Текст книги "Русанов"
Автор книги: Владислав Корякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
По словам Вылки, Русанов в экспедиции был очень нетребователен, смел, неприхотлив. Вылка вспоминал, как он, например, в маршрутах при недостатке еды мог питаться одной морской капустой. Каких-либо политических взглядов или симпатий не проявлял, но отличался поведением от ссыльных – те были достаточно открытые, веселые, общительные, но в этом скорее сказывался уже его возраст – он был значительно старше их…
Петь любил. Репертуар? Помню, «Не шей ты, мне. матушка, красный сарафан», «Среди долины ровные…». Еще Вылка говорил – про дубочек-то я слыхал… Сядет, обнимет колени и поет… Вьитку он дважды приглашал в поход на «Геркулесе»…
Почему-то многие представляют Жюльетту Жан хрупкой, изящной парижанкой – совсем не так. Она была крупная, высокая, примерно одного роста с Русановым и ходила, держась прямо, как солдат. На всех фото она больше всего похожа на себя там, где снята с Русановым в зюйдвестке, видимо, на палубе «Геркулеса». Она говорила мне, что на медицинский пошла по настоянию Русанова и готовилась к какой-то экспедиции, но просила меня не посвящать в наш разговор самого Русанова. Ее определенная сдержанность и молчаливость с нами были, видимо, от непривычной обстановки, но Владимира Александровича она, конечно, обожала, и ее появление в той последней экспедиции, конечно, не было случайностью. Он был к ней внимателен, порой подчеркнуто, но не горел… Видимо, в полной мере его чувства остались с той, с первой, с Марией Петровной – сердцу не прикажешь… Он был все-таки однолюб, до конца, по-русски.
– Но ведь они познакомились уже года два спустя после смерти Марии Петровны… Прошло еще четыре года, прежде чем он написал о ней как о невесте в Орел… – решил уточнить я.
– Бывают ситуации, – ответила Ксения Петровна, – когда время не властно, – похоже, это тот самый случай.
– Означает ли это, что инициатива исходила от нее?
– Вы мыслите слишком прямолинейно, по-мужски, а жизнь сложнее… Но элемент чего-то похожего, видимо, был. Ведь ему было очень плохо в своем веселом Париже, и она по-своему понимала это, помогла пережить ему это очень сложное время. Нет, она не была легкомысленной изящной парижаночкой – скорее, это была женщина, которая устала ждать подарков от судьбы, и, видимо, это сыграло свою роль в их сближении. По крайней мере такой я ее запомнила, когда водила по Архангельску. Для нее это был необычный город, весь из дерева, включая тротуары. Особое впечатление на нее произвел Смольный буян, там где теперь проходит железная дорога от моста через Двину к вокзалу по железнодорожной насыпи. А тогда там было необозримое пространство бочек с песком, варом, дегтем, со всем тем, что нужно для деревянных парусных судов. Воздух буквально густел от запаха смолы…
Кто вас еще интересует? Масленников – купчина, кулак, отнюдь не благотворитель… Слава о нем шла нехорошая. Но выступал в Обществе по изучению Русского Севера, был заинтересован в развитии Севера, считал, что ему надо уделять больше внимания, поддержки, но с четкими понятиями доходности и прибыли. Сосновский – делал в Архангельске карьеру, знающий, сильный, инициативный администратор. Русанов ему был нужен, но в части социальных или политических взглядов это были, конечно, совсем разные люди, в ту пору заинтересованные друг в друге.
Есть о чем задуматься после таких характеристик. Если в части человеческих отношений определенный домысел правомочен, то события, определившие общую судьбу Жюльет-ты Жан и Владимира Русанова, из нашего времени выглядят следующим образом. Он был слишком погружен в свои дела, связанные с Арктикой, чтобы тут же по возвращении с Новой Земли осенью 1911 года броситься в Париж к любящей женщине, с которой у него была уже назначена свадьба, – для него дело было на первом месте. А ведь в Орле у него еще оставались сын и немолодая мать, с которыми он все же успел повидаться в феврале 1912 года. Остальное развитие событий вплоть до мая того же года читателю известно. Но отправиться в очередной полярный вояж, не встретившись, не объяснившись и не простившись, он, разумеется, тоже не мог, что и стало главной причиной его появления в Париже в мае. Все, как в обычной жизни, – ничего нового для мужчины-пассионария, старая-старая проблема: любовь и долг, который он сам взвалил на себя. Уверен, даже когда Русанов приехал в Париж, – он не собирался брать свою Жюльетту на борт «Геркулеса», иначе бы прозондировал возможность такого варианта у своих высоких покровителей из МВД, которых он приездом Жан просто поставил перед свершившимся фактом. А в министерстве его характер уже знали, чиновникам тоже было некуда отступать… Думаю, все было решено там, в веселом городе Париже. И это было ее решение, на которое она имела свое право любящей женщины, готовой на все, чтобы разделить судьбу со своим возлюбленным – и разделила… А ему лишь оставалось принять все как есть – так выглядит эта драма сквозь десятилетия, предельно простая и трагическая одновременно.
Поскольку наши сведения о судьбе двух любящих сердец исчерпаны, вернемся к экспедиционной прозе, последним дням в Архангельске, где одновременно завершалась подготовка седовской экспедиции, – надо полагать, оба лидера после статьи Русанова в «Речи» встречи не искали. Зато Русанов встречался с некоторыми участниками будущей седовской экспедиции, например с Николаем Васильевичем Пи-негиным, оставившим об этой встрече свои воспоминания:
«При первом взгляде на Русанова можно было принять его за молодого адвоката или чиновника, – настолько типичны были его городская фигура в широком пальто и мягкой шляпе, его интеллигентская бородка, галстук бабочкой и тросточка… И тут же Русанов предложил мне принять участие в этой экспедиции, она отправлялась через неделю.
– Мы, вероятно, зазимуем. Кроме поисков угля на Шпицбергене, если повезет сразу найти уголь и останется время, мы сходим кое-куда в интересные места, там будем зимовать.
– Куда?
– Приходите вечером, обдумав предложение. Если вы согласны, тогда расскажу о своих планах. А для посторонних пока секрет» (1952, с. 77–78).
Чтобы не держать читателя в напряжении назревающей интриги, отмечу, что повторная встреча не состоялась, ничего из интересующего нас Пинегин так и не узнал, но не отметить многие совпадения в его рассказе и рассказе Темп в характеристике Русанова невозможно. Несомненно, в изложении Пинегина отрицательное отношение Русанова, видимо, не к самому Седову, но к целям и задачам седовской экспедиции, главной целью которой, как известно, было достижение Северного полюса. Судя по этому источнику, Русанов считал, что «предприятие Седова вообще было осуждено на гибель» (1952, с. 78). Причины такой позиции нам непонятны, тем более что седовская экспедиция ни в какой мере не могла составить конкуренцию Русанову.
Из Архангельска Русанов, Жан и еще ряд участников экспедиции (включая горного инженера Рудольфа Лазаревича Самойловича) на рейсовом пароходе «Ломоносов» благополучно добрались до Александровска-на-Мурмане, где и встретили «Геркулес» с капитаном Кучиным. 26 июня в Петербург ушла очередная телеграмма: «Задержаны штормом, сегодня выхожу. Русанов».
В письме, отправленном тогда же, он детальнее сообщает о причинах задержки: «Все время один шторм следует за другим и не дает возможности выйти из Александровска… В настоящую минуту все готово к отъезду, но шторм делает этот отъезд совершенно невозможным не только для нашего маленького судна, но даже для огромного ледокола Масленникова “Николая”, который стоит рядом с нами и выжидает лучшей погоды. Снаряжение судна всем необходимым: одеждой, съестными припасами, оружием и проч., оказалось не только достаточным, но даже избыточным. И, насколько это зависит от меня, сделано все, чтобы обеспечить успех экспедиции…
Состав команды очень удовлетворительный и большой: шесть матросов, все опытные люди, бывавшие во льдах.
Несмотря на неблагоприятное в смысле льдов лето, я уверен в успехе…» (1945, с. 297).
С точки зрения ледовой обстановки лето 1912 года оказалось крайне неблагоприятным, но это выяснилось в полной мере в конце навигации, «когда считать мы стали раны, товарищей считать», – Русанова с его экспедицией в этом счете не оказалось. Отставание в сроках выхода против первоначальных достигло уже почти полтора месяца – дальнейшее ожидание было невозможно. И только радиограмма со Шпицбергена, отправленная 28 июля, возвестила о его первых успехах на архипелаге: «3 июля (старого стиля. – В. К.) прибыли Бель-зунд, перешел непрерывными глетчерами Стур-Фиорд, заполненный льдом. Нашли уголь, сделали заявки. Русанов» (1945, с. 298).
Как-то незаметно за чередой событий и противоречивых известий, в стороне от потребителей текущей прессы, обозначилось отчетливое негласное соревнование двух полярников, в полной мере ставшее известным лишь годы спустя. Этим вторым оказался Нансен, принимавший в то время самое активное участие в шпицбергенских делах. Совсем не случайно год назад он вопреки мнению такого мирового авторитета, как Александр Гумбольдт, поддержал трактовку топонима Свальбард, выдвинутую мало кому известным норвежским филологом Стормом, утверждавшим об открытии Шпицбергена древними скандинавами – викингами аж в 1194 году – с поддержкой Нансена эта сомнительная гипотеза превращалась в солидную заявку. За истекшее время она так и не получила фактического подтверждения, но в тот момент она была, что называется, весьма к месту. Едва ли в этом плавании великий норвежец рассчитывал обнаружить следы пребывания предков на архипелаге, но свою позицию он сформулировал накануне событий совершенно недвусмысленно: «Люди, никогда не бывавшие на Шпицбергене, воображают, будто достаточно, когда им взбредет в голову стать владельцами крупных земельных участков на севере, – взять с собою лодку, нагруженную досками с надписями и вдобавок с фальшивыми датами, да приколотить эти доски к столбам, установленным на берегу, чтобы получить права и преимущества перед другими людьми, которые здесь жили и трудились уже тогда, когда этих захватчиков еще на свете не было. Известны даже примеры, когда люди посылали в министерство иностранных дел в Лондоне карты Шпицбергена, на которых отмечали как свою собственность большие участки страны, где их нога никогда не бывала» (1938, с. 248). Разумеется, в будущем Нансен видел архипелаг под норвежским суверенитетом, однако он не мог отрицать прав других людей, «которые здесь жили и трудились», а такими были русские, включая Русанова, которого Нансен «раскусил» довольно быстро, когда написал, что «тот прибыл на Шпицберген с целью сделать заявки для русского правительства» (там же, с. 374). Тем не менее Нансен не позволил себе поставить русского соперника в один ряд с дельцами угольного бума на архипелаге в описываемое время, хотя оба высказали свои абсолютно несовпадавшие взгляды на открытие архипелага.
Пока своим выходом в море из Хаммерфеста он опередил Русанова на сутки, но зато двое суток спустя оказался у острова Медвежий, который русские увидели лишь 1 июля. От этого острова русские и норвежцы шли каждый к своей цели практически с одинаковой скоростью в обход полосы старого зимнего льда у южной оконечности Шпицбергена, которая помешала Русанову зайти в Хорнсунн для обследования русской базы экспедиции по измерению дуги меридиана 1899–1901 годов в этом заливе, расположившейся неподалеку от великолепного ориентира – вершины Хорн-суннтинд, изъеденной со всех сторон цирками, заполненными льдом. При этом Русанов не упоминает, использовал ли он результаты топографических съемок указанной русской экспедиции – это очень важно с точки зрения его дальнейших действий уже на ближайшие дни по прибытии на архипелаг. Похоже, что использовал…
В самом деле, курс «Геркулеса» был проложен по кратчайшему пути не просто в Белльсунн, а в его восточный кут – Ван-Мейен-фьорд с бухтой Риндерс современных карт (Михаэлис старых) через пролив Аксель, где сильные при-ливно-отливные течения явились серьезным испытанием для мастерства капитана Кучина. По пути в устье реки Берцелиус был высажен отряд Самойловича для самостоятельной работы, которая будет описана ниже. «Геркулес» завершил свой переход, по словам Русанова, «найдя удобную пристань у одного из глетчеров» (1945, с. 298). Тем самым Русанов обозначил на местности важнейший ориентир, не имеющий здесь аналогов, его просто не с чем спутать, поскольку ледник здесь, да еще спускающийся в море, единственный – это Паула современных карт. Более того, он дал еще важнейшее дополнительное указание: «Для перехода я выбрал наиболее узкое место между восточным концом Бель зунда и Китовым заливом… Мы пошли… сначала по жидким моренам, а потом по самому леднику, спускающемуся в море…» (1945, с. 299), и далее вплоть до побережья Стур-фьор-да по ледникам Паула и Стронг.
В целом же события 16–17 июля в акватории Белльсун-на – Ван-Мейен-фьорда напоминают хорошо исполненную десантную операцию, в которой «Геркулес» играл роль подвижной плавучей базы, обеспечивающей работы отдельных отрядов, – как и летом 1910 года, у Архангельской губы и полуострова Панкратьева на Новой Земле «Дмитрий Солунский». Вот она, связь времен и одновременно использование удачного опыта. Без такого обеспечения решение самой сложной и рискованной задачи едва ли было бы возможно. Действительно, если Стур-фьорд оказался заполненным льдом (а его присутствие на юге архипелага говорило в пользу такого варианта), то обследование берегов этого залива можно было выполнить лишь с пересечением главного острова архипелага от ледника Паулы. Причем путь по этому леднику с выходом на ледник Стронг и с последующим посещением Китового залива был уже проделан весной 1900 года отрядом топографа штабс-капитана Сергиевского из экспедиции по измерению дуги меридиана – Русанов только повторил его, и это дает нам основание думать, что какие-то материалы он получил при посещении Петербурга и Пулкова, куда прибыл весной из Парижа. Эти материалы сыграли для него важную роль, поскольку его маршрут выполнялся в самое неблагоприятное на ледниках время – в разгар летнего таяния, когда ледяная поверхность, покрытая зимним снегом, превращается в сплошное снежное болото, – неудивительно, что маршрут, спланированный на четыре дня, затянулся почти на неделю.
Позднее трудности маршрута и свои ближайшие намерения он описал в одном из писем, причем человеку, далекому от экспедиционных и арктических дел, что сказалось на стиле изложнения, а главное, на отборе деталей событий, характерных и живописных одновременно: «С собой я взял двух матросов, легонькие палатки, оружие и запас провизии на четыре дня. Вместо того мы проходили шесть дней и последние дни питались далеко не полным рационом и травой. Горы Шпицбергена непроходимы, но по долинам, заполненным глетчерами, была надежда пробраться, особенно если глетчеры восточного и западного побережьев сливаются друг с другом, как я и предполагал по аналогии с Новой Землей. На этом слиянии у меня и был построен весь план перехода.
Мы пошли втроем сначала по жидким моренам, потом по самому леднику, спускающемуся в море. Мы вышли 5 июля (18 июля нового стиля. – В. К.) в четверг. Через три дня мы достигли берегов Стур-фиорда. Переход туда был нелегок. Все время пришлось идти непрерывными ледниками, отдыхать на снегу, спать на льду; за отсутствием дров мы не могли думать о горячем чае или супе всю дорогу до самого моря, где нашли дрова и даже одну пустую норвежскую хижину, в ней и переночевали. Приходилось долго на перевалах брести по глубокому снегу, полному водой, а в конце ледника переходить через глубокие опасные трещины и перебредать потоки ледяной воды выше колен. Отдыхали на мокром снегу, а спали на льду или на камнях. Стур-фиорд к северу от Китового залива оказался покрытым сплошным, неразбитым льдом – “паком” – и совершенно недоступным в этом году для судов в своей северной части. Согласно программе и указанию совещания, я не пойду в Стур-фиорд (на судне. – В. А".), сэкономив, таким образом, время на обследование как западного побережья, так и лежащей к востоку от Шпицбергена обширной и в значительной мере неизвестной области Ледовитого океана (подчеркнуто мной. – В. К.).
Затем я стал подвигаться вдоль западного берега Стур-фиорда к северу. Путь вдоль этих гористых берегов чрезвычайно интересен, но необыкновенно труден. Горы высотой до 400–500 метров висят стеной над морем, и вдоль этой стены приходится ползти, хватаясь за каждый выступ и каждую минуту рискуя упасть в море или на плавучий лед. Подвижные осыпи катятся под ногами, камни с треском летят вниз с большой высоты; один раз камень попал мне в грудь, другой, более крупный камень едва не ушиб матроса. И вот эти-то отвесные скалы на большом протяжении оказались очень богатыми слоями тяжелого каменного угля прекрасного качества. Я сделал заявки в трех местах западного берега Стур-фиорда.
Если путь вдоль берегов был труден, то возвращение новым. более северным и чрезвычайно растресканным ледником оказалось в высокой степени опасным. При первой предварительной рекогносцировке, предпринятой, так сказать, для нащупывания обратного пути, я провалился в ледниковую трещину. Только чудом остался я жив, задержавшись от падения на глубине около 100 метров фестоном затвердевшего снега, повисшего на стене трещины; дело ограничилось тем, что я глубоко изрезал себе об острый лед пальцы и потерял шапку, которая полетела куда-то в черную зияющую глубину.
Еще никогда я не видел так близко около себя смерть, как в этот раз! На другой день мы все трое крепко связались друг с другом и, ощупывая каждый шаг палками, обходя и перепрыгивая сотни трещин, благополучно миновали этот опасный глетчер.
Гигиеническое состояние, в общем, очень хорошее у всех, только мне приходится носить на пальцах бинты как воспоминание о шпицбергенских ледниках, но благодаря заботливому уходу (очевидно, Жюльетты Жан. – В. К.) опухоль руки уже прошла и раны заживут быстро.
В смысле питания у нас очень недурно для моря: для всех одинаковая здоровая и по возможности разнообразная пища. Расположились на судне с возможными удобствами. Никаких ссор и сколько-нибудь серьезных недоразумений не бывало и, надеюсь, не будет.
В общем, все идет хорошо, и уже теперь достигнуты экспедицией некоторые, смею думать, существенные результаты, и, как видите, совершенно рассеяна ваша тревога о том, что неблагоприятный в смысле распределения изобилия льдов год помешает исследованию. Всего наилучшего. Преданный Вам Русанов.
P. S. Ничего не буду пока писать вам о моих дальнейших предположениях, кроме того, что сейчас мы пойдем в Адвент-бай для осмотра эксплуатируемых угольных шахт и оттуда в Королевский залив (Конгс-фьорд современных карт. – В. К.) и на остров принца Чарльза (Карла современных карт. – В. К.), поскольку погода не помешает пристать к последнему (у этого острова, кажется, недостает хороших, защищенных гаваней). А затем я постараюсь возможно полнее использовать остающееся у меня время и обширные запасы, и если бы пришлось зазимовать посредине океана, то для этого мы вполне подготовлены. И. несмотря на всю нежелательность такой зимовки, которой я постараюсь всячески избежать, экспедицию на Шпицберген можно считать вполне удавшейся уже по достигнутым ею теперь, в данное время результатам» (1945, с. 299).
Это обширное послание слишком информативно и вместе с тем неполно и уже по указанным причинам требует детального комментария с точки зрения предвидения возможных препятствий в выполнении задуманного.
Во-первых, опасения тяжелых ледовых условий в Стур-фьорде, сделанные на основе единственной встречи со льдом у южной оконечности Шпицбергена, который, по мнению Русанова, выносило именно из этого фьорда, полностью подтвердились. Таким образом, решение на пересечение главного острова архипелага для обследования западных берегов Стур-фьорда было в создавшейся ситуации единственно правильным.
Во-вторых, подтвердилась и его надежда на присутствие здесь, на Шпицбергене тех же форм ледников, что и на Новой Земле, – с указанием на их слияние в верховьях. На этот раз такой сугубо теоретический изыск был использован в сугубо практических целях для выбора маршрута, что характерно для Русанова.
В-третьих, это был наиболее сложный из всех пройденных им ранее маршрутов, причем в крайне неблагоприятных условиях. Из 150 пройденных за шесть дней километров 120 пришлось на ледники с их кошмарными снежными болотами.
В-четвертых, основная цель была практически достигнута – уголь найден, заявки выставлены, причем в кратчайшие сроки.
В-пятых, в связи с выигрышем во времени у Русанова появляется какая-то идея исследований арктической области к востоку от Шпицбергена, которая, возможно, потребует зимовки, о чем он упоминает предельно неконкретно и смутно – «скрытничает», по Гемп и Пинегину, проявляя отмеченные ими качества.
В-шестых, «возвращение новым, более северным и чрезвычайно растресканным ледником оказалось в высокой степени опасным». Это явно относится к соседнему леднику Томсона, который в состоянии подвижки (о чем Русанов не знал) представлял непреодолимую преграду. Пришлось возвращаться прежним путем, вызвавшим задержку в выполнении маршрута.
Добавим также, что пребывание отряда Русанова на берегах Стур-фьорда было подтверждено в 1925 году Сергеем Владимировичем Обручевым из состава экспедиции на «Персее» (флагмане тогдашнего нашего научного флота), обнаружившим между ледниками Стронг и Томсона один из трех заявочных столбов Русанова.
Что же за это время сделал отряд Самойловича, работавший в не столь тяжелых условиях? С момента высадки 17 июля в устье речки Берцелиуса Самойлович с матросом, у которых в распоряжении была гребная шлюпка, предприняли самостоятельный маршрут по южному побережью Земли Норденшельда. После неудачной попытки войти в устье указанной речки (мешало сильное течение) было решено перейти на несколько километров восточнее к подножию горы Кольфьелетт высотой 715 метров на современных картах. Здесь на склоне были обнаружены, как полагал сам Самойлович, контакт юрских (возраст в пределах 140–200 миллионов лет назад) и третичных пород (по современным данным – нижнемеловых и третичных, более молодых) и пласт хорошего угля толщиной до метра. В эти дни в одном из маршрутов Самойлович встретил норвежского топографа Коллера и убедился, что норвежцы приступили к съемкам центральной части Шпицбергена, перспективной на уголь.
Следующий объект исследований Самойловича – гора Сундевальтоппен высотой 1025 метров, расположенная восточнее, которая была «сложена из темных третичных сланцев (возраст последних 60 миллионов лет. – В. К.) и песчаников, причем последние на высоте 642 метра принадлежали к той же свите третичных песчаников с отпечатками растений, которая тянется с западного берега к восточному Шпицбергену» (Самойлович, 1913, с. 10–11). Со склонов горы в самом куту фьорда можно было разглядеть маленький силуэт «Геркулеса», до которого в случае каких-то неблагоприятных обстоятельств можно было добраться вдоль берега за один-два перехода, в чем, однако, не возникло необходимости. В целом же маленький отряд Самойловича работал в значительно более благоприятных условиях по сравнению с тяжелейшим маршрутом самого Русанова. Временами даже возникало желание любоваться окрестными пейзажами, тем более что они заслуживали того, что и нашло отражение в отчете Самойловича: «Необыкновенно красивое зрелище представляли остроконечные горы Шпицбергена и ледники при ярком сиянии солнца. Глубокое, неведомое чувство испытываешь при виде этого непередаваемого величия красоты» (1913, с. 12).
Вскоре после возвращения Русанова оба отряда встретились и подвели некоторые итоги: обнаружен целый ряд месторождений угля, выставлено десять заявок, начали знакомство с иностранными работами – для начала вполне неплохо.
Оставалось отправить первые известия о начале работ, для чего потребовалось зайти на норвежскую радиостанцию в заливе Грин-Харбор на северном побережье Земли Норденшель-да, где уже побывал на своей яхте Фритьоф Нансен, которому необходимо уделить свою долю внимания на этих страницах.
Только 13 июля (новый стиль) Нансен в условиях скверной видимости отметил в своем дневнике, что наконец «различил очертания берега, тянувшегося к северу» (1938, с. 92). Почти сутки у норвежцев ушли на то, чтобы уяснить свое местоположение, – и немудрено: вместо Грин-Харбора они оказались в Английской бухте на 100 километров севернее. Лишь 16 июля яхта «Веслеме» бросила якорь у норвежской радиостанции на мысе Финнесет и на берег сошел сам Нансен и другие участники плавания. Таким образом, Русанов и Нансен достигли цели плавания практически одновременно. Нансен оставался здесь двое суток, знакомясь с окрестностями и состоянием дел на американской шахте, а затем приступил к гидрологическим наблюдениям в Ис-фьорде. Затем не спеша, с многочисленными высадками, на своем судне он постепенно продвигался на север архипелага, где выполнил ценные гидрологические наблюдения, которые позволили ему детально разобраться в режиме здешних вод, собрав попутно много других сведений об истории и природе архипелага, которые он позднее изложил в своей книге, переведенной на русский язык и вышедшей в издательстве Главсевморпути в 1938 году. 16 августа, выполнив намеченную программу, удалившись к северу от берегов полуострова Ню-Фрислан примерно на полградуса вплоть до кромки разреженного льда, он повернул обратно. Однако вернемся к нашим землякам во главе с Русановым.
28 июля «Геркулес», обогнув Землю Норденшельда с запада, вошел в воды Грин-Харбор (теперь Грен-фьорд) или Зеленой гавани, как этот залив нередко именовался в старой русской литературе и письмах самого Русанова, и бросил якорь у норвежской радиостанции, откуда в Санкт-Петербург ушли цитированные выше телеграмма и письмо с изложением общего хода экспедиции, а также намерениями на будущее, включая весьма туманные планы после завершения работ на Шпицбергене. Здесь наши исследователи познакомились также с работой норвежской радиостанции, где сверили по сигналам времени европейских обсерваторий свои хронометры и, как не без удивления отметил Самойлович, «говорили по радиотелеграфу с капитаном парохода, шедшего из Исландии в Англию» (1913, с. 15). Определенно, Арктика все больше приобщалась к достижениям остального мира, и этот процесс в ближайшем будущем должен был охватить и нашу Российскую Арктику. Потребовалось время и для знакомства с действовавшей поблизости американской шахтой, не считая маршрутов в окрестностях. «Берега Зеленой гавани, – отметил позднее Самойлович, – сплошь уставлены заявочными знаками отдельных предпринимателей и акционерных обществ, стремящихся здесь захватить участки с целью производства добычи угля, который здесь залегает мощными пластами, однако лишь американцы добывают уголь. Предприятие пока в зачаточном состоянии, и только этим летом была проведена штольня 200 м длиною» (там же, с. 16). Участники экспедиции побывали также на западном берегу залива, где обнаружили развалины русского зимовья площадью около сорока квадратных аршин и кладбище с пятнадцатью могилами.
Последующие три недели на архипелаге оказались насыщены событиями, причем береговые исследования, как и раньше, велись двумя отрядами (Русанова и Самойловича) на удалении друг от друга с очевидной целью охватить побольше территории. 1 августа в бухте Колсбэй (30 километров восточнее Грен-фьорда) высадился отряд Русанова, а несколько часов спустя в Адвент-фьорде – отряд Самойловича. Окрестности последнего залива уже становились центром угольной добычи на архипелаге. Здесь возник рабочий поселок горняков (сейчас административный центр архипелага Лонгьир), который, как отметил Самойлович, «состоит из 2–3 десятков строений, в которых помещаются рабочие, администрация, машины, склады и животные» (там же, с. 27).
Спустя двое суток отряд Русанова также прибыл в Адвент-фьорд. Завершив здесь знакомство с шахтами, экспедиция на «Геркулесе» перешла в Сканскую бухту на Земле Диксона, на что потребовалось всего несколько часов. За 5 и 6 августа отряд Русанова обследовал окрестности бухты, выставив три заявочных столба на перспективных участках. Отряд же Самойловича безрезультатно с точки зрения поисков угля проследовал по побережью вплоть до мыса Тордсен. 7 августа экспедиция вернулась в Колсбэй, очевидно, с целью продолжения разведки. И не напрасно – на будущий год именно здесь русские горняки под руководством Самойловича добыли первые пуды русского угля и отправили его морем в Россию.
9 августа судно перешло в бухту Трюгхамна (Спокойная у Самойловича), где восточнее горного массива Алькхорн работы продолжались до 12 августа. «Берега Спокойной гавани, – писал позднее в своем отчете Самойлович, – уставлены заявочными знаками преимущественно норвежских компаний» (там же, с. 31), добавив несколько слов по поводу каменноугольной фауны в породах, слагающих мыс Сельма, а также о находках русских развалин в бухте Иемер со следами пожара. В короткие сроки с 29 июля по 11 августа на берегах Ис-фьорда было выставлено десять заявочных знаков на перспективных участках побережья в трех районах: между Колсбэй и Ддвент-фьордом, в Сканской бухте и окрестностях бухт Трюг-хамна и Йемер. Один из таких заявочных столбов в виде обрезка бревна из плавника длиной 110 сантиметров с вырезанной надписью «Rusanov, 1912» был обнаружен в 80-х годах прошлого века ленинградским геологом А. И. Пановым и передан в Музей Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге.
С 12 по 15 августа работы проходили на Земле Принца Карла и начались, по-видимому, с бухты Сельвоген – единственной более или менее удобной стоянки для небольших судов на всем восточном побережье этого острова. Как и прежде, отряды Русанова и Самойловича работали раздельно, однако детально восстановить их маршруты по имеющимся материалам невозможно, поскольку даже в отчете Самойловича они охарактеризованы весьма скупо: «Русанов в сопровождении матроса Раввинова отправился по водоразделу (видимо, через водораздел. – В. К.) на западную сторону острова. Я же с матросом Черемхиным пошел к северо-западу, имея намерение ледником пройти к тому же западному побережью» (там же, с. 33).
К западному побережью от бухты Сельвоген ведет удобная сквозная долина Скоттия-Гаук, и, видимо, Русанов воспользовался ею, по крайней мере в одном направлении. По Самойловичу, однако, он возвращался каким-то иным путем, который он не детализирует. Что касается маршрута самого Самойловича, то, видимо, он перевалил к западному побережью через хребет, составляющий основу острова, по сквозной долине с ледниками Магда и Доде, где-то южнее пика Джесси, а затем, «пройдя на север вдоль западного берега острова, мы другой дорогой вернулись к гавани» (там же, с. 33). Даже если отряд Самойловича возвращался по сквозной долине с ледниками Миллер и Фолл, то и в этом случае протяженность маршрута порядка 50 километров для опытных, уверенных в себе полевиков лежит в пределах реального, тем более что ледники этого острова, по личному опыту автора, достаточно проходимы. Интересно другое. Все описанное Самойловичем показывает, что оба исследователя по каким-то неясным нам причинам стремились именно к западному побережью, тогда как именно «на восточном берегу острова Принца Карла выступают сбросы третичных отложений» (1945, с. 277), в какой-то мере связанные с проявлениями углей. К сожалению, ни Русанов, ни Самойлович не раскрывают результатов этих поисков, более продолжи-тельных, чем в Колсбэе или Сканской бухте. Однако известно, что каких-либо заявок на этом острове, сложенном преимущественно древними магматическими породами (так называемая серия Гекла-Хук), сделано не было.
