Текст книги "Метка рода (СИ)"
Автор книги: Властелина Богатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Где ранена – уж не его забота.
– Пусти, – ударила в грудь, закрытую бронёй, кулаками, – ничего со мной не случилось.
Случилось бы, если бы не хазарин тот, только Вейя придержала язык за зубами – злить Далебора себе дороже.
– Куда ты рвёшься всё? – всё же и без того разозлился он, сжимая пальцы, сильнее надавливая на шею.
Вейя, поджав губы, засопела гневно – до того противен стал сотник, силой свой нахрапистой настырной. Дёрнулась резко, отшатнувшись, как от огня, сбрасывая ручищи мужицкие с себя. И что он привязался, будто других забот нет?
Далебор, кажется, даже опешил на короткий миг, а потом зачерствели его черты. Не стал её донимать, вонзая в неё стылый взгляд, видя, как оглядываются на них гридни и десятник, который было вступился, да отчего-то передумал. Вейя попятилась и бросилась от Далебора прочь, пускаясь в бег, спеша скрыться из вида. Не нужна ей забота от него, какая бы ни была она.
Перешла на шаг, как закололо острой иглой под боком, только сейчас это мало волновало. Она огляделась: на взгорке уже шатёр ставили и палатки, стаскивали гридни поклажу и коряги, раздобытые где-то. Вейя поняла, что ночевать здесь станут. Теперь-то к такому полчищу ни один тать не сунет носа.
Обойдя возы, Вейя встала за одним из них, стараясь не показываться особо на глаза чужакам, что собрались скопищем немалым. Так просто к князю не пройти. Повсюду мелькали они, так непохожие на полянов: в боевом рубище из кожи грубой, сплошь покрытой платинами стальными, из-под которых виднелись кафтаны до колен – только и видны голенища сыромятных сапог, перетянутые ремнями; на головах – шлемы, отороченные мехом то с лисьими, то с волчьими хвостами. В облачении таком они громоздкими казались, и вовсе не похож ни один из них на того хазарина: эти крепкие, тяжёлые, как коренья, скуласты, и кожа смуглая лоснилась в вечернем закате. Устрашали видом своим сыновья степи, в крови которых сталь и жар костров. Даже холодок пролёг меж лопаток. Вейя всё выискивала того хазарина, что налетел диким коршуном на татей, да так и не нашла. Хотя зачем он ей? Только перед глазами всё стояли глаза тёмные, полные жара ярости. И лучше бы, верно, и не видеть его больше. Тревожно как-то становилась внутри.
Один из хазаричей, что стоял к Вейе спиной, повернулся, чутко носом повёл, принюхался, будто зверь, бросая на Вейю острый вороний взгляд. Он среди остальных, наверное, самый громоздкий был, точно скала: с могучими плечами и грудью, статью богатырской, как десятник князя Бромир – ничем ему не уступал. Разве только взгляд цепкий, колючий, как репей. Вейя отошла вглубь тени, скрываясь с поля зрения чужака – не так-то легко теперь подобраться к Годуяру. Да хоть увидеть его издалека.
Прислонившись к борту дощатому, прикрыла устало веки, понимая, что едва держат ноги, всё ещё ощущая, как бьётся по телу мелкая лихорадочная дрожь, вспомнила, как несло её по колдобинам. Запоздало заныл вдруг и бок, стреляя болью куда-то в бедро. И дыхание слишком туго ходило, каменев, застревая в горле. Не хватало ещё кости поломать, в седло тогда и не сядет.
– Вот ты где! – раздался сбоку голос Земко, а следом и приближавшиеся быстрые шаги. Гридень запыхался даже малость, видимо, носился по лагерю долго. – Князь тебя спрашивал, я уж весь луг обегал. Видели тебя все, а никто не знал, куда подевалась. Хочет видеть тебя Годуяр, зовёт в шатёр.
Земко вытер тыльной стороной ладони мокрый лоб. Значит, и с князем всё обошлось. С груди будто камень свалился, но идти сейчас в таком виде – стыдоба: разорван рукав до самого плеча, и ссадины кровоточили, в косе застрявшее зерно и трава – вычесать бы. Куда она так? Сперва переодеться, омыть раны. Земко в след её мыслям нахмурился, когда Вейю разглядел лучше в сумраке высокого обоза.
– Передай, что скоро буду, – ответила. Тот кивнул понимающе. – Много раненых, убитых? – спросила, видя, как уже собирают гридни чуть в стороне на холме краду. – Может, помочь чем нужно?
– О себе лучше позаботься, – посерьёзнел вдруг Земко, – сами справимся. Раненые есть, конечно, как и убитые.
Вейя опустила взгляд. Конечно, ни одна битва без смертей не может обойтись, да всё равно тяжесть и сожаление внутри сгустились против воли, не сразу то и примешь.
Вейя вздрогнула, когда совсем поблизости раздался голос резкий – грубый говор, к которому, наверное, и привыкнуть невозможно, вырвал Вейю из задумчивости. Сердце отчего-то забилось туго, и по рукам к ладоням жар хлынул. Она глянула в ту сторону да застыла, как увидела знакомого уже хазарича, что шагал от расположившегося рядом кагановского становища твёрдо по земле, да всё равно легко и уверенно, будто не было на нём тяжёлой брони да громоздкого оружия на поясе.
Он остановился перед тем воином могучим, и хоть насколько он не был широк и грозен, а хазарич всё равно не уступал в своей гибкой стати. Но каким благородным он ни казался, а Вейя помнила, насколько остро и беспощадно лезвие в его ножнах и холоден взгляд, полный жестокости, что до кости пронимает. Они о чём-то переговаривались, но теперь уже не так громко. Вейя прислушивалась к речи обрывистой, да зазря – и как только понимают другу друга? Хазарич, выслушав могучего соратника, положил ладонь на рукоять палаша – сверкнули на загорелых пальцах перстни, он вытянулся чуть, смотря в сторону шатра, что-то ответил и прошёл, верно, к княжему стану. На ходу он снял шлем с кожаной бармицей, что покрывала его плечи. Вейя не успела рассмотреть воина – на загорелый лоб и скулы упали чёрные прямые пряди, прочертив по лицу жёсткие тени, уводя и без того сумрачный взгляд в тень, и от того черты теперь казались ещё резче и глубже. Даже внутри живота холодок пролёг от вида его дикого, чужого.
Он прошёл мимо Вейи и Земко и не мог не заметить их – сумрачный взгляд точно в Вейю упёрся. А в грудь ее будто волна ударилась, что дыхание перехватило. Хазарич, кажется, тоже узнал её, наполнились жаром углей тёмные глаза, сошлись в резком разлёте брови на переносице, когда он бросил быстрый взгляд на притихшего гридня, стоявшего рядом с ней, да отвернулся тут же, ничуть не задерживаясь. Вейя выдохнуть смогла, только когда он скрылся из видимости. За хазаричем ещё двое степняков двинулись. А внутри Вейи муть всплеснула тревогой. В недоумении на Земко глянула, который всё это время тоже наблюдал за пришлыми с хмуростью и настороженностью.
– Кто это? – спросила Вейя, уж догадываясь где-то в глубине обо всём сама, да почему-то не слишком верила или не хотела верить собственному чутью, что хазарич этот и не таким простым воином был в кагановской дружине, раз за ним его соратники по оружию последовали к шатру князя верной охраной.
– Младший сын кагана Ибайзара Тамир, – буркнул гридень, явно не шибко радуясь степному вождю, примкнувшему к княжескому отряду.
Глава 24
Вейя сглотнула сухо – потянувшийся от костров дым полез в глотку.
– Там палатки ставят, ступай туда, – указал гридень, – лошадь твоя стрелой убита, вещи найдёшь вон в том возу, – вновь указал в средину становища Земко.
– Хорошо, – ответила Вейя, уже решая поскорее уйти к своим поближе.
Земко к шатру направился, а Вейя поспешила уйти оттуда, где её и не должно быть, пытаясь хоть как-то разогнать муть внутри. И хорошо, что узнала, кто из степняков самым главный будет – подальше теперь нужно держаться. И откуда такие тревоги берутся, Вейя и сама толком не понимала, но вспоминала слова Доброрады, как упреждала она её о чужаке по крови и земле. Невольно и поверишь, да только, видимо, волхва припугнула малость, чтоб Вейя осторожней была. Что ей сделается, коли под опекой князя? И вот уж кого избегать приходилось, так это сотника.
Отыскать свои вещи в поклажах одной у Вейи не получилось бы, если бы не подсобил Воепа, перевернув целую кипу связок, что навалили мужи абы как, лишь бы поскорее всё собрать и сложить, пока ночь не опустилась – от росы уберечь.
Вейя, оставив Воепу покараулить снаружи, торопясь, пока ещё светло, нырнула в отведённую ей гриднями палатку. Быстро скинула порченое платье – его теперь уж не надеть. Развязав тесьму и расправив ворот, спустила к бёдрам исподнюю, страшась, что всё равно кто может заглянуть, хоть за тканиной стоял надёжный сторож. Стряхнула с кожи шелуху и крупицы от зёрен, что так кололи вспотевшее от духоты тело, осмотрела себя. Кое-где уже синяки страшные проступали, багровея тёмными пятнами, будто били Вейю палками. Ощупала рёбра там, где потемнела кожа и саднило больше всего – да вроде цело всё, только побаливает, просто сильно ушиблась. Заживёт. Пока одевалась да расчесывала косу, плетя её заново, уже много времени прошло, в палатке стало темно, повеяло сырой прохладой, что стелилась по земле зыбким прозрачным туманцем. Повернувшись к свету от костра, что сочился через тонкую щёлку, Вейя заглянула всё же в начищенную сталь и поняла, почему с такой тревогой справлялись о ней гридни: на скуле широким пятном синяк зиял, и рассечена губа нижняя, пылая алым. А ведь чувствовала припухлость и онемение лёгкое. Отложив сталь, повязала на голову ленту с медными височными кольцами, чтобы скрыть ушиб. Витые кольца прохладой обожгли кожу, чуть позвякивали при каждом движении, перенимали всё внимание.
Успела выйти, как вернулся Земко, и, позабыв об ушибах и навалившейся усталости, Вейя за ним последовала к шатру. На открытом лугу прохлада стелилась ощутимая, обнимала плечи, норовя за ворот скользнуть, крадя помалу тепло. И только обдавал жар, когда мимо очередного костра проходили. Вейя всё смотрела по сторонам, да так ни одного черноволосого хазарина среди своих не увидела. Повсюду гридни, заняты кто чем, но больше, конечно, увлечены разговорами да пересудами – оно и понятно, ещё никогда такого не было, чтобы степняки бок о бок стояли с полянами. Горланили, вытягивая шею, да зыркали всё куда-то в сторону шатра. Вейя избегала Далебора встретить – а ну как налетит снова, отбивайся потом. Да не было сотника среди гридней, подевался куда-то, как и десятник Бромир, стало быть, рядом с Годуяром.
Вейя зябко плечами повела. Когда вышли за край становища, пройдя мимо тех повозок, у которых увидела она хазарича. Тут тоже уже горели костры, что становились ярче на затухавшем багровом у самого окоёма закате, повсюду сновали воины – только и вспыхивала сталь на телах. Вейя слышала их обрывистую речь. Чудная, непонятная. Раскинулся стан кочевников широко. Сколько же их тут? Три дюжины, не меньше. Были у них свои обозы, похожие на избы: где из дерева, а где покрыты войлоком – хоть живи в такой. Они, верно, и живут, всё время в дороге, в пути, недаром говорят и жилища у них переносные, которые можно сложить в телегу и разложить, когда нужно станет, и так же в жилищах этих и очаг, и лавки, и чуры даже свои.
У шатра повсюду со всех сторон стояли стражники, зорко охраняя шатёр. По приближению Вейя слышала голоса. Полог шатра чуть приоткрыт был, и оттуда пробивался густой жёлтый свет. Сердце забилось туго и жарко, когда Вейя поняла, что хазарич тот всё ещё находился у князя. Как же иначе? Теперь говорить будут до поздней ночи или вовсе до утра. Вейя даже сбавила шаг, отчего-то волнение всплеснуло с такой силой, что потемнело в глазах и закружилась голова, а ноги будто в топь завязли. Земко даже остановился, но Вейя расправила плечи и вскинула подбородок, заставив себя улыбнуться мягко, поспешив тревогу скрыть. И чего так испугалась? Если что-то станет известно о Гремиславе? Вспомнила об отце, и защемило где-то под сердцем, тоска разлилась мутью. Он ведь сейчас неизвестно где, страдает, быть может. И Вейя не должна малодушничать.
Глава 25
Давили стены шатра, в который позвал Тамира князь Годуяр за общий стол с ним сесть. Горланили поляновские воины шумно – выпили уже не одну чару мёда во славу полёгших у реки Сувьи мужей. Правда, Тамир ни одного своего не потерял, но за отвагу и храбрость полянов принял общую братчину, чествуя силу и храбрость их. Всё же славные были воины князя, не лишены телесной силы и воли, достойные благосклонности Тенгри. С такой ватагой и не зазорно в поход идти. Хоть за дружбу ещё ничего не было обговорено, да случилось так, что на подмогу подоспели княжеской дружине, отбили у кангалов, которых они спугнули в лесу. И кто знал, чем бы могла обернуться эта стычка: нашли бы понимание или врагами разошлись, да всё сложилось миром. Тамир не всё понимал в разговорах полянов, да без слов ясно, сколько пыла было во взорах после недавней схватки, и бурлила ещё кровь, вздувая жилы.
Только не шибко был разговорчив один из старших воинов князя – Далебор, так он назвался всем. Он всё бросал тяжёлые взгляды в сторону хазар, всё прикладывался к чаре. И Тамир ощущал уже опасную лёгкость в теле, не дозволительную сейчас, но никуда не деться – слишком крепок мёд у Годуяра. И почему-то, слушая других, всё чаще вспоминал сверкающий, будто блеск стали в лучах ока Тенгри, взгляд больших глаз на бледном лице той полянки – зелёно-жёлтых, как дикая степь ранней осенью. И вся – она от носков крохотных сапожек до разлёта тёмных бровей – походила на пойманную гордую пустельгу[1], забившуюся в траве, как в сетях: смотрела на Тамира остро, хоть и тряслась вся. Откуда только взялась? Видно, в обозе том спряталась, который успели угнать кангалы.
По горлу полоснул холод, как представилось, что затоптать её могли. И после Тамир её встретил с гриднем. Стояла она в тени, будто таилась от кого-то. Тамир сжал кулак – ладони даже закололо, а по груди острым лезвием полоснула ревность. Кто тот гридень ей – брат или муж? Узнать хотелось. И имя её тоже. Да только, кроме как пустельга, ей больше никакое имя к лицу не шло.
Тамир сглотнул сухость, что встала в горле тёрном. Что за помыслы у него? Не о девичьих юбках он думать должен. Да всё же напряжение нарастающее потянуло вернуться к Огнедаре – лисице своей, развеять дурман, что навеяла на него эта хрупкая полянка, которая так и норовила попадаться ему на глаза весь вечер. Но только так быстро не получится уйти – застолье только разгоралось, подтягивались ещё воины княжеские. Тесно стало в шатре – не развернуться. Разговор крепче завязался.
– Думаю, эта схватка всё показала, – проговорил князь довольно, взмахом руки велев молодому отроку разлить ещё браги, – тут уж сами боги подсказали, что дружбу нам нужно вести.
– Я ваших богов не знаю, – отозвался Тамир, перевернул опустевший рог, поставил на стол.
Сидящий рядом с Годуяром сотник бросил твёрдый взор на Тамира, будто до того мига занимали его другие мысли, а сейчас внимание приковал к разговору.
– Для нас мир или война решает железо, и ныне оказалось оно на вашей стороне, – разъяснил Тамир.
– А каких же богов вы чествуете? – вдруг спросил Далебор сотник.
Тамир глянул на Аепу. А тот на сотника. Тишина разлилась, что было слышно, как потрескивают ветви в очаге, всем, видимо, хотелось услышать ответ, верно, самый главный, когда встречаются два чужих племени. Князь положил руку на стол, сжимая наполненный рог – тоже ждал ответа, да всё же бросил на Далебора строгий взгляд.
– У нас богов и духов много, но один, – ответил Тамир Далебору, – самый главный – Тенгри-хан.
Полог в очередной раз приоткрылся, нарушив вновь повисшее молчание, впуская вместе с вечерней прохладой ещё одного гридня. Годуяр, оторвав внимательный взор от хазарича, бросил хмурый в ту сторону. Тамир заметил, как сей миг изменилось его лицо – потеплел будто взгляд. Посмотрел в ту же сторону – что князь увидел такого? Да по груди жар пронёсся огнём жидким, едва взгляд упал на девицу, что вошла в шатёр в сопровождении светловолосого гридня.
–
[1] Степная пустельга – мелкая хищная птица семейства соколиных.
Глава 26
Пустельга его, та самая. Что она делает тут? Дочь князя? Или невеста уже чья? Жена? Только нарядов на ней не было никаких, что говорили бы о положении. Тамир скользнул по ней взглядом, отмечая одёжу её богатую: бурое верхнее платье с рукавами до локтя и разрезами по бокам до бёдер, под низом – другое платье, льняное, светлое, видны вышивка по подолу из красной нити, запястья тесьмой стянуты. Стало быть, собиралась к князю тщательно, и волосы густые свои сплела туго – толстой косой по плечу ложились до самого живота, стянут лоб лентой с тяжёлыми подвесками, что сверкали бликами от огней, чертя по лицу отсветы, делая глаза ещё желтее, будто золото червлёное в них разлилось. Мягкие полные губы на овальном лице сомкнуты плотно, притягивали взгляд своей сочностью. И глаза… какие же глаза у неё! Тамир и не видел таких никогда, посмотришь в них – и себя потеряешь в тени пушистых ресниц, что подрагивали, когда она взволнованно оглядела мужей, что сидели за столом, повернув головы в её сторону. А у Тамира отчего-то загорелось внутри, сжало горло.
У нее, напоровшись на его взгляд, волнение заплескалось в глазах, она испуганно отвела взгляд. Всё же напугал её Тамир. Отведя быстро взгляд, прошла за спинами гридей прямо под бок князя. От внимания Тамира не ушло, как сотник повернул медленно голову, бросая исподлобья пристальный взгляд на пустельгу пугливую, напряглась его шея, и вздулись вены. И когда рядом с князем опустилась, не оторвал от неё взгляда, смотрел, будто беркут, выискавший мышь. Девушка тоже взгляд на него бросила смелый, да всё равно робко дрогнули её изогнутые чёрные ресницы. И показалось на миг, что их что-то связывало невидимой с первого взгляда тонкой нитью. И остро вдруг – Тамир и не ожидал – захотелось знать, что именно.
Князь повернулся к ней, чуть склонился к уху, спросив что-то. Губы её дрогнули в улыбке, она ответила что-то Годуяру так же тихо, совсем неслышно, почти шёпотом – Тамир и не прислушивался, наблюдая, как шевелятся её мягкие губы. Годуяр кивнул и повернулся к гостям.
– Моя племянница Вейя, дочка воеводы Гремислава, – уже громко произнёс он не без доли гордости.
Вот как, племянница, значит, князя. Может быть, и сам догадался бы чуть позже, видно же, что непростой крови девица с глазами ранней осени. И что же она делает в дружине его?
– А где воевода твой? – спросил у князя Тамир, да вновь взглянув на Вейю.
Вейя… Имя достойное. Вейя – как ветерок, принёсший запах сухих трав и соцветий зрелых, как дыхание самого жаркого костра. Она обратила на Тамира взгляд и тут же растерянно опустила, Тамир видел, как в бликах неровных огней проступил лёгкий румянец на бархатных щеках.
– Гремислава я в Годуче посадил, уж давно он там земли берег, пока не налетели кангалы. Много крови пролилось, и Гремислав… – Годуяр помолчал, – …сгинул он. Не нашли ни живым, ни мёртвым.
Того взятого в плен степняка Тамир ещё не расспрашивал, да тот и не очухался пока после удушья ещё, спрос с него невелик будет. Может, тот и поведал бы что дельного.
– Каких бы богов мы ни славили, а рад я встрече нашей такой, – грянул бодро князь, и гридни оживились сразу, закивали, берясь за чары свои, – добрый знак, воля свыше! – князь поднял рог, призывая испить с ним.
Уходить отчего-то сразу перехотелось. Тамир принял ещё один наполненный отроком мёдом хмельным рог. Кивнув князю, бросив на Вейю взгляд, припал к рогу, пил до остатка, смотря неотрывно на полянку Вейю, племянницу князя, а та не знала, куда и деться, будто опасность чувствуя: смотрела куда угодно, только не на него, не на Тамира, да чуяла его взгляд на себе, что жёг её лицо и шею, и руки нежные с тонкими пальчиками.
– Хорошо оно сложилось всё, ладно, – вдруг сказал Далебор, оставляя питьё, вонзаясь взглядом, что копьями, в хазарича, – даже слишком, что и не верится в совпадение такое.
Тамир видел, как сжал кулак Сыгнак. Князь аж вытянулся, застыла рядом с ним Вейя, побледнев, казалось, чуть. Годуяр что-то сказать сотнику хотел, но Тамир опередил его.
– Подозреваешь в чём? – спросил, отставляя перевёрнутый рог, обращая на Далебора взгляд, что темнеть начал.
И такое напряжение повисло, что, казалось, воздух задрожал до скрежета. Буравил сотник взглядом стылым хазарича и ответ Тамиру не спешил давать. Он и не нужен был – прочёл в глазах его, да пусть скажет это прямо.
Глава 27
– Это ты уже сам думай, как знаешь, – отступил Далебор, огрызаясь.
Гридни молча переглядывались, бросая волчьи взгляды друг на друга, только и сверкали в свете огня белки на загорелых смурных, заросших русыми бородами лицах.
– Трудный нынче день был для всех, – вмешался Годуяр. – Ты, Далебор, пойди, голову-то освежи да развейся малость, мёда тебе ныне хватит, – зыркнул сурово, жёстко, – а как остынешь – назад приходи.
Ноздри сотника раздулись в гневном выдохе, но он не стал перечить князю, поднялся, вышел из-за стола, потеснив стражников, ссутулив спину, пригибаясь чуть, скрылся за порогом.
– Что кангалы прорвались к самой пройме через леса, что защитой всегда стоял и преградой полянам – никогда такого не случалось, – нахмурился князь, глядя на рог, сжимая его в кулаке. – Не случалось такого раньше, чтобы к самому подолу Каручая ватаги татей прорывались. Теперь нужно кметей в дозор разослать, чтобы осмотрели земли все.
Тамир слушал князя да всё больше видел, как напрягалась Вейя, внимая речам дядьки своего. Разговоры не для женских ушек, хотя, верно, многое наслушалась уже, раз дочка самого воеводы. На шибко бойкую непохожа. Маленькая пугливая пустельга, хочется в руки взять, утешить да отпустить в небо, хотя с последним Тамир с каждым вздохом теперь всё больше не соглашался. Взгляд всё цеплялся за неё, за тёмную косу, и какие же дивные у неё глаза – большие, и золота в них щедро, словно самим Тенгри отмеченная, любимая дочь его. Но теперь понятно, почему тревога в её глазах поселилась и какая-то безысходность вместе с тем – за отца переживает. Под опекой князя оказалась. Зачем он её в Каручай взял с собой? Тут только догадываться можно. Она торопливо отвела взор, коснувшись пальчиками тонкими косы своей блестящей, тяжёлой. И мышцы Тамира стали вдруг тоже тяжелее, загустела кровь, разносясь жаром по телу. И близость её ударила в голову, опьянила хлеще меда, коим угощал сегодня Тамира князь поляновский.
– Я понял тебя, Годуяр, воин твой верный справно бился сегодня, силу и ратную отвагу уважаю я, потому не таю на него обиды. Добрый у тебя мёд, крепкий, воины храбрые, земли богатые и племянница твоя – услада для глаз, – отозвался вновь, поднимая рог.
Хотя и того, что выпил, вдоволь будет, но из шатра – Тамир понял – нескоро выйдет. Князь заметно приободрился, как и мужи его, зашумели, вскидывая чары.
Тамир вновь глянул на Вейю, и та на этот раз взгляда не отвела, отважная, нежная пустельга. Такую поймать и не отпускать ни за что. Вихрь жара понёсся по телу, когда он опрокинул рог, и горло обожгло хмельное питьё, затуманило голову, ударив в само темя, оглушив. Волна желания поднялась от самых стоп к бёдрам, пронеслась по животу, будоража всё. Давно такого не случалось с ним, чтобы от одного взгляда кровь неслась по жилам огнём, порождая всплески безудержного необузданного желания.
Гудели на чужом языке за столом мужи – Тамир и не всё понимать начал, горел жарче очаг, густел воздух – не глотнуть полной грудью. Князь всё говорил о сражении и кангалах, о совместном походе да том сборище, что ждало их в Каручае – уж завтра прибудут на место. Тамира отвлекли разговором – поздно заметил, как поднялась пустельга со своего места и к выходу направилась, выпорхнуть спеша, а за ней тенью тот гридень, с кем она пришла. Покинула шатёр. И, кажется, унесла что-то с собой, всё то, что Тамира до сих пор удерживало на месте, сидел за столом вместе со всеми, как привязанный. Неудержимо потянуло к ней, подняться и отшвырнуть того гридня да за ней пойти по пятам, следовать, приноравливаясь к её шагу неспешному, плавному.
В тягость стало оставаться в шатре, хотелось скорее на простор вырваться, в небо ночное посмотреть, утонуть в ночной прохладе и с шелестом травы слиться, а лучше на коня и в поле, только тут не особо простора много. Здесь всё по-другому, но отчего-то чуждые края больше не казалось такими холодными.
Тамир покинул шатёр, когда уже ночь сгустилась над берегом плотным тёплым туманом, в нём тонули многочисленные костры и майханы. Хазарич всматривался в ту сторону, куда улетела маленькая пустельга. В голове шумело, билось туго сердце. Он развернулся и вместе с Сыгнаком, Аепой и Тугурканом дошёл до своего аила.
– Этот Далебор так и не вернулся в шатёр, – сложил на груди руки Сыгнак.
Тамир расстегнул ворот кафтана, обвел взглядом аил и сновавших дайчан, что остались в дозоре, и тех, кому не спалось.
– На горячую голову всякое можно сказать. Сотник пусть думает, что хочет, но если дальше язык свой не завяжет – сам шкуру спущу с него, и разрешения князя на то не спрошу, – Тамир глотал воздух с жадностью, и, казалось, неба мало было.
Хотелось ещё смотреть на Вейю, наблюдать, как то загорается румянец на её щеках, то сходит. И своим желаниям удивлялся, ведь не о том должен думать он. А образ полянки темноволосой с глазами осени перед взором стоял.
Разойдясь с Сыгнаком и остальными тудунами, что собрались после княжеского гостеприимства у костра, Тамир вернулся в свой майхан. И не успел порог перейти, оказавшись в тускло освещённом сумраке тканых стен, как из глубины вышла Огнедара. Признать, Тамир и забыл о ней, хотя до того, как появилась в шатре Вейя, торопился свидеться. Она молча помогла ему раздеться – скинуть тяжёлую одежду. Женские пальчики ловко справлялись с застёжками и ремнями. И покуда раздевала, губы жаркие, пахнувшие сладостью, всё норовили к губам его прильнуть. Огнедара взволнованной словно чем-то была, нетерпеливой даже. Только хозяин здесь в своём войске и своей постели был Тамир.
– Заждалась тебя, – зашептала горячо, прижимаясь телом гибким к его телу, будоража и без того бившую ключом кровь.
Глава 28
Тамир стиснул зубы до скрежета, вонзил пальцы в огненную гриву, в кулаки собрал, заставляя полянку посмотреть на него. Нет, не те глаза он хотел видеть сейчас, совсем не те. Огнедара будто почуяла что-то, будто видела, кто мысли хазарича занимал, приоткрыла губы сказать что-то, да, видно, не решилась. В глазах зелёных только огоньки влажные задрожали. Она опустила руку вниз, провела по животу твёрдому Тамира, скользя к паху, погладила твёрдо напряжённое естество, что натягивало ткань штанов, силясь скорее вырваться наружу и погрузиться в горячее женское лоно. Да не ту он желал сейчас. Пока Огнедара справлялась с тесьмой портов, Тамир чуть повернулся, зачерпнул ковш воды студёной, припал надолго, судорожно глотая воду, силясь остудить поднявшийся пожар. Огнедара расправила ткань, опустилась перед Тамиром на колени. Тамир едва не зарычал, когда почувствовал жаркие губы полянки на чувственной плоти, отшвырнул ковш, потянул волосы в кулаке, отстраняя.
– Нет.
Ресницы Огнедары вспорхнули, дрогнуло в глубине глаз непонимание, но, кажется, поняла, что он сказал по-хазарски.
– Ты твёрдый весь, как камень, – положила ладони на его бёдра, спустила руки, хватаясь за грубую кожу сапог, стянула один, потом другой.
– Поднимись, – велел Тамир, она ведь не рабыня вовсе.
Огнедара, помедлив чуть, поднялась всё же. Он огладил её подбородок, заглядывая в затуманенные глаза, скользя медленно взглядом на губы.
– Что хочешь, чтобы я сделала для тебя?
Тамир вернул взгляд на глаза. Лисица смотрела с желанием жгучим, дыша глубоко, неровно. Нет, не хочет он её, хоть тяжесть напряжения давила невыносимо.
– Ступай в другой майхан. Один буду ночевать.
Выпустил её, пронизал пальцами упавшие на глаза волосы, убирая их назад, отворачиваясь. Понял, как пьян сейчас настолько, насколько и вымотан дорогой и случившейся сечей.
Огнедара, постояв немного, осмысливая услышанное, молча отступила. Тамир искоса пронаблюдал, как подхватила шерстяной плат, накинула на плечи, поспешно вышла из майхана, да задержалась было, обернулась резко. Тамир отвернулся. Послышался шелест полога, ворвался внутрь ночной воздух, обдав оголённую шею и лопатки прохладой.
Постояв немного, Тамир запустив руки в воду, умылся, плеская на себя полные горсти. Вытерся полотном, заправил порты и рухнул на выстеленное полянкой мягкое ложе. Слушал, как грохочет сердце в груди. Кружилось всё перед глазами, будто Тамира перевернули вверх тормашками. А в голове проносилось вихрем имя той, кто не дала ныне ему покоя.
– Вейя… Дулаан намар[1]… – прошептал в темноте, прикрывая веки.
–
[1] Дулаан намар – тёплая осень.
Глава 29
Далебор лежал на шкурах, выстеленных на твёрдой земле. С одного бока грел потрескивающий костёр, с другого – схватывала зябко прохлада ночи, что перетекала по лугу влажным от росы воздухом. На небе давно крупицами поблёскивали звёзды, словно из ковша Сварога щедро разлились по небоскату, в это время высокому и глубокому – под конец сенокоса всегда так. Далебор повернулся к костру, разминая затёкшие мышцы. И лечь бы спать, да только сон никак не шёл. В тяжёлой от выпитого мёда голове носились неуёмно думы. И дышалось тяжело. Разговаривали неподалёку у костра гридни – громче всех Воепа и Вязга, у другого басил Троян. Но покоя не давала та, что так упрямо отвергала Далебора.
Не думал, что по приезде в Кряжич его такой подвох ждал. Дочка воеводы. А ведь торопился он в городище, чтобы выгадать больше время с Любицей видеться, да получилось так, что все помыслы заняла другая. Знал бы о том, Далебор давно бы наведался в Годуч к Гремиславу. Словно кровь ударила в голову – встреча эта не случайна, ему дочка воеводы должна достаться. Далебор понял это, когда взглядом её среди пирующих жён и мужей выловил, столько в ней робости было и, одновременно, храбрости, что дивно становилось, что можно в себе столько нести. Тогда кровь и взыграла, отчего-то горячими быстрыми толчками ударяла в висок. Да вот незадача: видела она его с княгиней.
Далебор досадливо цокнул языком, ловко же петлю на шею надела, шага не давая ступить, сдавливала туго. Далебор и чувствовал себя псом, посаженным на верёвке: рвётся, злится, грызётся, а приблизиться толком не может. И такая ярость порой брала, что хотелось сдавить её в руках, впиться в эти губы сочные, которые он успел распробовать, утонуть в глазах, что так манили своим теплом золотистым, будто лесные гущи по осени. Душно становилось от такого взгляда. Даже Любица не порождала в нём столько противоречий, от которых он разве что не раскалывался на черепки. Заполучит её. С князем толком не удалось обговорить. Он её вздумал в Каручай везти, у Годуяра свои замыслы есть в отношении своей племянницы – это и к бабке не ходи, Далебор знал, что князь больше печётся за себя и выгоду какую-то уже нашёл.
