Текст книги "Страсти по Вечному городу"

Автор книги: Всеволод Кшесинский

Когда я пустил в дело шестую сигарету, ко мне подошла синьорина в босоножках, обшитых камнями и темным стеклярусом, на высоченных каблуках. Я поднял глаза и увидел, что это Лёка Ж.

Никогда бы не подумал, что обувь может так изменить человека. Из капризной и опасно непредсказуемой девицы Лёка Ж. превратилась в милое и безумно обаятельное создание.

– Но что молчишь, как пень? Скажи уже что-нибудь, – возмутилась она, и все очарование куда-то испарилось.

– Белиссима синьорина, – сказал я, пытаясь вернуть утраченное мгновение. Увы.

– Сто тридцать евро как с куста, – сообщила Лёка Ж. – На какие жертвы приходится идти ради красоты!

Что-то я не понял, мы же вроде перешли в режим жесткой экономии. Или вся эта экономия затеяна для того, чтобы потратить последнее на дурацкие босоножки? Я угрюмо уточнил, подразумевает ли она под «жертвами» потраченные на обувь деньги.

Но оказалось, что Лёка Ж. имеет в виду ноги. Когда она в последний раз обувалась в туфли на таком высоком каблуке, ей было лет двадцать… В общем, это было совсем недавно. Почти вчера…

– Что ты мне зубы заговариваешь? – прервал я ее болтовню. – Ты спустила все деньги, которые я тебе дал…

– Сева, ну какой же ты нудный! Давай не будем ссориться, – неожиданно дружелюбно предложила Лёка Ж. – У тебя же еще есть. А завтра придут мамины деньги, и все у нас будет хорошо.

Что-то здесь не так. Уж слишком быстро она решила помириться.

Сделав несколько шагов, Лёка Ж. вдруг поняла, что далеко не уйдет, поэтому захотела воспользоваться наконец услугами метро. Я не возражал. Мы спустились по подземному переходу, отыскали мелочь и взяли в автомате два билета по евро. Прошли турникет, опустив карточки, миновали короткую лестницу, посреди которой был узкий эскалатор и впервые увидели римское метро…

Метро Вечного города нас разочаровало. Во всяком случае, станция Сан-Джованни. В полутьме мрачнели необработанные каменные стены, видимо, сохранившиеся с античных времен. С потолка что-то капало, повсюду валялся мусор – затоптанные газеты, пластиковые бутылки, окурки…

Станция напоминала какое-нибудь подземелье Большой клоаки. А может, это оно есть? Феллини в своем «Риме» объяснял затянувшееся строительство метрополитена в Вечном городе тем, что рабочие постоянно натыкались на какие-нибудь археологические реликты. На вопрос «Когда же вы наконец построите?» прораб философски отвечал: «А кто его знает…»

Мы сели в разрисованный граффити грязный поезд, который внутри оказался приятнее, чем снаружи – просторный, яркий, с электронным табло, где показывали названия станций. Диктор настойчиво сообщал: «Uscita lato destro» (выход на правую сторону) или «Uscita lato sinistro» (выход на левую сторону).

Хотя расстояние между станциями было коротким, и поезд преодолевал их минуты за две, а то и меньше, Лёка Ж. решила, что до Колизея она не дотянет. Чтобы добраться туда, нужно пересаживаться на Термини, а пересадку в таком жутком метро она просто не переживет. Я предложил доехать до станции Фламинио и выйти на виллу Боргезе, где, по данным моего путеводителя, находился огромный парк с волшебными садами.

Выйдя из метро, мы прошагали к пьяццале Фламинио и ступили на брусчатку перед воротами с тремя арками, украшенными колоннами дорического ордера.

– Куда ты меня привел? – недовольно спросила Лёка Ж.

– На пьяцца дель-Пополо, Народную площадь, – вежливо ответил я и объяснил, что мы стоим перед Порта-дель-Пополо, или Народными вратами, которые раньше называли Вратами Фламиния. Они были главными воротами города, поскольку к ним вела Фламиниева дорога, построенная в III веке до нашей эры цензором Гаем Фламинием. Дорога связывала Рим с Этрурией и Умбрией, а через них – со всем остальным миром. Поэтому Народную площадь называют еще «прихожей Вечного города», а Народные врата – его «дверью».

Ворота были сооружены в III веке уже нашей эры, когда император Аврелиан окружил Рим новой крепостной стеной, от которой все еще многое сохранилось. Ее высота около восьми метров, а ширина – три с половиной метра. Я показал Лёке Ж. на терракотово-кирпичную стену, уходящую от ворот и скрывающуюся за углом, но она не слишком впечатлилась.

Тогда я объяснил, что участок, перед которым мы стоим, называется Muro torto, Кривая стена, или Muro malo, Плохая стена, – здесь хоронили нераскаявшихся проституток. Есть легенда, что когда апостол Петр шел на казнь, Кривая стена перед ним склонилась. А когда Петра казнили, она рухнула. С тех пор этот проем в стене не заделывают.

Потом древние ворота Фламиния разрушились, и на их месте построили новые. Считается, что вот этот, внешний, фасад сделан по эскизам Микеланджело. Но на самом деле Микеланджело тогда был очень стар, ему уже перевалило за восемьдесят пять. Поэтому в итоге работу поручили архитектору Нанни ди Баччо Биджо…

– Я вспомнила! – перебила Лёка Ж. – Этот Биджо выкрал у Микеланджело рисунки. Вот пройдоха! – заключила Лёка Ж. – Может, поэтому и считается, что фасад сделан по эскизам Микеланджело?

– Может, – согласился я и повел Лёку Ж. через ворота на площадь, чтобы показать с внутренней стороны фасад, сделанный уже небезызвестным Лёке Ж. Бернини.

– Ну, с этой стороны как-то не впечатляет. – Лёка Ж. пожала плечами.

– Представь себе, какие люди проходили через эти ворота! – воскликнул я и стал перечислять: – Римские легионы, короли, паломники, нищие, шлюхи, будущие папы римские. Через эти ворота в Вечный город входили Данте, Рабле, Моцарт, Гоголь…

При имени Гоголя в памяти Лёки Ж. снова щелкнуло, и она начала:

– «Но Рим, наш чудесный Рим, рай, в котором, я думаю, и ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлек…»

– Потом подекламируешь, – перебил я и показал на ступеньки лестницы базилики Санта-Мария-дель-Пополо, примыкающей к Народным вратам, где, как уверяет молва, когда-то был погребен император Нерон. Во всяком случае, это одно из мест, где его похоронили.

– Его что, хоронили несколько раз? – уточнила Лёка Ж.

– Никто точно не знает, – признал я и пересказал легенду о том, как однажды на месте, где сейчас стоит базилика, выросло гигантское дерево грецкого ореха и вокруг него по ночам бродил призрак императора Нерона. Только папа Пасхалий II приказал выкопать останки Нерона и бросить их в Тибр. Дерево фубили и в 1099 году на этом нечистом месте возвели часовню, которую потом и перестроили в церковь Санта-Мария-дель-Пополо, оказавшуюся у самого входа на Народную площадь.

Вообще-то в те времена площадь именовалась пьяцца дель-Трулло, потому что посреди нее стоял фонтан формы трулло, в виде приплюснутого конуса – перевернутой воронки. Там стирали белье, поили лошадей, да и сами горожане пили и купались.

В XVI веке папа Сикст V решил, что пора навести порядок. Они с Доменико Фонтана как раз вели раскопки в Чирко-Массимо и откопали там три блока очередного древнеегипетского обелиска. В XIX веке обелиск был окружен фонтанами в виде четырех мраморных львов.

Я подвел Лёку Ж. к обелиску, откуда хорошо просматривалось изобретение Доменико Фонтана – tridente, трехлучевая система улиц. В 1580-х Фонтана проложил новые улицы, которые расходятся от Народной площади как лучи трезубца: виа дель-Корсо, виа дель-Бабуино и виа ди-Рипетта. Ну, как в Питере от Адмиралтейства идут Невский, Гороховая улица и Вознесенский проспект.

Позже были построены церкви-близняшки, от которых начинается этот трезубец: Санта-Мария-ин-Монтесанто – та, что слева, – была начата Карло Райнальди в 1662 году, а закончена в 1679 году Бернини и Карло Фонтана; а Санта-Мария-деи-Мираколита – та, что справа, – возведена Карло Райнальди в 1681 году. На первый взгляд кажется, что базилики похожи как две капли воды. На самом же деле левая церковь овальная, а правая – круглая. Райнальди просто втиснул круг в заданный треугольник.

– Послушай, ты обещал отвести меня в волшебные сады, – сказала Лёка Ж., внимавшая мне с плохо скрываемой тоской. – По-моему, пора…

Я согласился, пообещав, что наверху перед садами будет прекрасный вид на город со смотровой площадки. Но Лёка Ж. потребовала, чтобы сначала мы где-нибудь посидели.

Мы поднялись на холм Пинчо по каменным ступеням лестницы, у которой прятался музей Леонардо да Винчи, добрались до ближайшего лужка и устроили привал в тени у обломков Кривой стены. Закупленные на рынке чиабатта, молоко, сыр и прошутто быстро закончились. Осталось только вино, которое мы по очереди пили из горлышка пластиковой бутылки на зависть прохожим.

Доев последний ломоть хлеба с прошутто и запив его вином, Лёка Ж. тяжело вздохнула:

– Ой, столько есть нельзя! С завтрашнего дня сажусь на диету, а сейчас я останусь тут, пока не смогу двигаться снова.

– Что ж, я пойду поброжу, а потом вернусь за тобой, – сказал я, поднимаясь.

– Опять? – рассердилась Лёка Ж. – Ты же обещал, что никогда не оставишь меня одну! А вдруг на меня нападет сексуальный маньяк. Как вчера… – она осеклась, но слово уже вылетело.

Я снова присел на траву и поинтересовался, что Лёка Ж. имела в виду.

– Ну, я тебе рассказывала. Про Трастевере… – сказала она, потупившись.

– Не пытайся юлить, – предупредил я. – У тебя не получается.

Лёке Ж. пришлось во всем признаться. Вчера Гарик наконец-то показал свой сюрприз. Им оказалась пустая однокомнатная квартира, в которой он хотел… провести с Лёкой Ж. страстную ночь любви… Но она, сделав невинное лицо, сказала, что они еще плохо друг друга знают, что надо познакомиться поближе и что ей не в чем идти в ночной клуб… Тогда Гарик дал ей сто пятьдесят евро на босоножки и отвез домой. Так что все в порядке…

Слов нет. Одно из двух – либо ее разум в самом деле девственен, как у младенца, либо она очень умело прикидывается.

– Лёка, ты хоть понимаешь, как это выглядит? – спросил я.

– Нет. Что ты хочешь сказать… – недоуменно начала Лёка Ж. и вдруг поняла. – Да как ты мог такое подумать! Я у него взаймы взяла. Завтра деньги от мамы придут, и я ему отдам. Какой ты глупый… Неужели ты думаешь, что я так дешево стою? – недовольно заметила она.

– Ох, Лёка, опасную игру ты ведешь, – строго сказал я. – Однажды он тебя изнасилует и правильно сделает.

– Но ты же меня защитишь! – ответила Лёка Ж. не слишком уверенно.

– Вряд ли он будет насиловать тебя в моем присутствии…

Лёка Ж. задумалась.

– Что же я такая непутевая-а-а-а… – вздохнула она.

Ладно, что сделано, то сделано. Чего уж воду в ступе толочь. Я поднялся и протянул Лёке Ж. руку.

– Да куда же я пойду на таких каблучищах! – возмущенно сказала она.

Что ж нам, теперь тут навсегда остаться? – подумал я и вспомнил, что до того как Лёка Ж. приобрела шикарную обновку, она ходила отнюдь не босиком.

– А где твоя старая обувь? – спросил я. – Ты ее выбросила?

– Нет, в сумке болтается, – ответила Лёка Ж, не понимая, зачем ей старая обувь, когда у нее есть новая, такая красивая.

– Ну так переобуйся! – посоветовал я.

Лёка Ж. изумилась, как ей самой не пришло в голову. Меня это совсем не удивило.

Наконец она переобулась, всучила мне свою новую бесценную обувь и взяла меня под руку.

– Пойдем, дуреха, – ласково сказал я. – Покажу тебе райские кущи.

Я и сам не ожидал, что сдержу обещание. Парк холма Пинчо оказался садами и цветниками с лимонными деревьями в кадках, бассейнами, прудами, фонтанами и бесчисленными статуями. Повсюду, на траве, на лавочках, на камнях архитектурных памятников возлежали, загорали и просто спали римляне и римлянки всех возрастов.

Одна упитанная девушка, расположившись на ступенях неоклассицистской беседки, качала пресс. «К ужину готовится», – философски заметила Лёка Ж. и пожелала прилечь рядом, чтобы снять лишние килограммы, но поняла, что если она ляжет, то уже не поднимется.

Туристы катались на велосипедах, повозках, запряженных пони, и лодочках.

В прудах жили антрацитовые черепахи с желтым в крапинку брюхом. Они медленно облепляли теплые камни берега и пучили алые глаза, не обращая никакого внимания на двуногих животных, таких суетливых даже в неподвижности.

Вскоре мы оказались у неприметного деревянного сарая, на вывеске которого прочитали: «Teatro dei burattini» – Театр кукол. Представлений в этот день не было. Пришлось довольствоваться изучением афиши. «Коломбина воображает себя принцессой Турандот», «Арлекино и Панталоне в ресторане: кто заплатит?», «Ругантино в школе любви», «Коломбина устраивает русский розыгрыш над Пульчинеллой»…

– Что-то мне это напоминает, – сказал я Лёке Ж.

– Все мы – куклы в театре. Кто-то играет, а кто-то дергает за ниточки… – изрекла она.

– И где ты вычитала этот афоризм? – спросил я, ожидая услышать цитату из первоисточника.

– Этот афоризм я сама придумала! – гордо сказала Лёка Ж. и показала язык.

Неподалеку от театра мы обнаружили гидрохронометр, который, как выяснилось из таблички перед ним, изобретен доминиканским монахом Джованни Эмбриако, за что монах получил какую-то награду на Парижской выставке 1867 года. Гидрохронометр представлял собой четыре циферблата в деревянной башенке со стеклянными стенами, которая возвышалась на поросших вьюном камнях над мини-бассейном. Вода подавалась по трубе внутрь башенки и поочередно заполняла две миски, установленные на массивном витом штативе.

– Часы и вправду работают от воды? – восхитилась Лёка Ж. – Сева, ты понимаешь, он же изобрел вечный двигатель!

– Молодец, – вяло согласился я.

– «Молодец…» – передразнила меня Лёка Ж. – Вот ты что изобрел, например?

– Тебя, – честно ответил я.

– Меня? – вознегодовала Лёка Ж. – Это, знаешь, большой вопрос, кто кого изобрел…

– Ты меня изобрести не могла – я старше, – возразил я.

– Тогда почему я дергаю тебя за ниточки? – язвительно спросила Лёка Ж.

– Потому что я тебе это позволяю, – объяснил я.

– Нет. Потому что я твой кукловод! – открыла мне тайну Лёка Ж. – Смирись с этим, и я тебя прощу.

Конечно, любая Галатея мнит себя человеком. Но Пигмалионом – это уже наглость. Я крепко взял Лёку Ж. за руку и поволок ее за собой. Она пыталась вырваться и вопрошала: «Куда? Куда?»

Я отвечал ей выдержками из текста путеводителя, посвященного холму Пинчо, на котором мы находились. Таким образом Лёка Ж. узнала, что Пинчо не входит в число семи главных холмов Вечного города, хотя и был обнесен стеной Аврелиана. Когда-то здесь были разбиты обширные сады Лукулла, за которые местность даже называли иногда «холмом садов». По соседству с Лукуллом, который славился обильными пиршествами, жила известная распутница Мессалина и римский патриций Пинчо. От имени последнего холм и получил свое нынешнее имя.

– Отпусти меня! – кричала Лёка Ж., все еще пытаясь освободиться.

В ответ я рассказал о парке на холме Пинчо, планировка которого сделана Джузеппе Валадьером. Это наиболее крупный парк Рима. Окружность его составляет не менее шести километров. Он примыкает к парку виллы Боргезе, созданному кардиналом Шипионе Боргезе в конце XVII века. Изюминкой парка является девятимефовый египетский обелиск, известный как Пинчано, или обелиск Антиноя, или обелиск Адриана – привезен императором Адрианом из Египта в память о своем юном любовнике, утонувшем при загадочных обстоятельствах в водах Нила во время египетского путешествия императора в 130 году.

– Я знаю! – Лёка Ж. резко остановилась, упала на мелкий желтый песок овальной пьяцца Сиена и начала декламировать:

 
Я поражен загадкой Антиноя,
сокрытой в уголках капризных глаз.
Два белых перевернутых каноэ,
разрезанная сполохами мгла.
Предчувствие финального паденья
в змеящиеся кудри красных волн…
Бессмертное во мраморе рожденье —
посмертный императора поклон.
 

Я крепко сжимал руку Лёки Ж., не давая ей шанса обрести свободу.

– Иннокентий Аполлонов. «Загадка Антиноя», – жалобно сказала она. – Отпусти меня…

– У тебя не голова, а помойка, – заметил я и помог Лёке Ж. подняться, сообщив, что несомненной жемчужиной парка является галерея Боргезе, созданная Шипионе Кафарелли, который был усыновлен своим дядей, Камилло Боргезе, ставшим папой римским Павлом V…

– Погоди, – попросила Лёка Ж., – я запуталась. Папа, то есть дядя, усыновил своего племянника и стал ему папой… Бррр… Зачем такие Сложности?

Я объяснил Лёке Ж., что после усыновления Шипионе Кафарелли автоматически стал кардиналом Шипионе Боргезе. После чего под прикрытием папы жил себе припеваючи, был большим начальником и мог запросто спереть картину из монастыря, приобрести почти задаром или просто отнять. По достоинству кардинал оценивал, пожалуй, только скульптора Бернини – целый этаж галереи Боргезе заставлен его работами. Наследники кардинала тоже потрудились – кто угрозами, кто шантажом – и собрали отличную коллекцию. Тут тебе и Караваджо, и Тициан, и Рафаэль, и Рубенс.

– И что, этих ворюг никто не привлек к ответу? – удивилась Лёка Ж.

Я успокоил Лёку Ж.: во время войны Наполеон вывез отсюда гораздо больше, чем они все вместе наворовали.

– Я смотрю, ты опять стал похож на нормального человека, – покосилась Лёка Ж. и осторожно предложила: – Пойдем в зоопарк.

Я подумал и согласился. Там-то и устрою ей собственный сюрприз…

Следуя карте, я отвел Лёку Ж. к зоопарку. Во дворе у касс был небольшой чистый пруд, в котором сидели крупные чайки, плавали черепашки и огромные рыбы, наверное карпы и сомы. Мы подошли поближе, и я с издевкой предложил:

– Ну что, дерни теперь за ниточку. Заставь этих рыб хоть что-нибудь сделать по твоему желанию.

– Да легко! – Лёка Ж. хмыкнула, оперлась на перила ограждения, вытянула ладони над прудом и произнесла:

 
Рыбка-омбрина,
плыви к фра Мартино!
 

Дальше произошло невероятное. К вящему удовольствию окружающих нас туристов рыбы как по команде сплылись к Лёке Ж. и высунули головы из воды, раскрыв рты. Вокруг защелкали и заблистали вспышками фотоаппараты. Жаль, что мы не догадались взять с собой нормальный фотоаппарат и пришлось снимать на мобильный. Я запечатлел торжествующую Лёку Ж. посреди беснующихся рыб, которые, казалось, уже готовы были прыгнуть к ней в ладони.

– Уходим, – сказал я тихо Лёке Ж. – Твоя взяла. Но по-моему, они решили, что ты их будешь кормить.

И действительно, не дождавшись кормежки, рыбы недовольно хлопнули хвостами по воде и расплылись.

Напоследок я решил помучить Лёку Ж. произведениями искусства, и хотя бы таким образом восстановить свою поруганную честь.

– Может, в следующий раз? – взмолилась Лёка Ж.

– Нет, сейчас, – отрезал я и отвел ее в Галерею Боргезе.

Правда, шансов попасть внутрь было мало. Во-первых, выяснилось, что вход стоит 8,5 евро. Лёке Ж. с ее идеей экономии сумма показалась просто астрономической. Во-вторых, до закрытия музея оставалось чуть менее получаса и посмотреть нам удалось бы немногое. Но я понимал, что больше тридцати минут общения с искусством Лёка Ж. все равно не выдержит. А по поводу непредвиденных расходов напомнил ей, что завтра она сказочно разбогатеет.

Уныло скользя бесстрастным взглядом по скульптурам и картинам, честно говоря, непонятно по какому принципу расположенным, Лёка Ж. медленно брела за мной. И тут у меня возникла отличная идея, как пробудить в ней интерес к искусству.

– Хочешь, фокус покажу?

– Прямо здесь? – недоверчиво спросила Лёка Ж.

– Если не ошибаюсь, в следующем зале. Закрой глаза… А то ничего не получится.

Лёка Ж. одарила меня взглядом врача психбольницы, но все-таки зажмурилась. Я отвел ее в зал, где стояла скульптура Бернини «Аполлон и Дафна», и развернул Лёку Ж. лицом к лицу.

– Открывай! – скомандовал я.

Лёка Ж. распахнула глаза и разочарованно посмотрела на дуэт Дафны, протянувшей руку в мольбе к небесам, и настигающего ее Аполлона.

– И в чем прикол? – разочарованно спросила Лёка Ж.

– Терпение, – попросил я и начал издалека, а точнее с того фрагмента «Метаморфоз» Овидия, где Аполлон оскорбил Купидона, посмеявшись над его маленьким луком. Купидон отомстил божеству… – Ну, что там у Овидия написано, – вспоминай, щелкай файлами.

– Сейчас. – Лёка Ж. начала перебирать страницы своей памяти. – Так…

 
Молвил и, взмахом крыла скользнув по воздуху, быстрый,
Остановился, слетев, на тенистой твердыне Парнаса.
Две он пернатых достал из стрелоносящего тула,
Разных: одна прогоняет любовь, другая внушает…
Эту он в нимфу вонзил, в Пенееву дочь: а другою,
Ранив до мозга костей, уязвил Аполлона, и тотчас
Он полюбил, а она избегает возлюбленной зваться… [10]10
  Публий Овидий Назон. Метаморфозы. Перевод С. В. Шервинского.


[Закрыть]
 

– Достаточно, – остановил я Лёку Ж. и продолжил рассказ. – И вот Аполлон увидел Дафну и воспылал к ней страстью. Аполлон бросился за ней, настиг, а она…

– А она ему отказала, как я вчера Гарику, да? – подхватила Лёка Ж.

– Лучше текстом оригинала, – недовольно заметил я. – Что там дальше?

Лёка Ж. процитировала:

 
Силы лишившись, она побледнела, ее победило
Быстрое бегство: и так, посмотрев на воды Пенея,
Молвит: «Отец, помоги! Коль могущество есть у потоков,
Лик мой, молю, измени, уничтожь мой погибельный образ!»
Только скончала мольбу, – цепенеют тягостно члены,
Нежная девичья грудь корой окружается тонкой,
Волосы – в зелень листвы превращаются, руки же – в ветви;
Резвая раньше нога становится медленным корнем,
Скрыто листвою лицо, – красота лишь одна остается.
 

Лёка Ж. закончила декламацию, внимательно посмотрела на Дафну с Аполлоном и спросила:

– Я не поняла, в чем фокус-то?

– Смотри, – ответил я. – Отсюда, с этого ракурса, видно, как Дафна только начинает превращаться в куст лавра. А теперь идем по часовой стрелке.

Я повел Лёку Ж. вокруг скульптуры, и взгляд ее по мере продвижения по кругу становился все более пораженным.

– Как это возможно! – не поверила она. – Она же действительно превращается в куст!

– А я что говорил… – гордо напомнил я.

– Тут какой-то подвох. Я должна выяснить.

И Лёка Ж. снова обошла Аполлона и Дафну по часовой стрелке.

– Поразительно! Как он до этого додумался?

И она опять пошла по кругу…

К моменту, когда смотрительница явилась в зал, чтобы выгнать нас из музея, Лёка Ж. делала уже девятый круг. Смотрительница застыла в дверях и некоторое время оцепенело наблюдала. Видимо, она все-таки не каждый день встречала таких активных посетителей. Я притормозил Лёку Ж.

– Ты знаешь, а я изменила свое мнение о Бернини, – сказала она, отойдя от эстетического потрясения. – Я считала его выскочкой, Филиппом Киркоровым римского барокко. А теперь смотрю – нет, реально художник.