Текст книги "Закон-тайга"

Автор книги: Владислав Ахроменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава пятая

План Чалого был отчаянно-авантюрным, но в то же время простым и легким для исполнения.

Неподалеку от Февральска находилась вертолетная площадка, где обычно отстаивалось несколько военных грузовиков – гул от двигателей и свист лопастей винтокрылых машин иногда доносился и до поселка.

Разгильдяйство, нехитрый разврат, близость вино-водочных магазинов и изобилие казенного спирта – все это, помноженное на скуку и извечный идиотизм жизни в далекой дальневосточной глубинке, давно притупило бдительность военных: вертолетчики, едва только добирались до Февральска, напивались до совершенно свинского состояния, и можно было смело предположить, что военные вертолеты охраняются из рук вон плохо.

Знали об этом все – не только гражданские и военные, но и уголовники: тут тяжело было скрыть что-то друг от друга…

Малина прикусил нижнюю губу:

– Так что…

– Угнать борт – и всех делов, – подытожил Иннокентий.

– А как?

– Просто даже.

– Так ведь им управлять надо… Что – пилота в заложники захватить?

– Малина, я ведь в вертолетном полку служил в армии… Потом, правда, в дизель попал (конечно же, беглец имел в виду дисбат, от одного упоминания о котором даже у седых полковников, прошедших Афганистан, по спине бегали мурашки), зато в полку кой-чему успел научиться. У нас там была хренова туча вертолетов, всяких и разных. Ну, один техник мне по пьяни показал, за какие там ручки дергать да какие кнопки нажимать, какие тумблеры перекидывать, да все такое… Я до сих пор помню. Ничего, не сложней, чем водить легковую машину. Даже лучше: никаких тебе дорожных знаков, никаких «мусоров» с полосатыми жезлами, никакого встречного транспорта…

– Так ты вертолетом умеешь управлять? – Подельник Иннокентия явно не ожидал обнаружить в собеседнике такие таланты.

Чалый только плюнул сквозь зубы:

– А чего им управлять? Ха!..

Москвич прикусил нижнюю губу:

– А взлетишь?

– А че?

– Взлететь, я слышал, легко, главное – приземлиться, – заметил Малинин, подбрасывая в «буржуйку» золотистые дрова.

– Да ты че? Если взлететь не получится, я тебя без парашюта выброшу, – ухмыльнулся Астафьев. – Ну, согласен?

– И куда? – Казалось, Малина уж поверил в возможность осуществления этого плана.

– В Китай. – Видимо, Иннокентий уже все решил для себя, даже это.

– Выдадут, – голос подельника дрогнул. – Они теперь с нашими дружат… А тут получается – террористы. К тому же мы с зоны ушли…

– С вертолетом – не выдадут. Точно тебе говорю. Военный вертолет китаезам нужен. У них ведь самолеты, наверное, до сих пор на угле работают. Еще и лавья (собеседник Малины, конечно же, имел в виду деньги), лавья, бля, выше крыши дадут. И анаши, и водки, и девок ихних мелких, китайских. А потом отправимся со всем этим куда-нибудь подальше, в теплую страну вроде Крыма (в понимании Чалого Крым был земным раем), только чтобы «мусоров» совсем не было, ни единого. Прикидываешь, Малина? Вместо того чтобы на шконках париться и вшей собой кормить, будем с тобой на «роллс-ройсах» раскатывать, баб цветных трахать и курить самую лучшую шмаль… Заведу себе слугу-негра, массажистку-китаянку, повара из хабаровского ресторана «Амур» и русскую бабу, чтобы полы мыла…

Отсвет огня из жерла «буржуйки» освещал неестественно возбужденное лицо Иннокентия Астафьева – оно казалось кроваво-красным, и Малина, посмотрев на подельника, нервно вздрогнул.

– Так ведь это… – Малинин пододвинулся ближе к жестяной печке, словно от одних мыслей о последствиях ему стало нестерпимо холодно, – это же… «вышка», бля, лоб зеленкой намажут…

– А то за побег при отягощающих обстоятельствах не намажут, – резонно возразил Чалый, – сколько за тобой жмуриков? Мента того, водилу, грохнули на хоздворе – раз, двух телок из магазина – два… Кассу взяли, а это еще и грабеж. Притом «мусорская» экспертиза установит, что ты обеих выдрал перед смертью. Сперма твоя в них осталась, – хмыкнул беглец.

– Так я… так они… в целях самозащиты… – глаза Малинина дико блуждали, – да и не я того водилу, и телок не я…

– Вот об этом ты прокурору и расскажешь. Мол, беглый заключенный Малинин в целях самозащиты изнасиловал двух продавщиц, после чего убил их, взял кассу и слинял в тайгу… А он тебе с радостью поверит и мороженым угостит…

– Чалый, да ты что… – Казалось, Малина не верит в такое черное коварство. – Это ведь ты!..

На лице Иннокентия заиграла страшная улыбка – в багровом отсвете огня она казалась еще страшней; теперь Астафьев очень напоминал какого-то кинематографического вурдалака на шабаше.

– А я скажу, что ты – организатор… А я вообще не при делах был. Там еще на кассете да на стаканах твои пальчики остались. – Вне сомнения, Чалый предусмотрел абсолютно все.

…Спустя полчаса под давлением неопровержимых улик Малина согласился, тем более что аргументы относительно захвата военного вертолета показались ему достаточно убедительными…

* * *

В теплой, жарко натопленной комнатке добротного дома на краю Февральска сидели двое: пожилой, степенного вида мужчина с брюшком, сыто-самодовольным выражением лица и небольшими залысинами и очень молодая, но уже вполне созревшая девица, наверняка еще школьница, – спелые арбузные груди, колыхавшиеся под халатиком, порочный, с поволокой взгляд, откровенно плотоядная ухмылка, то и дело блуждающая на ее пухлых губах, сдобное тело – все это свидетельствовало о том, что малолетка уже познала многие радости жизни, многие, если не все.

Они были чем-то неуловимо похожи – пожилой мужчина и молодая девушка. И не только внешне, не только брюшками и сытостью…

Лысоватый мужчина, одетый в лоснящийся милицейский китель с майорскими погонами, хотя и занимал тут, в Феральске, серьезную должность начальника РОВД, однако был нелюбим местными аборигенами за проститутскую сущность своего характера, так соответствующую занимаемому посту, и за жуткое взяточничество.

Ну а молоденькую девушку, которая не брала денег, считая, что получаемое ею удовольствие должно быть бесплатным, они тоже не жаловали: в свои тринадцать с половиной лет она уже умудрилась заразить триппером едва ли не половину мужского населения поселка от четырнадцати и до шестидесяти лет включительно.

Да, весь небольшой, но сплоченно живущий Февральск знал: девушка эта рано вступила во взрослую жизнь – еще в пятом классе, когда одноклассники уже лапали ее кто за что хотел, девушка без особых рефлексий начала трахаться.

То ли в силу половой зрелости, то ли в силу присущего ей альтруизма, она слишком рано поняла: самое главное в жизни – понравиться мужчинам, чтобы получить; с тех пор она и покатилась в глубокий, бездонный омут непритязательных плотских удовольствий, и теперь семиклассница, похоже, уже достигла самого дна: на перезрелые прелести рано сформировавшейся малолетки в пресыщенном поселке уже никто не западал – не считая командированных или заезжих, ну, а еще ее стационарного любовника, старшины местной милиции Ивана Петренко.

Майор, насупившись, просматривал какие-то деловые бумаги; девушка, глупо хлопая белесыми ресницами, то и дело зевала – было видно, что предстоящая беседа не доставит ей большого удовольствия, такого, какого она обычно получала по ночам.

– Ну что, чего молчишь, папа, зачем ты меня домой вызывал? – наконец-то спросила девушка, с трудом подавив зевок.

Это было сущей правдой: малолетнюю дочь пришлось вызывать домой официальной повесткой; и привез ее с какой-то жуткой местной блатхаты не кто иной, как непосредственный подчиненный майора, старшина Иван Петренко. Кому, как не ему, было знать, где можно найти девушку в этом пятнадцатитысячном поселке.

Конечно же, товарищ майор знал о многом, еще о большем догадывался и, как любой порядочный отец, мечтал, чтобы единственная дочь оставалась хотя бы до восьмого класса чистой и непорочной, желая при этом, естественно, отодрать всех ее подруг…

– Почему опять дома не ночевала? – Майор наконец-то оторвался от бумаг.

На лице девушки заиграла блаженная ухмылка, но она ничего не ответила.

– Василиса, я тебя серьезно спрашиваю, – продолжал майор, – я ведь тебе отец и потому дол…

Он не успел договорить – дочь раздраженно перебила его:

– Да ладно, папа, у подруги ночевала! Что тут такого?

– Знаю я твоих подруг… Сучки, животные… Хлебом не корми, дай подмахнуть хоть кому. И ты такая, как и они. То пьяные дембеля из гарнизона, то грязные геологи, то извращенцы-командированные… С одним таким как-то говорил: мол, как все не люблю, только в рот… – Майор не понимал прелестей французской любви, считая ее извращенческой. – Скоро так и до самого последнего – бомжа Дюни – докатишься.

– А что, такой же, как и все, нормальный мужчинка, хотя немного и грязноватый и не очень молодой, – глупо хмыкнула Василиса. – Зато опытный. Мужчины вообще почти ничем друг от друга не отличаются – ну, длина, ширина, толщина… И Дюня такой же.

Неизвестно, что больше вывело милицейского начальника из себя – то ли эта ухмылка дочери, то ли столь откровенные сравнительные характеристики, то ли слова о том, что самый грязный бомж Февральска Дюня и тот добрался до интимных прелестей его несовершеннолетней дочери (правильнее было бы сказать, что это она, исключительно из-за интереса добралась до прелестей бомжа, хотя и подцепила при этом вошь лобковую).

– Вся в мать, такая же блядь, – сквозь зубы проговорил майор.

Двадцатидевятилетняя мать Василисы, майорша Анжелика Иосифовна, еще не утратившая в условиях Дальнего Востока остатков женских прелестей, также часто не ночевала дома, ссылаясь, разумеется, на многочисленных подруг, постоянно оставлявших ее у себя.

– Ну и что? – хмыкнула достойная своей матери Василиса, – что я – смылюсь от этого? – Она сделала характерный жест, погладив себя внизу живота. – Да и не жалко… А даже приятно.

– Я тебя отучу блядовать! – Начальник поселковой милиции с шумом ударил кулаком по столу – грязная, вся в потеках посуда зазвенела, упал на неподметенный пол и покатился в угол граненый стакан. – Тебе в твоем возрасте учиться надо… Учиться, учиться и еще раз учиться, как говорили великие Маркс и Энгельс.

– А чему учиться? Как бедной быть? Как замуж выйти? Не хочу. А остальное я и так умею, – резонно возразила дочь. – А кто такие Маркс и Энгельс? – спросила она, но уже с видимым интересом. – Что, евреи из Биробиджана или старатели какие?

Майор оставил этот вопрос без ответа.

– Ты бы хоть восемь классов закончила, – немного успокоившись, продолжил заботливый отец. – А потом – на все четыре стороны, с глаз моих долой, куда-нибудь подальше; в Благовещенск в ПТУ или еще куда-нибудь, мне все равно, пусть там попробуют тебя воспитывать, а я уже устал, своих дел по горло. – Майор с грустью посмотрел на неаккуратно сложенную кипу слежавшихся бумаг на неубранном столе и подумал о том, что ни дома, ни на работе у него нет настоящего помощника, на которого он мог бы опереться в трудную минуту, такую, как теперь; дома – одни курвы, что дочь, что жена (если они дома, что бывало редко), на службе – пьяница и дегенерат старшина Петренко, который к тому же, как подозревал Игнатов, спал с его женой…

Кстати говоря, в последнее время старшина-дегенерат что-то слишком много внимания стал уделять малолетней Василисе.

"Надо сделать ему замечание по этому поводу", – не успел подумать майор, как за окном послышался визг тормозов, и через минуту в дом с клубами густого морозного пара ввалился старшина Петренко.

– Вызывали? – Подчиненный дебильно моргал густыми сельскими ресницами.

– На хрен ты мне сдался сегодня вечером, – раздраженно бросил майор, – и без тебя настроение хреновое.

– Так можно ж легко поднять, товарищ майор. – Старшина заискивающе заулыбался, готовый в любую минуту услужить дорогому начальству. – Так я, того, сбегаю за… – Петренко постучал толстым пальцем по горлу, приоткрыв рот; из его луженой глотки вместе с перегаром вырвался характерный глухой звук.

При одной только мысли о спиртном настроение майора резко поднялось.

"А, хрен с ним, – подумал он, – стакан выпью, и достаточно на сегодня… Нет, лучше два. Или три – Бог любит троицу".

Начальник поселковой милиции с противным жестяным звуком почесал массивный небритый затылок, пытаясь вспомнить, у кого можно было достать нормальной вкусной самогонки в этот поздний час.

Петренко попытался воспользоваться заминкой начальника; он отчаянно жестикулировал руками за его спиной, отчаянные гримасы перекашивали его красную рожу – он делал знаки Василисе, чтобы она тоже собиралась якобы ехать с ним за спиртным.

Та сразу же догадалась. Ни мало не стесняясь ни отца, ни гостя, она быстро сняла узкие джинсы, натянула теплые колготки и широкую шуршащую юбку – это чтобы легче было раздеваться в тесном «уазике». У нее был весьма богатый опыт автомобильного секса в тяжелых местных климатических условиях, и, зная, насколько неуклюж как любовник Ваня Петренко в кабине своего милицейского автомобиля, Василиса решила не рисковать модными джинсами (тем более что они ей так нелегко достались: пришлось отдаться сразу же трем фарцовщикам, причем каждый, как смутно помнила девушка, кончил по три раза).

Зато теперь у любвеобильной малолетки были самые крутые по нынешним временам джинсы во всем Февральске, а у недавних партнеров – такой немодный во все времена триппер в организме.

– Так, Ваня, поедешь к Сидорихе, возьмешь литр самогона и что-нибудь из закуски, а то мои курвы опять ничего не приготовили, – распорядился начальник, горестно вздохнув.

– Будь сделано в лучшем виде, товарищ майор, – весело ответил старшина и, пропустив Василису вперед, пошел к машине.

Дурак Петренко и шлюха Василиса ушли, а майор, тяжело вздохнув, от нечего делать принялся перекладывать с места на место бумаги, отчего те окончательно перепутались.

Вообще, если бы не тяжелая семейная жизнь и дебилы подчиненные (а таких, как старшина Петренко, было немало, если не все), существование майора тут, в удаленном от краевого начальства поселке, можно было бы назвать замечательным. Деньги делались буквально из воздуха: товарищ майор брал взятки за все – от разрешения на гладкоствольное оружие и до поборов с местных старушек-самогонщиц, от взяток с «диких» приисковиков-старателей с браконьерами и до мзды с известного поселкового фарцовщика, гомосексуалиста Ли Хуа (правда, блюдя честь мундира, с китайского бизнесмена он никогда не брал натурой).

Чисто профессиональными вопросами: расследованием преступлений, дознанием, оперативными разработками – занималось краевое начальство, если не по телефону, то командируя в этот отдаленный поселок провинившихся ментов.

Но вот женщины – что жена, что дочь… Говорили ему умные люди: зачем тебе, Валера, брать в жены молодую? И правы оказались. А тут еще генетика эта проклятущая свою роль сыграла – дочь Анжелики вышла достойной продолжательницей дела мамы.

"Еще немного, – с тоской подумал главный милиционер города Февральска, – и они вдвоем в гарнизон ходить будут…"

– Да, все было бы хорошо, если бы не бабы-бляди, – расстроенно прошептал майор и вздрогнул: под окном послышался скрип тормозов.

– Ну вот и принес. – Старшина Петренко весело поставил вещмешок на стол – в нем что-то тупо звякнуло.

Майор посмотрел сперва на часы, а затем – на подчиненного.

– Почему так долго? – Раскрасневшиеся физиономии старшины и Василисы, ее подозрительно учащенное дыхание и удовлетворенно блестящие глаза оправдывали самые худшие подозрения.

– Так того… До Сидорихи долго было. Пока нашли, пока то, се… Закуски привезли, сейчас вмажем по стакану, земля раем покажется.

– Дегустировал? – Майор старался не смотреть на Василису, которая бесстыдно подтягивала колготки. – Ну как, ничего?

– А то! Стаканчик хлобыстнешь – как Христос в лапоточках прошелся! – принялся расхваливать старшина. – Сидориха когда узнала, для кого, говорит – на здоровье, говорит – пусть Валерий Иванович кушает…

– Денег сколько дал? – Начальник февральской милиции вел строгую учетность, сколько и кто ему должен; несмотря на свою сытую добродушную физиономию, к должникам он был весьма суров.

Петренко глупо заморгал длинными ресницами.

– Да что вы… Это же долг по таксе за проданный в ноябре самогон, она нам еще только за декабрь пять литров первача должна.

Это была сущая правда: самогонщицы поселка были обложены таксой "за лицензию" (как говорил майор) – десять литров самого лучшего самогона в месяц с каждой. Некоторые, не справившись с непомерным «налогом», бросили заниматься прибыльным делом.

– Ну что глазеешь? – зыркнул Валерий Иванович на дочь. – Стаканы поставь!

Василиса, поведя грудью так, что якобы невзначай задела ею отцовский погон, принялась с достоинством мыть три стакана.

– А третий зачем? – не понял отец.

– А ты что – пить не будешь? – искренне удивилась дочь.

После такого ответа главный мент Февральска обреченно махнул рукой: мол, делайте что хотите, дайте мне только уколоться и забыться.

Налили по полному стакану, чокнулись "за все хорошее".

Пили по-разному: Василиса – как пьет большинство русских женщин тут, в Приамурье, то есть мелкими, будто бы куриными глотками.

Ваня Петренко, поднаторевший в подобных ежедневных застольях на службе и вне ее, пил основательно и много: привычно хукнув мимо стакана, он вылил его содержимое в богатырскую глотку, прополоскал самогонкой рот, не забыв при этом заметить:

– Хорошо пошла, курва!..

Ну, а майор пил так, как и подобает пить большому начальству: медленно, но не отрываясь.

Когда волшебный напиток был выпит, Валерий Иванович, утерев выступившие слезы, поставил стакан и потянулся к соленому огурцу.

– Ты, Валера, неправильно пьешь, – участливо произнес Петренко.

– Не учи меня жить, – угрюмо бросил майор, – и вообще, помни о субординации…

– Не ешь сразу, не так, лучше выпей и занюхай, – посоветовал старшина тоном министра МВД, советующего выпускникам Высшей школы милиции хранить бдительность. – Так главней… Лучше забирает. Выдохни, занюхай, дух переведи. А потом уже закусишь по полной программе. Попробуй, а?

На работе в РОВД Петренко, соблюдая субординацию, называл начальника исключительно по уставу, но в условиях домашних был фамильярен – впрочем, Валерий Иванович не возражал, потому что после первого стакана любого спиртного напитка уже не слышал: самогон, как правило, способствовал развитию чувства полного аутизма.

То ли Сидориха постаралась на славу, то ли самогон, выпитый под такую закуску (запах огурца), слишком сильно ударил по мозгам собравшихся, но все довольно быстро захмелели.

Майор, тупо глядя на диск телефонного аппарата, почему-то представлял, что это вовсе не диск, а хитрая рожа всевидящего краевого начальства с десятью зрачками, и что рожа эта коварно и злобно подмигивает ему, поселковому начальнику; сколько зрачков у него самого, товарищ майор теперь даже не знал.

– Щуришься, щуришься, сука, – бормотал он, подливая только себе, – ну, щурься, щурься… Давай я тебе лучше налью. – Он отобрал стакан у себя и поставил его ближе к телефону.

– Валера, не дури головы. – Огромная волосатая лапа Петренко уже лезла под кофточку Василисы – малолетка постанывала и елозила грудью, как колхозная хрюшка при близости кабана-производителя.

– Уйди, дурак… – бормотал майор. – Чего ты ко мне прицепился? Пью не так, живу не так, служу не так, блядей своих не так воспитываю…

– Да, Валера, куда ты звонить в такое время будешь? Давай вмажем. – Старшина осторожно забрал стакан от телефона и налил в него мутноватой жидкости, распространявшей едкий маслянистый дух по всей комнате.

– Заткнись… Ну так что, товарищ полковник, – майор вновь отобрал у себя стакан и поставил его к аппарату, – что, выпить со мной не хочешь? Западло, да? Зажрался у себя в Хабаровске? Я тут, понимаешь, заживо гнию, а ты там жируешь…

Наконец майор решил, что товарищ полковник с десятью зрачками на черной эбонитовой морде согласен с ним выпить. Взяв в левую руку один стакан, а в правую – другой, он прочувственно чокнулся с товарищем полковником, осушил сперва тот стакан, что был в правой руке, свой, а затем – тот, что был в левой.

После этого Василиса, внимательно следившая за алкоголическими метаморфозами отца, поняла, что теперь самое время предаться нехитрому, но такому приятному блуду, тем более что алкоголь и близость старшины настраивали ее на плотскую лирику.

– Папа, может быть, тебе постелить? – спросила она с участием.

– Отлезь, гнида, – процедил майор.

Спустя еще пару секунд красная физиономия начальника Февральского РОВД ткнулась в тарелку с объедками рядом с телефоном.

Василиса поняла: все, настал долгожданный час. Взяв руку старшины и засунув себе в колготки, семиклассница принялась водить рукой отцовского подчиненного по своим возбужденным гениталиям.

– Не здесь, Вася, – произнес старшина, то и дело поглядывая на начальника.

– Да ладно, этот старый козел уже десятый сон видит, – пробасила малолетка, – давай, Ваня, давай, я так хочу…

Если бы товарищ майор видел то, что произошло дальше, он бы наверняка разжаловал Петренко в сержанты или даже – с крутого бодуна – просто застрелил.

Василиса действовала деловито и быстро: сперва она сняла через голову юбку, затем стащила колготки с трусами и только затем – все остальное.

– Ваня, а ты чего не раздеваешься? – спросила она. – Ты что такой стеснительный?

– Да сил уже нет, – честно признался Петренко, – устал что-то…

– Ну, давай помогу…

Несколько ловких, почти профессиональных, движений – и милицейская форма уже валялась на полу, рядом с подростковой одеждой.

– За что я тебя люблю – что он у тебя такой большой, – призналась малолетка и, подумав, добавила: – И толстый… Я вот в какой-то газете читала про Распутина… Правда, мне с ним трахаться не довелось, – вздохнула Василиса, – потому что не знаю, где он живет…

Конечно же, ментовская дочь имела в виду не известного русского писателя Валентина, а давно умершего фаворита последней русской императрицы Григория, но Петренко это было все равно: он, закончивший восемь классов, не знал ни того, ни другого.

– …а то, что сильно большой, плоховато, конечно, с одной стороны, – она пристроилась у его ног и облизала розовым, как у сиамской кошки, языком возбужденный член, словно бы слизывая с него сливки, – никак не могу до конца в рот засунуть… Знаешь, чтобы до самого комля. Ну ничего, я себе еще челюсть разработаю…

Через пять минут все было кончено – сомлевший от самогона и жары, старшина упал на кровать, забывшись в пьяном сне, а неудовлетворенная Василиса принялась тереться бедрами о его волосатую задницу…

* * *

Майору снился дикий сон: Новый год, Кремль, Большая елка в Георгиевском зале и нарядные детишки – и он среди них. Все обряжены в зайчиков, лисичек, Снегурочек и Дедов Морозов, а он один – в майорском кителе. Ходит с мешком и вымогает подарки: с тебя, мол, сто граммов золотого песка, с тебя – шкурку соболя, с тебя – пять литров самогона, с тебя – пять миллионов рублей, с тебя – два новых колеса для «уазика»… Но дети не обращают на него внимания и водят вокруг елки хороводы. Возмущенный таким отношением, майор достает табельное оружие и стреляет в рубиновую звезду на Спасской башне – та с треском и со звоном рушится…

…Д зи-и-и-и-и-и-и-и-инь!..

Валерий Иванович дернулся так, будто бы эта самая рубиновая звезда с размаху ударила его по затылку. Дико вскочив, он опрокинул тарелки и стакан с недопитым самогоном, и вид заставленного стола наконец-то вернул его к действительности.

– Бля, хорошо, что это был всего только сон, – пробормотал он в ужасе от одной мысли, что ему могут не дать желаемое.

…Дзи-и-и-и-и-и-и-и-инь!!

Майор посмотрел на своего десятизрачкового начальника из черного эбонита – трезвость на секунду посетила его, мозги прояснились, и он сообразил, что это не начальник, а телефон.

– Во, а я еще тебе, дураку, наливал, – скривился майор и, сложив левой рукой кукиш на правой, показал телефону: – Накося, выкуси…

…Дзи-и-и-и-и-и-и-и-инь!!! – Телефон звенел пронзительно, начисто отгоняя недавние неприятные воспоминания.

Делать было нечего – пришлось взять трубку и заглянуть черному начальнику в эбонитовое ухо.

– Начальник РОВД поселка Февральск майор Игнатов слушает, – произнес мент, стараясь вложить в свои интонации как можно больше деловитой трезвости.

Сквозь шумы, треск и помехи до слуха майора донеслось:

– Ты что там делаешь?

– Оперативные сводки просматриваю, – не моргнув глазом соврал Игнатов; к его чести надо сказать, что по телефону он всегда умел прикинуться трезвым и деловым, за что начальство его очень любило.

– Какие сводки? – В голосе звонившего полковника, того самого, которому майор недавно так часто наливал, сквозило раздражение, и Валерий Иванович понял: случилось нечто из ряда вон выходящее.

– А что?

– Да дела тут… И надо же – перед праздником такое случилось, епьтимать…

Последнее, довольно загадочное (но тем не менее понятное) слово внушило начальнику февральской милиции самые худшие опасения.

– Так что, товарищ полковник?

– Да тут со строгача, зона в пятидесяти километрах от вас, ИТУ ноль-девять дробь сорок шесть, позавчера двое сбежали… Угнали грузовик с хоздвора, удалось далеко уйти. Уголовники, опасные, оба вооружены. Искать их теперь сложно, вертолет не могут поднять, тяжелые метеоусловия, собаки след не взяли… Могут появиться в твоем районе в любой момент.

– А я тут при чем?

– Ты мне задницей не крути, а слушай приметы… – Голос начальства был настолько серьезен, что Игнатов даже привстал, будто бы полковник находился не за тысячу километров, а тут же, за столом. – Бери карандаш, пока тебе ориентировку не прислали, и записывай…

Делать было нечего – пришлось подчиниться.

– Сейчас, сейчас…

Во рту уже неприятно сушило, голова начинала болеть, и потому майор, вместо того чтобы взять приборы для записи и бумагу, взял приборы для питья и закуски – зажав соленый огурец тремя пальцами, как карандаш, и стакан еще не выдохшегося первача; при этом трубку пришлось зажать между набитой закусью щекой и плечом.

– Записываю, товарищ полковник. – Майор захрустел огурцом, чтобы самогонка пошла не так гадко. – Записываю…

– А что это у тебя там трещит? – подозрительно спросил начальник.

– Да помехи, связь такая… Так какие приметы, товарищ полковник? – стараясь потише откусить огурец, спросил Игнатов, после чего, бережно прижимая трубку к уху, потянулся к стакану.

Полковник из Хабаровска называл приметы обстоятельно и профессионально – рост, вес, черты лица, все татуировки, возраст, привычки, даже приблизительный маршрут; майор же в это время тихо, чтобы не привлекать внимание, тянул самогонку.

– Записал? – угрюмо спросила трубка.

– Да… – Игнатов взял стакан, из которого только что пила дочь, и плеснул туда первача. – Ну, твое здоровье…

– Чего-чего? – не понял полковник.

– За твое здоровье, говорю, чтобы в Новом году, значит, стоял, как у волка на морозе… Чтобы, значит… – И тут нестерпимая, неудержимая тошнота подкатила к горлу. Игнатов, поперхнувшись, с шумом выплюнул закуску на аппарат, при этом выронив трубку, та с противным тупым звуком ударилась о стол.

– Майор Игнатов, ты понял про уголовников? – слышалось из трубки. – Какие волки, что ты несешь? Вроде трезвый, а несешь хрен знает что…

Но начальник февральского РОВД уже не слышал полковника, он не услышал бы даже и министра МВД.

Игнатов, лежа на грязном столе, в собственной клейкой блевотине, силился воскресить в памяти недавнее сновидение; увы, это ему никак не удавалось, и он только нервно подергивал ногой, пытаясь сбросить со стола вонючие липкие документы…

"Предновогодняя галлюцинация", – слабо осветила затуманенный мозг последняя мысль…

* * *

Каратаев был почти счастлив: никогда еще Таня не встречала его так радостно, как сегодня.

Унтайки пришлись в самый раз – медсестра, восхищенно рассматривая свои обновки, то и дело улыбалась при мысли, что скажут ее подруги.

Михаил, скромно стоя в углу, застенчиво улыбался в ответ.

– Ну, Мишенька, спасибо, – Таня, не выдержав, чмокнула его в щеку, – так ты еще и сапожник!..

Каратаев вновь взглянул на свою возлюбленную. Да, она действительно была красива, но не броской, журнальной красотой фотомодели, а красотой естественной и целомудренной.

Русая, до пояса коса с вплетенной в нее скромной ленточкой, огромные, бездонные васильковые глаза, загнутые ресницы, правильные, как у древнерусской Лады, черты лица…

Часто бывает, внешность оказывается обманчивой, и часто девушка, которая с первого взгляда кажется такой чистой и непорочной, на поверку оказывается самой прожженной сучкой.

Но к Татьяне Дробязко это не относилось ни в коей мере. Выросшая в строгих, почти что домостроевских, принципах семьи местных староверов, она с детских лет уяснила, что главное, чем может гордиться девушка ее лет (а Тане недавно исполнилось всего девятнадцать), – скромность, скромность и еще раз скромность. Похабная, удушливая атмосфера гарнизона была ей противна; и лишь природные непорочность и стыдливость не позволяли девушке даже подумать о том, что позволяли себе не думать, а делать почти все девушки Февральска…

– Что, любуешься? – спросила Таня, немного кокетничая.

– На унты?

– На меня…

Михаил потупил взор:

– Тебе идет…

– А они теплые?

– Наверное… А давай проверим. – Бывший спецназовец посмотрел на термометр – на улице было минус сорок два, и робко предложил: – Может быть, на улицу выйдем? Не против, Тань?

Щеки Каратаева так горели, что он хотел скрыть это, сославшись на мороз.

– А куда? – Видимо, предложение понравилось Тане, и она вышла в прихожую, за шубкой.

– Ну, в клуб…

– Ага, можно в кино – там сегодня новый фильм показывают, "Унесенные ветром"… Про любовь. Такой трогательный, такой жизненный, такой душевный… Моя сестра Оля три раза смотрела и всякий раз плакала.

– Не говори мне об Оле, – тихо, но твердо попросил Михаил.

Да, Каратаев откровенно не любил старшую сестру возлюбленной.

Несмотря на то что и Таня, и Оля выросли, казалось, в одинаковых условиях, старшая сестра Татьяны совершенно отличалась от младшей и была известной в Февральске проституткой. Непонятно, что этому посодействовало: то ли тонкая специфика профессии (Оля была профессиональной парикмахершей, и через ее руки, в буквальном и переносном смысле, регулярно проходили все мужчины поселка), то ли ее слишком броская красота, на которую клевали мужчины не только в гарнизоне, но и во всей округе, то ли отсутствие каких-либо мыслей в глупых глазах…

Да, у Михаила были все причины не любить сестру Татьяны.

– Ну ладно, ладно, я знаю, что у вас взаимная антипатия, – примирительно сказала девушка. – Ну так что – пойдем в клуб?..

* * *

Снег хрустел под ногами, мороз щипал за щеки – Татьяна, взяв Михаила под руку, наконец-то призналась ему, как ей не нравятся местные нравы.