Текст книги "Русанов"
Автор книги: Владислав Корякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
Сейчас все чаще вспоминают о том, что Россия – полярная держава. Это означает, что две трети ее пространства или лежат за полярным кругом, или приравнены к территориям Крайнего Севера. На них трудится менее десяти процентов населения государства, но зато находятся две трети наших природных ресурсов – леса, нефти, алмазов и цветных металлов. Зависимость благополучия остальных девяноста процентов россиян от своих полярных и заполярных окраин, казалось бы, достаточно очевидна, как и нагрузка, выпавшая на долю северян и полярников. То ли еще будет, когда в обозримом будущем мы превратимся в информационное общество, в котором информация из высоких широт обретет свою реальную высокую цену! Как не вспомнить адмирала Макарова, утверждавшего, что «простой взгляд на карту России показывает, что своим главным фасадом она выходит на Ледовитый океан». Русанов первым начал наполнять это суждение реальным содержанием.
Россия не просто обращена в Арктику – она обречена на нее, и за повседневностью эта истина как-то проходит мимо сознания и высокого руководства, и, к сожалению, рядового россиянина, нашего современника, отученного советской властью от ответственности за происходящее в стране. Хуже того – сколько поколений россиян пугали Сибирью и Колымой – и допугали… Теперь заново приходится усваивать азы XVIII столетия, известные со школы – «усугубиться может российская слава через изобретение восточно-се-верного мореплавания» или «богатство России будет произрастать Сибирью», – суждения специалиста высокого уровня, каким был уроженец Севера Михаил Васильевич Ломоносов. Позднее тот прогноз был выхолощен поколениями чиновников и негодных администраторов, пугавших своих подчиненных перспективой оказаться на указанных пространствах не по своей воле. А для нормального свободного предприимчивого человека, готового к трудностям и риску ради собственного будущего и будущего своей страны, от которой его отлучали вожди и незваные правители, там все с точностью до наоборот: для начинающего жизнь – Арктика и Сибирь дадут возможность приличного заработка и жизненного опыта, молодому специалисту – приобрести необходимый профессиональный опыт, ученому – получить уникальный материал и перспективу будущего роста, бизнесмену – размах дела (достаточно напомнить о нефти и газе на шельфе Баренцева моря) и т. д., но все это при непременном условии свободного выбора, который был у Русанова. Его результативность и производительность – это от свободы выбора.
Еще одно интересное обстоятельство – полярник в российском обществе издавна занимает особое положение, что подтверждается со времен Петра (а возможно, Дежнева) многими достойными примерами участников Великой Северной экспедиции, вошедших в школьные хрестоматии, именами Макарова, Седова, Папанина, Шмидта и, естественно, самого Русанова, причем при желании этот перечень можно продолжить. Не всякий россиянин может рассказать о профессиональном вкладе перечисленных полярников, но их место в общественном сознании и в самой российской истории для мало-мальски образованного человека достаточно очевидно и не случайно. Следует напомнить, что полярник прочно обосновался в нашей художественной литературе в качестве разведчика будущего, по крайней мере со времен Н. А. Некрасова («Три страны света»), что один из героев чеховской «Дуэли» замышляет экспедицию в Арктику, полярная тема отчетливо прозвучала в творчестве Б. Лавренева, В. Каверина, Н. Заболоцкого, К. Паустовского, Ю. Казакова и особо ценимого северянами Олега Куваева и многих других не столь именитых писателей.
Если «поэт в России больше, чем поэт», то это же относится и к полярнику, думаю, оттого, что, не претендуя в современных условиях на славу и известность, в свое время он взвалил на свои плечи столько, что под стать порой воину в годину испытаний страны – и это в мирное время. Какая-то особая, почти нечеловеческая стойкость и терпение ко всем невзгодам и жизненным перипетиям, выпадающим на его долю, готовность вынести все и вся порой ради какой-то только ему известной цели, заставляет его держаться и не проклинать судьбу. Истоки высшего звания как меры мужества и отваги «Герой России» лежат в Арктике и были связаны с мирным подвигом во имя спасения ста с лишним человеческих жизней. Перед своей страной и перед своим временем российский полярник не в долгу. Эта книга только об одном из них.
По мере проникновения в характер этой неординарной и талантливой личности первоначальное удивление и восхищение все чаще сменялись ощущением причастности к его деятельности. Он словно продолжал свою работу нашими руками и нашим интеллектом, а это, что называется, обязывало быть на уровне и, определенно, не искать ни легких путей, ни тем более дешевой славы, ни любви руководства на службе научной истине в ее арктическом воплощении.
И вместе с тем никак не выходил из памяти тот свирепый и безжалостный арктический пейзаж на западе Таймыра, где прошел его последний маршрут навстречу гибели и бессмертию, каким однажды мы увидали его во время полетов осенью 1962 года. С нашими возможностями в процессе аэровизуального обследования каких-либо новых свидетельств пребывания Русанова здесь мы установить, разумеется, не могли, но зато характер местности на его пути к спасению к жилым местам в низовьях Енисея предстал во всей зловещей реальности – сотни и сотни километров глухой безысходной то ли тундры, то ли полярной пустыни. Эффект восприятия этой безжизненной местности был усилен поздней осенью накануне первых снегопадов. Ни намека на человеческое жилье или просто признаков человеческого присутствия. Правда, в то время ходили слухи о таинственном скелете на Северной Земле, который, по всеобщему мнению, мог принадлежать только кому-то из участников последней экспедиции В. А. Русанова. Понадобилось немало времени, чтобы эта версия рассыпалась в прах, хотя ее возникновение по-своему показательно: многие из нас свыклись с мыслью, что от В. А. Русанова можно было ожидать самого неожиданного… Одно только это настораживало – имя Русанова стало обрастать легендами, домыслами и другими вольными или невольными искажениями реальных событий, так что любая новая информация о нем требовала тщательной проверки, причем с подтверждением.
Яркий пример подобного рода я получил, когда начал работать на Шпицбергене. Один из самых известных и популярных наших российских исторических объектов здесь – так называемый «домик Русанова» в бухте Колс-бэй вблизи брошенного угольного рудника Грумант на берегах Ис-фиорда, который оказался совсем не русановским. Мои робкие попытки установить истину неожиданно встретили единодушный отпор как со стороны администрации Арктикугля (нашей организации, занятой добычей угля на Шпицбергене), так и консульства. Но червь сомнения в глубине моей души уже делал свою разрушительную работу. В сборнике трудов Русанова, изданном в 1945 году, каких-либо упоминаний о строительстве этого дома не было. Более того, при внимательном изучении хронологии последней русановской экспедиции (она начиналась на берегах Шпицбергена) времени на сооружение чего-либо подобного у него просто не оставалось. Постройка первого русского дома на Шпицбергене (если не считать поморов) имела место в 1913 году с началом добычи угля нашими земляками под руководством P. JI. Самойловича. Об этом он совершенно определенно писал в отчете, который после гибели этого исследователя в годы великого террора на десятилетия осел в глубинах спецхрана. Наконец я раскопал этот документ, но и после этого наши деятели на Шпицбергене (в заботах о собственном имидже, явно не сопоставимом с русановским) советовали мне не распространяться об этом открытии, чтобы не разочаровывать наших добытчиков угля, которые что о Самой-ловиче, что о Русанове услышали впервые, оказавшись уже на Шпицбергене.
При всем своем интересе к личности В. А. Русанова и поиску материалов не могу без содрогания вспоминать о собственных промахах и упущениях, теперь уже невосполнимых. Заведующим фотолабораторией в нашем институте был фотомастер Захар Захарович Виноградов, напоминавший благородной сединой библейского патриарха. Узнав, что я недавно вернулся с Новой Земли, он поделился со мной воспоминанием:
– А я ведь с самим Русановым встречался…
С запозданием признаюсь, что мой тогдашний уровень не позволил оценить значение этой бесценной информации. К счастью, новоземельские дневники 3. 3. Виноградова и многочисленные фотографии хранятся теперь в Историческом музее в Москве и использованы в настоящей книге.
На Новую Землю мне пришлось возвращаться еще много раз, и я посетил, наверное, все места, связанные с деятельностью Русанова. Примерно то же повторилось и на Шпицбергене, где за свои одиннадцать экспедиций я практически повторил все маршруты исследователя непосредственно на местности, иной раз, что называется, «след в след». Порой новые технические средства демонстрировали свое преимущество слишком наглядно. Десяток строк в письмах Русанова о трудностях пересечения главного острова архипелага по ледникам летом 1912 года раскрылись для меня в жуткой реальности, когда я увидал эту местность с вертолета – заснеженная сквозная долина от моря до моря в салатных разводьях снежных болот на ледниках, картина знакомая еще по Новой Земле. Мне показалось, что я сам по пояс погружаюсь в противную холодную жижу, еле передвигая ноги в сапогах с намокшими портянками, когда каждый шаг дается нечеловеческим напряжением. Открывшаяся картина объясняла то, что не вполне уяснили комментаторы русановских трудов – причину задержки русановского отряда при пересечении Шпицбергена с потерей нескольких важных дней, поставивших его на край гибели. Не стану продолжать эту тему, поскольку к ней придется возвращаться на страницах этой книги многократно. Однажды я понял, что могу сесть за книгу о Русанове-исследователе, хотя в этом у меня уже были предшественники и весьма серьезные.
В качестве ответственного редактора издательство решило мне назначить доктора исторических наук Василия Михайловича Пасецкого и понятно почему – у него о Русанове уже были опубликованы две книги. Очевидно, моя третья на ту же тему должна была стать совсем другой, иначе терялся смысл ее публикации. Кроме того, Русанов в то время стал популярной фигурой и на его поиски устремились чуть ли не десятки самодеятельных экспедиций и, соответственно, многие издания подхватили эту тему, обещая решение всех проблем, связанных с Русановым, в самом ближайшем будущем. Вот почему я не мог ожидать особо теплого приема у маститого полярного историка, что он, собственно, мне и пообещал:
– Сами понимаете, если вы напишете плохую книгу, моего согласия на ее издание вы не получите…
Спустя какое-то время мне пришлось наблюдать его работу над моей рукописью, причем я сам стремился обратить его внимание на спорные места. Внешне было трудно определить, насколько Василий Михайлович удовлетворен моим произведением – его лицо оставалось совершенно непроницаемым. Иногда он все же снисходил до замечаний, но таких кратких и сдержанных, что судить о его окончательном решении было невозможно, типа «подумать только…», «ну, это вы, батенька…», «а это действительно так?» и т. д. Какой-либо мелкой правкой, чем отличаются большинство специалистов на его месте, он не занимался и совершенно оправданно – это было делом редактора издательства. Так продолжалось несколько дней. Наконец я услышал: «А ведь это другое прочтение… Странно, что на это место не обратили внимание ваши предшественники!» – и поставил свой шикарный автограф на титульном листе рукописи. Правда, он тут же добавил: «Не радуйтесь, на таком материале можно было бы сделать гораздо более полное исследование. Ну, да у вас впереди еще время есть…» Так я получил благословение мэтра, и оставалось только завершить мой замысел в виде печатного труда.
Хочу сказать, что работа над ним предоставила мне множество интересных встреч не только в столице российских полярников, каким в то время был Ленинград (и таковым остается нынешний Санкт-Петербург), но и в других городах, связанных с жизнью героя этой книги. Прежде всего это его родина Орел, где в 1975 году по инициативе Московского филиала Географического общества проводилась научно-общественная конференция в связи со 100-летием со дня рождения исследователя. Свою роль в ней сыграла научно-спортивная экспедиция «Комсомольской правды» во главе с Д. И. Шпаро и А. В. Шумиловым. В значительной мере благодаря этим ребятам удалось отстоять от сноса дом, в котором прошли молодые годы исследователя, а позднее был организован Дом-музей В. А. Русанова, со временем превратившийся в небольшой научно-исследовательский центр. Поскольку прилегающая часть городской застройки еще долго сохраняла свой первоначальный облик, оставалась возможность ощутить непередаваемый аромат прошлого, в котором формировался характер юного Володи Русанова в период его мужания.
То же относится и к Архангельску, откуда начинались пути-дороги исследователя в просторы Арктики, в первую очередь на Новую Землю. Я застал еще деревянную застройку по Троицкому проспекту, скрипучие тесовые мостки на центральной улице города, прихотливый рисунок резных наличников деревянных домиков современников Русанова, Соборную пристань, откуда он уходил в просторы полярных морей, монументальные постройки старинной таможни на набережной просторной Двины, певучий поморский говор – все то, с чем имел дело герой этой книги. К счастью, Архангельский краеведческий музей сохранил немало документов той поры.
Так постепенно за многие годы у меня выработался определенный подход к интересующей меня личности исследователя. Я не только сравнивал полученные им результаты с современными данными, но пытался хотя бы мысленно оказаться в его положении, чтобы увидеть развитие событий его глазами, – чаще всего это относилось к характеру полученной им маршрутной информации. Это непростая проблема, поскольку теперь аналогичные работы стараются проводить со стационаров или еще лучше дистанционными методами – путем аэрофотосъемки и космической съемки. Конечно, это сберегает время и позволяет охватывать обширные территории, но в любом случае ключевые, контрольные участки требуется отрабатывать в поле. Но это далеко не все в оценке достижений героя книги, ибо главным все-таки остаются его человеческие качества: вкусы и пристрастия, склонности и слабости, отношения с родными, близкими, сотрудниками, начальством и просто окружающими. Ведь интересно, любил ли он природу, интересовали ли его искусство, литература и многое другое. Оказалось, что в этом отношении имеющиеся возможности далеко не исчерпаны. В литературе о Русанове, например, не использовались дневники людей, встречавшихся с ним – Виноградова, Писахова, Пришвина, как и воспоминания его отчима
А. П. Соколова и некоторые другие источники, «задействованные» в настоящей книге, как и не публиковавшиеся фотографии. Эти не столько новые, сколько не использовавшиеся материалы позволяют заново осветить многие стороны деятельности Русанова, например, его отношение к своему современнику Георгию Яковлевичу Седову на основе статьи, опубликованной в кадетской газете «Речь» в мае 1912 года. А ведь был еще и личный дневник исследователя, неоднократно и лишь частично использованный им для отчетов. Был, ибо его местонахождение в настоящее время неизвестно…
Конечно, следовало бы больше поработать в архивах, особенно Сорбонны, но здесь я оказался в положении героя анекдота, заявлявшего окружающим: «Опять хочу в Париж…» Как известно, на вопрос: «А давно вы там бывали?» он отвечал: «Нет, но я уже хотел…» Для меня эта проблема остается в том же положении и теперь, если не хуже – поскольку французским я так и не овладел. Правда, кое-какие документы оттуда получить удалось – и на том спасибо! В частности, диплом об окончании университетского курса героем этой книги, что имело принципиальное значение – выдающийся полярный исследователь и студент-недоучка в одном лице для многих немыслимое сочетание, даже если жизнь преподносит порой и не такие сюрпризы.
Что касается опубликованной книги «Владимир Александрович Русанов (1875–1913?)», вышедшей в издательстве «Наука» – это прежде всего научное издание, посвященное деятельности одного из самых результативных русских полярных исследователей дореволюционной поры. Личному там места почти не нашлось или постольку поскольку… В той книге автор стремился показать истоки успехов исследователя, его высокой научной производительности, поскольку эти проблемы интересовали меня и тех, кто издавал книгу. Надеюсь, мне удалось докопаться до причин, которые сделали этого исследователя таким, каким он остался в нашей памяти. Хотя я и понимал, что сама личность ученого и его достижения неразделимы, тем не менее на фоне поставленной задачи все личное в этом человеке оказалось оттесненным на второй план. По этой книге можно было защищать диссертацию, но к тому времени я уже «остепенился». Книга исчезла с прилавков довольно быстро, устные отзывы я получил вполне приличные, кое-кто остался недоволен отдельными выводами и оценками (особенно в заключительной части), но в любом деле, а в науке тем более, угодить на все вкусы невозможно – велик риск утратить главное.
Работая над книгой, я убедился в том, что имеющиеся документы освещают биографию героя далеко не полностью – это же отмечали и мои многочисленные предшественники. Во всяком случае, сам В. А. Русанов не позаботился снабдить своих будущих биографов необходимым материалом, но в отличие от многих он не старался в своих работах представить свои поступки и действия в благоприятном для себя свете. Даже в наиболее уязвимом для критики последнем плавании в Карское море (поскольку речь идет о самовольном использовании находящегося в его распоряжении судна, если хотите – угоне) ни в одном из известных документов он не только не ищет оправданий, но и ничего не скрывает. В сложившейся обстановке, скорее всего, он и не мог назвать конечный пункт своего плавания, предоставив оставшимся судить о нем в меру собственного разумения. И не только это… Годы его молодости можно воспроизвести по документам полиции, но гимназический период или учебу в реальном училище описать сложнее. Не могли же его отчислить из гимназии и реального училища без мотивировки – за что? Хулиганство, разбой, просто лень?.. Увы, каких-либо документов, чтобы ясно ответить на этот вопрос, в нашем распоряжении нет.
Еще одно важное обстоятельство для оценки сделанного в Арктике Русановым. При всей грандиозности достигнутого им сам-то он видел в содеянном лишь первый шаг, некую обширную рекогносцировку – не более, после которой собирался приступить к углубленному изучению всего, что связано с Российской Арктикой. Не получилось, потому что погиб, не вернувшись из непонятного разведочного маршрута, как это не раз и не два случалось с другими разведчиками – настоящее проявление скромности, которое не всегда свойственно ученым мужам. Именно скромности от понимания грандиозности открывшихся перед ним проблем.
Следует сказать, что даже известные документы, связанные с Русановым, не были использованы достойным его образом. Всего один пример. Где-то в конце 70-х годов мне позвонили из одного солидного журнала и сказали, что хотели бы получить мое заключение по поводу русановских документов, оказавшихся в распоряжении редакции. Они получили интереснейшие материалы о награждении участников самой успешной его экспедиции 1910 года. На каждого из награждаемых была представлена детальная характеристика с перечнем заслуг, с краткими биографическими данными. Отсутствие в этом перечне некоторых лиц подтвердило мое подозрение о конфликте среди участников, о чем я догадывался по научным публикациям. Бросалось в глаза другое – судя по ряду приведенных цитат, В. М. Пасец-кий был явно знаком с этим документом. Почему же он не упоминает о награждении самого Русанова и его отважных спутников – ведь речь идет ни более ни менее как об официальном признании заслуг исследователя на родине? При ближайшей встрече я задал Василию Михайловичу этот вопрос и получил неожиданный ответ.
– Из-за позиции редакции… Там стали уверять, что читатель не поймет, почему царское правительство награждает революционера.
(От себя замечу, что составители и редакторы издания 1945 года также знали об этом документе из архива в Архангельске, умолчав о самом интересном, чтобы в условиях по-истине «совковой» цензуры сохранить главное.)
– Согласитесь, – заметил я, – во-первых, он награжден за дело. Во-вторых, каких-либо сведений об измене революционным идеалам за Русановым не числится… В конце концов, он сам имел полное право решить – как служить стране: в подполье или на Новой Земле…
– К сожалению, я не смог им этого доказать…
Возникали и другие ситуации. Очередной звонок – есть дама, утверждающая, что вскоре после революции она встречала Жюльетту Жан (француженку, возлюбленную
В. А. Русанова, невесту, гражданскую жену – назовите, как хотите, суть от этого не изменится, но главное в том, что она отправилась за своим избранником на смерть, обретя в нашей памяти бессмертие), участницу той последней, роковой экспедиции. Не очень-то я в него поверил, однако чем черт не шутит…
Источник информации – дама в годах, кандидат наук, пенсионерка, часа два рассказывала о своей учительнице в детском доме первых послереволюционных лет, которая поведала своим ученикам об участии в полярной экспедиции именно Русанова, вынужденной зимовке (естественно, без какой-либо «привязки» этих событий к карте), голоде, нападении аборигенов, пленении и т. д. и т. п. Не припомню деталей ее возвращения в цивилизацию, но затем моя рассказчица сообщила, что указанная учительница как французская подданная по окончании Гражданской войны получила официальное разрешение вернуться на родину и, как говорится, концы в воду… Пойди проверь!
Затем битых пару часов я выуживал детали. Каждое отдельное событие из рассказанного могло иметь место, хотя и не подтверждалось каким-либо другим независимым источником. Хочешь – верь, хочешь – не верь! И вот наконец удача – мнимая Жюльетта Жан поведала своим ученикам, как пленившие ее аборигены охотились на белого медведя с помощью свернутого китового уса, замороженного в шариках из китового жира. Нет такого способа охоты у наших северных народов, явное заимствование у Киплинга или Джека Лондона! Очевидно, такая «Жюльетта Жан» была достаточно образованной и знающей дамой, но (как жаль!) к реальной отважной возлюбленной Русанова не имела никакого отношения… Чем она руководствовалась, рассказывая недавним беспризорникам о своих приключениях за полярным кругом, нам не суждено уже узнать. Еще раз увы!.. Какой сюжет я прикончил, можно сказать, собственноручно, причем совершенно безжалостно – до сих пор не могу забыть…
Теперь читателю понятно мое отношение к герою книги. Любая биографическая книга – это прежде всего исследование личности, если об ученом – то его научной деятельности, как и каким образом он достиг выдающихся результатов. В своей первой книге о В. А. Русанове я рассказал прежде всего о его научных заслугах, стремясь объяснить, как он достиг столь высоких результатов на Новой Земле и Шпицбергене, и не только там. При этом читателю-ученому важно знать еще методику авторского исследования, способ проникновения в секрет успеха своего героя. Литературная или научная биография всегда основана на использовании документов – иначе не бывает. То, что мне посчастливилось добыть, не привело к каким-то кардинальным изменениям в оценке заслуг одного из самых выдающихся исследователей Арктики дореволюционного периода. Удалось другое – во-первых, углубить и конкретизировать наши представления о его научных заслугах по отдельным направлениям и, во-вторых, понять, как он достиг этого.
Это важно, потому что по способу получения природной информации наше время и начало XX века резко отличаются, поскольку сейчас основная масса природной информации добывается дистанционными методами – из космоса или с помощью аэрофотосъемки. Однако при этом «связь времен» очевидна, поскольку мы используем и материалы Русанова, полученные «в поле» в маршрутах, и современная аэрофотография. А в итоге – изменения природной среды. Таким образом, без маршрутов Русанова результативность новейших дистанционных методов, увы, была бы неполной.
Чтобы понять логику его научного поиска, следовало ознакомиться поближе с теми полярными местностями, где он трудился, и даже немного побывать в его шкуре – у специалистов подобная методика называется моделированием. Судя по отзывам, тогда мне это в известной мере удалось.
Возможно, самое интересное – когда и каким образом герой этой книги ощутил зов Арктики. Выбор профессии, определение призвания обычно происходят на основе скрытого внутреннего осознания собственных возможностей, чтобы проявить себя достойным образом в избранной сфере деятельности, нередко вызывая удивление современников, руководствовавшихся совсем иными жизненными критериями. Иногда это именуют озарением, нередко в собственное оправдание. У кого-то это происходит внешне само собой, порой вопреки мнению и советам окружающих, у других – уходят годы, а третьи спокойно плывут по течению всю жизнь… Трудно ожидать, что орловские обыватели конца XIX века оценили в достойной степени книгу Фритьофа Нансена, которая стала отправным пунктом для полярных устремлений юноши Русанова. Он также не сообщил своим потомкам и последователям, чем она привлекла его – научным предвидением Нансена или его способностью к преодолению препятствий на жизненном пути, причем не в ущерб другим. Именно тогда впервые зов высоких широт услышал не самый благополучный мальчишка из мещанской семьи на окраине губернского города во глубине России. Знать, умел слушать или обладал восприятием того положительного, что делает человека личностью.
Есть еще один важный показатель значимости человека такого масштаба – его личные, общественные и научные связи. В самом начале жизненного пути эти связи у Русанова отслеживала полиция, благодаря которой мы знаем многое о его друзьях-революционерах. Хотя иногда и говорят о его возможной встрече с Ульяновым (Лениным), но это скорее дань советскому времени. В Париже, разумеется – эмигрантские демократические круги, но больше научные, включая ученых с мировым именем среди преподавателей Сорбонны. В России в связях прослеживается определенный «путь наверх», начиная по крайней мере с военных событий 1905 года, когда Русанов обращался к военному министру, но затем общение с официальными российскими кругами прекратилось и возобновилось, видимо, лишь в 1909 году в связи с исследованиями на Новой Земле уже на губернаторском уровне, поднявшись к 1912 году вплоть до правительственного в связи с экспедицией на Шпицберген. Более того, формально можно даже говорить о связях (хотя и односторонних) героя настоящей книги с самим российским самодержцем, поскольку тот визировал документы, связанные с высылкой в Вологодскую губернию, и наградные листы после экспедиции 1910 года. В любом случае, с точки зрения связей Русанов – весьма показательная личность для характеристики своего времени и состояния российского общества той поры в целом. Есть и другие источники для характеристики таких связей – фотографии, газетные статьи, письма. Они использованы в настоящей книге, хотя и не отвечают на все возникающие вопросы.
Если мне удалось убедить читателя в правильности выбора героя, последуем же за ним на страницах этой книги из российской глубинки на рубеже XIX–XX веков через печорскую ссыльную глухомань в славный город Париж, а затем в белые просторы Арктики навстречу преждевременной гибели и бессмертию.
