солнечно-жёлтые шарики моей любимой майской черешни, поблёскивая наливными боками, клонили ветви к земле. Как правило, чужое всегда кажется вкусней, и мы устраивали налёты на сады и огороды, но старались вести себя прилично, деревьев не ломали, грядки не топтали. Бывало, спозаранку уйдём с друзьями купаться, а ближе к полудню, проголодавшись и не желая прерывать общение, отправлялись на садовые участки.

Благодатен Ставропольский край: клубника, виноград, груши, персики, арбузы – всего не перечислить. Разве может сравнится сегодняшний пластмассовый помидор со своим ароматным сельским собратом, только что сорванным с грядки, они даже не родственники.

Впрок с собой ничего не брали. Наевшись, уходили задами огородов, не забыв прихватить самых красивых цветов, чтобы вечером преподнести девчонкам: мелочь, а приятно.

К реальности меня вернул доносившийся из-за сопок рев майорова матюгальника, изменив приятные ощущения на прямо противоположные и подействовав на нас взмывшей в небо красной ракетой. Разомлевшие от воспоминаний и прохлады, одеваясь на ходу, мы торопились не спеша, давно решив для себя, что дальше Афгана не пошлют, больше смерти не присудят.

Ни на мгновенье не забывая о том, что у местной фауны – майский брачный период и от контакта с ней радости в жизни не прибавится, три "человекомашины", словно только что выпущенные с конвейера, энергично вращая землю ногами, двигались среди прокаленных, выжженных, песчаных волн.

Военнослужащие – это мускулы государства, и их надо всегда держать в здоровом тонусе и боевом порядке. По крайней мере, на сегодняшний день армия необходима стране, тем более, у которой есть что отнять, будь то народные достижения или природные ресурсы.

Древняя мудрость гласит: "Держи спички и порох всегда сухими". Наши предки боготворили огонь, позволяющий избежать ночной темноты, дающий тепло и возможность приготовить вкусную пищу. Спички – это повседневная необходимость. Однако маленькой зажжённой спичкой можно принести опустошение и беду.

Для солдата главное – не превратиться в легковоспламеняющегося бездумного "болванчика". Диванные мудрецы выдвигают версии, что патриотизм – это вовсе не проявление любви к своей Родине, а удачно придуманный инструмент для управления людьми. Однако здравомыслящий, разумный человек не превратится в управляемую кукловодом фанатичную куклу.

К палаткам подошли с тыла. Выскочив на плац, как три чёртика из табакерки, но, в отличие от последних, – чисто вымытые, ну и – слегка загоревшие, сразу поняли, что попали не вовремя. Майор, отвешивая оплеухи, чинил самосуд над дезертиром. Увидев нас, словно разъярённый бык, протрубил: «Почему опоздали в строй?!».

Мы, включив тумблер дурака, перебивая друг друга, стали объяснять, что выходили до ветру, но в лагере, как известно, нужник отсутствует. Поэтому ходили в сопки, а что втроём, так ведь сердцу не прикажешь.

"Быстро всем в строй!".

Я остался стоять на месте. Офицер с хмурым видом вопросительно взглянул. Глядя вслед уходившему "дизельку", я тихо сказал: "Толку от него там, – указав подбородком на Гиндукуш. – Сам погибнет и бойцов за собой потянет".

Невысокий, но крепкий майор, судя по короткой фамилии и форме лица – кореец, как-то сразу весь выдохся. Все знали, что через месяц он будет в Кабуле, и командовать, но уже в боевых условиях, ему придётся такими вот мальчиками, а если точнее, то нами.

"Почему меня не призывают?", – перекатывая носком сапога камешек, продолжал я.

"Фамилия?", – наконец спросил майор.

"Климов".

Он смотрел мне в глаза пронзительно-изучающим взглядом. Мы стояли, практически одного роста и похожего телосложения, упершись глазами друг в друга. Зрительная дуэль продолжалась недолго. Азиатский горячий порыв ветра по-хозяйски накрыл и без того запылённый, затерявшийся среди выжженных сопок, палаточный островок. Стоящее на земляном плацу немногочисленное войско, повинуясь беззвучной команде, пряча лица от пылевой волны, повернуло головы в сторону. На узкой просёлочной дороге, словно призрак пустыни, появился небольшой песчаный смерч. Пробежав по вытоптанной людьми извилистой дорожной ленте, приподнявшись над землёй, свернул и исчез в своих бескрайних владениях.

Майор подумал и решительно произнес: "После праздника, сержант, вернёмся к этому разговору".

Девятого мая, следуя лучшим традициям армейской жизни, День великой Победы мы отметили марш-броском. Всё задумано так, чтобы выбить из солдатской башни скуку и тоску по Родине. Командовал нами старший прапорщик: среднего роста, худощавый, с проседью на висках. На старт выходили неохотно. По всей стране нарядные толпы людей идут парадным маршем с флажками, шариками, цветами, а мы должны почему-то куда-то бежать. Но во всём хорошем можно найти плохое: музыка стихнет, цветы завянут, а шарики лопнут. Также в отрицательном отыщется капелька положительного: бежать предстояло налегке, и, главное, теперь мы знаем, где можно найти много воды. Все терпеливо ждали, пока дневальные, проверяя одну палатку за другой, отыскав хитреца, стаскивали его за ноги с нар и выталкивали из палатки в строй.

Три "зелёных" свистка дали начало праздничному забегу. Старшой сначала пытался подтянуть отстающих, но вскоре, бросив эту затею, стал направляющим, за это мы его сразу зауважали. Лучшего наглядного пособия, чем "Делай как я", – люди ещё не придумали.

Солнце сжалилось над нами и затянулось дымкой. Бежали по петляющей меж сопок, просёлочной, едва заметной дороге. Учитывая, что в учебке я сдал экзамен по физо за себя и ещё за двух "ботаников" на "отлично" и разбирался, что к чему, командир держался молодцом. Дыхание и шаг его были ровными, и это несмотря на то, что на гимнастёрке слева светилась жёлтая полоска, сигнализирующая о полученном – наверняка в Афгане – тяжёлом ранении. Я бежал и, напрягая память, пытался вспомнить, где же встречал этот уставший мудрый взгляд. Старшина, в отличие от нервных бегающих глаз и таких же телодвижений майора, смотрел словно сквозь нас, поверх всего происходящего. Есть у меня такой пунктик – рыться в кладовке своей памяти, пока не найду необходимого. И вспомнил!

В сержантской учебке, у лейтенанта-афганца, замполита роты, был такой же задумчивый взгляд. Прямой его противоположностью оказался ротный старшина. Щёголь с пляшущей походкой, закрученными вверх усиками. Не смотрел, а зыркал бегающими стеклянными глазками.

В один из дней он как-то пропал. Пошёл слушок, что, узнав о своей отправке в ДРА, старшина запил. За что ночью из тёплой квартиры, под белы рученьки, в сопровождении конвойных был доставлен на гауптвахту. Но это не помогло. По вечерам старшина вваливался в казарму в расстёгнутой шинели, с одутловато-помятым лицом, и кончики усов, когда-то закрученных вверх, теперь, как и глаза, смотрели вниз. Не раздеваясь, в сапогах заваливался на аккуратно заправленную кровать и спал. Очнувшись, кричал нецензурно в никуда и, словно мячи, пинал сапогом солдатские табуретки – стоявшие у каждой кровати и выровненные по ниточке. А ведь совсем недавно за подобную выходку сам был готов любого из нас повесить на перекладине. Потом оказалось, что насчет своего назначения старшина был в курсе ещё в России.

Позже, несколько лет спустя, я узнал о его судьбе. Вернулся он домой живой и здоровый, служил начальником хлебопекарни в Баграме, где всегда свежая выпечка и самогонка. Но всё же без потерь не обошлось, ушла от вояки остававшаяся дома жена.

После праздника вновь состоялась встреча с начальником лагеря. Выяснилось, что утеряна моя медицинская карта. Мы оба понимали, что это просто чья-то халатность. Перед отправкой в жаркие южные страны все призывники в обязательном порядке проходили специальный медицинский осмотр и прививались от инфекционных заболеваний.

Майор обещал помочь и слово своё сдержал.

В ночь на двенадцатое мая колонна, состоящая из трёх военных тентованных грузовиков, максимально заполненных солдатами, по ночному пустынному шоссе, на большой скорости, стремительно двигалась в сторону Ташкентского аэродрома.

Таможня работала по нехитрой впускательно-вышибательной системе, позволяющей поддерживать строгий армейский порядок. Солдаты стояли друг за другом, выстроившись в длинную очередь, змейкой хаотично петляющей по всему помещению. Трое служащих таможни, с недовольными заспанными лицами, каждому подошедшему строго задавали один и тот же вопрос: "Наркотики-деньги-водка?". Стоя у стены в стороне, я смотрел на всё это и думал, что именно здесь проходит та линия, за которой что-то безвозвратно утратится.