Текст книги "Сон веселого солдата (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Климов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Подойдя для проверки последним, щёлкнув каблуками, улыбнувшись, сказал: «Наркотиков, денег и водки нет». Они и не подозревали, что перед ними настоящий контрабандист, под левым погоном у которого был спрятан бесценный советский бумажный рубль. А я не знал о том, что за речкой эта валюта не котируется. Лучше б кому-нибудь подарил. Таможенники, переглянувшись, сразу оживились. Один взял на досмотр вещмешок, расстегнул и высыпал его содержимое на стол. Быстро, но внимательно стал осматривать полевую форму, пилотку, туалетные принадлежности, обувную и одёжную щётки, задержавшись дольше всего на свёрнутой в рулон шинели. Другой металлоискателем медленно исследовал всё тело. Третий попросил вынуть содержимое карманов, в которых, как и в вещмешке, было всё по уставу: военный и комсомольский билеты, липовая медицинская книжка, авторучка, носовой платок и расчёска. Больше всего ему понравился личный блокнот, наверняка пытался отыскать пароли, шпионские клички и зашифрованные адреса тайных явок. А что нашёл?! На первой странице – гимн Советского Союза, затем – список дружественных стран Варшавского договора и стран вражеского блока НАТО. Солдатские афоризмы типа – "Лучше два года кричать «Ура!», чем три года – «Полундра!». Ну и, конечно же, текст строевой песни, которую, будучи взводным запевалой, в учебке орал я днём и ночью. Она звучала всегда – когда шли на занятия и в столовую, даже по пути в городскую баню. Но больше всего бесило пение на вечерней прогулке. Мне и сейчас непонятно, для чего солдатам хоровое пение на сон грядущий.

Вечно недовольный сержант злорадным голосом кричал: "Выше ножку, чётче шаг. Раз-два, раз-два, спинку ровнее, задницу не отклячивать. Песню запевай!". Когда же весь взвод должен был подхватывать припев, каждый думал: "Пусть дураки поют", и в итоге был слышен лишь невнятный урчащий гул. Звучала команда: "Отставить, раз-два, запевай!". И все продолжалось до тех пор, покуда под чёткий шаг не полетит патриотическая песня по всей округе.

Отважный голос из строя спрашивал: "Товарищ сержант, а можно?..". Но, не дождавшись вопроса, командир важным, прямо-таки генеральским голосом, наслаждаясь собой, отвечал: "Можно Машку за ляжку, а в армии – разрешите". И всем сразу было понятно, что никаких "разрешите" не будет.

Ложился спать я с уже осипшим голосом, но так как отсутствием аппетита и сна никогда не страдал, то утром вновь запевал. И в такт строевой песне долбил-крушил взвод каблуками асфальт, добиваясь единства в шаге и монолитности в строе. Я мог бы и здесь дать жару, высекая искры победитовыми подковами о мраморный пол, как гром среди ясного неба, на всю пустынную таможню пропеть: "Красная гвоздика – наш цветок!". Но эти серьёзные ребята вновь шутки не оценят. Не поймут служивые, что в экстремальных условиях вовремя брошенная прибаутка служит прекрасной целительной пилюлей. Где анекдот траванёшь, где – комедию сваляешь, смотришь, и жить стало легче.

"Ну и ладненько", – состряпав лицо, не обременённое интеллектом, переминаясь с ноги на ногу, стал терпеливо ждать.

Таможенники посовещались между собой, и один из них сказал: "Проходи, шутник".

Торопливо собирая своё нехитрое имущество, пытался поднять себе настроение. Думал о том, что схрон с валютой сыщики так и не нашли.

Выйдя на свет божий, сразу забыл о произошедшем.

"Ого, широка страна моя родная! – упираясь в ярко-голубое небо, возникший перед моим взором аэродром уходил до самого горизонта. – Но куда же двигаться дальше? Это вам не гражданская авиация, когда на руках посадочный билет с местом, а пассажиров прямо к трапу подвозит автобус. Тут даже спросить не у кого...".

Справа, сверкая металлом, погрузившись в дремоту, стояло несколько штурмовиков. Слева возле сказочных размеров крылатой машины колдовали бортинженеры. Самолёт ждал своего полёта с открытой пастью. Если быть точным, то трап находился под хвостом. Прикинув, что нескольким десяткам бойцов больше спрятаться негде, я прямиком направился к нему. Изнутри тяжеловоз выглядел так же внушительно, он с лёгкостью мог вобрать в себя бронемашину, а, возможно, и не одну. Однако комфортабельных мягких кресел с подголовниками здесь не было. По центру, сложенные друг на друга, стояли выкрашенные в зелёный цвет большие деревянные ящики. (Вот он, парадокс, не постижимый для разума. Ящики для оружия и боеприпасов, а также оградительные заборы мы делаем из чистого дерева, а мебель для всенародного пользования – из отходов, склеенных опилок).

Люди расположились справа и слева, спиной к бортам самолёта. Все сидели на пластиковых овальной формы сиденьях. Такие, анатомической формы, поджопники раньше встречались мне на каруселях в парках культуры и отдыха.

Протискиваться в глубь салона не захотелось, как говорится: "Опоздавшим – кости". По левому борту, из трёх отдельно стоящих мест, одно, последнее, наверняка, как всегда, было моё. Сидевшая с краю молодая девушка в светло– зелёных брюках и в голубой блузке с коротким рукавом в этой обстановке выглядела, как брошь на потёртой шинели.

"Надо поинтересоваться у белокурой попутчицы, – подумал я, приближаясь, – который сейчас час ? Или лучше – где здесь находится библиотека? А затем спросить разрешения присесть рядом. – Осуществляя задуманное, одновременно боковым зрением сканировал сидящего слева от девушки прапорщика. – Скорее всего, он ей не муж".

Вновь на пути встретились две противоположности. Сияющие молодостью женские глаза и скользящий, не фокусирующийся взгляд слегка подвыпившего служивого с лицом цвета буряка, какие росли у нас на колхозном огороде. Вероятно, прапорщик летел в Афганистан либо в первый, либо в последний раз.

Задвинув каблуком сапога вещмешок под сиденье и уложив снятую фуражку на колени, сделав глубокий вдох и бесшумно выдохнув, слегка расслабился. "Хорошо сидим", – мысленно проговорил я себе.

Вскоре трап поднялся, турбины начали набирать обороты, и мы, легко оторвавшись от земли, плавно пошли ввысь. За стеклом пики горного хребта постепенно уступали место сизым облакам. Затем и они легли под крыло, вытянувшись до горизонта причудливо хаотичной плоскостью. Неописуемой красоты бездонное небо, которое можно увидеть лишь взлетев за облака, заливало салон самолёта холодным голубоватым светом. Немногочисленные пассажиры постепенно стихли.

Девушка, повернувшись, спросила: "Вы впервые в Афганистан?".

"Да", – мягко улыбнувшись, ответил я.

"Поздравляю, можете считать себя воином-интернационалистом", – улыбнувшись в ответ, сказала она. "Афганистан. Интернационалист", – эти слова запустили во мне давно ожидавший этого момента механизм. Словно начался ледоход.

Ровно год назад, девятого мая, в День Победы, разместив на ступеньках училищного общежития аппаратуру вокально-инструментального ансамбля, в ожидании начала мы расположились неподалеку, на лавочках, в тени ветвистых акаций. Нам предстояло прогреметь патриотической песней на всю округу, да так, чтобы колхоз «Путь Ленина» не сбивался со своего светлого пути.

Чуть поодаль, торопливо-бодрым шагом, шёл мужчина. Весенний ветерок слегка потрёпывал на нём расстёгнутый тёмный пиджак, на котором, покачиваясь, висели три медали, четвёртую он сжимал в левой руке. Было видно, что ветеран опаздывал на праздничное мероприятие, чем был сильно раздражён. Увидев нас, остановился и резким тоном бросил: "Иди сюда!". Я оказался к нему ближе всех, поэтому слова были адресованы в большей степени ко мне. (Вот так всегда. Если конфликт или драка, то по неизвестной причине выберут именно меня. Это подметили даже друзья. Бывало, вечером прогуливаешься с толпой ребят и случайно встретишь пьяного задиристого мужика, так он, как бык на красную тряпку, сразу буром ко мне. Порой даже слова не успеваешь сказать, приходится тем же кулачным способом отстаивать свою невиновность).

Конфликта с ветераном можно было избежать, но, с одной стороны, горделивая молодость, а с другой – устойчивое мнение, что современная молодёжь и коровьей лепёшки не стоит.

"Что вы хотите?", – не вставая с лавочки, спросил я, так и не дождавшись ни "здравствуй", ни "пожалуйста".

"Я сказал, иди сюда".

А я продолжал сидеть.

Молниеотвод был найден, и мужчина выплеснул уже слышанное нами не раз: "Ты, сопля, да мы на фронте за вас кровь проливали!". И т. д., и т. п.

Сидевший рядом со мной клавишник Саня встал и пристегнул на указанное место медаль.

А я сидел, подавшись вперёд, словно сжатая пружина, упершись локтями в колени и сцепив пальцы в замок. Опустив голову, рассматривал бежевые туфли и не видел их. Меньше всего сейчас хотелось стоять у микрофона с гитарой. Тёплый майский ветерок, словно почуяв беду, игрался тонкой полоской чёрного галстука, пытаясь отвлечь от крепнувшей мысли, и я дал себе слово узнать войну изнутри.

Вскоре пришла повестка в армию. В учебке написал рапорт – добровольцем в Афганистан.

Пройдёт время, в похоронный набор накапает не один десяток юбилейных медалек, но никогда с моих уст не прозвучат слова, унижающие молодость.

Герои были и будут всегда.

Пол под ногами накренился, самолёт, заваливаясь на левое крыло, с нарастающим турбинным гулом пошёл на снижение. Вдруг мелькнула тёмно-синим пятном фуражка, скользнув на пол по вытянутым ногам прапорщика, став на ребро и словно передразнивая своего хмельного хозяина, слегка покачиваясь, покатилась по узкому проходу в носовую часть корабля. Быстро догнав её, я взглянул на беззаботно спящего служивого с красным лицом. Коротко стриженная голова, бессистемно раскачиваясь, клонилась в сторону соседки. Девушка аккуратно, старательными движениями ладони отталкивала голову от себя, тщетно пытаясь закрепить на положенном месте. Положив фуражку на ящики, я занял своё сиденье.

За бортом, раз за разом, звучали походившие на небольшие взрывы хлопки. Позже выяснилось, что это тепловые ракеты. Отвлекающий манёвр, на случай, если "бородатые" или их зарубежные наёмные друзья выпустят ракету "земля-воздух". Взглянув на соседей, понял, что волноваться не стоит. Прапорщик, проснувшись, приводил себя в порядок. Девушка пыталась что-то отыскать в своей сумочке. В иллюминаторе показалась столица Афганистана – Кабул.

Пересыльный пункт сороковой армии, ограниченного контингента советских войск в Афганистане, работал слаженно. Встретили, плотно накормили, определили. Уже через два часа небольшой АН-12, поочерёдно выстреливая ракетами в разные стороны, кружась по спирали, постепенно набирал высоту. За линзой окошка, по кругу меняя друг друга, плыли картинки. Горы, воинские расположения, городские постройки. Снова горы и быстро удаляющиеся квадратики глиняных жилищ с прилипшими к ним кусками крестьянских земель. Набрав необходимую высоту, борт выровнялся. Ближе к хвостовой части, прямо на полу, горкой лежали яблоки. Особо смелые плоды, оторвавшись от стада, одиноко перекатываясь, то и дело прогуливались по салону.

Пребывая в неизвестности, летели молча. Я сидел напротив неплотно прилегающей к корпусу двери, в щели которой уныло насвистывал ветер. АН накренился. Угол падения и рёв турбин всё нарастали и нарастали. Заложенность в ушах стремительно переходила в распирающую острую боль.

Я старался её превозмочь, прижавшись затылком к обшивке борта и сжимая пальцами пластиковое сиденье. Казалось, этому не будет конца. Рядом сидящий юноша плакал. Удар, и самолёт, дрожа всем корпусом, замедляя ход, катит по металлическому покрытию взлётной полосы.

Дальнейшие события протекали, как в немом кино. Ослепило ярким светом, беззвучно открылась дверь, мужчина в военно-полевой форме с чисто-белым подворотничком, глядя на меня, пошевелил губами и застыл в ожидании. Вынув из-под сиденья рюкзак и слегка покачиваясь, я первым двинулся на выход. Неуклюже приземлившись, отошёл в сторону. Лихачество лётчиков обошлось недельным восстановлением слуха.

Глава 2

...стая белая птиц

полетела на юг наугад, чтобы снег наших лиц

растопил азиатский загар...

201-я дважды Краснознаменная Гатчинская дивизия расположилась в долине на второй ступени природного плато, которое с юга подпирали горы Гиндукуша, а с севера – Памира. Ниже, в четырёх километрах, на берегу одноимённой реки, находился город Кундуз.

Всё здесь было необычным. Низкое серо-голубое небо. Выжженная солнцем бежевая земля. Редкая зелень ютилась лишь там, где её могли поливать.

149-й гвардейский Краснознамённый ордена Красной Звезды мотострелковый полк (позывной "Лаба") встречал возвышающейся на постаменте боевой машиной пехоты, с гвардейским знаком на башне. На аккуратно убранной территории компактно стояли палатки и модули, в которых жили военнослужащие.

"А вот за это, – подумал я, – в Союзе можно и наряд вне очереди заполучить". И, не веря своим глазам, стал выковыривать впрессованный в землю патрон.

"Ну, так и есть, калибр 545, на АК-74".

"Что нашёл?", – спросил стоявший под деревянным грибком у входа в палатку дневальный. Оттерев окись и землю, протянул на ладони находку.

"Выбрось", – улыбнувшись, сказал он и махнул рукой в сторону урны.

"Твою дивизию!", – удивлённо бросил я, с интересом разглядывая мусоросборник. Вместо урны на металлической рогатине, сверкая на солнце латунными боками, висела артиллерийская гильза.

Быстро сработало сарафанное радио. Вскоре меня отыскали земляки со Ставрополья, водители – Васька с Серёгой. После расспросов: "Откуда, да как там?" – было решено показать мне местную достопримечательность. По пути нам встретились ещё два зёмы – Лёха с еще одним Серёгой. Привели они меня в солдатскую столовую, крытую гофрированным железом. В душном обеденном зале с небольшими низкими окнами, на стене перед раздаточной, была нарисована картина. В правом углу, от пола до потолка метров шесть в высоту, стояла девушка. В русском национальном костюме, с длинной русой косой, в руках держала на кружевном рушнике каравай хлеба с солью.

"Узнаёшь?", – стоя у дверей, спросили они.

"Бабу, что ли?", – изумился я.

"Какую бабу! – взорвавшись дружным гоготом, заколыхались земляки. -

На пейзаж смотри!".

Я всмотрелся и остолбенел от неожиданной встречи: "Да это ж, да это ж Новотроицкое водохранилище! Вид с набережной Солнечнодольска! Мы же с ребятами по этой воде под парусом да на вёслах всё избороздили! Вон, из-за каравая Лысая гора выглядывает. Я ж на ней каждый камушек знаю, каждое деревце! С ее вершины на рассвете даже Эльбрус виден!".

Они с гордым видом сообщили, что это наш зёма наваял.

Ночью, когда в казарме уже все спали, сон прервался от лёгкого подёргивания за ногу. «Будет драка», – мелькнула мысль.

Из темноты тихий мужской голос спросил: "Граешь на гитаре?".

"Играю".

"Пишлы зараз зо мною...".

Стараясь никого не разбудить, скользнув со второго яруса кровати, быстро натянул штаны и, беззвучно шагая босыми ногами по чисто вымытому деревянному полу, двинулся за удаляющейся фигурой. В Ленинской комнате, всё так же в темноте, за письменным столом сидели ещё двое ребят. Устроившись на стуле, взял гитару и прошёлся по струнам. Подстроил и тихо запел. Когда песня закончилась, передо мной поставили солдатскую кружку, наполненную бражкой.

"Ну шо, хлопным за встричу и прыбытие у Афган...". В целях конспирации разливали под столом. Кружка пошла по кругу.

"А где вы брагульку ставите?", – вдыхая сладковатый запах, спросил я.

"Да цэ ж воинна тайна", – хмельно похихикивая, заговорили мои новые знакомые.

"А нэ разбалакаешь?".

"Могила!", – вытянув вперёд правую ладонь, шутливо поклялся. Солдатской соображаловке нет предела. Как оказалось, ребята для этого приспособили пожарный металлический огнетушитель. Рядом с казармой находился склад, на стене которого висел аварийный щит. Там и торчал целый день под солнцем десятилитровый тайник.

Не раз мы ещё встречались на ночных планёрках, но на грудь больше не принимал.

Во все времена работала солдатская чуйка. Уходя на «боевые», знает воин, что не вернётся. Вот и я всегда к чему-то готовил себя. Вне боевых выходов, когда выпадало свободное время, занимался на перекладине и брусьях. Со временем даже приобрёл две самодельные гантели. К гусеничному траку от БМП вместо ручки приварили большой болт, и гантелька готова. Было бы желание.

Взвод собирался на сутки заступить в караул. Брились, подшивались, гладились. Тёплым тихим вечером у штаба дежурный по полку, как и мы, с ярко-белым подворотничком, проведя визуальный осмотр, дал разрешение заступить в караул. Погрякивая автоматами и штык-ножами, поднимая пыль тяжёлыми ботинками, мы направились принимать вахту. Караульное помещение находилось напротив штаба дивизии. Имея небольшой опыт сна на посту и помня, что здесь вам не Россия, расклад здесь иной, я выбрал должность выводящего, в обязанности которого входило – ночью спать, а рано утром вывести из камеры караульного помещения сидящих на гауптвахте арестантов. И в течение всего дня сопровождать их на подсобно-чёрных работах.

Рано утром, когда ещё даже солнышко спало, из душного бетонного узилища выпустил ребят подышать свежим воздухом. Их было человек семь, все из солдатско-сержантского состава. Это были бунтари и залётчики, но такие же, как я, молодые простые ребята, отличаясь лишь тем, что они без ремней и кепок, а я с автоматом и штык-ножом. Мы вышли на дивизионный плац. На чёрном небе звёзды отсутствовали. Дул холодный, пронизывающий до костей ветер. Все спрятались за высоким металлическим щитом, на котором красовались портреты членов ЦК КПСС.

"Можно покурить?", – тихим голосом спросил паренёк из музвзвода.

Я разрешил и отошёл в сторону, чтобы не пропустить проверяющего. Курить арестантам было запрещено. Ненадолго осветив заспанное лицо, спрятанный в ладонях от ветра и от посторонних глаз, сверкнул огонёк зажжённой спички. Не успел курильщик сделать и пары затяжек, как вдруг из-за физиономии взиравшего на нас с абсолютным безразличием министра обороны выскочил начальник гауптвахты. Худощавый, среднего роста капитан, со злым лицом и сросшимися бровями, сразу нанёс солдату удар по лицу. Светлячок сигареты, разлетевшись огненными брызгами, быстро погас.

"Тебе плюс пять суток ареста! – прошипел он. – А тебе, – ткнув пальцем в мою сторону, – трое!". И так же быстро исчез за широким, но плоским фейсом министра.

Возомнившему себя мечом правосудия начальнику свою прыткость и смелость проявлять бы не на плацу, а в борьбе с "духами", которых он лицезрел лишь в холодных камерах своих владений, напрочь забыв, что отлавливают врагов в горах и поставляют ему эти вот юноши. Повисло молчание, музыкант смотрел невеселым взглядом.

"Пойдём разоружаться, сокамернички", – махнув рукой, ничуть не расстроившись, сказал я им.

В караулке, развеселив новостью сослуживцев, сдал всё, что мне теперь не положено, и отправился на губу.

Перед завтраком, под конвоем своего друга, я шёл в казарму, чтобы заменить новую эксперименталку на сменку.

Подходя к расположению роты, сказал Олегу: "Лицо сделай построже". Сняв кепку и сомкнув руки за спиной, понурив голову, вышел вперёд.

"Что за маскарад?", – спросил старшина, строивший роту на завтрак.

"А меня, как ненадёжного элемента, упекли на трое суток в кутузку...".

В строю засмеялись.

"Отставить ржачки", – скомандовал старшина.

"Направо, в столовую шагом марш!". Спустя полчаса, на небольшой забетонированной площадке – плацу гауптвахты, капитан-"бровеносец" проводил утренний осмотр. Внимательно шаря глазами по заключённым, медленно приближаясь, шёл вдоль строя. Поравнявшись с новичком, нахмурив лоб, подозрительно всматриваясь, остановился. Светло-бежевая солдатская форма ладно сидела на мне, словно руки к ней приложил умелый портной: далеко не новая, выгоревшая и стиранная-перестиранная, но опрятная и, главное, не висевшая балахоном (спасибо землячкам-камазистам за нужный подарочек...).

"У тебя брюки ушиты, быстро распарывай и возвращай уставной внешний вид".

"Никак нет, я не ушивал...", – упрямо смотря в жёсткие глаза, ответил я чистую правду. У многих, стоявших в шеренгу по одному, из-за распущенных швов брюки потешными галифе топорщились в стороны.

"Даю пять минут на устранение".

Я, не пошевелившись, продолжал смотреть в глаза капитану, этим демонстрируя, что от сказанного не отрекаюсь. Из отвисшего бокового кармана военно-полевой куртки он вытянул увесистую связку ключей. Погрякивая металлом, отыскал небольшой брелок-ножичек и, приближаясь, открыл его на ходу. Наклонившись, рукой схватил штанину выше левого колена и снизу вверх звучно резанул материю игрушечным ножом. Складывая орудие труда, отступил на пару шагов и с удовлетворением и даже наслаждением рассматривал работу.

"Надо же, какая находчивость", – думал я, глядя на разрез. И очень захотелось процитировать капитану строчки из клятвы-присяги, где чёрным по белому было написано: "Клянусь... всемерно беречь военное и народное имущество...". Но воздержался, в этих застенках он местный царёк. Сказать-то можно, но что потом, кроме ненужных проблем...

"Хорошо, что хоть нижнее бельё не проверяют", – мелькнула шальная мысль. Трусы "семейного" фасончика на мне были уж точно в не уставной цветочек.

Накануне, готовясь к наряду, мы устроили «показ мод». В ткань нижнего белья туго закручивали камешек размером со спичечную головку и окунали его в раствор хлорки. Повторив эту процедуру по всей поверхности трусов, вывешивали их для просушки на солнцепёк. Через некоторое время хлорка, съедая краску, проявляла на тёмно-синем фоне голубенькие цветочки.

После осмотра заперли в камеру. Сержантов наказывали не общественными работами, а изоляцией. Вечером, прогулявшись под присмотром знакомого автоматчика, шли на ночлег. Каждый брал стоящий у стены деревянный настил, взгромоздив на спину и согнувшись, нёс в камеру.

Тащил я по узкому коридору свою новую кровать и размышлял, что точно такие же стояли у нас на пляже, но для других целей.

В прямоугольном бетонном склепе, над полом, на уровне колен, словно рельсы крепились два металлических уголка.

Но крученный, как поросячий хвост, капитан был мастак на выдумки. Внимательно надзирал за тем, чтобы нары складывали не по задумке конструктора – на благо людей, а с извращением – под металлические брусья. В головах – вместо подушки – лежак слегка возвышался. На нары мы не ложились, а втискивались.

"Когда проснёшься, резко не вставай, а то башню разобьёшь", – предупредил сосед.

Утром одновременно зажёгся свет и прозвучала команда "Подъём!". В камере раздались глухие удары, маты и смех.

Такие грубые холодные стены видел я изнутри уже не впервые. До службы в армии как-то приехал к товарищу в город Изобильный. Тихий, уютно-безлюдный переулочек не предвещал никаких проблем. Жёлто-оранжевый спортивный мотоцикл, сверкая на солнце никелем, стоял в тени деревьев на подножке, остывая от тридцатикилометровой пробежки. На соседней улице, шурша покрышками, туда-сюда мелькали разноцветные автомобили. Шелест листвы, выкрашенная в одинаковый цвет с забором удобная лавочка, мирно беседующие о том о сем, а в общем, ни о чем, ребята – сплошная гармония.

Боковым зрением я увидел два ярко-белых пятна. Они двигались вдоль шумной улицы, и когда им оставалось совсем немного, чтобы скрыться за углом, вдруг приостановились.

"Менты...", – проговорил товарищ.

"Вижу...", – не поворачивая головы в их сторону, ответил я ему.

Блюстители порядка, заметив транспортное средство и молодёжь, посоветовавшись, решили выполнить свой долг.

(Слинять не успеем, слишком мало времени. Выхода нет, надо просто расслабиться и, не подавая виду, продолжать разговор).

Летняя парадная форма сидела на служивых довольно ладно.

(Ну и мы, чай, не бомжи...).

"Чей мотоцикл?". "Мой". "Предъявите техпаспорт, водительское удостоверение и шлем".

По удивительному совпадению, названное отсутствовало (хобби у мотоциклистов такое – не возить документов и уходить от погони...). Нет, чтобы справиться о состоянии здоровья или предложить помощь...

В предчувствии неприятностей, ожидая дальнейшего развития событий, подошёл поближе к "Спортачу".

Сияющие, весьма упитанные молодые стражники, не скрывая радости, объявили о конфискации имущества.

Из частного двора, внимательно вслушиваясь в разговор, появилась мама товарища. Тихонько подошла и, взявшись за блестящий никелем руль, крепко сжимая руку, с уверенным спокойствием также тихо произнесла: "Забирайте, но вместе со мной...".

(Воистину: русская женщина "слона на ходу остановит и хобот ему оторвёт!").

"Белые фуражки" от неожиданной смены полюсов атаки зависли в молчании. Переглянувшись, уже другим тоном, словно выпрашивая, промолвили: "Ну, тогда до полного выяснения обстоятельств мы парня попросим пройти".

"Нет проблем", – разведя руками, быстро согласился я, понимая, что "без себя" из неволи мотоцикл будет вытянуть гораздо сложнее.

Послушно остановившаяся легковушка лихо, с комфортом несла нас через центр города. Расположившись на заднем сиденье в окружении конвойных, слегка опустив голову, я всячески старался скрыть улыбку. В отличие от меня неунывающего, стражники, взирая свысока на "добычу", вели себя согласно уставу – молчаливо и строго.

(Наверняка мечтали, что за поимку "особо опасного преступника" их наградят именным оружием или путёвкой на курорт. В Сибирь...).

В районом управлении внутренних дел сразу доставили к дежурному офицеру. Тот обыденным, спокойным голосом, но приказным тоном предложил выложить на стол колющие и режущие предметы. А также снять ремень и шнурки. Услышав наименование последних предметов, быстро догадался, что упекут в КПЗ. И не ошибся... Камера предварительного заключения была размером с ванную комнату в типовой многоэтажке. Только вместо белоснежной ванны там стояли ободранные, видавшие многое (кроме краски) деревянные нары. В нос ударила тяжёлая смесь вони.

У входа сидел опрятный, с моложавым грустным лицом кореец. Рядом ожидал своей участи изрядно помятый алкоголик. За спиной, закрывшись, грохнула массивная железная дверь и, лязгнув связкой ключей, щёлкнул замок.

Свернув резко вправо, хрустя пылью зашарканного бетонного пола, я присел в глубине камеры, сразу оптимистично подметив: "Хорошо, что люфт-клозет отсутствует, задохнулся бы".

Тусклое освещение позволяло читать надписи на корявой, холодной, серой стене. Пробежался по каракулям типа "здесь был Вася" и многочисленным неприличным умозаключениям в адрес кого бы то ни было. Бросив эту затею, стал прислушиваться к доносящемуся из коридора голосу дежурного. В двери, на уровне лица, зияло открытое окошко. Вместе с относительно свежем воздухом текла оттуда какая ни есть информация. Слушал и, как и сокамернички, размышлял о смысле жизни.

"Весёлое получается кино, непредсказуемое. Училищный комсорг, староста группы – и в тюрьме... Загреметь легко, но выбраться из этих давящих стен непросто. Не обидно, когда припаяют заслуженное, а тут... Правда, статистику, планы и отчёты в этом заведении тоже никто не отменял...".

Минут через сорок, звучно докладывая по телефону, голос начальника выдал мою фамилию и госномер "Иж Планеты Спорт" – 33-99. По-прежнему сидевший за столом дежурный, возвращая конфискат, добавил: "Завтра в девять утра чтобы был у начальника солнечнодольской милиции...".

"Ага, сейчас бегу, аж спотыкаюсь, – втягивая свежий уличный воздух свободы, вдогонку думал я . – Нашли дурака. Взяли б вы меня верхом на заведённом быстроколёсном дружке".

Тихим вечером второго дня тунеядства на гауптвахте мы сидели в беседке, называемой «курилкой», однако никто не курил. Слух ласкал приглушённый шепот текущей воды. Поливочный шланг, уткнувшись в траву, поил деревья.

Пришли проведать Саня с Олегом и принесли купленные в военторге банку российской сгущёнки и пачку югославского печенья.

"Некисло устроился!", – шутливо возмущались они. – Мы тебя охраняем, сами не едим и тебя же вкусняшками кормим!".

"Ну да, согласен, на солдатские семь чеков в месяц не пошикуешь, вы, небось, за это все пару чеков отстегнули, – со смущением и грустью глядя на гостинцы, размышлял я вслух. – Угощайтесь, я не жмот, – протянул им сладости. – Сейчас в банке пробьём три отверстия и будем пировать".

"Тем более, и повод имеется, – переглянувшись, сказали друзья. – Скоро уходим на боевые".

Я напрягся. Из ста человек хронически недоукомплектованного личного состава роты в боевых действиях участвовали человек пятнадцать-двадцать. В основном, одни и те же. Не берут – значит, не доверяют.

"Расслабься! – улыбнулись парни. – Тебя тоже включили, сутки не досидишь. Завтра утром освободят".

"Ну, тогда вскрывайте, пока не передумал, – сказал повеселевшим голосом и протянул банку. – Я гол, как лысый в бане, даже брючный ремень конфисковали".

Саня вынул из потайного карманчика патрон. Такой обязан иметь каждый, кто уходит в рейд. Документы по известным причинам с собой не брали. В гильзу, закупоренную пулей, вместо пороха вкладывали записку с личными данными. Установили на банку со сгущенкой патрон пулей вниз, и под ударом ладони в крышке быстро появились три отверстия.

"Запоминай каждый своё", – протягивая мне первому, сказал Санёк.

Утром командир роты, переговорив с начальником гауптвахты, ждал у металлических, неизменно зелёных ворот караулки. Увидев командира издали, я поприветствовал: «Здравия желаю, товарищ капитан!».

"Климов, ты и в гробу будешь улыбаться?".

"Так точно, товарищ капитан! Если не забуду".

"А не рано ли залётчика назначили командиром отделения? – бросив беглый взгляд на прореху на левом бедре, грустным голосом добавил: – Ну ладно, не до шуток. Быстро переодевайся и к старшине, у нас самострел. Дневальный заперся в оружейке, упёрся животом в ствол автомата и...". Командир, с лёгкой проседью на висках и осунувшимся бледным лицом, тяжело вздохнул и, понизив голос, добавил: "Трассера, прошив крышу казармы, разлетались веером". Нарастающее свистящее лопотанье винтов заставило его замолчать. Я посмотрел в сторону взлётки.

Вертолёты огневой поддержки, оторвавшись от земли, набирали высоту. "Крокодилы" в боевой пятнистой окраске, ощетинившись скорострельными пушками, обдавая нас потоками тёплого ветра, шли на разной высоте умело выстроенной парой. За гранёным пуленепробиваемым стеклом отчётливо вырисовывались безмятежные лица пилотов.

Не сговариваясь, желая сократить время и расстояние, в полном безмолвии мы протиснулись в потайной лаз проволочного заграждения. Минуя военторг с медсанчастью, молча шли по территории полка. Светловолосый старшина, лет двадцати пяти, сидел, угрюмый, в каптёрке. Перед ним на столе лежало выглаженное, аккуратно свёрнутое вафельное полотенце. Его прижимала пластмассовая свинцового цвета мыльница.