355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вольдемар Балязин » Герои 1812 года » Текст книги (страница 11)
Герои 1812 года
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 02:06

Текст книги "Герои 1812 года"


Автор книги: Вольдемар Балязин


Соавторы: Владимир Левченко,Валерий Дуров,Владимир Тикыч,Вячеслав Корда,Лидия Ивченко,Борис Костин,Борис Чубар,Александр Валькович,Виктор Кречетов,Марина Кретова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)

Виктор Кречетов

Николай Николаевич Раевский

 
Простри мне длань свою,
Раевский, мой герой!
 
Денис Давыдов

Русские войска ступили в Париж в марте 1814 года. Во главе гренадерского корпуса одним из первых был генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский…

 
Он был в Смоленске щит,
В Париже – меч России, —
 

слова эти начертаны были на могиле замечательного героя 1812 года. И в самом деле, необыкновенная судьба этого человека предначертала ему за недолгую, но чрезвычайно насыщенную событиями и делами жизнь сыграть роль и выдающуюся, и необыкновенно напряженную, и героическую, и в чем-то даже поэтическую. О нем с любовью вспоминали и соратники по боевым дням, и друзья, многие именитые литераторы, деятели культуры России. Имя и жизнь Раевского были для многих неподражаемым образцом, его авторитет вызывал преклонение и уважение.

Но тем не менее Раевский, как нам кажется, не достиг возможных самых блестящих вершин на главном своем поприще – военном, хотя и был удостоен высокого звания генерала от кавалерии.

Каков же был этот человек, какие принципы он исповедовал, какой жизненный путь он прошел? Рассказ о нем небезынтересен и непрост. Но в конце концов легендарность обращается явью, недосказанность приобретает реальные очертания.

Немало интересного донесли до нас документы о талантливом боевом офицере русской армии, авторитетном командире в период Отечественной войны 1812 года, выдающемся общественном деятеле пушкинской эпохи, человеке, порой незаслуженно обойденном вниманием современной ему царской администрации и, как это ни горько, последующей памятью потомков.

I

Как определить вклад военачальника той эпохи в историю отечественного военного искусства, да и в отечественную историю в целом? Количеством полученных наград? Числом выигранных сражений? «Качеством» разработанных им новых тактических приемов? Думается, что да, всем этим в совокупности, но еще и тем, в какие важнейшие для России моменты он проявил свои способности, в какой трудный час принимал свои решения, от которых зависели не только судьбы его подчиненных, но и судьбы всей страны.

Но количество тоже говорит само за себя. Послужной список Н. Н. Раевского по-своему интересен. В 1786 году, 15 лет, в чине гвардейского прапорщика Николай Раевский начинает действительную службу. Через год он в русско-турецкой войне командует одним из казачьих полков, участвует в сражениях – при взятии Аккермана и под Бендерами. Громадную роль в его жизни сыграло знакомство с М. И. Кутузовым, а затем с П. И. Багратионом. Примечательным фактом в биографии Раевского можно считать то, что в январе 1792 года он был произведен в полковники, а через два года удостоен чести – назначен командиром Нижегородского драгунского полка, расквартированного на Кавказе. Для молодого офицера это было большое событие. Со своим полком Раевский участвовал в войне с Персией.

В 1807 году мы застаем его в качестве командира бригады, которая входила в авангард Багратиона во время войны с Францией. В начале июня Раевский находился в самом пекле сражений под Гудштадтом, Анкендорфом, Клейнсфельдом, Деппеном, снова под Гудштадтом. Раненный под Гельсбергом, он через три дня – 2 июня – после сражения под Фридландом вместо князя Багратиона командовал всем арьергардом русской армии, вплоть до Тильзита. В шведскую войну 1808–1809 годов Раевский вновь на передовой, в Финляндии. В очередную турецкую войну – с 1810 по 1812 год – он в Молдавии. Умелый и бесстрашный штурм Силистрии под его командованием заставил турецкий гарнизон выбросить белый флаг.

И, наконец, Отечественная война 1812 года.

О ней, казалось бы, и говорить особо не нужно. Кто не знает о легендарной батарее Раевского, ставшей одним из центров Бородинской битвы. Но как не ощутить уважение и трепет перед тем, что довелось испытать ему, что выпало на его судьбу в те дни. Как не вспомнить одно из первых жесточайших сражений – под Салтановкой, то самое, в результате которого решилась возможность переправы 2-й армии через Днепр и соединения обеих русских армий под Смоленском, что означало опасение русских армий. Как не представить себе кровопролитную оборону Смоленска, вошедшую в нашу историю как образец стойкости и героизма русских солдат. Как не припомнить и тяжелейшее сражение под Малоярославцем, когда Раевский со своим корпусом несколько раз штурмовал город, и битву под Красным, где он истребил корпус маршала Нея – одного из лучших наполеоновских полководцев, и сражение при Кеннигсварте, под Бауценом, Дрезденом, Кульмом, и то, как раненный пулей в грудь, он со своим корпусом участвовал в битве под Лейпцигом в то время, когда, по воспоминаний) современника, «было одно роковое мгновение, в котором судьба Европы и всего мира зависела от твердости одного человека», и, наконец, то, как на подступах к Парижу Раевский занял предместья и господствующие высоты и вынудил неприятеля сложить оружие – в последний раз в той войне.

Не достаточно ли для одного человека?!

Наполеон говорил о Раевском: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы…»

Не умаляя достоинств и заслуг перед Отчизной многих других русских офицеров и генералов времен Отечественной войны 1812 года, можно все-таки отметить исключительное доверие, которое оказывали Николаю Николаевичу Раевскому и князь Багратион, под началом у которого служил тогда генерал, и М. И. Кутузов. В самом деле, при отступлении русских армий Раевский часто командовал арьергардом, прикрывая отход, закрывая грудью бреши, в которые могла просочиться французская армия. При наступлении же Раевский впереди, в авангарде, на самом острие атаки, в гуще битвы, во главе штыкового удара. Необыкновенные волевые качества, решительность, умение мгновенно ориентироваться в сложнейшей обстановке, личный авторитет и, следовательно, полное доверие и душевное отношение к нему подчиненных – эти отличительные черты, свойственные генералу, были ведомы всем, поэтому в самую трудную минуту – и не раз! – вспоминали именно о Раевском.

Ведь именно его специально позвал на совет в Филях М. И. Кутузов, и именно его особо спросил он: что делать дальше, какое принять решение? Горница в той подмосковной избе была полна замечательных полководцев. Но фельдмаршал хотел знать мнение боевого генерала, пришедшего последним в запыленном мундире прямо с передовой.

– Есть два пути, – произнес Раевский на совете. – Выбор одного из них зависит от главнокомандующего. Первый – дать бой французам, второй – оставить Москву и сохранить армию. Говорю это как солдат.

Сказать такое в ту минуту – величайшая ответственность. Не страдавший многословием генерал выразил в этих словах свой боевой опыт, выразил, невзирая на противоположное мнение большинства присутствовавших. Либо – драться и умереть, либо – победить.

А ведь еще несколько дней назад, в пекле Бородинского сражения, когда Кутузов спросил Раевского: «Так вы думаете, что нам нет необходимости отступать?» – генерал не задумываясь ответил: «Нет, ваше сиятельство, – напротив, в сражениях нерешенных всегда побеждает упорство».

Победа или смерть за Родину! Другого и не мыслил себе этот человек.

– Так тому и быть, – выслушав ответ Раевского на совете, промолвил Кутузов. – Вот и мое мнение. Знаю, ответственность падет на меня, но жертвую собой для спасения Отечества. Властью, мне данной, решаю – отходим через Москву по Рязанской дороге. Приказываю отступать.

Фельдмаршал выбрал план отступления и сдачи Москвы.

Когда Раевский глубокой ночью возвращался из деревни Фили в расположение своего корпуса, он был задумчив, как никогда… Адъютант, сопровождавший его, позднее вспоминал: «Я ехал в отдалении от командира корпуса, недоумевая, почему он, всегда такой приветливый, сегодня не ответил мне на вопрос, что решил военный совет. И вдруг в ночной тишине я услышал, как наш любимый герой сражений глухо зарыдал…»

Ничто так не характеризует личность военного человека, как описание битвы с его участием. Скрупулезно останавливаться на всех баталиях, в которых участвовал Раевский, – задача длительная и достойная трудов многих исследователей. Но о некоторых из них не сказать нельзя.

Известно, что в начале Отечественной войны вдоль западных границ располагались в первую очередь две армии: 1-я – генерала Барклая-де-Толли, и 2-я – генерала Багратиона. Известно и то, что Наполеон, обладая войсками, численность которых почти в три раза превышала численность русских войск, главную ставку в начальный этап войны делал на плане разгрома обеих армий по очереди. А для этого ему необходимо было во что бы то ни стало воспрепятствовать их соединению.

Специальный французский корпус под командованием маршала Даву выполнял трудную, но ответственную задачу: он постоянно вклинивался между русскими армиями. В июле 1812 года армия Багратиона подошла к Днепру. Оставалась только единственная надежда – быстрым маневром соединиться с 1-й армией. Но для этого нужно было задержать отряды Даву, которому на подмогу были брошены еще и войска Жерома – брата Наполеона. Решено было двинуться на Могилев, где была удобная переправа через Днепр! Но Даву и тут упредил – неожиданным наступлением занял город.

Князь Багратион долго думал, кого послать к Могилеву. Требовалось на день-два задержать Даву, чтобы успеть переправить армию через Днепр. И не просто задержать, а, наоборот, перейти в наступление, чтобы обмануть противника. Французы должны подумать, что будто Багратион всеми своими силами решил пробиваться на север, к Могилеву. И Багратион решил: необходимо послать корпус Раевского. Только ему можно доверить в сей ответственный момент судьбу 2-й армии, а может быть, даже и всего русского войска.

– Знаю твою храбрость, генерал, – сказал Багратион Раевскому. – Посему вверяю тебе корпус. У Даву, может быть, сил больше. Но двигайся по направлению к Могилеву и бейся насмерть.

Через два часа 40-тысячная армия Багратиона осталась позади. Авангард Раевского выступил навстречу французской армаде. Вместе с генералом были в этом деле и его сыновья: старший – Александр, 16 лет, и младший – Николай, которому еще не исполнилось и 11.

Между деревеньками Салтановкой и Дашковкой протекал узенький ручей, перегороженный плотиной. Уже когда первые батальоны русского арьергарда приблизились к берегу, с той стороны раздались залпы ружейных выстрелов. Мост у плотины был основательно завален деревьями и присыпан землей. Французы крепко засели на том берегу. Стало ясно, что сражения не миновать.

Бой начался неожиданно, с ходу. Шедшие навстречу друг другу войска не успели даже перестроиться.

После первого замешательства наступило временное, почти мимолетное затишье.

С пригорка, где едва успел расположиться штаб Раевского, было видно все как на ладони. Штабные офицеры сгрудились вокруг походного столика, на котором генерал Раевский разложил карту.

– Впереди плотина, – отметил полководец. – Мимо нее нам никак не пройти. Именно здесь и завяжется основное сражение.

– На левом фланге густой лес, ваше превосходительство, – обратился к нему генерал Паскевич. – Не задумает ли Даву предпринять обходной маневр?

– Если не сможет с ходу нас опрокинуть, то обязательно постарается обойти.

Раевский отложил карту, вынул из чехла подзорную трубу и стал не спеша осматривать местность. Затем он сделал знак рукой, показывая, чтобы офицеры расступились… Все отступили полшага назад, встали полукругом. Раевский начал чертить палочкой на земле.

– Вот ручей. Он разделяет поле пополам. Прямо перед нами – мост и плотина. За ними – бревенчатые дома, в которых засели неприятельские стрелки.

Один за другим на земле появлялись изображения ручья, домиков, моста.

– Справа ручей глубок, там француз вряд ли пойдет. Слева, как уже говорили, лес.

Вычертив схему, генерал провел посередине ровную черту, на конце которой нарисовал стрелку, направленную в сторону французского лагеря.

– Наступать будем в центре, прямо на плотину. А дабы слева нас не обошли, – обратился Раевский к Паскевичу, – придется тебе, генерал, с отрядом в лесу засесть.

Наступило 11 июля. Узенькая полоска нескошенного поля, упирающегося с одной стороны в ручей, а с другой – в темнеющий лес, пестрела разнотравьем. Роса еще не спала.

Солдаты разговаривали шепотом, словно боясь нарушить рассветную тишину, словно бой еще не начался. Однако противник не дремал.

Взоры офицеров были устремлены на север, откуда вновь должен был появиться неприятель.

– Идут, – сказал генерал Васильчиков.

– Да, дело продолжается, – ответил, глядя в сторону ручья, Раевский.

А порывы ветерка все сильнее и сильнее доносили грохот неприятельских барабанов.

Через четверть часа ровные колонны французских пехотинцев мерно вышагивали под барабанный бой к переправе.

Смоленский полк, которым командовал полковник Рылеев, ждал приближения неприятеля.

– Идут, будто на параде, – произнес юный подпрапорщик, стоявший справа от Александра Раевского.

Действительно, легкий ветерок, доносивший свежесть с ручья, набирающее тепло розовое утреннее солнце, поднимающие головки полевые колокольчики и гвоздики, одноцветные солдатские мундиры, блещущие серебром, мерный ритм барабана и нехитрая мелодия флейты – все это было так похоже на обычный полковой смотр.

Маленькие фигурки французов в синих мундирах, издали напоминавшие раскрашенных деревянных солдатиков, быстро перемещались по полю, сгруппировывались у моста, перебегали его, а затем вновь рассыпались в цепь. Уже слышны были отрывистые выкрики. Это отсчитывал строевой шаг французский офицер.

Но вот раздался залп русской артиллерии. Почудилось, что на несколько мгновений все вокруг замерло, пока, со свистом раздирая воздух, неслись к своей цели ядра. Взрывы оглушили и обороняющихся и наступающих. Дым, словно покрывалом, заслонил вражеские ряды. И сразу же повеяло новым, острым запахом пороха и гари.

– Здорово влепили! Молодцы артиллерия! – вскричал подпрапорщик. – В самую середину!

Ветер разбросал завесу дыма, и в образовавшиеся «окна» отчетливо было видно, как французы перестраивались. Несколько человек упали на землю. Перед строем бегал офицер, выкрикивая команды. Эполет на его плече был сорван. Раздался еще один залп русских орудий. Почти без паузы, как эхо, ему ответили батареи неприятеля. Французский офицер остановился, странно ощупывая пальцами свой бок, затем ноги его подкосились, и он упал.

Где-то за спиной оглушительно ухнуло. Всех стоявших обдало сильной горячей воздушной волной.

– Вперед, братцы! С богом! Ура! – Крик командира полка был слышен, хотя уши были заложены от грохота, словно ватой.

Полк бросился в штыковую атаку. Дым едко забирался в глаза. Ноги заплетались в мокрой траве. Бежать было трудно, кричать тем более. Но уже ничто не могло остановить атакующих со штыками наперевес русских солдат.

Когда расстояние между войсками было не более тридцати шагов, французы не выдержали, повернули назад. До самого моста длилось преследование неприятеля, и никто уже даже не слышал приказа отойти назад.

– Сейчас Даву попробует обойти нас через лес, – проговорил чуть слышно генерал Раевский. – Несладко придется Паскевичу. Но если не удержит он, конец всему отряду.

С холма было видно, как французы в центре бросились в новую атаку. А дальше, у горизонта, заметно было, как подходили к ним на подмогу все новые и новые части.

– Ваше превосходительство, – вскрикнул генерал Васильчиков, рассматривавший неприятельские ряды в подзорную трубу, – несколько вражеских дивизий направились в сторону нашего левого фланга.

– За Паскевича я не беспокоюсь, – ответил Раевский. – Главное сейчас – это удержаться у плотины.

Между тем сражение продолжалось. Даву бросал к плотине свежие силы. В бой вступили дивизии генералов Дессэ и Кампана. Огонь французской артиллерии наносил ощутимый урон русским войскам. Раненые солдаты и офицеры после перевязки снова вступали в бой. Они знали – заменить их некем.

Маршал Даву недоумевал. Неужели здесь сосредоточена вся армия Багратиона? Неужто он решил дать решающий бой у Салтановки? Не мог Даву предположить, что с его многотысячной армией дерется лишь малочисленный корпус, авангард 2-й русской армии.

– Мы должны сбросить русских с их укреплений, – сказал Даву своему адъютанту. – Потеря одного дня может слишком дорого нам обойтись. Ускользнет Багратион – и тогда все напрасно, все долгие дни его преследования. Сюда, на подмогу, идет корпус генерала Мортье. Его дивизии уже на подходе. Приказываю – повести в наступление все части. Плотина у Салтановки должна быть наша…

В штабе Раевского тоже совещались.

– Думаю, наступает решительный момент. Даву не остановится ни на миг. Будем сражаться до последнего, – сказал генерал.

В четыре часа пополудни французы пошли в большое наступление. Бесконечные колонны пехотинцев покрывали противоположный берег речушки. Когда неприятель вышел на мост, вновь заговорили пушки. Ядра то и дело разрывались у ног русских солдат.

Смоленский полк, стоявший на самом главном рубеже обороны, дрогнул.

– Эка силища, – вздохнул усатый гренадер. – Да это ж вся Бонапартова армада…

И тут, словно волна ветра, пробежал по рядам слух – сам генерал прибыл. Через минуту Раевский появился на передней линии. Спрыгнув с коня, он подбежал к смоленцам. Рядом с ним был его сын – Николай.

– Что пятитесь, смоленцы?! – вскричал генерал, и даже шум канонады не смог перекрыть его голоса. – Решается судьба наша и всего Отечества. Отобьем плотину, не пустим француза!

Солдаты застыли, слушая своего командира.

– Где знамя? Выноси его вперед!

Безусый подпрапорщик, тот, что всегда был рядом с Александром, выбежал из строя. Он сжимал в руках древко полкового знамени.

Раевский спрыгнул с коня и выхватил генеральскую шпагу. В этот момент Николай был уже рядом. Александр тоже подбежал и встал по правую руку отца.

– Слушайте, братцы! Я здесь, с вами. И дети мои со мной. Мы все идем в этот смертный бой. Жертвую всем ради вас и ради Отечества. Поднимем француза на штыки! Вперед! За мной!

Барабанщик забил атаку. Генерал взял Николая за руку и со шпагой в правой руке двинулся навстречу неприятелю. Александр шел тут же, подле знамени.

Вздрогнули бывалые солдаты. Многое видывали они еще при Суворове, да и в австрийском походе. Но чтобы генерал шел впереди со своими детьми – никогда. Смоленский полк, а за ним и весь фронт без единого выстрела двинулся в решающую атаку. За Раевскими пошел славный генерал Васильчиков, все штаб– и обер-офицеры.

– Дай, дай мне знамя, – кричал в ухо безусому подпрапорщику Александр Раевский. Ему казалось, что настала минута славы.

Знаменосец обернулся. Лицо его пылало от волнения.

– Я сам умею умирать, – гордо отозвался он.

Все ближе и ближе французы. Вот они остановились. Зарядили ружья. Прицелились. Дали залп. Град пуль просвистел над головами смоленцев. Остановился как вкопанный юный знаменосец. Руки разжали древко, и знамя стало медленно падать.

– Ты что? – воскликнул Александр, подхватывая знамя.

Тот не ответил, упал навзничь, сраженный пулей наповал. Темно-зеленые мундиры солдат смоленского полка, перетянутые крест-накрест белыми лямками, почти сливались в одном цвете с высокой травой. От этого казалось, что само поле вдруг поднялось и двинулось навстречу французам. Неприятельские полки перестали стрелять и тоже двинулись навстречу. Лишь пушки с обеих сторон то и дело напоминали о себе грозными выстрелами.

За пятьдесят шагов до противника, выронив саблю из рук, упал тяжело раненный осколком гранаты полковник Рылеев. Узенькая полоска поля между шагающими навстречу друг другу противниками все уменьшалась и уменьшалась. Генерал крепче сжал руку Николая. Оставалось сорок шагов, двадцать… В едином порыве, без команды смоленцы вскричали оглушительное «ура!» и бросились на врага. Знали французы, что их больше числом, но вновь не выдержали натиска, побежали. На плечах противника ворвался полк на мост, а затем на плотину…

Когда вернулись на позиции, уже начинало смеркаться. Выстрелы за рекой затихли. Даву, видно, не решался продолжать наступление. Теперь он окончательно решил, что перед ним главные силы всей армии Багратиона.

Под вечер на совещании штаба Раевский решил начать медленное отступление. Пусть противник думает, что готовится дать новое сражение. И главное – следующей атаки французов остаткам русского корпуса уже не удержать.

На следующее утро Даву не предпринимал решительных действий – ждал подкрепления. Тем временем 2-я армия князя Багратиона переправилась через Днепр, ушла достаточно далеко и вскоре соединилась с 1-й армией Барклая-де-Толли под Смоленском.

Сражение под Салтановкой было одним из первых для войск после того, как французы перешли Неман. И даже маршал Даву, который ранее сопровождал Наполеона во многочисленных походах и в ожесточенных сражениях, признался, что до сих пор еще не участвовал в столь упорной битве пехотинцев.

Подвиг Раевского и его сыновей, вышедших перед строем в решительный момент боя, стал легендарным. После Салтановки имя генерала стало чрезвычайно популярным в русском войске.

Подвиг сей запечатлевали художники на гравюрах и живописных полотнах. Воспет он был и поэтами.

В. А. Жуковский в своем «Певце во стане русских воинов» писал:

 
Раевский, слава наших дней,
Хвала! перед рядами
Он первый грудь против мечей
С отважными сынами…
 

И хотя позднее сам генерал не любил рассказывать об этом событии, а по словам одного из мемуаристов, даже и отрицал факт участия в сражении под Салтановкой младшего сына Николая, тем не менее оно вошло в летопись Отечественной войны 1812 года как одно из наиболее ярких проявлений героизма русских солдат и офицеров.

В письме к сестре жены Е. А. Константиновой Н. Н. Раевский писал: «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву… Сын мой Александр выказал себя молодцом, а Николай даже во время самого сильного огня беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки; оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную». Эти строки – одно из редких свидетельств самого генерала о подвиге, реальность которого не оспаривалась никем.

Денис Давыдов свидетельствовал, что Раевский, «следуемый двумя отроками-сынами, впереди колонн своих ударил в штыки по Салтановской плотине сквозь смертоносный огонь неприятеля».

А. С. Пушкин в своей заметке на смерть Н. Н. Раевского, помещенной в «Литературной газете», возмущенно писал: «С удивлением заметили мы непонятное упущение со стороны неизвестного некролога: он не упомянул о двух отроках, приведенных отцом на поле сражений в кровавом 1812 году!.. Отечество того не забыло».

С. Н. Глинка в своих пламенных строках отмечал:

 
Великодушный русский воин,
Всеобщих ты похвал достоин…
Вещал: «Сынов не пожалеем,
Готов я с ними вместе лечь,
Чтоб злобу лишь врагов пресечь!
Мы Россы! умирать умеем».
 

Поразительны слова, которые произнес юный Николай Раевский после этого незабываемого сражения, ставшего для него первым боевым крещением. На вопрос отца: «Знаешь ли ты, зачем я водил тебя с собою в дело?» – подросток ответил: «Знаю, для того, чтобы вместе умереть».

Так и вошло в летопись той войны Салтановское дело – как подвиг Раевских.

Но сколько славных баталий еще было впереди!..

Оборона Смоленска…

Разве даже в самом начале войны кто-нибудь из русских генералов мог бы представить, что придется сражаться с неприятелем у самых стен древнего русского города!

Громадные крепостные стены – длиною в пять верст, высотой до 12 и толщиной до 4 саженей – окружали Смоленск. Венчали стену три десятка мощных башен, вдоль нее был прорыт широкий ров.

Но и эти грандиозные стены не смогли спасти город от надвигающейся наполеоновской армады. Военная техника уже тогда достигла тех вершин, при которых даже смоленская крепость не являлась вполне надежным оплотом. Мощности французской артиллерии было достаточно, чтобы разрушить хотя бы часть стен. А количественное соотношение наличного состава людей было явно не в пользу обороняющихся.

Защита города зависела в первую очередь от людей, от их мужества и стойкости. И в немалой степени – от опытности, решительности и умения руководителей обороны.

Позднее, в рапорте М. И. Кутузову, Н. Н. Раевский отметит: «Сие сражение есть важнейшее, какое имел я в течение моей службы, а успехом оного обязан я моим сотрудникам». То есть сам генерал расценивал оборону Смоленска как то наилучшее и наивысшее, на что он способен был как полководец.

Если это так, то чрезвычайно любопытно еще раз восстановить те события, выяснить подробнее, как и в какой мере проявились качества Раевского в этом сражении.

Собственно, руководить обороной Смоленска в самые первые дни, когда к нему подходили основные силы французской армии во главе с самим Наполеоном, Раевского… никто не назначал.

Дело началось неожиданно. Так, как это именно и бывает в самые тяжелые периоды боевых действий, когда лишь наиболее решительные и способные полководцы берут на себя ответственность за судьбы людей и Отечества.

Наполеону нужен был Смоленск во что бы то ни стало. Во-первых, потому, что здесь могли собрать свои силы и предпринять активные наступательные действия соединившиеся 1-я и 2-я русские армии, чего допустить ему было нельзя. Во-вторых, потому, что такая мощная крепость была важнейшим стратегическим пунктом, закрепиться на котором означало одержать полную победу на начальном этапе войны. В-третьих, захват с ходу такого крупного населенного пункта – древнерусского, города – мог бы сыграть решающую деморализующую роль для отступающих русских солдат, не ведающих пока, когда и где придет конец их изнурительному и спешному движению на восток.

Для решения этой важнейшей задачи он предпринял неожиданный и быстрый маневр, приблизившись к Смоленску в тот момент, когда там фактически никого не было. Громадные силы были сосредоточены в руках Наполеона на этом участке. С разных сторон к городу подходили отборные пехотные подразделения под командованием маршалов Нея и Даву, а также кавалерия, предводительствуемая Мюратом. Общая их численность в конечном итоге достигала 180 тысяч человек.

Такая концентрация сил, по мнению французского императора, могла способствовать не только победе и захвату Смоленска, но и окружению всех русских войск, с перспективой – отрезать им дорогу на Москву.

Момент действительно складывался благоприятный. Всего лишь решительный рывок, быстрое форсирование Днепра – и можно выйти прямо в тыл русским, и более того – вновь расчленить их силы…

В штабах русских армий об этом плане Наполеона еще не знали. На военном совете 6 июля в Смоленске решено было двинуть основные силы обеих армий в сторону Рудни.

Для отражения возможного прорыва войск Бонапарта к Смоленску (вероятность таких действий с его стороны все-таки предусматривалась) решено было оставить отряд, в который входила и 27-я пехотная дивизия под командованием генерала Д. П. Неверовского. Дмитрий Петрович – опытный и закаленный в боях полководец – не предполагал еще, какая судьба ему уготована противником.

Когда к полудню 2 августа пехотинцы 27-й дивизии заняли позиции у городка Красного близь Смоленска, на них неожиданно обрушился удар всей конницы Мюрата. Натиск был ошеломляющим. Но взять на испуг обороняющихся не удалось. Хотя, как известно, дивизия почти сплошь состояла, из новобранцев. Атаки кавалеристов разбивались о штыки построенных в каре пехотинцев.

Мюрат неистовствовал. Но жалея людей, он отдавал приказания о наступлении. Сорок (!) атак в течение дня все-таки не принесли ему успеха. Единственно, чего добился французский маршал, – это заставил дивизию Неверовского, понесшую тяжелейший урон, медленно отходить к Смоленску.

Организованный отход русских подразделений, выполнивших свою задачу и сдержавших первый натиск основных сил Наполеона, осуществлялся не спеша. Неверовский знал, что подкрепления сзади попросту нет…

И вот тут случилось то, что при иных обстоятельствах можно было бы назвать чудом.

Корпус Раевского уже покинул город. Покинул последним. В его задачу входило спешить вслед за армией.

Выстрелы с другой стороны Днепра недвусмысленно дали понять Раевскому, что там завязался жаркий бой и что Неверовскому приходится крайне трудно. В этот момент как раз к нему прибыл адъютант, посланный Неверовским к Багратиону для того, чтобы доложить о столкновении дивизии с конницей Мюрата.

Адъютант направился дальше, в ставку Багратиона, и по прошествии короткого времени вернулся. В руках он держал пакет, адресованный Раевскому.

Багратион приказывал спешно развернуть арьергард, ушедший от Смоленска уже более чем на 10 верст, и идти на помощь Неверовскому.

Задача была поставлена не очень определенно. И по сей день тому, кто изучал историю Смоленского сражения, не ясно – чего, собственно, хотел Багратион, отправляя корпус Раевского в самое пекло. Не ясно было это и генералу.

В самом деле, нужно ли просто удержать наступление противника на некоторое время с целью ожидания подкрепления, или переправляться через Днепр, оборонять Смоленск? Где соединиться с Неверовским – на каком берегу Днепра? Что делать после?

На войне не может быть неопределенностей. Раевский тотчас же отправил к Багратиону запрос об уточнении его задачи.

Никакого ответа он не получил.

Никакого ответа…

Именно в этот момент и проявились наиболее выдающиеся черты личности генерала. Именно с этого часа он начал переживать важнейшее сражение в своей жизни. Ведь на его плечи ложилась вся ответственность в принятии решений. Ответственность, которую на него даже никто не возлагал.

А какова была мера этой ответственности?

Смоленск был ключом к Москве.

Обороняющиеся малочисленные подразделения под командованием Раевского были ключом к Смоленску…

Уже потом, ночью следующего дня, он осознает всю полноту этой ответственности. О переживаниях его не знал тогда никто. А он скажет о сем позднее, в своих записках: «В ожидании дела я хотел несколько уснуть; но искренне признаюсь, что, несмотря на всю прошедшую ночь, проведенную мною на коне, я не мог сомкнуть глаз – столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения коего столь много, или лучше сказать, вся война зависела» (подчеркнуто мной. – К. К.).

Н. Н. Раевский – и это видно по всем его последующим действиям – принял единственно правильное решение, причем сразу же и с первого же мгновения следовал по пути его осуществления. Поддержка Неверовского – это полдела. Важнее всего – удержать Смоленск!

Раевский принял решение оборонять Смоленск самостоятельно и тем самым обеспечил успех организации этой обороны. Способность мгновенно ориентироваться в обстановке, дар импровизации в тяжелых военных условиях, бесстрашие в принятии решений и убежденность в своей правоте сослужат ему добрую службу и в последующие дни.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю