Текст книги "Сон веселого солдата (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Климов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

После войны, госпиталя, пережитых физических и душевных болей и потрясений человек тянется к свету. Такими и были девчонки-старшеклассницы. Гостьи попросили сыграть на гитаре, и зазвучала живая мелодия. Татьяна непринуждённо поддерживала беседу, Леночка в основном скромно молчала, но её присутствия было достаточно, чтобы понять – "это Она".

Внутренние энергии двух людей, словно течения двух рек, сначала слегка соприкоснулись, затем потекли рядом в одном направлении. Постепенно межа размывалась, и река становилась одним целым. «А разве такое возможно? Не видеть и любить...», – судачил и судачит народ. Мы считаем нормой и давно привыкли к любви – глазами, ушами, желудком, кошельком и половым инстинктом, вытолкнув из этого списка и задвинув в дальний угол главный источник светлых чувств – сердце.

Много придётся вынести этому человечку. Пули людской молвы типа «Она что, другого не могла найти?» – ранят душу похлеще огнестрела. Собрать бы злые трепливые языки в один пучок и, чтобы не мешали людям жить, отвести на центральную площадь и привязать к фонарному столбу с надписью: «Не умеешь делать добро, постарайся хотя бы не творить зла...».

Вопреки заскорузлому мнению, отзывчивых и светлых людей гораздо больше. Добро самодостаточно, оттого-то и живёт скромно, не выпячиваясь...

...В один из дней, сидя на траве в торце своей пятиэтажки, я прогуливал чепрачную немецкую овчарку. Недалеко, заскрипев тормозами, остановился мотоцикл "Ява", и чьи-то шаги стали целенаправленно приближаться. Карат, сидевший рядом на мягкой траве, напрягся и угрожающе зарычал. Я взял его за ошейник. Шаги, шаркнув о землю, остановились. "Можно с вами поговорить?".

Спортсмены-штангисты – Владимир Никитович, в будущем заслуженный тренер России, и Андрюха – будущий чемпион мира по тяжелой атлетике, пригласили в спортзал.

"Мы тебя будем забирать. Железки потягаем, чаёк погоняем и в баньке попаримся...".

Три дня в неделю встречались в спортзале.

По вечерам, параллельно, поэт и бард Виктор Анатольевич собирал единомышленников в клубе авторов и исполнителей "Арсенал", где я познакомился с двенадцатиструнной гитарой.

Всплывала в уме одна встреча.

То ли приснилась она, то ли нет. Всё у меня перемешалось. Во сне теперь видел цветные образы и события, наяву же – в тусклых разводах погасший экран. Словно плывущие по тёмной воде маслянистые пятна.

Вспоминались лишь голоса, значит, всё же было наяву. После взрыва, за двенадцать суток, начисто улетевших из моей жизни, я всё же смутно помню одну короткую встречу в дивизионном медсанбате.

Придавленный волнением от увиденного, мужской голос негромко сказал: "Здравствуйте".

Я не ответил, не было ни сил, ни желания. Всё вокруг плыло в вязкой, гнетущей пустоте. В голове не было никаких мыслей, словно находился в безжизненной, без конца и края тёмной водной пучине. Не существовало ни верха, ни низа.

"С вами сейчас будет разговаривать командир дивизии", – всё тот же голос адъютанта продолжал от изножья кровати.

Рядом со мной кто-то тихо присел.

"Как дела, сержант?", – спросил взволнованный голос генерала.

"Лучше, чем вчера", – с трудом шевеля израненными, обожжёнными, высохшими губами, еле слышно, вяло произнёс я.

"Держись, солдат, я лично напишу на тебя наградную".

25-го мая 1987-го года указом Президиума Верховного Совета СССР я был награждён Орденом Красного Знамени с порядковым номером 552772.

Обиды и жалость к себе бичуют многих людей, но если к ним прибавляется: «Меня не поняли, не оценили и мне должны», жизнь становится невыносимой.

Уяснив, что никто никому ничего не должен и жареная куропатка навряд ли залетит в открытую форточку, через полтора года после ранения принял решение поступать в Кисловодское медицинское училище на специальность "медбрат по массажу". К тому времени я уже самостоятельно освоил шрифт по Брайлю.

Проживание в чужом городе, одному среди новых людей, по идее, должно было следовать пословице: "Мука – для будущего наука".

Однако уже не первый год я жил под девизом: "Ну, я вам покажу кузькину мать, врагам победы не видать".

К концу третьего курса учёбы Изобильненский райком принял в ряды КПСС. Возможно, оттого, что твёрдо верил в человека труда, я и подал заявление в партию.

Однако вскоре перемены затронули не только мою судьбу, но и всю страну. Наступили времена рвачей и лихоимства. Жажда наживы и богатства затуманила людские мозги. Если ты не можешь заграбастать, урвать, значит, ты не умеешь жить.

Растащили державу, растоптали устои и нравы.

Но партбилет, прогибаясь перед новым временем, показательно не рвал и зубами не грыз. Историю хотелось уважать и хранить, а не стыдиться и выгодно поносить. Возможно, пришло время, система отжила, отработала своё. Наверняка можно было перейти на новую стадию без разрухи и политического гопака на пепелище предков.

Говорят, глаза – зеркало души. Взгляд может многое рассказать о человеке. Полный ненависти или добродушный, лукавый или участливый, кобелиный или влюблённый – можно распространяться очень долго...

О слухе – гораздо меньше.

Поэтому глаза так активно работают, а ушами шевелят лишь немногие.

Мне, кстати, это тоже не удаётся.

У незрячих эмоции на лице застывают, и голова слегка поднимается вверх.

Со временем в своём поведении я стал замечать именно такие перемены.

Напряжённо вспоминал, как выглядят люди, попавшие в схожую ситуацию, и вспомнил.

В Ишкашимский уезд путь проходил по сухому руслу реки. Дорога петляла, как бык облегчился. Подпрыгивая на обмытых ушедшей водою каменьях, мы ползли настороженно вверх. Берега зубчатыми вершинами упирались в светло-голубое небо. Таинственное молчание скал волнением ложилось на сухую протоку. Казалось, сказочная задвижка откроется, река проснётся и нас щепками смоет вниз по течению.

Задрав вверх носы, орудия смотрели в разные стороны (в каменном мешке нет пыли – это плюс, но мы как на ладони – это минус).

Устье постепенно сужалось, гуляющая то вверх, то вниз береговая кромка заметно мельчала.

Выхватив пологую бровку, бронемашины выскочили из временно пустующей жилы и поползли по просёлочной дороге. Слева, с готовностью в любой момент оскалиться, прижавшись друг к другу, затаились глиняные дувалы. Обманчивость мнимого безлюдья подтверждал бросавшийся с лаем от машины к машине огромный гладкошёрстый волкодав. Клацая невообразимых размеров зубами и неприлично брызгая слюной, выдавал, что в дырки дувалов за нами непременно кто-то следит.

Неожиданно перед взором открылась пологая пустынная долина.

Напряжение спало, и стало как-то легче дышать. Пыльная дорога виляющей лентой уходила вниз по волнистому накренившемуся плато. Внизу виднелась густая зелень кустов и деревьев, надёжно прятавшая реку, людей и жильё.

Боевые машины гигантскими камуфляжными черепахами выползали на открытую поверхность и тактично рассредоточивались по выжженной солнцем равнине.

Поздней ночью, вырисовывая багровыми вспышками контуры гор, залповые установки обрабатывали местность, где завтра предстояло нам погостить.

То тут, то там, освещая окружённый горами пятачок земли, взлетали ракеты.

Утром, растущими точками на ясном небе, над горами показались вертушки. Ярко выделяющийся на бежевой земле стелющийся красно-коричневый сигнальный дым, вытянувшись извилистым шнурком, указывал место посадки. Сверкая на солнце винтами, замедляя ход, поднимая вокруг себя пыль, прикоснувшиеся к земле борты продолжали работать. Подбегавшие группы бойцов прятались в теле гудящих машин. «Стрекозки», как в детстве на берегу Кубани, насытившись, попарно, одна за другой уходили в горы.

Корпус вертолёта мелко вибрировал. За линзой окошка открывался красивый пейзаж.

Однако меня почему-то больше притягивало расстояние между блестящими клёпками на полу. Применяя внутренний глазомер, проверял, везде ли они одинаковы.

Со свистящим лопотанием МИ-8 завис над камнями, насколько позволяла местность. Мы выполняли прыжок, приземление и выбор огневой позиции. Вторая машина, не успев разгрузиться, клюнула носом и задела винтами поверхность земли. Лопасть, отделившись от своих близнецов, кружась бумерангом, полетела вниз, обгоняя сбитые камни.

"Как же её теперь оттуда достать?", – лёжа меж валунов и наблюдая за полётом, совсем не к месту думал я.

Подмяв под себя оставшиеся винты, вертушка, накренившись, лежала на спине, беззащитно оголив прошитое пулемётной очередью днище, и походила на замершую вверх пузом мёртвую рыбину. Из покосившихся дверей один за другим, с испуганными глазами, выскакивали военнослужащие. Некоторые без касок, один, прикрывая ладонями травмированное лицо, оказался Ванькой из нашей роты, он был без автомата и каски. Как только шум уцелевшего вертолёта, удаляясь, стал постепенно стихать, тут же обнаружил себя виновник неприятности, которая по счастливой случайности обошлась без жертв. Из труднодоступной скалы неутомимо бил крупнокалиберный пулемёт. Духи довольно практично и умело использовали природные пустоты в горах. В сложной сети пещер оборудовали скрытые огневые точки, схроны с боеприпасами, места для укрытий и отдыха.

...ДШК, заполняя прерывистым эхом ущелье, лупил без передышки, не жалея патронов. Выбивая мелкую крошку и пыль из камней, давил нас, прижимая к земле.

"Автоматной пулей его не достать, слишком далеко. Остаётся набраться терпения и ждать воздушную огневую поддержку. Гибель машины ему не простят". Маяться под вражеским прицелом на неуютно каменистой лежанке долго не пришлось. Вскоре на чистом небе, всё нарастая, показались две точки. Самолёты, устрашающе сверкая боками на солнце, шли, как всегда, на разной высоте умело выстроенной парой. Чёрный клубящийся дым от керосиновым факелом полыхавшей "восьмёрки" сигнализировал лётчикам, где мы залегли. Опережая звук мощных турбин, над головами и зубчатыми скалами пронеслись штурмовики. В момент их знакомства с обстановкой на земле кто-то из автоматчиков выпустил длинную очередь трассеров, указывая длинным светящимся пунктирным "пальцем" местонахождение врага. Успокоительно маякнув красными пятиконечными звёздами на дюралевых крыльях, пара взяв резко вверх, унеслась в голубую высь, чтобы вернуться вновь. Повторный заход не сулил духовскому стрелку ничего утешительного. Самолеты неслись двумя хищными стрелами. Реактивным жалом из-под крыла ведущего, выпустив сноп белого дыма, устремилась к цели ракета. Оставляя ребристый с завитушками след, снаряд влетел точно в мерцающую точку работающего пулемётного укрытия. Отвесная скала, огненным драконом, выдохнув жёлто-красным языком пламени, замолкла навсегда. Лишь каменные груды устремились вниз, а сизый дым, постепенно растворяясь в воздухе, прижимаясь к горам, уходил вверх.

"Ну, теперь ваша очередь, душары, курить бамбук...".

Воздух был чист и прохладен. Ободряющий ветерок нёс в себе целительную силу вековых перевалов. Камни скрипели и сыпались вниз из-под сапог. С каждым шагом дышать становилось всё трудней и трудней...

Вернувшись в долину, утонувшую в ожерелье пустынных гор, приводили себя в порядок, бездельничали. На костре, в цинках от патронов, жарили картошку с тушенкой. Жевали кислые недозревшие яблоки из соседнего кишлака. Дорого могли обойтись мне эти яблочки.

Подружившийся со мной в первую афганскую ночь Колёк, поманив меня и убедившись, что никто не слышит, сказал: "Пишлы зо мною, щас зараз зробым банный динь". "Приказано экономить...". "Айда, айда за мною, у мэнэ е дюже сикритна информация, шо нонче будэ заправка".

Тем временем мы подошли к его "Уралу". Привычным движением Колёк снял задвижки и открыл задний борт. На кузове покоилась изрядно похудевшая полуторатонная чёрного цвета резиновая ёмкость. Приспособив рукав так, чтобы вода уходила самотёком, вынул пробку и быстро вставил другую. Теперь вместо одной толстой висели пять тоненьких трубочек. Бросив под ноги водительский резиновый коврик, быстро раздевшись, стали смывать въевшуюся пыль. Вымывшись, вернули всё в исходное положение. Сидя в кабине, с голым торсом, подшивали белые воротнички. Тело дышало чистотой и прохладой.

(Личной гигиене в Азии уделялось особое внимание. Мало было инфекционных заболеваний, так из-за чужого субтропического климата на теле у ребят, в основном из северных районов, появлялись трофические язвы. Довольно удачно с этой заразой справлялась копеечная "бриллиантовая зелень". В связи с полным её отсутствием – по неизвестной причине – ей нашли альтернативу. После бани засыпали в раны измельчённую в порошок тротиловую взрывчатку).

Справившись с подшивой, Колёк проговорил, улыбаясь:

"Зараз тэбэ письмо от мамо зачитаю".

Я посмотрел на него вопросительно, всем видом показывая, что неприлично так поступать. Колёк тем временем достал из бардачка распечатанный конверт, вынул сложенный вдвое лист. "Слухай. Здоровеньки булы, сынуля".

Он продолжал неторопливо, избирательно читать выведенные любимой рукой строчки. С каждым словом его лицо просветлялось, зелёные глаза становились по-детски доверчивыми и радостными. Мягко улыбаясь, друг погружался в долгожданный домашний уют и тепло. Мама заботливо делилась с сыночком, что в саду давно уж поспели его любимые сладкие яблоки. Что корова скоро должна отелиться.

Николай перевернул лист, взглянул на меня и, широко улыбаясь, промолвил: "О, зараз найшов, слухай. Баба Груня кажэ, шо колы спаты с розянутым ротом, можэ гадюка залысты у рот и посэлыться у пузе. Сынко, да хиба ж так можно, оцэ шоб у людыны да ползуча тварюка була у животи? Хрыстом-богом умоляю, колы будэш лягаты спатки, нэ раззявливой дюжэ рот".

Вдруг неожиданно с водительской стороны грякнула о подножку чья-то жёсткая подошва, потом появились зацепившиеся за дверь пальцы, а за ними – радостное лицо. Просунув в открытое окно довольную физиономию, Толян восторженно выпалил:

"Сказано ехать за водой к кишлаку! Чур, я с тобой!".

"Зараз поихалы!".

Вернув в бардачок катушку белых ниток, я приоткрыл дверь, готовясь уйти.

"Ты куды? Айда гуртом, мы туды и витсэля, зараз вэрнэмся".

"Сейчас, только автомат возьму", – выпалил я, быстро натягивая на себя выгоревшую гимнастёрку со свеженькой подшивой, и увидел на БТРе одиноко лежащий чей-то автомат.

"Хватай ёго!", – запустив движок, крикнул водила. Подраскинув мозгами, я в два прыжка взлетел на броню и, стараясь не греметь, свинтил находку. Мысленно приговаривал, обращаясь к хозяину: "Вода всем нужна, а время дорого. Скоро верну, если хочешь, пользуйся моим. Он там...". Уже в двигающемся "Урале", громко хлопнув дверью и сидя в тесной кабине, проверил оружие на наличие патронов.

Запас оказался убедительно-успокоительным. Два спаренных рожка, соединённые чёрной изолентой, мастерски превращались в магазин-перевёртыш, вбиравший в себя шестьдесят патронов. Крепко сжимая правой рукой дверную ручку, а левой – устремившийся вверх ствол автомата, изредка настороженно поглядывал на Николая. Водители на выездах обычно спят в кабинах своих машин. Для полного комфорта откручивают на ночь руль, а утром, возвращая его в исходное место, по халатности иногда не закрепляют на рулевой колонке. И вот тогда-то и начинается самая что ни на есть экстремальная езда. Подпрыгнув на ухабе, баранка соскакивает со шлецов, и водила остаётся с ней в руках. Пока он пытается закрепить её на место, машина мчится, куда пожелает.

Предпенсионного возраста грузовичок, ревя бензиновым мотором, шпарил под горку, как угорелый. В октябре ему вместе с рулевым предстояло сделать дембельский бросок до советской границы. А пока мы, подпрыгивая на кочках, словно на родной российской дороге, повторяли одно на всех заклинание: "Вода, вода, вода...".

Неширокая, но быстрая речушка отделяла природное плато от утопающего в зелени кишлака. За ним вертикальной стеной стояли каменистые голые горы. У мосточка мы свернули вправо и тормознули у передвижной водокачки. Эту почётную функцию выполнял стоявший у кромки воды ГАЗ-66. Металлическая зелёная будка без единого окошечка скрывала в себе сложную для нашего ума начинку. Сидящий внутри прапорщик, склонившийся над столом перед булькающими колбами, выглядел ни дать ни взять алхимиком. Соединив бурдюк на кузове с подачей проточной воды, поглазев на сложный процесс её очистки, отправились туда, куда и ради чего прибыли. Для начала – искупаться и выстираться. Вскоре стояли у машин свежие и мокрые, поглядывая на заросли деревьев. Прошедшая несколько ступеней очистки вода, к нашему удовольствию, поступала довольно медленно. Оставив водителя следить за ёмкостью, мы с Толяном отправились претворять в жизнь вторую часть нашего выезда.

Перемахнули речушку с помощью моста и почувствовали себя достаточно некомфортно. За спиной, в небольшой долине, в пределах зрительной досягаемости стояли наши войска. Мы углубились в заросли и потеряли своих из виду, так что наше ощущение безопасности бесследно испарилось. От войска осталось два ствола с набалдашниками искрогасителей. В прохладе деревьев птичий говор заметно усилился. Стараясь не привлекать к себе внимания лишним шумом, подошли к стене дувала и увидели яблоню. Мелкие, еще не дозрелые плоды замерли на ветвях в безветрии. Сорвав по одному, сняли пробу. Хрустя (казалось, на всю округу) сладко-кислым яблоком, не сговариваясь, решили – дальше ходу нет.

"А давай, каждую штанину внизу затянем узлом и наберём яблок на всех сразу", – энергично работая челюстями, сказал я.

Вскоре, набив оскомину, мы пересекли границу реки. Толян шагал, раздутый от засунутых за пазуху гостинцев. Мне же давила шею ещё мокрая от стирки поклажа. На груди, свесившись по сторонам, раскачивались штанины, полные натуральных ароматных витаминов.

Весь обратный путь меня одолевала навязчивая мысль – что-то не так. И лишь поравнявшись с машинами, осенило – ремень, где мой солдатский ремень?..

"Братва, мне надо вернуться!".

"Зачем?", – в два голоса спросили друзья.

"Ремень потерял, а как я теперь без него...".

"Не боишься?", – спросил Толик. Посмотрев на его лицо с ещё розовым шрамом на левом виске от недавнего ранения, коротко ответил: "Нет...". Возвращение в кишлак давило в разы сильней своим застывшим безлюдным молчанием.

("Афган" – это персидское слово переводится как "молчание" или "безмолвие". В переводе с тюркских языков означает "ушедший, скрывшийся". В эти короткие слова вложено всё, что может охарактеризовать людей и страну в целом. Точнее не придумаешь).

Вот уже впереди показалась песчаная стена. Справа – глубокая воронка, наверняка от залповой установки "Град"... Если пройти между ними, сразу слева за углом, метрах в десяти, будет яблоня...

Осторожно ступая, выглянул из-за угла и увидел под стволом потерю. Свернувшись тёмной змейкой, ремень сиротливо поблёскивал на солнце начищенной медной бляхой. Автомат, снятый с предохранителя, как и прежде, висел на правом плече стволом вперёд. Удерживая палец на спусковом крючке, наклонившись, подхватил левой рукой кожаный ремень. Подхватил и одновременно почувствовал чей-то взгляд. Рядом с дальним углом, замерев от неожиданной встречи, стоял человек. Быть может, он вышел случайно, но так или иначе встреча состоялась. Между нами было метров семь. Светило солнышко, стояла тишина и никого, кроме нас, не было вокруг. Сцена по-прежнему оставалась немой. Стоявшие разглядывали друг друга. Я видел, что человек уже не молод, но ещё и не стар. Одет в светло-голубые шаровары и рубаху до колен. На голове возвышался такого же цвета тюрбан. На ногах тускло блестели чёрные калоши. Согнутая в локте правая рука сжимала топор. Левая, свободная от ноши, свисала вдоль тела. Поживший, оттого и не делавший никаких подозрительно лишних телодвижений. У меня видок был не менее экзотичен: короткая стрижка почти под ноль, сверкающий белым подворотничок, расстёгнутая куртка, надетая на голое тело, синие ситцевые трусы и высокие ботинки на шнуровке. Рученьки по-прежнему покоились на автомате. Правая кисть выделялась белой тонкой медицинской повязкой. Бинт скрывал свежую рану на большом пальце, след от неудачно запущенной осветительной ракеты из бракованной ракетницы. Стал так, чтобы при необходимости среагировать на любой выпад незнакомца. Он стоял не шелохнувшись, так и не изменив позы. Не произнося никаких слов, не делая жестов, наконец-то насторожённо отступил по направлению к углу дувала и остановился. Пожалуй, это походило на предложение – разбежаться с миром. Я тоже, сделав шаг назад, замер. Следующий шаг мы осуществили синхронно и попятились каждый в своём направлении. Ему было ближе, оттого и исчез быстрей. Я, скрывшись за своим углом, замер, прислушиваясь. Став спиной к шершавой стене, взглянул вверх: высоковато, в два человеческих роста. Не выпуская ремня и автомата, быстро присел и, упершись руками в тёплую почву, опасаясь поймать пулю и склонившись над землёй, выглянул из укрытия. Никого... Резко встал и, чуть пригнувшись, дал стрекача. Спина была как будто размером с плато, на которое так стремился попасть. Оказавшись за рекой, издали услышал знакомый голос: "Найшов?". В ответ, перейдя на шаг, поднял левую руку с находкой. Тяжело выдохнул – обошлось (авось, небось и накось– выкусь...). Толик, уроженец Молдавии, заподозрив неладное, спросил:

"Встретил кого?".

"Угу".

"Духа, что, ли?".

"А шут его знает. Поди их разбери, они ведь камуфляжей не носят. Днём крестьяне, а ночью стрелки... Судя по взгляду, нет. У духа глаза злые, колючие, а этот смотрел удивлённо-испуганно".

Часовой, сидевший на возвышенности вытянув ноги, не глядя отбросил огрызок яблока и заметно забеспокоился. Отделившись от "зелёнки", с посохом в руке, в серой национальной одежде, к стоянке медленно приближался мужчина. Осторожно щупая перед собой палкой, он шёл несмело, словно по минному полю. Во всём его вытянувшемся теле была сконфуженная вопросительность.

Забыв про картошку и яблоки, мы застыли в ожидании.

Незрячий мужчина, ведомый слухом и голодом, подошёл к бронемашинам. На бледном, болезненно худом, словно неживом лице глаза были приоткрыты, но мертвы. Одежда – небогата и поношенна, в одной руке – сухая неровная палка, в другой – на локтевом изгибе – матерчатая сумка.

Всё было ясно без слов.

Сумку до отказа наполнили продуктами, в руки дали ящик с консервами.

Человек несмело качал головой и твердил слова благодарности. Мы бережно развернули его за плечи и указали дорогу домой.

Проанализировав воспоминание, сделал себе установку – улыбаться, гримасничать и шутить, как раньше. Не застывать и, не ленясь, поворачиваться лицом к собеседнику. Чтобы свалившиеся мытарства не ожесточали и не отпечатывались угрюмостью на лице...

Внутреннюю работу вскоре добротно оценили люди. За спиной судачили: "Климов врёт... Этого не может быть, что полностью не видит. Вы посмотрите, как он расковано двигается и ориентируется, улыбается да шутит!". Такие слова вызывали во мне двоякое чувство, подобно театральной маске, символизирующей комедию и трагедию одновременно. От депрессивных нытиков народ разбегается в разные стороны, как чёрт от ладана. Однако весельчаков, выпадающих из общепринятых шаблонов, оценивают поверхностно, упуская главное, что юмор – это всего лишь способ выживания, защитный трюк от повседневного гнёта. Закон природы о неразлучности двух противоположностей никто не отменял. У белоснежного айсберга существует другая, скрытая от всеобщего обозрения тёмная сторона. За беззаботной улыбкой, как правило, прячется глубокая грусть...

После медицинского училища, проучившись полгода в институте, понял, что юрист из меня будет неважный.

"Доучись", – уговаривала жена.

"Нет, ты, помогая мне в учёбе, будешь специалистом, но я без тебя самостоятельно работать не смогу. Не те времена".

Работа среди людей, в ставропольской поликлинике массажистом, многому научила.

Физическая нагрузка сжигала внутреннее напряжение и переживание. Заставляла держать себя в тонусе.

Не распыляясь на оценку внешнего вида, научился видеть внутренним взглядом людей и то, что они носят в себе.

Пациент приходит в поликлинику получить помощь и выжать медиков по максимуму, и это, наверное, правильно. Мало кого интересует здоровье и душевное состояние лечащего.

Народ с лёгкостью сливает свой груз, не привыкши ходить к психологу, да и дороги нынче такие услуги.

Пытался я пару раз что-то объяснить жалобщикам, не ставя в пример свою судьбу. Большинство приходящих и не догадывалось, что массажист – с полной потерей зрения. Движения по кабинету были отточены и уверены, знания имелись, а вот критической потребности в зрении, чтобы спины чесать – нет.

Так вот о жалобщиках. Пожилая женщина на каждой лечебной процедуре рассказывала о своём травмированном мизинчике.

"Ехала в общественном транспорте, водитель резко затормозил, и я ударилась пальчиком...".

"Вы знаете, – не выдержав многодневного нытья, сказал я. – У меня много ребят, у которых нет рук, ног, глаз, у иных – одновременно и того и другого. Не ноют ребята, живут...".

"Ну да, ну да. Но мизинчик-то мой болит...".

С тех пор перестал зря бить язык, всё равно не достучаться. Кто желает видеть и слышать, тот увидит и услышит без лишних слов.

Если уж вспомнили о психологии, то мне, как пострадавшему на войне, только через двенадцать лет позвонили социальные служащие и предложили помощь психолога.

Поблагодарив, грустно улыбнувшись, отказался. Что ж говорить о сельских ребятах, вылазь и спасайся, как можешь.

Встречались и приставучие пациенты

"Скажите, а вы что, совсем не видите?".

"А вы что, за меня замуж собрались?", – дурковал я.

"Ну что ты, сынок, у меня дед есть. А вот скажи мне, во что я одета?", – не отставала гражданочка.

"В платье", – массируя ей кисть, отвечал я.

"Да нет же! Ну вот, что у меня на голове?".

"Рога...".

"Тьфу на тебя!", – возмутилась она, и на массаж больше не пришла...

Одна пациентка по приставучести всех перещеголяла.

"Вы совсем не видите?".

"Нет".

"Что, совсем-совсем?".

"Да, совсем-совсем. Тотальная потеря светочувствительности".

"Так вы и меня не видите?", – не скрывая удивления, доставала назойливая пациентка.

"А вы что, ярче солнца?".

Ответ на человеческую беспардонность ещё зависит от настроения.

Подошли мы как-то с женой к кабинету. Я открываю дверь.

Женский голос говорит жене: "Скажите ему, что у меня к нему направление на массаж спины. Спросите, во сколько приходить на процедуру".

Лена ещё не успела понять такого расклада, но я-то уже с такими умниками сталкивался не впервые.

Поворачивая ключ в двери, говорю супруге: "Передай ей, в 14 часов". "А что с собой приносить?".

Елена терпеливо объясняет: "Простыночку и массажный крем".

И, уже входя в кабинет, бросив ей через плечо, я съязвил: "И туалетную бумагу".

На следующий день пришла с рулоном бумаги.

"Да я пошутил!".

"Ну, вы шутник...".

"Ну, вы тоже не лучше...".

Люди бывают зрячими и незрячими. Первые, используя глаза или, точнее, физическое зрение, несмотря на возраст, довольно часто по жизни остаются духовно слепыми. Незрячие, в свою очередь, иногда достигают уровня видящих. Встречаются и зрячие – видящие, а незрячие, увы, – помноженные на два...

Работа с детьми – это особая страница в профессиональной деятельности. Со временем пришло понимание, которое не описывают в учебниках. С месячного возраста грудничков приносят на лечебно-профилактический массаж. Они ещё не загружены мусором – материализацией своих желаний и погоней за ними. Оттого-то ребятишки и обладают повышенной чувствительностью к окружающему миру, извиняюсь за сравнение, но воспринимают людей, в лучшем смысле этого слова, – прямо как животные. На негативного соседа зачастую сразу реагируют слезами, мельтешением конечностей и звонкими голосовыми возмущениями. Прикасаться к такому нежному пациенту надобно со спокойными мыслями. Точнее сказать, вообще без дурных помыслов и злости. Дети такой подход вскоре оценят и успокоятся. Это довольно трудно, но вполне применимо.

Пациенты же чуть повзрослее – сама непосредственность.

"Дяденька, а почему вы в тёмных очках, ведь в кабинете солнца нет?..".

"А я хиппую".

"А-а-а... – многозначительно протянул любопытный, так и не получив вразумительного ответа. И тут же несмело, стесняясь, добавил: – А вы мне не поможете шнурки на ботинках завязать? А то я ещё не умею".

"Отчего же не помочь, давай, завяжу, а заодно и научу...".

Другой, маленький, но уже способный шантажист, маявшийся от безделья во время массажа маминой руки, всё ёрзал и крутился на стуле, доставая всех, неустанно клянчил:

"Мам, ну купи машинку".

"Нет, не куплю".

"Ну купи".

"Сказано, нет...".

"Ну тогда я расскажу папе, что тебя чужой дядя гладил по ручке".

"Этот своего добьётся", – думал я, продолжая массировать и разрабатывать суставы после длительной иммобилизации. Мама тем временем мне тихо шепнула, что во время семейной битвы кисть повредил отец.

"Такой точно выудит себе машинку и не только. Скорей всего, не желая повтора драмы, мама-таки купит. Или наврёт пацан с три короба и сдаст папаше. Есть и третий, безнадёжный вариант – шантажировать меня. Предприниматель...".

Приспосабливается многострадальный российский народ, как может и где сможет.

Вот и мне пришлось научиться жить не только на зарплату.

Спекулянтом не был и никогда уже не буду. Но кормовых пациентов брать приходилось. Сертификаты и лицензии, все по правилам, святое дело, понимаешь ли, отдать дань в виде налогов заботливому государству.

Однако, чему я так и не смог научиться, так это с лёгкостью называть цену за проделанную работу.

К деньгам отношусь уважительно, как к оплате за труд, но распознавать купюры – увы. Не имею возможности, затёр руки массажем, гитарой и бытовой работой, но самое главное – нет желания.

Однако наблюдать за людьми в момент расчета очень нравится.

"Вячеслав Анатольевич, а у вас сдача будет?", – иногда спрашивают пациенты.

"Не знаю, посмотрите сами", – вынимаю деньги из "заветного" выдвижного ящичка и кладу на стол.

Здесь начинается самое интересное. Сначала зависает пауза удивления от нестандартной ситуации. Человек некоторое время заворожённо смотрит сначала на купюры, затем на меня, стоящего в стороне. Несмело протягивает руку и отсчитывает необходимую сумму. Взяв свою долю, начинает подробно рассказывать, сколько он взял и сколько осталось.

"Верю, я вам верю, – улыбаясь, уставшим голосом отвечаю им.

Однажды иностранец, пройдя курс лечения, на ломаном русском, заинтересовавшись, спросил: "Ведь вас могут обмануть?".

"Меня, конечно, обмануть легко. Но вот только Бога ведь не обманешь".

"Ес, ес", – уходя, задумчиво отвечал чужестранец.