Текст книги "Проверка на твердость"

Автор книги: Вольфганг Хельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Солдат Шорнбергер, вымойте, пожалуйста, и мой! – Унтер-офицер протянул ему пустой котелок.

Эгон Шорнбергер помедлил. «Я же не судомойка», – подумал он. Тем не менее он с отвращением взял котелок.

Бретшнейдер поблагодарил и уже на ходу обернулся:

– Кстати, вопрос с расчетом боевой пружины: усилие равно модулю сжатия, помноженному на диаметр плюс учетверенный путь пружины… – Он немного подумал, прежде чем продолжить. – Да, помножить на средний диаметр витка и на утроенное число витков пружины… Запомнили? Вот так-то!

И он пошел дальше. Шорнбергер две-три секунды стоял с открытым ртом.

– Товарищ… товарищ унтер-офицер! – наконец позвал он командира отделения.

Бретшнейдер еще раз обернулся, усмехнулся и назидательно поднял вверх палец.

– Сначала, конечно, нужно рассчитать модуль движения, – громко закончил он. – Я вам все напишу… Сегодня вечером или завтра.

«Этот, если вздумает, может огорошить так, что не обрадуешься», – подумал Эгон Шорнбергер.

Андреас Юнгман и Бруно Преллер тоже пришли мыть котелки и ложки. Они продолжали какой-то свой разговор, не замечая Шорнбергера.

– Я, собственно, ему даже благодарен, – промолвил Андреас.

– Кому, Эгону? Брось ты. Ему это было нужно, как воздух… Тоже еще, благодарен!

– Это бывает необходимо каждому, Бруно.

– Что? Как в Дамаске, где Савла приняли за Павла.

– В одну минуту из тебя выплескивается наружу все, что в тебе было, – продолжал Андреас, который не был силен в библейских сказаниях. – Это мгновения, во время которых ты познаешь самого себя до последней мельчайшей частицы. Понимаешь? Ситуация, в которой ты видишь, на что способен, вот что я тебе скажу.

– И ты думаешь, это верный способ познать самого себя?.. Тише, он здесь!

Эгон Шорнбергер встал рядом с товарищами и начал мыть в струе воды котелки. Никто не промолвил ни слова. Неподалеку от машины командира обер-фельдфебель начал раздавать почту.

– Метольд Франц, Крадль Хельмут, Никель Йохен… – Он громко называл имена и фамилии адресатов.

Вызванные выходили вперед – одни полные достоинства, как будто их награждали орденом, другие сдержанно улыбались или даже смущались, как будто их застали на тайном свидании.

– Зибенхюнер Вольфганг, Альбрехт Гюнтер, Кошенц Михаэль, Вебер Курт, Кошенц… Кошенц… Кошенц, еще раз Кошенц, мой дорогой! Хенне Вильфрид, Бретшнейдер Карл Хейнц. На сегодня – все!

Письмо унтер-офицеру, который отсутствовал, обер-фельдфебель сунул в карман и направился к командирской машине. Хейнц Кернер с удивлением посмотрел ему вслед. Он не знал, что дневная почта осталась в казарме.

– Очевидно, что-то произошло, – пробормотал он так отчетливо, что Йохен Никель услышал его.

– Вероятно, у твоей старухи вскочил нарыв на пальце, – подзуживал он, – или ей надоело выводить каракули!

Хейнц Кернер посмотрел на него и затем медленно, спокойно заметил:

– На этот раз, так и быть, я просто не обращу на это внимания, парень, а в следующий ты получишь по морде, да так, что до увольнения сможешь хлебать только суп.

– Ну-ну! – пробормотал Йохен Никель смущенно и ретировался со своим письмом.

Михаэль Кошенц присел на пень и разложил на коленях свою корреспонденцию. Муки любопытства окруживших его товарищей возрастали. Бруно Преллер, как самый любопытный, с нетерпением ожидал, когда великан закончит просмотр писем. Всего было десять конвертов. В каждый помимо письма был вложен фотоснимок. Портреты девушек. Простые любительские снимки, среди них даже два с обворожительными дочерями. Евы в бикини. Михаэлю Кошенцу стоило больших трудов забрать фотографии у друзей. Они были единодушны в своих комментариях. Все завидовали верзиле Михаэлю.

– Смотри-ка!

– Старик, как это тебе удается?

– Шейх! Кошенц – настоящий шейх!

Здоровяк сиял под лучами всеобщего внимания.

– Нужно иметь толковую сестру. В этом залог успеха, – отвечал он на шутки друзей.

Эгон Шорнбергер пришел с двумя вымытыми котелками.

– Фокус номер семнадцать! – засмеялся он, увидев фотографии. – «Вохенпост», рубрика для мужчин. Или какой-нибудь журнал?

Йохен Никель, отойдя в сторону, бегло прочитал свое письмо, в котором тоже оказалась фотография. Он посмотрел на нее с удивлением:

– Какая пчелка?! И она сообщает так кратко. – Он обратился к Кошенцу: – Сколько стоят подобные объявления?

– Если хотите знать, здесь замешана моя сестра. – Михаэль Кошенц вынул вырезку из газеты и показал друзьям.

Бруно Преллер схватил ее быстрее, чем Никель.

– «Молодой мастер, – читал Бруно, – 1,78, полностью независимый, жизнерадостный, ищет симпатичную подругу для автотуризма, танцев и занятий парусным спортом. Имеет домик, автомашину и земельный участок на берегу озера…»

– Молодой мастер? – Никель взглянул, ухмыляясь, на Кошенца. – Кто же это такой?

– Это я, – ответил здоровяк самоуверенно. – Эти куколки сразу попались на удочку. Нужно было лишь закинуть ее опытной рукой…

– И она использовала тебя вместо наживки! – Бруно Преллер засмеялся.

Но Михаэль Кошенц не обращал ни малейшего внимания на насмешки.

– Если хоть одна из них узнает меня поближе, она забудет обо всем, что стоит денег… Кроме того, мне достаточно двух-трех из этой массы предложений, и то это дело будущего…

Андреас Юнгман и Хейнц Кернер расположились в нескольких метрах в стороне на лужайке. Они без особого интереса относились к разговорам своих коллег. Гобоист думал о том, какая причина помешала его жене написать ему письмо. Он с легкостью находил десятки уважительных причин, но ни одна из них не поднимала его настроения. И Андреас Юнгман сейчас больше думал о жене, чем прислушивался к беседе товарищей. Он едва заметно нахмурился, когда Кернер скорее себе, чем ему, сказал:

– Вообще, Миха нехорошо сделал, пошутив так с девицами. Для него женщины не что иное, как грелка в кровати.

– Найдется когда-нибудь красотка, которая разделается с ним, – задумчиво промолвил Андреас. – Может быть, ее фотография уже в этой пачке.

– Мне было бы ее жаль, – сказал Хейнц Кернер.

Рев мотора заглушил все разговоры. Бронетранспортеры пришли в движение. Они выезжали из-под защиты леса и вытягивались в колонну, которая пересекала учебное поле в направлении к шоссе. Гигантское пыльное облако покрыло их непроницаемой завесой.

Товарищи из группы Бретшнейдера стояли в изумлении, как и остальные солдаты взвода.

– Они смываются! – заметил Йохен Никель с досадой. – Они смываются без нас.

У Андреаса Юнгмана вытянулось лицо. С уезжающими машинами исчезала последняя надежда, что вопрос с отпуском может решиться. Если бы они прямо после обеда приехали в военный городок, он бы переговорил с лейтенантом Винтером и, очевидно, без особых трудностей решил бы все формальности, связанные с отпуском. Но из этого ничего не получилось. Ему стало ясно, что учения так скоро не закончатся.

Предстояло получение новой учебной задачи. Командиры отделений собирали своих солдат.

– Третье отделение, ко мне!

– Второе отделение…

– Второй взвод, первое отделение, ко мне!

По приказанию унтер-офицера отделение Бретшнейдера образовало полукруг. При каждой фразе, произнесенной командиром, лица солдат становились все серьезнее. Бронетранспортеры уехали к месту постоянного расквартирования части, и обратный марш в двадцать пять километров надо будет совершить пешком. «Пять часов при нормальной скорости движения», – подсчитал про себя Андреас. Он покосился направо и налево. Выражение лиц его друзей показывало, что все реально представляют поставленную задачу.

– Речь идет о том, чтобы мы достигли нашего объекта в кратчайшие сроки и без потерь, – объявил Карл Хейнц Бретшнейдер. – Кроме того, в пути будут даваться различные вводные, приближающие учение к боевой обстановке. Есть вопросы?

Несколько глубоких вздохов и томительное молчание. Двадцать пять километров с полной выкладкой: в полевом обмундировании, с автоматом, лопатой, плащ-палаткой, противогазом, флягой и так далее, и так далее. Килограммы веса, и притом идти, идти, идти. Укрыться в кювете направо, укрыться в кювете налево. Бегом. Мысленно перебирались все варианты подобного рода. Некоторым это напоминало ожидание в приемной зубного врача. Эгон Шорнбергер первый обрел дар речи. Он покраснел.

– Это прямое издевательство! – взорвался он. – Создание трудностей без всякой нужды!

Унтер-офицер Бретшнейдер переводил взгляд с одного солдата на другого. Реакция абитуриента не удивила его. Он даже слегка усмехнулся:

– Еще кто-нибудь придерживается того же мнения?

– А для чего же у нас эти коробки, если мы будем пехом топать? – заметил Йохен Никель. – Какое-то средневековье!

Командир отделения все еще улыбался. Он кивнул.

– Ну а как смотрите на это вы, товарищ солдат? – спросил он Михаэля Кошенца, который выглядел несколько смущенным.

– Я?.. Да… так. – Крепыш даже вспотел. – Мне что? Отдыхом это не назовешь, как мне сдается. Или?..

– Ему об этом нужно посоветоваться с сестрой, – пробормотал Эгон Шорнбергер. – Типичный случай: дурак повинуется и топает.

– Вы что-то хотели сказать? – спросил Бретшнейдер и поднял подбородок. На его лице не осталось и следа улыбки.

– Ничего, – поспешно ответил Эгон Шорнбергер и сделал вид, что рассматривает свою ладонь.

– Юнгман, Преллер, Кернер?.. – спрашивал унтер-офицер.

Все названные молчали.

Андреас Юнгман отвел взгляд в сторону. «Меня сейчас лучше не спрашивай, – подумал он. – Вероятно, как раз сейчас моя жена собирает вещички, чтобы отправиться в больницу. Конечно, я пойду вместе со всеми, но мне в эти часы будет не до шуток».

– Итак, слушайте, – промолвил командир отделения. – Этот поход далеко не мед. К концу дня станет особенно трудно. Но для того чтобы научиться преодолевать трудности, нужна тренировка и тренировка.

«Зачем он нас спрашивал – Преллера, Кернера и меня? – подумал Андреас Юнгман. – Очевидно, искал у нас поддержки против Эгона Шорнбергера. А мы даже рта не разинули. Это же его должность – быть указующим перстом. Но не нужно же нас убеждать в том, что и так ясно, головы у нас работают. Всегда делать то, что нужно в боевой обстановке. Но я не хочу вылезать вперед, чтобы кто-нибудь не прокаркал, что Юнгман подлиза. Иногда лучше побыть в стороне».

– Мы – мотострелки. – Унтер-офицер поучал солдат таким доверительным тоном, будто сообщал им секретные сведения. У него была манера вести беседу так, что никто не оставался без участия. – Наша важнейшая задача – уничтожение «противника». Никто и ничто не должно нас задерживать. Никакое сопротивление, никакое препятствие, никакая погода. Если нас не смогут дальше нести ноги, мы поползем, нас понесут вперед колени, локти, руки. Все, что напоминает вам о трудностях, должно быть устранено в процессе обучения. Это называется максимальной нагрузкой. Каждый из вас должен знать, что более жестких испытаний, чем за месяцы военной службы, на вашу долю не выпадет за всю вашу дальнейшую жизнь. Военная служба дает своего рода аттестат зрелости, это экзамен на звание мужчины.

«Ясно, – думал Андреас Юнгман. – Я бы мог все это повторить и разъяснить слово в слово. Но у меня это прозвучало бы как статья из газеты. У Бретшнейдера можно поучиться. Поймет ли это когда-нибудь такой тип, как Шорнбергер?»

Унтер-офицер Бретшнейдер сделал короткую паузу, посмотрел испытующе в лица своих подчиненных и продолжил:

– Может быть, кто-то из вас пожелает пойти на флот, в артиллерию. Это вполне естественно, ничего не поделаешь. Чему быть, того не миновать. Но, я думаю, танки и мотопехота – это при всех условиях острие копья! И препятствий, которые бы мы не сокрушили, не существует вообще.

– Verba docent, exempla trahunt! – продекламировал Шорнбергер и сочувственно улыбнулся.

– Вы о чем? – Командир отделения поднял брови.

– Примеры действуют сильнее, чем убеждения, – несколько неточно перевел латинское изречение абитуриент.

Карл Хейнц Бретшнейдер остался невозмутимым.

– Несомненно, – согласился он. – Снять сапоги! – Солдаты в нерешительности переглянулись. В голосе унтер-офицера послышались металлические нотки: – В чем дело? Я же сказал, снять сапоги!

В это время в машите командира роты проходило краткое совещание. Чтобы уточнить подробности обратного пешего марша, командир роты устно передал двум своим заместителям суть письменного приказе, в котором содержались вводные, указывались посредники. Условия для всех взводов были одинаковыми. Начало марша определяли посредники. Командир роты особо подчеркнул важность достижения на марше наибольшей физической нагрузки солдат. Один из заместителей спросил, могут ли посредники принять участие в выборе маршрута движения. Командир подтвердил, что выбор маршрута производят лишь командиры взводов. В заключение командир роты объявил, что он следует со 2-м взводом.

Тем временем унтер-офицер Бретшнейдер был занят важным делом. Правда, со стороны его отделение представляло собою смешное зрелище. Солдаты лежали на лужайке, вытянув босые ноги. Унтер-офицер ходил от одного к другому и проверял состояние носков и портянок, инструктируя, как их правильно надевать и наматывать. Только после проверки он разрешил обувать сапоги. Его постоянные утверждения о преимуществах фланелевых портянок для пехотинца сделались известными во всем полку, и он получил прозвище «Портяночный Калле». Его убеждения подействовали. В отделении Бретшнейдера только Никель, Шорнбергер и Кернер надевали носки. Преллером и Юнгманом унтер-офицер остался доволен. Портянки у них были намотаны правильно, без складок и узлов.

– Все в порядке. Безупречно, – оценил Бретшнейдер и подошел к Йохену Никелю, который смущенно шевелил пальцами ног. Его носки на пятках имели дыры величиной с кулак.

– Я не знал, что так получится… Я… – бормотал он. – Сегодня я намеревался их заштопать! Честно! Иголку и штопку уже приготовил! Я вам покажу все это…

– Дружище, так у вас через пять километров дистанции все ноги будут в кровавых мозолях, – сказал Бретшнейдер.

Он почесал большим пальцем подбородок и задумался. Затем приказал Никелю перевернуть носки таким образом, чтобы дырки пришлись на верх ступни. Таким образом пятки были закрыты. Никель сиял. Унтер-офицер охладил его восторг.

– Исключительный случай, – сказал он. – Вы представить себе не можете, сколько раз вам в ближайшие две недели придется снимать передо мною сапоги! Можете быть уверены, я свое обещание выполню.

Шорнбергер был последним. Он снял только правый сапог и вытянул перед командиром отделения ногу с отлично натянутым на нее носком. Бретшнейдер не обратил на это никакого внимания. Он заинтересовался левым сапогом.

– В чем дело? Снять!

Шорнбергер с неохотой выполнил приказание. Его левая стопа была голой. Во время тревоги абитуриент так и не нашел своего носка. Пятка и лодыжка у солдата были уже сине-багровыми. Лицо Бретшнейдера вытянулось.

– Математика и латынь – вещи хорошие! – рассерженно произнес он. – Но что стоит хорошая голова при дурных ногах, которые должны выносить ее из навоза? Самое большее, через три километра марша вам потребуются костыли.

На этот раз Шорнбергер понял, что командир отделения не преувеличивает. Повесив голову, он беспомощно смотрел, как унтер-офицер снимает свои сапоги и разматывает фланелевые портянки.

– Но я… я не могу… – отказывался абитуриент, но командир отделения пресек все разговоры по этому поводу.

– Выполняйте, что вам приказано, понятно? – промолвил он. – Заматывайте! Да не так, боже мой! По этому случаю у вас тоже, вероятно, имеется латинская пословица? А ну уберите руки! – Он показал Шорнбергеру, как правильно наматывать портянки.

Через несколько минут унтер-офицер остановил проезжавший грузовик, увозивший пустые термосы из-под солдатского обеда. За рулем сидел ефрейтор, который несколько удивился, когда его попросили снять носки или портянки. В двух словах унтер-офицер объяснил ему, в чем дело.

– Для дела всегда готов, – промолвил ефрейтор, всовывая босые ноги в сапоги.

Над разбитой гусеницами полевой дорогой вслед за идущими солдатами поднимались густые клубы пыли. Во втором взводе кто-то рассказывал анекдот о говорящем зайце. Из рук в руки по рядам передавали тюбик с мятными таблетками, пока последний не раздавил пустую оболочку, громко щелкнув ею. Настроение было в основном боевое. Все казалось не таким страшным, как предполагали. «Портяночный Калле» опять преувеличил трудности. Он верил своему девизу: если готов к граду, то дождь не страшен. Так или примерно так думали солдаты взвода в первые минуты этого длительного марша.

Бруно Преллер являлся исключением. Двадцать пять километров – это пятикратное расстояние от его деревни до ближайшей железнодорожной станции. У тех, кто это расстояние проходил туда и обратно пешком, болели ноги. А им нужно было преодолеть более чем два таких отрезка пути. «Боже, помоги мне и будь ко мне милостив!» – думал Бруно Преллер.

Ни один час не повторяется
БРУНО ПРЕЛЛЕР

С губ двух медленно бредущих волов стекала в пыль тонкими нитями слюна. Дорога была сухая и неровная. Окованные железом колеса подскакивали на камнях и выбоинах. В телеге с низкими краями громыхала высокая деревянная бочка.

Бруно Преллер сидел согнувшись на козлах. Если бы он куда-нибудь спешил, то не поехал бы на этой паре волов, которая зарабатывала себе пропитание тяжелой работой на раскорчевке пней в лесу.

У него было сейчас что-то среднее между отпуском и работой на уборке урожая. Новенькое свидетельство о получении профессии электрика он засунул дома под стекло, и фрау Преллер показывала его всем знакомым. Мастер в соседней деревне, у которого учился Бруно, по состоянию здоровья уходил на пенсию. Выпускник должен был с 1 сентября приступить к работе по специальности на хлопчатобумажном комбинате в районном центре. Он должен был получить комнату в общежитии для холостяков. Будущее не представлялось ему в розовом свете. До сих пор он не покидал дома более чем на два-три дня. Раз был в районном центре на выставке приборов будущего, где демонстрировалась его модель солнечного двигателя для обслуживания инкубатора. «Интересно, но пока утопично» – так оценили его работу эксперты.

Он с удовольствием ехал обратно. Вне родной деревни, которая была для него самым лучшим местом на земле, он всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Мысль о том, что до начала работы на комбинате еще целых шесть недель, радовала его. «Подыши еще свежим воздухом, прежде чем окунешься в городскую копоть», – предложил ему отец, который был полеводом в сельскохозяйственном товариществе, состоял в общинном совете и в бюро СЕПГ. Здесь, в Эйхсфельде, он был, как говорят, на все руки мастер, и все, что он делал, было необходимо для всех.

«По-моему, еще два-три месяца должны быть погожими», – думал Бруно Преллер, сидя на козлах и наблюдая за качающимися задами своих волов. Справа и слева от дороги простирались поля пшеницы по плечи высотой и уже желтые, как солнце. Высоко в небе лились трели жаворонка. Бруно отвозил полную бочку воды наверх, к горным пастбищам, и сейчас возвращался домой с пустой тарой. Он мечтал о бутылке пива, стоявшей дома в холодильнике. Затем он подумал о возможности сконструировать автоматическую дверь для гаража, приводимую в движение ультразвуком, и предложить это изобретение отцу, несказанно удивив его этим.

Через какое-то время он заметил, что впереди, под тремя старыми липами, образующими шатер над изображением богоматери, просматривается какая-то фигура. Изображение богоматери, стоявшее в нише, всегда украшали свежие цветы, у ее ног горели свечи. Бруно Преллер заметил, что человек был в джинсах и серой рубашке. Это явно не деревенский житель. Бруно заметил также в траве чемодан и сверток – очевидно, палатку. Вероятно, автобус опять запоздал, подумал Бруно, вот он и идет пешком.

– Хей, хей, Вальтер! Хей, Вилли! – крикнул Бруно и слегка ударил волов хворостиной из орешника.

Широкие копыта начали передвигаться несколько живее, но вскоре вновь вернулись к прежнему размеренному темпу, при котором каждая минута тянулась как резиновая лента.

Незнакомец поднял свои вещи и медленно двинулся в направлении деревни. Чемодан оттягивал ему pytiy, он прихрамывал.

– Тпррру!

Волы остановились. Бруно с удивлением уставился на удалявшуюся фигуру. Он не верил своим глазам. Волы воспользовались передышкой и начали мокрыми мордами ловить придорожную пыльную траву. Бруно со злостью соскочил с повозки. Теперь он точно знал, что тот тип, идущий сейчас по полевой дороге, – чужой. По обеим сторонам мадонны в маленьких вазах не было цветов, а торчало по дешевому бумажному черно-красно-золотому флажку с эмблемой Союза Свободной немецкой молодежи. Древняя каменная богоматерь всепрощающе склонила голову над необычным даром. По характеру Бруно Преллера нельзя было назвать покорным. Вот и теперь кровь застучала у него в висках. Он с гневом вытащил флажки, пошел в поле и вскоре вернулся с двумя букетиками цветов – маков, васильков, ромашек. Бережно поставил букетики в вазы по обеим сторонам статуи, преклонил колена, перекрестился и пошел к своей повозке.

«Кусок земли совсем недалеко от бога» – так люди на селе называли свои горы и долины, леса и светлые ручьи, где встречались руины замков далеких, полузабытых времен. Все, кто здесь родился и вырос, жили под символом креста. Крестьянин Преллер, когда его сын был еще в люльке, крестил его лоб. Мать крестилась, прежде чем отрезать от буханки кусок хлеба. Поля и луга кооператива освящались, на вершинах гор стояли на видном месте. Бруно Преллера крестили, он прошел обряд конфирмации и несколько раз вместе с отцом посещал выборы церковного совета.

Но не менее тесно, чем с религией, он был связан с мирскими радостями и заботами. Как и отец, он числился членом церковной общины, которая, несмотря на христианские воззрения, не входила в противоречия с общественным прогрессом и социальной справедливостью. Их ревностного каноника называли «божьим ягненком» и считали, что он только сверху черный, а внутри красный. Но это никого не волновало и не смущало. У сына члена партии и активного католика Преллера никогда не возникало проблем по поводу того, что он со сверстниками 1 мая утром пел в церкви в стихаре, причем некоторые из его друзей были в пионерских галстуках. После обедни он шел вместе с пионерами-тельмановцами в деревенский ансамбль, где принимал такое же активное участие, как и в церковном хоре. Только приезжие удивлялись и качали головой, наблюдая подобную неразбериху в умах. В деревне же никто из жителей не видел в этом ничего предосудительного и не вдавался в глубокие философские рассуждения по этому вопросу. Во всяком случае, противоположные мировоззрения мирно уживались здесь и образовали своеобразный сплав, настолько прочный, что если бы кто-то попытался убрать со стены в старенькой сельской школе распятие, то жители протестовали бы так же, как если бы была сделана попытка убрать со стен портреты руководителей государства.

Молодой горячий учитель первого класса, только что начавший свою педагогическую деятельность, пытался однажды убрать крест, но это привело к многодневной забастовке учащихся, в которой принимали участие даже дети неверующих родителей. Преподавателя в конце концов перевели в Мекленбург.

«Этот тип, наверное, из той же гвардии», – подумал Бруно Преллер, сидя на козлах.

А «этот тип» оказался девушкой, немногим больше двадцати лет. Она была высокая, загорелая, с прелестными формами, которые обычно привлекают взоры мужчин. Но не куколка. Скорее всего, спортсменка. Одна из тех, которые знают, для чего в автомобиле карбюратор, а также сумеют сделать из сырой картошки котлеты. Ее короткая прическа не понравилась Бруно. Как будто комбайном острижена. Ей бы больше пошли волосы до плеч, а может быть, еще длиннее. «Святая Мария! Если она останется в деревне, то каждое воскресенье будут драки, а на следующий день исповеди у каноника, – подумал Бруно. – И в этих делах я тоже буду активным участником. Девушка с такой внешностью всегда будет привлекать внимание парней!»

Девушка остановилась. На плече у нее висел туристский рюкзак, а чемодан она поставила на обочину, рядом с кучей камней. Взгляд незнакомки остановился не на вознице, а на волах. Ее тонкие темно-русые брови изумленно приподнялись.

Бруно Преллер остановил свою упряжку.

– Слава господу! – сказал он и улыбнулся.

Она не удостоила его взглядом и вновь уставилась на рогатые головы быков. Широкие, обитые фасонными гвоздями снаружи и войлоком изнутри доски ярма каждого из животных были украшены бумажными флажками, взятыми у мадонны. Черно-красно-золотые флажки с эмблемой СНМ. Оба животных с грустью смотрели на окружающий ландшафт. Под ногами одного из них образовалась лужа.

– Слава господу! – дружелюбно повторил Бруно Преллер и показал хлыстом: – В деревню?

Незнакомка протянула руку к необычному украшению:

– Сними это сейчас же!

Ее голос был низким и грубоватым, но тем не менее неповторимо женственным. Совсем не такой, как у продавщицы сельского магазина, при виде которой сердце Бруно начинало биться сильнее. Эта продавщица летом часто появлялась в магазине лишь в шортах из замши и бюстгальтере. Невольное сравнение этих двух женщин вызвало у него улыбку. Он едва заметно покачал головой.

– Я не буду этого делать, – невозмутимо ответил парень.

– Эти флажки мои.

– Волы об этом, вероятно, не знают! – Бруно Преллер слегка тронул животных прутом. Повозка медленно двинулась. – Если вы мне не верите, спросите их сами. Этот – Вилли, а другого зовут Вальтер… Ну!

Незнакомка вновь посмотрела на животных. Она нерешительно потирала пальцы, ее обуревали страх и злость. Вид двух волов, украшенных хотя и бумажными, но все же государственными флажками с эмблемой СНМ, выводил ее из себя. Но как человек, выросший в городе, она боялась всех животных ростом больше собаки. Одна мысль о том, что ей нужно будет прикоснуться к слюнявым мордам волов, вызывала у нее отвращение.

– Сними это, или… я… я…

Незнакомка зло посмотрела на него и замолчала. В ее лице уже не было прежнего упрямства.

Но все же девушка, пересилив страх, подошла к животным сбоку, как будто в упряжке находились львы, и быстрым движением схватила один флажок. В то время когда она, несколько осмелев, потянулась за другим, Бруно соскочил с повозки и положил ее багаж справа и слева от бочки. Она заметила это лишь тогда, когда оба флажка были уже у нее в руках.

– Я вас подвезу, – промолвил Бруно Преллер.

– Несмотря ни на что?

– Несмотря ни на что.

Он подвинулся на козлах, чтобы освободить ей место. Она помедлила одно мгновение, посмотрела на полевую дорогу, пролегавшую между двумя холмами и исчезавшую вдали. До деревни было еще далеко, и она вскарабкалась к нему наверх.

– Хей! – скомандовал Бруно Преллер.

Волы послушно двинулись вперед. Повозка заскрипела, подпрыгивая на выбоинах. Двоим наверху было тесно. Их плечи соприкасались, и они чувствовали тепло друг друга.

– Моя фамилия Якошек, – промолвила девушка, держась одной рукой за козлы, а в другой сжимая флажки. – Сильвия. Я – ваша новая медсестра.

Бруно Преллер тоже назвал себя. Он должен привыкать к тому, что существуют деревенские медсестры, которые носят тесные джинсы и с первой минуты так разговаривают с посторонними парнями, как если бы они были давно знакомы. Его взгляд оценивающе скользнул по ее красивому лицу.

– Вам будет у нас не легко, – заметил он пророчески.

– Что, здесь действительно все верующие? – спросила она.

Бруно Преллер кивнул.

– Я не могу поверить, – сказала Сильвия Якошек. Некоторое время она пристально смотрела на свои флажки. – Я просто не могу поверить в это. Во времена космических кораблей и компьютеров!..

– Медсестра, которая была у нас раньше, тоже не была католичкой, – промолвил Бруно после недолгого молчания. – Тем не менее все ее любили, даже господин священник. Она вылечила его от ревматизма. Об этом знают все в селе. Только себе она не могла помочь. На ее похороны собралась в Лейнефельд вся община.

Сильвия Якошек не поднимала взора от флажков.

– Вероятно, ей бы все это не понравилось, а? – Она помахала цветными флажками.

Бруно Преллер усмехнулся.

– Сюда редко кто попадает, – заметил он.

Впереди показался лесок. За ним располагалось село.

– Я хотела бы оборудовать соответствующим образом приемный покой – в идеологическом и во всех остальных отношениях, чтобы каждый знал, где он находится.

– Ясно! – Бруно Преллер ухмыльнулся: – Для этого и та история с мадонной?

– Ну, это просто глупая шутка.

– Как и моя, с украшенными волами.

– Мне жаль, дружище… Честное слово!

– Забудем об этом, – сказал Бруно Преллер и внимательно посмотрел вперед. Его интересовал вопрос, не связанный с идеологией и религией. – В селе вас кто-нибудь ждет? – спросил он подчеркнуто безразличным тоном.

– Фрау Вебер знает, что я сегодня приеду.

– Хм!

– А в чем дело?

– Хочу искупаться. – Он показал прутом на лесок: – Там есть небольшое озерко, скорее пруд, но вода в нем чистая как стекло. Если на дне сидит лягушка, то можно рассмотреть ее глаза. Честно!

– Глубокое озеро?

– На середине, как мне кажется, метра два.

– И наверное, там сейчас масса людей. Не правда ли?

– С прошлого года все ходят в новый бассейн, даже те немногие, которые ходили сюда. В бассейне интереснее: киоск, горка… И теплее… Я имею в виду воду.

– Поплавать с полчасика… Недурно…

– Итак, да?

– Конечно!

Бруно Преллер остановил волов у поворота к лесу.

– Да, вот еще что. Некоторые боятся ходить сюда.

– К твоему пруду?

– Говорят, в нем когда-то утонуло несколько человек.

– Я мастер спорта по плаванию. Со мной можешь быть спокоен.

– Люди называют это озеро Мертвый Глаз, оно как бы высматривает себе жертву. В селе нет ни одной девушки, которая пошла бы туда купаться.

Сильвия Якошек только засмеялась в ответ:

– Поезжай!

– Хорошо! – с радостью согласился Бруно и погнал волов.

Повозка заскрипела на все голоса.

Овальное, вытянутое в длину метров на сто озеро Мертвый Глаз блеснуло между зеленых ветвей лип под безоблачным небом. Где-то в кронах деревьев ворковали голуби. Бесшумно танцевала мошкара. Волы уткнули свои морды в траву. Бруно Преллер, босой, в плавках, ожидал свою спутницу под липой, образовавшей кроной шатер над водной гладью.

Сильвия быстро разделась и скользнула в воду.

– И это ты называешь холодной водой? Ты, наверное, не был на Балтике. А здесь чудесно! – радовалась девушка, взбивая стройными ногами белую пену. – Ты что, раздумал?

Он забрался на склонившееся над водою дерево и нырнул с него в воду. Сделав три-четыре взмаха руками, он подплыл к ней. Она взвизгнула и брызнула струей воды ему в лицо. Они ныряли, догоняли друг друга, плавая вдоль и поперек маленького озера, смеялись и брызгались, пока не выбились из сил. Казалось, они одни в целом мире. И даже когда лежали потом на траве – он ничком, опираясь на локти, а она на спине, устремив взор в небо и закинув руки за голову, – это чувство не покидало их.