Текст книги "Завещание предков (СИ)"

Автор книги: Владислав Стрелков

20

 
Там рассветы горят, и поют соловьи.
Ветры в рощах шумят. Тихи воды твои.
Ты скажи, Светлый Яр. Память предков открой,
Покажи святый град. Дай душевный покой.
Но молчит Светлый Яр. В роще ветер шумит.
Скрыл он тайну свою, лишь волною рябит.
И летят облака, в отраженье твоём,
В синих водах храня, тайну давних времён.
Я в густую траву, на твоём берегу,
Закрывая глаза, отдохнуть упаду.
Стихли птицы вокруг. И в лесной тишине,
Стали звон, боя звук, вдруг послышится мне.
Это предки мои, защищая свой дом,
Перед градом святым, тут сражались с врагом.
Гром набата и плач. Треск пожара и смрад,
Так в огне погибал, мой святой Китеж-град.
И молитвы воздав, лик Христа вознося,
Русь ушла в Светлый Яр, град в сердцах унося.
И раскрыл Светлый Яр, глубину своих вод,
От безумства смертей, Вражьих яростных орд,
Скрыл в тумане своём, Вольный русский народ.
И опять Светлый Яр, лишь волною рябит.
Вдаль летят облака. Ветер в роще шумит.
Тайну града в веках, Светлый Яр сохранил,
Виден град лишь тому, тот, кто сердце открыл.
В светлых водах твоих, сохранен с давних лет,
Китеж-град мне открыл – предков славных завет.
Все заветы отцов, точно вам передам.
Расскажу я о том, внукам и сыновьям.
Моя память горит, ярким жарким огнём.
И стоит Китеж-град, крепко в сердце моём.
 

Пульсирующая боль стихает. Гул в голове и жужжание в ушах усиливается. Сквозь жужжание угадывается… птичий щебет. Какой щебет зимой? А почему так душно? Медленно открываю глаза и… вижу зелёную листву в огромной кроне дерева. Рука цепляет густую шубу мха.

От увиденного меня подбрасывает, я вскакиваю и тут же падаю, от нахлынувшей слабости. Сидя на мягком ковре мха, пережидаю гул в голове, затем медленно открываю глаза и оглядываюсь.

Не понял. А где снег? Где вообще я? Куда меня занесло?

Потряс головой, и она загудела сильней. Накатил приступ тошноты. В цветных кругах, плавающих перед глазами, разглядел смутно знакомый лес. Нет, сначала надо прийти в себя, может это всё глюк? Немного посидел с закрытыми глазами. Вроде стало легче – голова гудеть перестала, тошнота отошла. Только жужжание осталось, и то еле слышно. Опять смотрю на летний лес. Нет, это не глюк, но как это возможно? Я что, пролежал тут несколько месяцев? Всю весну? Бред.

Может, я умер? Тогда почему всё болит? Голова, руки, ноги, всё тело? Пошевелил ногами и руками – целы, вроде, только дико чешутся. И не только они. Всё тело, кажется, представляет собой сплошной комок раздражения. И что-то колет сзади в плечо. Подсунул руку под ворот и пропихнул её дальше, под самый броник. Ага, вот что колется. Наконечник стрелы. Похлопал по сапогу. Надо же! Нож на месте. Достал его и, чуть повозившись, выпихнул наконечник наружу. Потом потрогал плечо. Ой, а рана-то заросла! А так зажить она может, если только…

Медленно поворачиваюсь и смотрю назад.

А сзади дуб.

Как я оказался у этого дуба? Как? Почему? Зачем?

Рука сжимает толстый корень. Как же так!

Не помню ничего. Как я тут оказался? Потер виски, пытаясь унять пульсирующую боль и вспоминая, что со мной произошло.

Так, я сражался с монголом у какой-то речки. А почему «какой-то»? Название её я знал – Линда. Хм. Странно, а почему Линда? Китеж стоял на Люнде, последний мой бой на Линде. М-да.

Ладно. Сражался я с этим, как его? А, вспомнил, с Буолом. Он чуть не утопил меня. А потом? А потом он превратился в… мумию? Как? Почему?

Медленно смотрю на лес вокруг, пытаясь понять. Зелёная листва тихо шумит, и в эту музыку леса чудесно вплетается птичий щебет. В голову ничего не приходит.

Но что же случилось? И как я сюда добрался?

Так, что было дальше?

Я поднялся вверх и подобрал саблю, нашел нож, а затем? Взял понуро стоящую у края леса лошадь, конь монгола отбежал дальше, а сил ловить его не было.

Как поднялся в седло – не помню. Какие-то отрывки воспоминаний. А! Помню, как оказался на поле, где в будущем будет стоять посёлок. Лошадь как раз упала. Дальше я шел сам. И всё.

Потёр виски, но вспомнил только, что вроде меня кто-то звал, а кто?

– Здравствуй, человече.

Поднял голову. Рядом, на другом, не менее толстом корне, сидит леший по имени Кочур.

Открываю рот, но вдруг наваливается дикая усталость, и сил сказать хоть слово нет. Сижу как парализованный и смотрю на хранителя.

А леший какой-то он другой стал. Ссутулился, прибавилось морщин, борода свалялась, и не напоминала больше причудливую лопату. Как будто леший постарел сразу на много-много лет. Хотя, не знаю, применимо ли такое сравнение к нему. Уже не просто опираясь, а навалившись на свою клюку, Кочур смотрел на меня впалыми глазами. Он глубоко вздохнул и произнёс:

– Знаю, тяжело тебе сейчас. Не переживай – пройдёт. Мыслю, вопросов опять много ко мне. Но не на всё я дам тебе ответы. Одно могу сразу сказать – это я тебя к древу привёл. Тебе необходимо было вернуться. Так надо. Тебе надо. Почему – не спрашивай, не отвечу. Сам потом поймёшь.

Он помолчал, склонившись к клюке, потом опять вздохнул и махнул рукой.

Его плохой вид и слова выбили меня из колеи. На первый вопрос леший ответил, хоть и опять туманно.

– Где, то есть когда я сейчас, в каком времени?

– Ты дома. Через день как в прошлое отправился.

– Почему через день?

Леший прислушался к чему-то и поморщился. Вдруг показалось, что он ещё немного постарел. Что это с ним?

– Что с тобой, Кочур? Почему так выглядишь, заболел?

Дубовой криво усмехнулся:

– Небось, часто по головушке получал, что памяти не стало? Говорил же – не болеем мы. Как умирает древо – умираем мы.

Тяжело вздохнул и медленно сказал:

– Древо силу теряет, скоро потеряет. Поэтому я тебя и привёл к нему.

– Погоди, не понял я. Как привёл? Ты и здесь, и там, в прошлом, как это? Или в прошлом был не ты?

Наставительно направив на меня палец, леший произнёс:

– Леший – пока древо в силе, леший всегда, во всё время древа. Древо живёт, а леший один, вне времени.

– Ага, вездесущ, получается. Ну, совсем как Бог.

Кочур нахмурился:

– Не богохульствуй.

Я усмехнулся.

– Странно слышать такие слова от нечистой силы.

– Молодой ты ещё и многого не понимаешь. Ладно, устал я. Иди домой, человече, и не бойся, тебя никто до дома не увидит. Иди, тебя ждут. И, прощай.

Леший прислонил голову к клюке и закрыл глаза.

– Кто меня ждёт, скажи?

Но леший не ответил. Медленно растворяясь, хранитель повернулся к стволу дуба, и вошёл в него. Я сидел и смотрел на древо. Почему оно теряет силу? От чего, от старости? Возможно, ведь ему около восьми веков. Кстати, сам дуб выглядит как-то не так. Листья что ли стали желтее? М-да, дела. Со временем тоже не совсем понятно. Я прожил там, в тринадцатом веке почти десять месяцев, а тут прошел всего день.

С трудом встал и посмотрел на себя. Хм, понятно, почему мне так жарко. Я же весь в зимнем, а тут лето. И это всё это порвано или рассечено, и в крови. В моей крови. Я сунул пальцы в рассечённый рукав, раздвинул кольца и посмотрел на руку. Зажило. Тут же посмотрел на левую ладонь, и тут тоже. На израненные ноги можно и не смотреть.

Маклауд, мля!

Как домой идти? Вид-то у меня убойный, до первого жителя, а там.… Хотя леший обмолвился, что меня не увидят. Ладно, пойду домой. Постоял и подумал – стоит ли бронь тут снимать, или нет? Бросать её и саблю не хотелось, всё-таки память, а в руках нести тоже неохота. Решено – разденусь дома, уж потерплю как-нибудь.

По дороге сильно захотелось свернуть в сторону Заимки – посмотреть на место бывшей отцовой родины и родовой вотчины. Только навалившаяся усталость и дикий голод не дали мне свернуть с пути. Хоть все раны и зажили, но потеряно много крови, и сил просто не было. Требовался отдых и хорошее питание. Отмоюсь, поем, отдохну, и схожу. Завтра.

Как дошел до дома помнил уже смутно. Проходил мимо людей, как мимо пустого места, но мне было уже плевать, увидят меня или нет. Дома еле-еле стащил с себя бронь и одежду, беспорядочно свалив всё в угол комнаты. Через силу заставил себя залезть в душ и помыться.

В зеркале душа увидел заросшее густой седой бородой и покрытое сеткой глубоких морщин лицо. Это что, я? Побрился, зачем мне здесь борода?

Вылез из душа, добрался до кровати и отключился.

Снов не было. Совсем.

Проснулся днём. Сутки, наверно, проспал. Побрёл приготовить поесть. Из продуктов в доме только картошка и макароны. Остальное выгреб с собой в прошлый раз. В магазин схожу потом, на данный момент обойдусь жареной картошкой без хлеба.

Пока ел, смотрел по телевизору новости. В углу экрана увидел время и дату. Чуть не упал со стула. Я спал два дня! Обалдеть. Потом увидел такое…

Через десять минут мчался по лесу. В груди бешено колотилось сердце, а в голове билась одна мысль: «Успеть, только бы успеть». Плевать на хлещущие по лицу ветки, надо успеть. Четыре километра по лесу пролетел как на крыльях.

Лес вдруг кончился.

Поразила открывшаяся картина. Широкая просека начиналась у опушки, где раньше стояло древо. А посередине поляны, большой бульдозер разравнивал возвышенность, на котором стоял дуб. Стоял. Само древо уже раскряжеванное лежало на краю просеки.

Грудь сжало болью и тоской.

Вот значит, почему леший имел такой вид. Он не сказал до свидания, он сказал – прощай. А я не понял. Зачем он привёл меня к древу и возвратил домой? Зачем? Кто меня тут ждёт? Кто? Тут у меня никого не осталось. Бывшая жена меня и не вспоминает, дочь видеть не хочет. Родители погибли, а других родных нет. А там…

Там друзья, с которыми я лил кровь. Я хочу остаться с ними.

– Что же вы наделали, люди?

– Эй, тут находиться нельзя. Эй, ты меня слышишь?

Одетый в желтый жилет и каску рабочий подошёл ко мне.

– Что же вы наделали?

Он посмотрел на то место, где работал бульдозер, и сказал:

– Да, жаль. Такое дерево спилили. Наверно лет пятьсот стояло.

– Больше, больше оно стояло. Что же вы наделали? – Ком в горле разростался.

Рабочий подтолкнул меня к лесу.

– Ты, иди, не мешай. Тут газопровод пойдёт. К вам в посёлок и тянут его.

Я повернулся и побрёл назад. Сердце забивало болью.

Остановился, прислонившись к толстой берёзе. Боль чуть отпустила, как будто дерево забрало часть её.

С удивлением понял, что я вышел на место, где стояла деревня Заимка.

Ничего не осталось, нет даже намёка на то, что тут когда-то была большая деревня. Всё забрал лес. На месте, где стояли когда-то дома, росли молодые сосны. Бывшие огороды густо заросли березняком, а на еле заметной дороге торчали молодые осинки.

Вот так. Ушёл человек из деревни – не стало деревни. Всё забрал, или возвратил себе лес. От этой мысли стало ещё горше.

Что делать? Найти другого лешего и попросить вернуть меня назад, в то время? А вернёт ли?

Долго бродил по лесу. Всё искал другие древа. Тщетно. Найти может можно, если долго искать, но туда ли я попаду?

К посёлку вышел уже вечером. Зашел домой, взял деньги и пошел в магазин.

На столе, среди пустых бутылок, старый будильник, с треснувшим пополам стеклом. Обе стрелки, часовая и минутная смотрели вниз. Не время показывают, а моё состояние.

Водка кончилась, а забыться не смог. Не брала меня она. Половина стакана, и всё. На дне стакана осталась вся моя горькая жизнь.

Перевёл взгляд в окно. А там…

Лица тех, кто остался там, далеко в прошлом. Демьян, Кубин, Борис Велесов, Иван Бравый, Садов и Макар Степанович Лисин, Николай Александрович Ефпатин по прозвищу Коловрат…

Они смотрели на меня, а я на них. Грудь сжимает тоской.

Господи, за что?

В окне отражается лицо Кубина. Он улыбается, показывая вокруг себя.

– Славные предки у нас с тобой, Володя.

– Да, славные. Мои предки, и твои, Власыч.

Улыбается Лада:

– Ты должен вернуться. В свой дом. Тебя ждут.

Я дома. Но кто, кто меня тут ждет? Нет никого. Я один. По-прежнему.

Ефпатин, с рваным шрамом на лице, произносит:

– Дело надо делать по совести. По совести землю защищать.

Ты прав, легендарный герой.

Серьёзное лицо Бориса Велесова:

– Я вой. Мой отец вой и дед, все мои пращуры вои были.

Да, я вой. Всегда им был. Теперь я знаю всех моих предков, и не только до седьмого колена, всех.

Старое, всё в мелких морщинах, лицо бабушки Мяги.

– Через Смородину-реку перейдёт только мёртвый. А если через неё захочет перейти живой, вмиг мёртвым станет. Но увидеть Смородину можно и живому. Надо только пролить каплю крови нежити в воду любой реки. И эта река станет рекой Смородиной.

– Сказки это всё, баба Мяга, сказки, – говорил я тогда, во сне.

Я вздрогнул, поняв. Значит, вот что произошло на реке Линде! Моя кровь, попала в воду и превратила её в сказочную реку Смородину. Я же был нерождённым. Нежитью. А монгол окунулся в неё и превратился в мумию.

Вот так дела!

А Мяга из окна, с улыбкой, грозит мне пальцем:

– Делай всё с любовью. Даже с врагом сражайся с любовью. Не давай заменить в себе любовь на ненависть. Ненависть разрушает. Любовь созидает. Пусть будет ярость, но никак не ненависть. Помни об этом.

Помню. Всегда буду помнить.

– Вернись. Вернись живым, боярин. – В окне отразилось грустное лицо Софьи Гориной.

Эх, Софьюшка, я вернулся, только не туда куда хотел.

– История жестока, мой друг. – Эти слова заставили меня вздрогнуть. Из окна на меня внимательно смотрел протоиерей Григорий. – То, что уже вписано в книгу событий, уже не изменить.

Его глаза буквально буравили меня, отчего по спине прошла холодная волна. Хмель, что оставался вылетел из меня в один выдох.

– Это не повод заливать душу горькой! – Иван Петрович Кулибин погрозил пальцем. – Невместно русскому боярину опускать руки. Ты же русский офицер!

Его взгляд смягчился и он, улыбнувшись, произнёс:

– Ты сделал много, очень много. И не надо горевать. Жить надо, бороться надо.

Я хотел сказать, но он, внимательно смотря прямо в глаза, перекрестил меня:

– Храни тебя Господь, сын мой.

Уже растворяясь в пейзаже за окном, услышал его последние слова:

– Ты увидишь и всё поймёшь, когда придёт время.

Я ещё долго смотрел в окно, и ждал, но больше никого так и не увидел.

Меня обдало ветром, входная дверь скрипнула. Кто-то вошел в дом.

– Э, да ты тут совсем захирел.

Мой сосед и друг Куклин Василий Сергеевич сел за стол рядом, оглядел бардак на столе и хмыкнул:

– А мне сказали, что ты опять запил. Зашел, вот, и вижу – сидишь вроде трезвый, в окно как в телевизор смотришь. Ух, а тары-то! Да-а-а. Ну и что за причина на этот раз?

Он отодвинул пустые бутылки. Понюхал стакан, а затем выплеснул водку в раковину.

– Чего молчишь. Ладно, не хочешь говорить не надо. Но пить хватит, лады?

– Я уже бросил.

– Вот и хорошо. – Васька поднялся. – Сегодня Владимирская, а после ночь на Ивана Купалу. Поехали-ка, Иваныч, на Светлояр. Хоть развеешься. Там хорошо будет, ансамбли приедут, песни-пляски, много народу. Поехали?

Я, смотря в окно, пожал плечами. Светлояр напомнил мне о Китеже, и настроение опять упало.

– М-да. – Куклин посмотрел на меня, – Вот что, Иваныч. Пошли, с нами поедешь.

Глянул на часы:

– Давай приводи себя в порядок, мы тебя подождём.

А действительно, чего сидеть и горевать? Всё равно прошедшее не вернуть, только…

– Вы поезжайте без меня. Я позже буду.

– Ты уверен? Пить больше не будешь?

Я кивнул:

– Не беспокойся. Больше водки я не выпью. Хватит. И трезвый я. Давно причём.

По телу прошла тёплая волна, как будто прибавилось сил.

Васька улыбнулся:

– Вот и хорошо, вот и прекрасно. Приезжай, Иваныч, мы будем ждать. Сходим к источнику, глотнёшь святой воды, она тебе силы и настроение вернёт.

Он вышел, на пороге подмигнув. А я посмотрел на себя в зеркало, странно видеть в нём себя. А ведь своё отражение видел почитай десять месяцев назад, а странно то, что по этому времени в зеркало я смотрел позавчера. Стал сам на себя не похож. Для начала в парикмахерскую заеду, подстригусь.

Вдруг затрещал мобильный телефон, немного напугав меня. Как же я отвык от всего этого. Смотрю, кто звонит – хм, это Солонин, мой начальник отдела. В душе стазу похолодало.

– Слушаю.

– О, Иваныч, ну наконец-то ответил. Слушай, хорошие новости! Твой вопрос снят. Мы убедили прокуратуру в правомерности применения тобой оружия.

– Стоп, что, решили до суда не доводить?

Трубка засмеялась:

– Какой суд? Забудь. Дело закрыли. Ты ведь две жизни спас, хоть и отнял при этом одну, пристрелив того урода. Ну, по общему мнению наших, каждый пристрелил бы эту сволочь. – Трубка, вдруг зашептала. – Я сам, лично пристрелил бы его. Раза два. Да ты первый успел. Кхм… ты только… это. Не вздумай сказать кому нибудь, ладно? А то знаю я тебя, остряка!

– Ладно, спасибо тебе, Ильич. Хорошие вести за последнее время.

Солонин опять рассмеялся и, на прощанье, сказал:

– Ладно, пока. Ты теперь в заслуженном отпуске. Хоть в первый раз нормально отдохнёшь.

– Пока.

Новость действительно хорошая. А я думал всё, в лучшем случае я безработный. Но я не жалею, что пристрелил эту сволочь. Опять бы вышел условно-досрочно и взялся за старое, как уже бывало. Я терпеть не могу насильников, а этот ещё и убийца. И таким срок сокращают!

И, слава Богу, что я тогда успел первым. Как увидел его на жертве, так и выстрелил.

Чёрт!

А ведь ещё тогда я видел в прицеле врага, как через оптику. Это что, предки мне помогали уже тогда? Или это в крови?

Я открыл своё удостоверение. Вот так, я опять на службе. Не бывший, а настоящий, старший опер майор Велесов. Русский вой, боярин, и это мне подумалось без усмешки.

Когда сел в свою девятку, появились странные ощущения. Отвык я от машины. Столько времени провёл в седле. А тут за руль, а под капотом не одна лошадь, целый табун. Сколько их погибло подомной?

Вот маленькая берёзка рядом с надгробием. Тёплый гранит памятника с фотографией. С неё на меня смотрят отец и мать. Всегда молодые и живые. Строгий полковник и добрая учительница.

– Здравствуй мама, здравствуй отец. Я так соскучился по вам.

Листва берёзки приветливо зашелестела.

– Вы ведь знаете всё, что со мной произошло.

Легкий ветерок качнул ветку берёзки.

– Я видел наших предков. Я говорил с ними и сражался за них.

Ветка опять качнулась.

– Но я не смог отвести беду. Не хватило сил. Простите меня.

Ветер покачал ветки и стих. Но я ощутил легкое прикосновение чего-то. Память напомнила, что так целовала меня в детстве мама.

– Спасибо отец. Спасибо мама. Я всегда чувствовал вашу поддержку.

Я погладил теплый гранит.

– Досвидания. Передайте всем нашим предкам, что я чту их и уважаю.

Затихшая было листва берёзы, снова зашумела. Зашептала, прощаясь и как в прошлый раз благословляя.

Поворот на Владимирское. У трассы, на самом повороте две машины ДПС. Правильно, такое мероприятие без присмотра оставаться не должно. Патрульные внимательным взглядом провожают меня. Хм, думал, остановят.

На въезде в село каменная церковь. Когда она построена, не знаю, но видно очень давно. Проезжаю всё село и на выезде с другой стороны, катясь под горку, появляется странное чувство. Притормаживаю и смотрю влево. Да, вон там и стоял град из легенды. Нет, не из легенды. Он был, я знаю. Правда река течёт не так, и берег зарос деревьями, но я уверен, что Китеж стоял именно тут.

В стекло кто-то постучал. Лейтенант ДПС палочкой показывает мне выйти. Выхожу из машины. Тот вглядывается и начинает улыбаться.

– Вы меня не узнаёте товарищ майор? Помните, два года назад, вы нам свою стрельбу из пистолета демонстрировали. Решили отдохнуть?

Лейтенанта я не помню, но киваю и жму ему руку. Он продолжает улыбаться и говорит:

– Там вся стоянка машинами забита, но местечко мы вам найдём. Поезжайте, я сейчас всё организую.

Благодарю лейтенанта и сажусь в девятку. Уже трогаясь, слышу, как летёха говорит в рацию:

– Встретьте ваз ноль девять, цвет синий. Номер Анна два три семь Миша Владимир. Определите на нормальное место. Как понял?

Переезжаю мост через Люнду и, почти сразу, поворачиваю. Огромная стоянка забита машинами до отказа. Легковые всевозможных марок перемешаны автобусами разных калибров. Это сколько же народу собралось на Светлояре? И куда приткнуть свою девятку, не знаю? Но откуда-то сбоку выскакивает сержант и, вглядевшись в мою машину, машет жезлом, показывая мне куда ехать. Он трусит перед машиной, а я улыбаюсь, глядя на его взмокшую спину.

Место действительно нашлось. Благодарю сержанта, тот машет рукой и скрывается за рядом машин.

Прихватываю сумку с пустыми бутылками. Их беру всегда, когда приезжаю на Светлояр. В них я набираю воду из святых родников и из самого озера. Вода никогда не портится, и очень вкусна.

От стоянки начинается берёзовая аллея с песчаной дорожкой. По ней до озера остаётся пройти совсем немного. Но на аллее настроение немного падает. И есть от чего. Вдоль всей дороги выстроились торговые палатки. Продают всё. От сувениров, до икон.

Икон!

Тут и картины, и макраме, корзины, диски с фильмами…. Ох не место им тут, не место. Будь моя воля, выгнал бы их вон, не просто к селу, но и дальше, за трассу.

Тут же святое место!

Сцепив зубы, иду мимо палаток и лотков, стараясь не замечать даже татуировщиков, расположившихся между берёз, и ведь у них есть клиенты.

И тут вдоль спины проскакивает разряд. Навстречу мне идёт Софья.

Я замираю посередине дорожки. Меня толкают и наваждение спадает. Это не Софья. Просто очень похожая девушка, одетая в старинный русский наряд. Она проходит мимо нескольких торговых палаток и склоняется над лавкой с сувенирами. Вздохнув, иду дальше. Эта встреча незнакомой, но очень похожей на Софью Горину, девушкой, опять разворошила мне память. Прошлое никак не хочет отпускать меня.

По дороге встречаю ещё одетых в старинные платья женщин. Их становится больше. Они, похоже из самодеятельных коллективов, что выступают на деревянных площадках, сколоченных на берегу озера.

Вот и Светлояр.

Вокруг стоит многоголосый гвалт, как на вокзале. Обхожу многочисленные загорающие тела и спускаюсь к воде.

– Ну, здравствуй, русская загадка.

Рядом прыснули смехом две молодые девчонки, а я, ополоснув руки и умывшись, поднимаюсь и иду вдоль берега, обходя людей. Сюда приезжает много народа не только посмотреть на святыни, но и искупаться в всегда чистой и прозрачной воде. К удивлению вода Светлояра никогда не цветёт. В любое время лета можно приехать и окунуться в освежающей тело воде. Вот и сейчас в озере барахтается с удовольствием народ и визгливая ребятня. Но я сегодня купаться не настроен. Иду и смотрю по сторонам. Слева на небольшой поляне сделан помост, где уже приехавшие на праздник самодеятельные коллективы, начали выступать со своими номерами. Среди гомона слышу, как льётся красивая песня:

 
Липа вековая над рекой шумит,
Песня удалая вдалеке звенит.
Луг покрыт туманом, словно пеленой;
Слышен за курганом звон сторожевой.
 

Выбираю себе место и присаживаюсь. Слушаю напев и смотрю на озеро, где солнце играет бликами поднятых купальщиками волн. Меня хлопают по плечу, и я вижу довольного Куклина. Он садится рядом.

 
– Иваныч, я рад, что ты здесь!
– Тихо, дай послушать.
Он замолкает и тоже слушает песню:
Этот звон унылый давно прошлых дней
Пробудил, что было, в памяти моей.
Вот все миновало, и уж под венцом,
Молодца сковали золотым кольцом.
Только не с тобою, милая моя,
Спишь ты под землею, спишь из-за меня.
Над твоей могилой соловей поет,
Скоро и твой милый тем же сном уснет.
Песня кончилась. Куклин вздыхает.
 

– Хорошо спели, и песня хорошая, только слышу её в первый раз.

Киваю Ваське, соглашаясь:

– Да, хорошо, но я уже слышал её.

Мимо проносится маленькая девчонка, гонящаяся за скачущим по склону мячиком.

Мы с улыбкой провожаем её, а с помоста звучит другая песня, моя любимая:

 
Ой, то не вечер, то не вечер,
Мне малым-мало спалось,
Мне малым-мало спалось,
Ох, да во сне привиделось…
Закрываю глаза и наслаждаюсь.
Мне во сне привиделось,
Будто конь мой вороной
Разыгрался, расплясался,
Разрезвился подо мной.
 

Моя кобыла была всегда спокойной и серьёзной. Были жеребцы, вот эти резвились.

 
Налетели ветры злые,
Со восточной стороны.
 

Эх. А ведь правильно, монголы с востока пришли.

 
Ой, да сорвали чёрну шапку
С моей буйной головы.
А есаул догадлив был —
Он сумел сон мой разгадать.
"Ох, пропадёт, – он говорил,
Твоя буйна голова".
 

Сны мне никто не разгадывал. Сам всё потом понимал.

 
Ой, то не вечер, то не вечер,
Мне малым-мало спалось,
Мне малым-мало спалось,
Ох, да во сне привиделось…
 

В последний куплет начинает вплетаться перезвон колоколов, постепенно переходящий в призывной набат. С удивлением открываю глаза и оглядываюсь.

Никого! Я у озера один. Куда-то подевались все люди. Да и пейзаж изменился. Не было тротуара вокруг озера, набранной из плотно пригнанных досок, не было лестниц ведущих к купальням, не было деревянной церкви на холме, не было ничего, что напоминало о действительности.

Звучащий из-за холма набат замолк и на смену ему, вдруг, зазвучала молитва, сопровождающаяся тихим гулом. Я ходил по берегу, не понимая – что происходит. Молитва становилась громче и, наконец, из-за холма появились люди.

Рука сама поднялась, и я осенил себя крёстным знамением. От того что я видел, пробирало холодом всё тело. К озеру шли люди в старинных одеждах. Впереди несли икону Владимирской Божьей Матери, а за ней…

Господи! Тело опять прострелило холодным разрядом. Я вернулся?

За иконой шел отец Григорий, то есть Кулибин Иван Петрович. А следом шли женщины, старики и дети. Держа в руках свечи и смотря вперёд, они припевали слова молитвы. Отец Григорий прошёл мимо меня, а я не смог ничего сказать. Но он меня и не услышал бы. Никто не услышал. Я для них не существовал. Люди проходили сквозь меня и шли дальше, к озеру. Кулибин подошел к кромке воды, но не остановился и шагнул дальше. Я увидел, что нога его встала в воду, но ничего не нарушило спокойную и ровную поверхность озера. Отец Григорий сделал второй шаг, и опять вода сохранила ровную поверхность. Люди ступали в озеро и шли по воде с молитвой. Только легкий туман, стелящийся по поверхности, расходился в стороны раздвигаемый людьми. Голова крёстного хода повернула влево и пошла вдоль берега. Люди все как один вступали в озеро и шли. Я видел всех, они проходили мимо. Многих я узнавал. Навстречу шла Агафья. Она шла как все, смотря вперёд и проговаривая слова молитвы, держа на руках маленького Глеба. Он улыбался и смотрел на меня.

Я потянул руку.

– Агафья!

Но она прошла мимо, за ней следом шел Третей.

А люди всё шли и вступали на поверхность озера ничем не нарушая его ровной глади. Отец Григорий прошел по кругу, ведя за собой всех жителей города и остановился, пропуская на озёрную гладь последних. Всё усиливающийся гул превратился в громкий топот и из-за холма вылетели всадники. Это были монголы. Со злобными криками они подлетели к берегу, но у кромки воды осадили своих коней и замерли, с ужасом смотря на озеро. А там поднявшийся по краям туман укутал, словно одеялом китежан. С громким «аминь», молитва оборвалась. Монголы взревели, видя исчезающую добычу, и с берега в людей полетели тысячи стрел. Но только стрелы пересекли линию берег, как вспыхнули множеством огней и яркими безобидными искрами опали вниз.

Что-то сверкнуло. Над озером простирала свои руки Богородица. Она подняла их вверх, и туман медленно опустился в воду. Мелькнуло лицо Кулибина. Он смотрел прямо на меня, прямо в глаза, и, улыбаясь, перекрестил.

Озёрная гладь опустела, и образ растворился вместе с туманом.

Наступившая тишина взорвалась криками монгол. Они с ужасом нахлёстывали своих коней, и через мгновение последний всадник скрылся за холмом.

Кто-то стал трепать меня за руку.

– Иваныч, а Иваныч, что с тобой?

– А?

Я стоял на самом берегу, почти в воде, а Куклин держал меня за локоть.

– Ты чего? Вдруг как сомнамбула встал и к озеру. Если я не схватил бы тебя, то в одежде в воду полез бы. Что с тобой, а?

– Нет, всё в порядке.

Я шумно выдохнул. Вот так и привиделось!

Среди гомонящих и купающихся людей опять послышались перезвоны колоколов, и я жадно вгляделся в водную гладь. Благовест становился всё громче. И тут, в глубине озера отразились сверкающие купола множества церквей.

Рука держащая меня разжалась и раздался шумный выдох Васьки. Благовест постепенно смолк и окрестности опять наполнились плеском воды и льющейся со сцены песней.

Все, видение пропало.

– Ты э т о видел?

Рядом стоял Васька и потрясенно смотрел на озеро.

– Нет, ты видел? Это же Китеж нам показался.

Я кивнул.

– Я видел. Я всё видел.

Да, это был Китеж. Всё правильно, и легенда не врала. Китеж действительно погрузился в воды Светлояра. Китежане покинули горящий город, оставляя врагу лишь пепелище. Китеж не умер, он ушел вместе с его жителями, в верящих душах и смелых сердцах. Теперь Город-легенда иногда показывается в воде озера и льётся вдоль берега священный благовест, и лишь человек с чистой душой, в котором нет греха, услышит его и различит отражение белокаменных стен и золотые купола множества церквей в водах озера Светлояр.

Значит я достоин.

А ведь я понял! Всё понял! Теперь я знаю, кто меня ждёт.

Я повернулся к Куклину, всё ещё потрясённо смотрящему на середину озера:

– Вот что, Сергеич, у меня срочное дело. Я поеду, ты уж не обижайся. Лады? А воды мне набери.

Тот кивнул и, не отрывая глаз от Светлояра, протянул мне руку. Крепко пожав её, я быстрым шагом направился к стоянке.

М-да. А выехать такая же проблема, как и припарковаться. Совсем немаленькая стоянка была забита транспортом до отказа, а машины всё прибывали и парковались уже вдоль обочин. Сплошной поток прибывающих машин создал огромный затор, напрочь лишив возможности выехать из стоянки.

На помощь мне пришёл тот самый сержант, что показывал мне место для машины. Он вдруг улыбнулся мне, поднёс руку и… перекрестился. Потом, встряхнул головой и яростно размахивая жезлом, создал коридор по которому я потихоньку проехал к выезду со стоянки.

Все обочины были забиты машинами вплоть до села. Даже там народ парковался, не решаясь сунуться дальше, и шёл к озеру уже пешком.

Наконец выезд на трассу. На меня удивлённо смотрят патрульные на повороте. Похоже моя машина единственная едущая от Светлояра.

Я выжимал из машины всё. Гнал, мысленно подстёгивая каждую лошадку под капотом. Я знал, что всё равно успею, приеду вовремя, но ничего не мог с собой поделать.

Радом с моим домом стояла иномарка. Я врываюсь внутрь и замираю.

– Здравствуй, папа.

Моя дочь вглядывается в меня и повисает на шее, шепча мне:

– Папа, прости меня, я не знала, я думала что… Мама мне всё рассказала. Всё. Что это не ты нас бросил… – бормотала она, а её слёзы скатывались мне на грудь.

– Ты меня простишь?

Я гладил её по голове, как когда-то давно, ещё маленькую.

– А я на тебя и не сердился никогда, Настюша.

– Настюша. – Она повторила за мной. – Меня никто так кроме тебя не называл.

Из комнаты кто-то вышел, и дочь отстранилась. Я повернулся и увидел высокого молодого парня, державшего мою саблю. Он осторожно положил её на стол и шагнул навстречу. Настя шмыгнула носом и, показав на парня, сказала: