Текст книги "Русанов"
Автор книги: Владислав Корякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Если свидетельства Карлхейма-Гюлленшельда были сделаны уже спустя примерно полвека после прекращения деятельности русских промышленников на Шпицбергене, то норвежский геолог (первый норвежский ученый на Шпицбергене) Б. М. Кейльхау наблюдал закат русской деятельности непосредственно на архипелаге, особенно при посещении одного из заброшенных становищ в районе Хабен-нихт-бухты на западе острова Эдж летом 1827 года, которое, видимо, оказалось весьма суровым, о чем свидетельствует целый ряд признаков, отмеченных этим ученым.
Так, кромка льда в конце августа располагалась на пол-пути между Медвежьим и Шпицбергеном, а на западе архипелага почти в 20 милях от Земли Принца Карла (что в наше время выглядит необычно). Поверхность ледников в Хорнсунне оставалась заваленной снегом даже в конце лета и голого льда не было видно и т. д. Русанов первым отметил различия в рельефе на западе и востоке Шпицбергена: «Подошли к берегу, имевшему здесь совсем иную форму, чем на западном побережье, – вместо тесно сбитых между собой фьельдов с острыми краями и зубцами, в этой южной окраине Шпицбергена находятся две широкие возвышенности, образованные, как это видно издали, слабо наклонными горными пластами».
При посещении Хабен-нихт-бухты на острове Эдж взгляду открылось брошенное русское поселение, поразив его своими размерами и полным безлюдьем. «Становище, одно из крупнейших на Шпицбергене, рассчитанное на 40–50 человек, ныне опустевшее… На юге из плоскогорья торчал рог, образовавший самую высокую гору этой местности, она все же не превышала 1000 футов над уровнем моря. Прочее нагорье, чьи крутые склоны ограничивали долину, казалось, в высоту составляли 400–600 футов над морем. Все горные пласты были горизонтальными, так что их выходы образовывали ступени лестницы по склонам…
Широкая бухта, прорезавшая середину плоского побережья, образовала небольшой полуостров, где было устроено небольшое поселение перед чередой низких скал. Оно состояло из двух отдельных жилых домов… каждый со множеством пристроек. За исключением некоторых из последних, все было сооружено из добротного строевого леса…
Размеры большого дома 12 локтей в длину, 8 в ширину и 3–4 в высоту. Плоская крыша засыпана землей с камнями. Нары с проходом на высоте локтя. Возле нар множество окон. Русская печь. Надпись мелом на шкапе – 23 июня 1825 года. На стене вырезана надпись “на семь месяцев”. Сени, токарный станок, баня.
Еще изба с надписью “Сия изба староверская”. Много мелкой утвари: ложки, тарелки из дерева, горшки, светильники, вязальные спицы, сапожные колодки (включая детские). Староверская баня из камня. В 20 локтях от бани пресное озерко с мостками, которое покрывал лед со старым снегом. Пять крестов высотой 5–6 локтей с искусной резьбой и датами, например “Этот крест был поставлен православными христианами во славу Божию 20 августа 1823 года” или “Этот крест был поставлен православными христианами во славу Божию корщиком Иваном Рогачевым в год 1809”. Самая поздняя дата – 1826».
Когда спустя полтора века российские археологи при участии автора посетили этот интереснейший объект исследований, в его поисках важнейшую роль, помимо описания, сыграла гравюра, опубликованная Кейльхау в своем труде, причем с характерной вершиной на заднем плане – важнейшим ориентиром в наших поисках, увенчавшихся в конце концов успехом. Дальше лишь оставалось убедиться в полноте описания норвежского геолога – вплоть до совпадения в положении мостков в крохотном озерке на переднем плане, которые спустя полтора века оказались там, где положено.
Неудивительно, что увиденная картина произвела на Кейльхау мрачное впечатление одновременно с далекоидущими выводами: «Русские мало-помалу прекратили свои поездки на Шпицберген и склонны, по-видимому, уступить его норвежцам». Правда, наши предки еще с четверть века оставались на архипелаге, однако в оценке ближайших перспектив Кейльхау, к сожалению, оказался прав…
Другой участник той же экспедиции немец Барто фон Левениг своими записками рисует несколько иную, причем во многом противоречивую, картину, вместе с тем отмечая главное: роль государства в деятельности своих подданных на Шпицбергене, причем весьма убедительно. Во времена датского владычества (то есть до завершения Наполеоновских войн) рыбный промысел в норвежских водах принадлежал казне, а местные жители прибыли от него не имели – вот с чем связано их стремление на Шпицберген, в чем им способствовали сами русские в самом конце XVIII века! «Первой попыткой попасть из Хаммерфеста на Шпицберген следует, быть может, считать полунорвежскую экспедицию, которую один тамошний купец снарядил в 1795 году совместно с русскими». Поначалу норвежцы действовали на архипелаге только в летнее время, поскольку первая норвежская хижина, пригодная для зимовки, была построена лишь в 1822 году в Конгс-фьорде.
По мнению фон Левенига, экономическое преимущество русских в XIX веке заключалось в том, что они соглашались работать на худших условиях по сравнению с норвежцами, что, разумеется, имело и обратную сторону. «Что же касается конкуренции с Россией, то норвежская предприимчивость заметно прогрессирует, – отмечал немецкий исследователь, – тогда как деятельность русских постепенно стихает… Русские предприниматели жалуются на то, что их люди доставляют им множество неприятностей, в большинстве случаев приходится довольствоваться парнями из отбросов общества, быть может, даже преступниками». Один русский деятель, также претендовавший на свою долю в эксплуатации богатств Шпицбергена (некто Фролов), выразился еще более определенно: «Хозяева стали нанимать молодых или пьяных негодяев, которые губят ладьи или продают груз на сторону» (Иванов, 1935, с. 18). К сожалению, как показали ближайшие события, последнее суждение оказалось, увы, верным, о чем повествуют события на русской шхуне «Григорий Богослов».
Шхуна с кормщиком Иваном Гвоздаревым (ранее сотрудничавшим с Пахтусовым на Новой Земле) отправилась в мае 1851 года из Кеми на Карельском берегу Белого моря на Шпицберген с экипажем из десяти человек, но возвратилась в сентябре лишь с тремя моряками на борту – братьями Исаковыми и неким Дружининым, которые объяснили, что кормщик вместе с четырьмя моряками пропал в шторм на карбасе во время охоты на белух, еще один член экипажа умер, «долго промаявшись животом», а другой скончался с перепоя в норвежском городе Берлевоге, представив соответствующее медицинское свидетельство. Даже если какие-либо подозрения и возникали, наличие злого умысла или преступления доказать было невозможно, и тем не менее…
Год спустя шкипер норвежского судна обнаружил в одной из русских хижин на берегу бухты Колсбэй два трупа поморов, а также ружья с вырезанным на прикладе русским текстом, который норвежец не мог прочитать. По возвращении он передал свои находки официальным путем русским властям. Содержание легко читаемого текста на деревянных частях охотничьего оружия не оставляло сомнений: «Простите нас, грешных. Оставили злодеи, Бог им заплати. Донести нашим семействам» и «Мы двоима оплакали свою горькую участь, ушли в Рымбовку. Это было в Кломбае 1851 года 8 августа поехали за оленями со шхуны и оставили товар Здесь хозяин с 2 человеками ходили по берегу 3 дня, затем приехали. Гвоздарева стрелили 11 августа Колуп. Убежал Иван Тихонов. Убежал Андрей Каликин. Пострел ил Ивана Гвоздарева Колуп-собака». Преступникам оставалось только сознаться и в деталях рассказать о захвате судна и сопутствующих обстоятельствах, развивавшихся по классической пиратской схеме.
8 августа 1951 года со шхуны «Григорий Богослов» охотничья артель во главе с кормщиком высадилась на северный берег Бельсунна (поморы называли его Кломбай) для охоты на оленей. Спустя некоторое время шесть человек (один вахтенный все время оставался на судне) вернулись на судно; и братья Исаковы, пользуясь отсутствием кормщика Гвоздарева и охотников Каликина и Тихонова, предложили захватить судно и бежать на нем в Норвегию, на что остальные довольно быстро согласились. Поскольку трое оставшихся на берегу могли оказаться нежеланными свидетелями, было решено их уничтожить, для чего часть заговорщиков во главе с Исаковыми снова высадилась на берег и устроила за тремя ничего не подозревавшими охотниками настоящую погоню. Оценив нежданно-негаданно возникшую опасность, двое охотников помоложе успели убежать, а пожилого кормщика настиг стрелок Антипов. Поняв, что ему не уйти, Гвоздарев обратился к своему убийце: «Григорий Андреевич, стреляй прямо в сердце», что тот и исполнил. Что испытали Тихонов и Каликин, наблюдая с ближайших склонов, как на водной глади растворяются в дымке очертания шхуны, можно только догадываться. Ближайшее жилье находилось от них на берегах Грен-фьорда (Рынбовка у поморов) в расстоянии около 50 километров, где они, судя по надписям на ружье, и побывали. Видимо, не найдя подходящих условий для зимовки, несчастные продолжили свой путь на восток уже по южному берегу Ис-фьорда, но в конечном итоге лишь пополнили список жертв злодеяний братьев Исаковых (один из них – Яков и носил кличку Колуп) и Дружинина, погибнув от голода и цинги уже в Колсбэе.
Захватчикам судна успех не пошел впрок. По пути в Норвегию за борт были выброшены три члена экипажа, в надежности которых заговорщики сомневались, еще одного задушили полотенцем во время жестокой пьянки по случаю возвращения на материк. Остальное читателю известно…
Закат русских промыслов на Шпицбергене ускорился еще и тяжелой ледовой обстановкой, пик которой пришелся на 50-е годы XIX века. В 1852 году, по Карлхейм-Гюлленшель-ду, Шпицберген оставили последние русские промысловики из Рауд-фьорда. На Шпицбергене наступали новые времена, обещавшие превратить его в научный полигон европейских держав – более полувека на нем отсутствовала Россия.
Такому развитию событий способствовало несколько обстоятельств. Во-первых, относительная доступность архипелага при значительном количестве посещавших его промысловых судов. Во-вторых, развитие популярной теории древнего оледенения среди европейских ученых требовало подкрепления все новыми и новыми данными, которые можно было получить на ледниках архипелага. В-третьих, мало того что слагающие породы на острове были лишены рыхлого покрова, что облегчало их изучение, они еще отличались необыкновенным разнообразием как по возрасту, так и по происхождению – то, что в других местах удавалось проследить на протяжении сотен и десятков километров, здесь можно было отнаблюдать порой в однодневном маршруте, например на западе Земли Норденшельда, начиная с
Грен-фьорда. Неудивительно, что представители многих европейских университетов устремились на архипелаг, причем первое время среди них преобладали шведы, порой с именами мировой известности, для которых Шпицберген стал традиционным районом исследований.
В 1858 году в водах архипелага на судне «Фритьоф» появился шведский геолог Отто Мартин Торрель (1828–1900), прежде изучавший древнее оледенение Скандинавии. Его сопровождал молодой минеролог Адольф Эрик Норденшельд (1832–1901). Эта экспедиция обследовала западное побережье главного острова архипелага на пространстве от Хорнсунна до Рауд-фьорда. В 1861 году они продолжили свои исследования у северного побережья главного острова архипелага и Северо-Восточной Земли вплоть до мыса Платтен, получив убедительные доказательства существенной разницы в оледенении посещенных районов, в связи с чем позднее в литературе об этой экспедиции было особо отмечено: «Мы много обязаны ей теми сведениями, которые имеем теперь о топографии Шпицбергена» (Гельвальд, 1884, с. 741). Третью шведскую экспедицию на Шпицберген в 1864 году возглавил сам Норденшельд. Предполагалось, что она выполнит триангуляцию на побережье Стур-фьорда, создав тем самым основу для будущего картографирования архипелага, но это намерение удалось лишь частично. Экспедиция обнаружила узкий пролив, отделяющий остров Баренца от Западного Шпицбергена, о котором, впрочем, было известно во времена интенсивного китобойного промысла. В 1868 году очередная экспедиция Норденшельда нанесла на карту побережье Ис-фьорда, пролив Форланнсуннет и Лифде-фьорд с окрестными ледниками. В самом сердце Шпицбергена – в окрестностях долины Рейндален – шведы обнаружили лишь горное оледенение и, кроме того, отчетливые признаки существования в прошлом более теплых климатических условий. Было над чем задуматься самым продвинутым специалистам… Именно со времен этих экспедиций стало известно, что Шпицберген буквально набит углем – Блом-стренд обнаружил его на берегах Конгс-фьорда, а сам Норденшельд вместе с Торрелем и Дюнером на берегах Ис-фьорда, что во многом определило будущее освоение архипелага, когда эксплуатация его биоресурсов постепенно сменилась добычей полезных ископаемых.
В своей пятой экспедиции на архипелаг Норденшельд замахнулся на достижение Северного полюса, (который он надеялся покорить на оленьих упряжках). Однако завезенные олени во время зимовки разбежались – главная цель, таким образом, оказалась недостижимой, зато пересечение ледникового покрова Северо-Восточной Земли принесло результаты, которые на протяжении шестидесяти лет оставались непревзойденными. Вслед за Норденшельдом на архипелаг направились многие шведские геологи, деятельность которых оказалась на протяжении последующих десятилетий весьма плодотворной (Натхорст, Де Геер и др.), а также представители других наций (австрийцы Ханс Вильчек и Ханс Хефер) и т. д. Продолжалось успешное картографирование недоступных прежде участков восточного побережья (немецкие экспедиции Теодора Циля и Карла Хейглина в 1870 году), сопровождавшееся открытием многих неизвестных ранее ледников. Когда норвежский китобой Элинг Карлсен в 1863 году обогнул на своем судне Северо-Восточную Землю, размеры архипелага и его положение на карте были окончательно установлены, хотя большая часть внутренних областей оставалась в полном смысле «белым пятном», особенно ледниковые районы с их сложным рельефом. Лишь в 1890 году Густав Норденшельд пересек ледниковую систему, расположенную между заливами Бель-сунн на севере и Хорнсунн на юге.
Особые заслуги в исследовании внутренних районов главного острова архипелага принадлежат английскому альпинисту Мартину Конвэю, который в 1896 и 1897 годах глубже всех проник в глубь этой суши, несколько раз пересекая ее в различных направлениях, обнаружив странную закономерность в распределении ледников, большая часть которых располагалась на периферии острова, тогда как в центре преобладали относительно небольшие горные ледники, причем это выглядело очевидным нарушением широтной зональности в этой части Арктики.
Таким образом, на протяжении второй половины XIX века на Шпицбергене проходил своеобразный международный научный аврал, в котором, однако, не участвовала страна – первооткрыватель архипелага. Такое положение, разумеется, не могло продолжаться до бесконечности. Перелом в этом отношении наступил в самые последние годы XIX века, когда Академии наук Швеции и России решили провести в жизнь совместными усилиями старую идею об измерении дуги меридиана, для чего уже в 1898 году была выполнена предварительная рекогносцировка района работ с участием русского топографа Шульца. В дальнейшем обе экспедиции работали со своих баз, расположенных на крайнем севере (шведская на полуострове Ню-Фрислан) и юге (русская в Хорнсунне) архипелага независимо друг от друга, руководствуясь общей программой, с тем чтобы сомкнуть цепи треугольников триангуляции в наименее доступной части Шпицбергена на горе Ньютон высотой 1717 метров. Шведскими работами руководил геодезист профессор Едерин, русскими – отмеченный выше (см. гл. 5) геолог Чернышев, назначенный на эту должность с учетом его опыта на Новой Земле и Тимане. Зимовочным составом нашей экспедиционной базы командовал военный топограф штабс-капитан Д. Д. Сергиевский.
Работы русских проходили с юга главного острова архипелага в основном в полосе, примыкающей к Стур-фьорду, то есть в районах самого интенсивного оледенения со всеми вытекающими отсюда последствиями. По первоначальному плану русские должны были довести свои наблюдения до горы Чернышева на широте 78 градусов 58 минут. Однако поскольку шведские исследователи испытывали сильные затруднения в проведении своих наблюдений, русские взяли на себя самые ответственные работы по увязке сетей, включая наблюдения на горе Ньютона, в выполнении которых отличился астроном А. С. Васильев из Пулковской обсерватории. Работа велась в крайне сложных условиях ледников на «белых пятнах» на такой местности, где большей частью нога человека ступала впервые и о которой прежде не было ничего известно. Много забот доставило преодоление неизвестных перевалов на ледниках с их многочисленными зонами трещин, не говоря уже о бесконечных туманах и метелях. Помимо геодезических и астрономических работ, участниками экспедиций были выполнены топографические съемки, а на экспедиционных зимовочных базах еще и продолжительные метеорологические наблюдения, не считая попутных геологических, гляциологических и биологических исследований. Несомненным достижением было и то, что не было потеряно ни одной человеческой жизни, что в практике полярных исследований того времени было редким явлением.
Эти работы явились примером успешного международного сотрудничества в самых экстремальных природных условиях, что было особо отмечено участником шведской экспедиции Карлхеймом-Гюлленшельдом: «Пришли новые времена… Когда теперь различные нации встречаются в высоких широтах, то это связано не с их корыстолюбием, а с поисками истины, которая привела их сюда, с желанием изучить каждую точку нашей парящей в космосе планеты, на которой мы живем. Это современное соревнование разыгрывается на других полях битвы, на полях сражений за знания, где интересы не противоречат друг другу и где цель сражения состоит не в нанесении ущерба друг другу, а во взаимной помощи и поддержке независимо от языковых и расовых различий».
Как и на других материках и архипелагах, наука, экономика и политика на Шпицбергене дружно шагали в ногу, хотя и со своими сугубо полярными особенностями, больше заставляя считаться в жестоком арктическом мире с интересами конкурентов и коллег, где часто природа оставляла людям всего один выбор – или вместе выжить, или вместе умереть.
Посчитав, что с уходом русских с архипелага фортуна обернулась к ней лицом, Швеция (находившаяся тогда в унии с Норвегией, однако осуществлявшая от имени обоих государств общую внешнюю политику) в 1871 году сделала России официальный запрос на тему государственной принадлежности архипелага в новой сложившейся обстановке. В России на время задумались и ответили в том смысле, что ничего менять не надо, а будущее покажет, что к чему… Такая оттяжка решения заставила продемонстрировать заинтересованность обеих сторон на примере совместной экспедиции по измерению дуги меридиана, описанной выше. Характерно другое – при единой программе единой экспедиции все же не получилось – на практике оба национальных подразделения работали порознь, накапливая опыт международного научного общения в высоких широтах на будущее, который наиболее успешно уже после Второй мировой войны был реализован в Антарктике. А тогда по свежим следам обмена нотами в обеих странах по поводу Шпицбергена разгорелась дискуссия, временами достаточно жаркая. «Грумант, – заявлял неугомонный Сидоров, – это достояние всего поморского народа, который приурочил его к своему хозяйству тяжелым вековым трудом и тем обратил его в государственное достояние», которое, однако, государство принять не торопилось, занятое проблемами освоения новых среднеазиатских и дальневосточных владений, с первого взгляда несравненно более перспективных. Шведы, ссылаясь на заслуги Норденшельда и его сподвижников, отвечали в духе – и мы пахали… Разница в позициях обоих претендентов, однако, была существенной: подданные общего шведско-норвежского короля Оскара II все чаще оседали на архипелаге, во всю эксплуатируя его богатства, а поток русских переселенцев направлялся на земли Сибири и далее, и выходило, что Россия заинтересована в Шпицбергене скорее на будущее. А тем временем на архипелаге все чаще стали появляться подданные иных держав, имевшие весьма сильных покровителей.
На самом Скандинавском полуострове также происходили значительные перемены, завершившиеся появлением среди европейских держав пока робкого, но с солидными полярными заявками новичка – королевства Норвегии, освободившегося наконец от надоевшей опеки соседа – Швеции. Новичок, как описано выше, уже доставил своему полярному соседу немало хлопот на Новой Земле и был готов продемонстрировать то же самое на Шпицбергене, для начала в 1907 году (всего-то два года спустя после обретения независимости!) предложив заинтересованным сторонам, формально не меняя сложившегося правового статуса, договориться о единых правилах использования ресурсов архипелага. В июле 1910 года такое международное совещание состоялось в Христиании (столице королевства, которой, чтобы избавиться от ненужных воспоминаний прошлого, позднее вернули старинное исконное название Осло), где было решено для управления Шпицбергеном создать международную комиссию из представителей Норвегии, Швеции и России. Спустя год российский МИД, где лучше понимали складывающуюся ситуацию, ходатайствовал перед премьером Коковцевым принять меры «к безотлагательному насаждению на Шпицбергене какого-либо русского, по внешней форме неказенного предприятия, которое, служа проявлением нашей деятельности на Шпицбергене, облегчило бы Российскому правительству защиту его старых прав на эту территорию» (Пинхенсон, 1962, с. 502). Было от чего всполошиться российским дипломатам, ибо им приходилось теперь не упреждать события, а действовать им вдогон – позиция, от которой было трудно ожидать чего-либо путного.
Освоение ресурсов Шпицбергена тем временем без нашего участия шло полным ходом, прежде всего в угольной промышленности. Еще в 1899 году немец Лернер огородил участки острова Медвежий с надписями типа «Эта известная германскому канцлеру промышленная заявка; все права на землю и воды, в особенности на гавани, состоят под охраной германского государства». Правда, до добычи дело так и не дошло. Но в 1904 году американцы Лонгьир и Айер, оценив благоприятные геологические условия для добычи угля, что требовало сравнительно небольших затрат, создали Арктическую угольную компанию и спустя два года приступили к добыче угля в окрестностях бухты Адвент на южном побережье Ис-фьорда, где возник поселок горняков Лонгьир-сити. В начале XX века уголь в полном смысле был хлебом промышленности и такая благоприятная конъюнктура продолжалась довольно долго, тем более что перевозка угля морем обходилась дешево. Начиная с 1905 года на Шпицбергене развила активную деятельность Нозерн эксплорей-шен компани во главе с Эрнстом Ричардом Мэнсфилдом, обрыскавшим прежде в поисках золота мир от Новой Зеландии до Британской Колумбии. В 1908–1909 годах он зимовал в домике на северном берегу Бельсунна, получившем с его легкой руки шикарное название Кэмп Белл. С той поры множество других подобных построек под названиями Кэмп Мортон, Кэмп Эрна, Кэмп Миллар и т. д. выросли на берегах Шпицбергена, долгое время предоставляя кров разным экспедициям и прочему бродячему люду, став в наше время уже памятниками совсем иной эпохи. Неоднократное пребывание в них позволило мне усомниться в их удобствах для зимовки, по крайней мере по сравнению с добротной русской бревенчатой избой, но о вкусах не спорят. В 1909 году Скотиш Спитсберген Синдикат построил целый поселок из четырех таких же дощатых домиков неподалеку от фронта ледника Норденшельда на берегах Билле-фьорда – можно вести этот перечень и дальше, но уже приведенные сведения свидетельствуют о размахе поисков полезных ископаемых на Шпицбергене, даже если эти поиски в большинстве случаев и не увенчались чем-то конкретным в виде шахт и рудников. Надо сказать, что только разведкой и добычей полезных ископаемых дело не ограничилось.
Проходили регулярные туристические рейсы, что также было одной из форм эксплуатации архипелага, причем пользовавшиеся успехом у образованной европейской публики. В частности, с одним из таких пароходов здесь побывал профессор Киевского университета А. А. Коротнев, оставивший о своей поездке интересные записки. В 1910 году берега архипелага посетила экскурсия XI Международного геологического конгресса под руководством знатока Шпицбергена профессора Де Геера. Память об этом событии сохранена в названиях долины и озера неподалеку от современного Баренцбурга.
Разумеется, продолжалось истребление животного мира как на суше, так и на море, причем особенно успешно после изобретения гарпунной пушки. Количество китов стало сокращаться особенно быстро, что тем не менее не помешало в 1905 году построить на низком мысу Финнесет береговую базу по переработке китов. В 1911 году норвежские власти построили поблизости радиостанцию – одну из первых в Арктике. Это была самая серьезная заявка, на которую надо было реагировать.
Но первая же попытка такой реакции окончилась полным конфузом – наспех снаряженная, слишком поздно отправленная экспедиция Држевецкого не добралась даже до острова Медвежьего и, попав в полосу штормов, оказалась в Норвегии. И тогда в русских официальных кругах встал вопрос – кому подобная задача по плечу? Ответ из Архангельска был однозначным – Русанову…
Несомненно, знакомясь с историей Шпицбергена, Русанов ощутил ее противоречивость и сложное переплетение не только государственных интересов многих стран, но и человеческих судеб, когда жажда наживы соседствовала нередко с самым глубоким научным поиском. И конечно, он не мог не испытывать ощущения боли от потерь, понесенных страной на этом первоначально освоенном нашими предками архипелаге. Все это требовало от него, с одной стороны, самых решительных действий, а с другой – предельно осторожных, прежде всего по дипломатическим соображениям, чтобы не привлечь внимания конкурирующих держав. Теперь ему предстояло продемонстрировать качества не только успешного полевого исследователя, но и тонкого дипломата, способного разобраться в международных интригах и не запутаться в сетях собственной отечественной бюрократии.
