Текст книги "Русанов"

Автор книги: Владислав Корякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

1917 году, «Александр Сибиряков» в неравном бою с «карманным линкором» «Адмирал Шеер» в 1942 году, «Семен Дежнев» пропал без вести при переходе из Англии в Архангельск в 1918 году). Двум другим выпала более долгая жизнь в ледовитых морях, причем «Георгий Седов» прославился повторением дрейфа «Фрама» в Центральном Арктическом бассейне в 1937–1940 годах и в конце концов был исключен из списков действующего флота лишь в 1967 году, чтобы быть разобранным на металл. Судьбы кораблей подобны человеческим, и уже поэтому долгая морская жизнь ледокольного парохода «Владимир Русанов», по Маяковскому, с его «дымной жизнью труб, канатов и крюков» требует более детального описания.

«Применение ледоколов будет последним и самым решительным шагом, навсегда и прочно обеспечивающим пользование этим великим путем» (1945, с. 98), – утверждал Русанов. Первая мировая война также ускорила решение этой проблемы, когда на Белое море одновременно с ледокольными пароходами стали поступать с британских верфей новенькие, с иголочки ледоколы «Александр Невский» (при советской власти «Ленин»), «Князь Пожарский», «Козьма Минин» и другие, всего шесть единиц, которые сделали навигацию на Архангельск военных лет практически круглогодичной, и дискуссия о пригодности ледоколов для северных морей, казалось, себя исчерпала. Последним на Белое море прибыл в 1918 году «Святогор» (в советское время переименованный в «Красина»). Однако исторический пародокс в использовании ледоколов, несмотря на их успехи в Белом море в военные годы, продолжался и далее. В Карских экспедициях 20-х годов из линейных ледоколов работал только «Ленин» вплоть до 1929 года, когда на помощь ему пришел с Балтики «Красин», получивший мировую известность после спасения участников экспедиции Нобиле на дирижабле «Италия». Возможности ледоколов в Арктике в полной мере раскрылись уже во времена Шмидта и Главсевморпу-ти, – важно, что предвидение Русанова и в этой проблеме проявилось в полной мере.

«Особенности морского пути требуют специальной сложной организации» (1945, с. 91), – считал Русанов. Флот, связь, полярные станции, наука – все это требовало объединения в одной административно-хозяйственной системе, в связи с чем актуальным оказалось предвидение исследователя. Первые попытки в этом направлении подстегнули события Гражданской войны, почти одновременно как у белых, так и у красных. Первоначально инициатива исходила от начальника Главного гидрографического управления Е. Л. Бялокоза, который в документе, направленном в Совнарком уже в феврале 1918 года, утверждал, что «политическая конъюнктура в Российской Советской республике требует немедленного и усиленного развития промыслов в Ледовитом океане и широкого пользования морскими путями к устьям больших сибирских рек», предлагая проводить эти мероприятия в широком масштабе силами государственной организации. В июле того же года эти планы получили поддержку Ленина и Совнаркома, в связи с чем экспедиция Вилькицкого в Архангельске стала готовиться к походу на Обь и Енисей, для чего были выделены необходимые денежные средства. Однако в первых числах августа в этом порту власть перешла в руки белых, и экспедиция, сменив флаг, приступила к своей деятельности, но уже в иных интересах. Сам Вилькицкий считал, что эта экспедиция отправлена с целью «установить телеграфную связь с сибирским правительством через посредство радиостанций и для оборудования морского пути из Сибири в Европу» (Белов, 1959, с. 58–59), что абсолютно совпадает с предложениями Русанова.

Захватившие Сибирь белые также отлично понимали значение морских коммуникаций, тем более что во главе их стоял Колчак, сам моряк с большим полярным опытом, занимавшийся проблемами Северного морского пути после возвращения из японского плена. Неудивительно, что «25 апреля 1919 года при колчаковском правительстве был создан Комитет Северного морского пути» (Белов, 1959, с. 59). Насколько большое внимание белые уделяли Севморпути, показывает перегон из Архангельска на Енисей пяти гидрографических судов, а также направление геолога Н. Н. Ур-ванцева на поиски каменного угля летом 1919 года для обеспечения морских операций, что он и выполнил, открыв Кайерканское месторождение вблизи современного Норильска, работающее и поныне. После поражения Колчака «постановлением Сибревкома 20 апреля 1920 года была создана специальная организация – Комитет северного морского пути» (Сибирцев, 1936, с. 55). Очевидно, с сегодняшних позиций подобные повторения событий, исторические противоречия и прочие несоответствия доказывают только то, что красные, получив великолепный трофей, просуществовавший при советской власти еще целых 12 лет, не захотели признать колчаковские истоки Комсеверпути по идеологическим сооображениям, несмотря на очевидную историческую преемственность этих организаций. Тем не менее и красные, и белые мыслили, когда дело касалось техники, экономики и организации производства, нередко общими категориями, исходящими от Русанова – это также достаточно очевидно. Так или иначе, ценность предложений Русанова для дальнейшего развития Северного морского пути и прилегающей материковой Арктики на рубеже 20-х и 30-х годов прошлого века поставила его в один ряд с самыми заслуженными полярными исследователями XX века. Тем не менее вклад белых в освоение Северного морского пути оказался ограниченным прежде всего в силу кратковременности самого Белого движения на Севере и в Арктике. Несмотря на общие подходы что у красных, что у белых, при работе в Арктике именно у красных (поскольку они оказались победителями) русановские идеи получили свое дальнейшее развитие, что особенно наглядно видно на примере Северной научно-промысловой экспедиции, у истоков которой оказался один из сотрудников Русанова – Самойлович, первые шаги которого в Арктике описаны выше.

Накануне взятия Архангельска красными в феврале 1920 года Особая комиссия Северного фронта признала необходимым создать некий межведомственный орган для руководства хозяйственной деятельностью на территориях, примыкающих к Северному Ледовитому океану. Реввоенсовет 6-й Красной армии обратился к Ленину за поддержкой этого решения, а тот дал соответствующие указания в президиум Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ). В постановлении президиума ВСНХ от 4 марта 1920 года было решено «в целях научно-практических исследований и попутного использования естественных производительных сил, по преимуществу звериных, рыбных промыслов и оленеводства на Крайнем Севере, учредить… Северную научнопромысловую экспедицию». Таким образом, первоначально экспедиция в условиях общего хозяйственного кризиса была нацелена для решения продовольственных проблем, возникших на Севере в связи с завершением Гражданской войны. Видный историк Арктики М. И. Белов считает, что одной из причин успеха этой организации (помимо ряда других, по его мнению, связанных с установлением советских порядков) была «подготовленность почвы, на которой Сев-экспедиция сразу смогла развернуть довольно широкий фронт научных работ» (1959, с. 125), имея в виду исследования предшественников, включая русановские. Несомненно, уровень работ этой экспедиции обеспечивался также поддержкой Академии наук, поскольку ученый совет экспедиции возглавлял (хотя и номинально) сам президент академии академик А. П. Карпинский, а его членами (отнюдь не номинальными) стали академики А. Е. Ферсман, Н. М. Кни-пович, Ю. М. Шокальский и другие. Начальником экспедиции оказался, с учетом его полярного опыта, Самойлович. В распоряжение экспедиции было выделено несколько небольших судов, что обеспечило ее на первое время необходимым транспортом, тем более что уже летом 1921 года в ее составе работало 23 полевых отряда, охвативших северные территории от Кольского полуострова до предгорий Урала, включая Новую Землю.

С самого начала деятельность экспедиции носила комплексный характер и включала как ресурсные направления (полезные ископаемые, оценки запасов рыбы в морях, реках и озерах, оленеводство), так и этнографические исследования, изучение экономической специфики Севера и т. д. Среди достижений экспедиции следует отметить разведку рыбных запасов Баренцева моря, открытие месторождений апатитов и никеля на Кольском полуострове, углей Воркуты и т. д., что достаточно показательно само по себе. В своем руководстве Северной научно-промысловой экспедицией Самойлович самым настоятельным образом проводил в жизнь известное положение Русанова о том, что «одна из задач науки состоит в том, чтобы давать общие руководящие начала, и дело практики – уметь ими воспользоваться» (1945, с. 242).

Сам Самойлович сосредоточился на экспедиционных исследованиях Новой Земли. В 1921 году он изучал баренцевоморское побережье Новой Земли вплоть до губы Северной Сульменева, в 1923 году в основном бассейн реки Безымянной, где установил южные пределы оледенения на архипелаге, а в 1924 году повторил маршрут Русанова 1911 года (и Пахтусова 1832–1833 годов). Следует отметить, что по сравнению с достижениями предшественника не было получено чего-то принципиально нового и не случайно – уровень достижений Русанова оказался настолько высоким, что для выхода на очередной научный рубеж требовалась масса новых данных, которые невозможно было получить за короткий срок. Тем не менее по заключению М. И. Белова, специально изучавшего этот вопрос, «результаты расширившейся к 1925 году деятельности Севэкспедиции оказались настолько значительными, что вызвали изменения в ее организационной структуре. 20 февраля 1925 года Президиум ВСНХ… принял постановление преобразовать Северную научно-промысловую экспедицию в Научно-исследовательский институт по изучению Севера, целью которого было планомерное и всестороннее изучение Севера СССР и сопредельных стран» (1959, с. 136). Отметим, что создание столь специализированного научно-исследовательского учреждения в нашей стране произошло почти одновременно с образованием Полярного института им. Скотта в Кембридже (Великобритания), по сравнению с которым наш институт занимался гораздо более актуальными практическими проблемами, включая обширные полевые исследования. В его составе числилось шесть отделов: промыслово-биологический, геолого-минералогический, почвенно-ботанический, общегеографический, этнографический и экономический, что позволяло поднять наши исследования в Арктике на еще более высокий уровень.

На посту директора этого института Самойлович успел провести еще две экспедиции на Новую Землю. Первая из них, предпринятая в 1925 году на боте «Грумант», обошла вокруг архипелага, обнаружив на восточном побережье Северного острова новые неизвестные ранее заливы и подтвердив проникновение атлантических вод в Карское море и, соответственно, возможность благоприятных ледовых условий в районе мыса Желания. Последний вывод вскоре совпал с результатами воздушной ледовой разведки, использованными для похода каравана судов во главе с «Малыгиным» по океанскому варианту Русанова, о чем говорилось ранее. Экспедиция 1927 года по своим результатам оказалась более скромной (она охватила только западное побережье Новой Земли), тем более что ее результаты, подтверждая в целом наблюдения Русанова, вместе с тем свидетельствовали об усложнении картины происходящего природного процесса. Так, одновременно с подтверждением наличия надвига более древних пород палеозоя на сравнительно молодые в районе Архангельской губы, по Русанову, было обнаружено заполнение ледниками залива Иностранцева, что находилось в противоречии с выводами Русанова о сокращении оледенения Новой Земли. Казалось, институт и дальше будет спокойно заниматься академическими проблемами применительно к практике освоения Севера, однако разразившиеся вскоре события заставили Самойловича мобилизовать весь накопленный опыт в самые кратчайшие сроки на совершенно непредвиденном направлении, где он показал себя достойным продолжателем дела своего выдающегося предшественника – на весь мир разнеслась весть о катастрофе с дирижаблем «Италия» (командир Умберто Нобиле) у северного побережья Шпицбергена при возвращении с Северного полюса. Появилась великолепная возможность продемонстрировать наши возможности перед всем миром, собственным правительством и, разумеется, перед Политбюро ВКП(б). Самойлович ее не упустил…

В этой части Арктики не было наших полярных станций, а с норвежских можно было получить лишь ограниченную информацию. Однако уже была своя полярная наука, были пилоты с опытом посадок на морские льды, были кадры арктических моряков и, главное, были ледоколы. Самойлович предложил использовать все это в попытке спасти итальянцев – и спас, использовав то, чего не предусмотрел Русанов – авиацию, которая у нас шла своим российским путем, совершая посадки на морские льды и осваивая пространства высоких широт, начиная с Новой Земли. Хотя многие в мире рассматривали спасение экипажа дирижабля как демонстрацию достижений коммунистического режима (в чем, несомненно, были правы), в глазах простых людей на первом месте этой сложной операции в водах Шпицбергена стояла гуманная миссия этих странных русских, вытащивших почти с того света своих политических противников. Отвлекаясь от политических проблем, Самойлович своей спасательной экспедицией завоевал симпатии многих людей за рубежом, прославил в глазах мира пославшую его страну, а себя продемонстрировал несомненным полярным авторитетом.

События на Шпицбергене подтолкнули новых хозяев страны на решение уже сложившихся полярных проблем – реализацию заявок, о которых еще царская Россия объявила в ноте 1916 года, включив в свои владения как сушу, уже разведанную, так и архипелаги, которые могли быть открыты в арктическом секторе между меридианами Берингова пролива и полуострова Рыбачий. Эта нота была подтверждена аналогичным советским документом 1926 года, что в первую очередь относилось к Земле Франца-Иосифа, о судьбе которой много лет назад так беспокоился Русанов: «Ввиду того, что наша ближайшая соседка Земля Франца —

Иосифа фактически и юридически ничья, этот хотя и отдаленный, но тем не менее доступный для навигации архипелаг заслуживает особого внимания со стороны России. Но не упустим ли мы Землю Франца-Иосифа, как уже упустили Шпицберген, и не почувствуем ли мы потом запоздалого сожаления о такой утрате?» (1945, с. 193). К этой теме Русанов возвращался неоднократно, мечтая о том времени, когда поморы «научатся строить крепкие ледовые суда, тогда им действительно понадобится и Карское море, и Новая Земля, и Земля Франца-Иосифа и Шпицберген. Тогда придет пора, во-первых, объявить Карское море, усиленно теперь эксплуатируемое норвежцами, закрытым для иностранных промышленников, нашим внутренним морем; взять всю Новую Землю в наши руки; в-третьих, включить Землю Франца-Иосифа в район наших промыслов» (1945, с. 283) и т. д. В 1929 году было решено срочно заняться Землей Франца-Иосифа, но (похоже, с подачи Самойловича) начать здесь не с промыслов, а с науки – с организации здесь советской полярной станции, с годами выросшей в обсерваторию. Эта полярная научно-дипломатическая операция возвестила о появлении в высоких широтах еще одного преемника русановских дел в лице О. Ю. Шмидта, честолюбивого и способного администратора, талантливого ученого-математика и опытного альпиниста, продемонстрировавшего свои способности на Памире в экспедиции 1928 года. По его же собственному признанию, он согласился возглавить поход на пока ничейный архипелаг в качестве правительственного комиссара, когда «выяснилось, что экспедиция на Землю Франца-Иосифа потребует не больше двух месяцев (при удаче), а с подготовкой похода на Памир… выходили затруднения» (1956, с. 44). Однако как старый член партии, известный «в верхах» по работе в ЦСУ и своей разработкой финансовой системы Советской России в годы Гражданской войны, он был утвержден в должности правительственного комиссара, несмотря на отсутствие какого-либо полярного опыта, а ученые и опытные полярники Визе и Самойлович были назначены в качестве его заместителей – для последнего с учетом его роли в экспедиции 1928 года это было очевидным понижением, хотя он и оставался директором Института по изучению Севера. Поход на Землю Франца-Иосифа, как и постройка нашей станции в бухте Тихой (остров Гукера), в конечном итоге решили государственную принадлежность архипелага и неоднократно описаны в нашей литературе, обычно без упоминания роли предвидения Русанова в этих событиях – дело историка воздать ему должное, что забыли сделать Белов, Пинхенсон и даже Пасецкий. Факт остается фактом – Русанова давно уже не было в живых, а его идеи из области полярной дипломатии не просто существовали, но осуществлялись на практике.

Самое время рассказать о результатах воплощения в жизнь замыслов Русанова на примере Карских экспедиций на западном отрезке Северного морского пути, где его идеи в развитие полярного мореплавания проявились наиболее отчетливо. Количество судов, перевозивших грузы для Сибири (и, соответственно, вывозивших в основном лес, некоторые руды, пушнину), здесь возрастало год от года: 1900–1909 годы-8, 1909-1919-й-37, 1920–1929 годы – 67, причем по мере увеличения движения судов увеличился и навигационный период (когда суда могли находиться в Карском море) с 35 дней в начале 20-х годов до 73 на рубеже 20-30-х годов. Рост грузовых операций потребовал создания новых портов – Усть-Енисейского и Игарки на Енисее и Нового Порта в Обской губе, где грузы с морских судов перегружались на баржи с буксирными пароходами. Все чаще для проводки караванов привлекались ледоколы.

Карские экспедиции для своего дальнейшего развития потребовали обобщения всех накопленных научных сведений, что и сделал Н. И. Евгенов в первой «Лоции Карского моря и Новой Земли», увидевшей свет в 1930 году, включая прогнозы ледовой обстановки – наиболее сложный элемент обеспечения ледовых операций, на основе наблюдений полярных станций и воздушной ледовой разведки. Возможности последней, по Русанову, определялись пределами визуального обзора из корзин судовых аэростатов. Кроме Нагурского, нашего первого арктического пилота, никто не мог предвидеть появления достаточно мощных винтокрылых машин с большим радиусом действия уже в самом ближайшем будущем.

Разумеется, вклад Русанова в освоение и изучение Российской Арктики продолжал работать на страну и дальше, о чем разговор пойдет отдельно – во всяком случае, по времени он не ограничился лишь 20-ми годами прошлого века. Его достоинства научного стратега не раскрылись из-за преждевременной гибели. Собрав огромный материал, гораздо более значительный, чем у своих предшественников, он просто не успел его обработать и сформулировать идеи на будущее во всем их объеме, хотя уже сделанного им хватило на десятилетия для целой дивизии исследователей разных направлений: геологов, гляциологов, картографов и географов как эпохи уничтожения «белых пятен» на карте России, так и тех, что перешли к изучению природного процесса в высоких широтах планеты. Ограничимся только указанными научными дисциплинами.

Русанов за пять полевых сезонов на архипелаге своими исследованиями подвел теоретическую базу будущим исследователям Новой Земли, которые могли уверенно приступать к геологическому картированию, с которого начинается современный поиск в геологии. Одновременно встал вопрос о соотношении геологических структур, слагающих архипелаг в трехмерном пространстве.

Дальнейшие работы в этом направлении были выполнены геологами Всесоюзного Арктического института и других организаций, которые подготовили к XVII Международному геологическому конгрессу в Ленинграде в 1937 году под руководством наиболее компетентного специалиста в своей области профессора Михаила Михайловича Ермолаева геологическую карту Новой Земли в масштабе 1:2,5 000 000 на весь архипелаг целиком. Однако еще десятью годами раньше видные специалисты-геологи Сергей Владимирович Обручев и Мария Васильевна Кленова при высадках с экспедиционного судна «Персей» установили на юге архипелага наличие так называемого антиклинория – совокупности складок, образующих выпуклый изгиб с погружением в толще слагающих пород в направлении к Маточкину Шару. Подобное образование было вскоре выявлено и на крайнем севере Новой Земли к югу от мыса Желания, с погружением оси также по направлению к Маточкину Шару. Между этими тектоническими элементами южнее Маточкина Шара находилась, очевидно, зона синклинория с относительно молодыми породами, характерными для верхов палеозоя с возрастом перми (всего 230–280 миллионов лет тому назад), о чем знал еще академик Чернышев. Таким образом, плоская картина, нарисованная Русановым и детализированная в значительной мере Ермолаевым, усилиями последнего и его коллег стала обретать пространственный трехмерный характер. К сожалению, последующее детальное геологическое изучение архипелага на десятилетие было прервано как бесперспективное с точки зрения полезных ископаемых промышленного значения и, как показало будущее, достаточно неоправданно. Позднее здесь были обнаружены медные, марганцевые и полиметаллические месторождения, при благоприятной конъюнктуре способные обрести промышленное значение.

Однако даже на этом этапе Новая Земля сыграла для наших экспедиций роль своеобразного учебного полигона, на котором проходила отработку методика поиска и проведения полевых работ в экстремальных условиях Арктики, не претерпевшая принципиальных изменений по сравнению с русановскими временами. Все тот же геологический молоток и лопата, в скальных грунтах – кайло, лупа, чтобы изучать с увеличением строение минералов и горных пород, определитель фауны, бесконечные маршруты с ночевками в палатках, питание сухими продуктами и консервами и прочие приметы романтики со всеми мыслимыми и немыслимыми перегрузками и бесконечным ожиданием транспорта в виде катера, а то и надувных лодок, огромные потери времени на непогоду и невозможность неделями высушить даже портянки, не говоря уже о спальных мешках. Но одновременно и ликвидация «белых пятен», когда уникальный материал позволяет полевому исследователю выдвигать гипотезы и теории, повергающие оппонентов в научный нокдаун (а порой и в нокаут), напряженнейшая работа мысли в стремлении разгадать загадки и кроссворды, на которые так щедра Арктика. И еще свобода выбора – играть или не играть в подобную игру, все то, с чем связана профессия геолога 30-х годов. Отправным моментом в этом суровом научном и жизненном поиске оставались на протяжении нескольких десятилетий работы Русанова, его выводы и оценки. Они наращивались, уточнялись, на протяжении длительного времени не подвергаясь в основе коренному пересмотру вплоть до послевоенного времени, когда на помощь геологу пришли аэрофотосъемка и новые физические методы, позволяющие, например, в ряде случаев определять абсолютный возраст пород, а то и «прощупать» земную твердь сейсмическими методами или замерить электропроводимость слагающей толщи. Это помимо появления новых видов транспорта (моторные лодки, вертолет), относительно надежной радиоаппаратуры и новых видов полевого снаряжения, облегчившего быт полевиков. Одновременно менялась детальность исследования – основным документом при этом становилась геологическая карта масштаба 1:1 000 000, на которой до сих пор можно ощутить влияние русановских идей.

Не менее плодотворными оказались идеи Русанова для гляциологов, исследователей ледников Новой Земли, тем более что поведение этих природных объектов свидетельствовало о происходящих природных изменениях – проблема крайне актуальная для нашего времени. Во времена Русанова человек своей деятельностью еще не натворил чего-то такого, что могло бы сказаться на изменениях климата и ледников, и поэтому его самые первые наблюдения сохраняют свое значение и поныне. Метеонаблюдения в Арктике, как правило, не превышают ста лет, тогда как изучение оледенения позволяет судить об изменениях климата на протяжении тысячелетий. Для оценки грядущих изменений природной среды важно понять соотношение естественной природной составляющей и эффекта разрушительной деятельности человека. С этой точки зрения информация с ледников не имеет альтернативы, поскольку с ее помощью можно обнаружить момент, когда деятельность человека начала сказываться в развитии природного процесса, – но у истоков этой проблемы мы опять видим Русанова, отметившего начало процесса отступания ледников на Новой Земле. Едва ли в своих маршрутах исследователь мог предвидеть такие неожиданные повороты в развитии мировой науки, но, несомненно, его наблюдения остаются востребованными и поныне. Такое долголетие идей и результатов наблюдений суждено далеко не всем ученым и является высшей наградой для исследователя.

Он был первым, кто описал такие особенности оледенения, которые должны отражаться на картах. К сожалению, при издании первых послевоенных карт его наблюдения не были учтены достойным образом, отчего отображение местности во внутренних частях Новой Земли на иных картах было выполнено порой самым фантастическим образом, но сам Русанов в этом не виноват – продолжатели не всегда были на уровне основоположника, хотя располагали более новыми данными. Скорее, это лишь доказывает его способность к решению самых сложных проблем, в которых путались специалисты и позднее, но это была уже их беда… Действительно, старыми маршрутными методами удалось положить на карту не более десятой части территории архипелага, среди которых съемки Русанова заняли достойное место. При этом качество русановских съемок оказалось настолько высоким, что его карты можно использовать для сравнения с современными и тем самым оценивать происходящие изменения природной среды.

Вклад Русанова в изучение географии Новой Земли велик уже просто потому, что он единственный в ряду ново-земельских первопроходцев, кто охватил своими наблюдениями архипелаг целиком, получив сравнительный материал, который уже на уровне сопоставлений заставлял искать ответы на возникающие вопросы. Он первым оценил роль оледенения в ландшафтах Новой Земли во всем присущим им разнообразии и специфике, правильно осознав главенствующую роль ледников в их соотношении с рельефом. Собственно, это единственный более или менее надежный критерий для арктических архипелагов, непривычный для людей, чей взгляд на природу сформировался на южных территориях с богатой растительной и животной жизнью. Точно так же ему принадлежат первые описания арктических пустынь в районе мыса Желания и подтипа северной тундры (в маршрутах 1911 года) с их относительно богатой растительностью, реагирующей изменением цветовой гаммы на смену сезонов. Наконец, описание морских берегов, представляющих самостоятельный элемент природы с присущими им особенностями. Не случайно его описания потом широко использовались в обобщающих работах П. А. Шум-ского, Г. В. Горбацкого, Н. И. Евгенова и многих других. Можно еще много приводить примеров, как дела и мысли Владимира Александровича Русанова продолжали жить и продолжают жить сейчас, остаются с нами – значит, его жизнь и работа в Арктике не были напрасными.

У моряков есть замечательная, испытанная в веках традиция – присваивать имя достойного человека новому судну. С одной стороны, это способствует сохранению памяти об ушедших в наших сердцах, а с другой – обязывает экипаж оставаться на уровне личности, чье имя написано на борту. Достойно удивления, как многие корабли во многом повторяют биографию такого героя, словно вместе с именем обретая и его душу, которая продолжает жить, когда бренное тело уже обратилось в прах. Действительно, судьба полярного разведчика Владимира Русанова во многом воплотилась в «биографии» ледокольного парохода «Владимир Русанов». Построенное в 1909 году судно первоначально называлось «Бонавенчур», что можно перевести как «Добрая удача», и, возможно, поэтому оно избежало трагической участи своих собратьев, перечисленных выше, да и самого Русанова тоже. Первое время судно использовалось для зимних рейсов на Белом море, не принимая непосредственного участия в военных действиях, хотя и было включено в военную флотилию Северного Ледовитого океана (предтечи современного Северного флота). Свой первый рейс в арктических водах это судно сделало в 1917 году для снабжения полярной станции в Моррасале. В событиях Гражданской войны «Владимир Русанов» не сыграл какой-либо значительной роли и с установлением советской власти в Архангельске два месяца числился в морских силах Северного флота, но летом 1920 года был передан в Мортран и зачислен в первый отряд Сибирской хлебной экспедиции, вывозивший хлеб Сибири в голодающую европейскую часть страны. На будущий год судно было включено в состав Карской экспедиции, начальником которой был Отто Свердруп, сыгравший, как описано выше, свою роль в судьбе Русанова. Плавание, во время которого погибли транспортные суда «Обь» и «Енисей», проходило в сложных ледовых условиях, для «Владимира Русанова» завершилось благополучно. В 1922 году «Владимир Русанов» совершил свой первый заграничный рейс под советским флагом в Лондон и Ярмут (Великобритания), вновь участвовал в Карской экспедиции, которую до 1924 года возглавлял Вилькицкий, так и не пожелавшей принять советское гражданство. На рейдовых стоянках он ни разу не сходил на берег, видимо, ожидая, что чекисты могут припомнить ему смену флага на судах его экспедиции после белого переворота в Архангельске в августе 1918 года. Всего «Владимир Русанов» принимал участие в трех Карских экспедициях (1921, 1923, 1931 годов, помимо рейса 1920 года), а зимой ходил в европейские порты и привлекался на зверобойный промысел в Белом море, порой совершая рейсы на Новую Землю или Шпицберген – рядовая будничная работа год за годом, если не считать ноябрьского похода на исходе навигации 1925 года на Новую Землю для снабжения островитян всем необходимым, который проходил практически в зимних условиях. Работы для морского труженика прибавилось с организацией Главного управления Северного морского пути. Отметим только наиболее интересные походы и плавания за время его службы в этой организации.

Летом 1932 года экспедиция на «Владимире Русанове» (капитан Б. И. Ерохин, начальник экспедиции Самойлович – еще одно пересечение судеб кораблей и людей, связанных с героем этой книги) отправляется на строительство полярной станции на мысе Челюскин по программе Второго международного полярного года на самой северной точке азиатского материка. Помимо строительства станции в этом походе планировалось также выполнить смену зимовщиков острова Домашний под начальством Г. А. Ушакова, которые в два предшествующих года впервые положили на карту архипелаг Северной Земли целиком. Обе поставленные задачи были экипажем судна и экспедицией решены, да еще с очевидным перевыполнением, поскольку в процессе плавания были открыты острова Известий ЦИК, Арктического института и Краснофлотские. Отметим, что «Владимир Русанов» был также первым судном, прошедшим проливом Шокальского в этом архипелаге – разведчик и в мирных условиях остается разведчиком. На обратном пути, посетив Русскую Гавань на Новой Земле, участники экспедиции и рабочие, освободившиеся после строительства на мысе Челюскин, помогли завершить постройку очередной полярной станции в Русской Гавани на Новой Земле, которой предстояло работать по программе Второго международного полярного года под руководством М. М. Ермолаева.