Текст книги "Закон-тайга"

Автор книги: Владислав Ахроменко

Видимо, капитан Радченко настолько уважал устав и субординацию, что никак не мог перечить полковнику Герасимову.

– Слушай, мне тут сказали, что у тебя неприятности, – без обиняков выложил он.

Хозяин вздрогнул.

– Кто?

– Что?

– Кто сказал?

– Да Оксана твоя и сказала, – спокойно ответил капитан.

"Ну, сучка, скоро весь Дальний Восток будет знать", – подумалось хозяину.

– И что?

– Ну, Вася сегодня приходил, о проверке сказал! – почему-то радостно выпалил Радченко.

– О какой такой проверке? – ледяным голосом спросил полковник.

– Да уже вся зона знает о какой – из Москвы, естественно! – как о чем-то само собой разумеющемся сказал капитан.

Отрицать было бессмысленно, и Герасимов решил – а, черт с ним! Будь что будет…

– Так тебе что – Оксана сказала?

– Да я ее недавно видел… Так за тебя переживает, если бы ты знал!

"Еще бы, – мысленно хмыкнул Герасимов, – если меня за колючку, она побираться пойдет… Что ей, дуре, светит? Бомжихой стать…"

– Ну и что?

– Да мне Вася по Секрету сказал, кого проверять отправляют, – простодушно сообщил Радченко.

– Ну и?..

Капитан назвал фамилию – хозяину она ничего не сказала, а капитан продолжал, все более и более воодушевляясь:

– Знаю я его, в Москве как-то гуляли… Это он с виду такой строгий, интеллигентом хочет казаться, потому и очки носит, а на самом-то деле… Ничего, нормальный мужик, мудак, конечно же, как и все москвичи, но и с ним можно договориться.

– Так ведь там из Думы, из какого-то подкомитета вроде бы… – Полковник понял, что курва Оксана, слышавшая разговор с Коробкиным, наверняка слово в слово передала его "подруге".

– А, плевать, они напрямую министру подчиняются, а министр на ту Думу свой прибор клал, – неожиданно Радченко блеснул отличным знанием кулуарной политики Кремля. – А того мужика, что с проверкой сюда летит, я, грю, знаю: козлище редкостный, трахаться любит даже больше, чем прапорщик Лысенко…

Двадцатитрехлетний прапорщик Владимир Лысенко, старший специалист связи, был тут, на зоне, притчей во языцех: шифроблокнот любвеобильного прапорщика был испещрен телефонами и адресами многочисленных любовниц; по нему можно было изучать географию всего СНГ.

– Ну, если даже больше, чем этот… – Полковник справедливо не любил Лысенко за то, что тот отымел жену самого хозяина спустя всего лишь два часа после появления на новом месте службы.

– Так что можно договориться, – обнадеживающе продолжал Радченко. – Я с ним сам перебазарю. Что нормальный офицер любит? – спросил он и тут же сам ответил на вопрос: – Правильно – водку и баб…

– Ну есть водка, – немного оживился Герасимов, – а бабу-то приличную где взять? Он небось в своей Москве только манекенщиц да фотомоделей трахает.

– А Оксана? – с неподдельной простотой предложил капитан.

– Что?!

– Да ладно тебе… И так все знают, что у тебя в последний раз стоял на шестидесятую годовщину Великой Октябрьской революции.

– А ты-то откуда знаешь? – страшным голосом поинтересовался хозяин.

– Оттуда же, откуда и все…

– Э?..

– Оксана сказала…

Лежавший в кармане пистолет острым дулом пребольно давил в мошонку, и полковник решил незаметно переложить его в китель.

– Да ладно тебе… – Нагло и даже покровительственно улыбнулся полковнику капитан; только теперь хозяин, погруженный в свои невеселые мысли, заметил, что капитан Радченко пьян – именно это придавало ему смелости в разговоре с вышестоящим начальством. – Не стоит он у тебя… Я уже и с Оксаной говорил, она согласна… Видишь, как она тебя любит?

И, допив стопку спирта, поднялся из-за стола, оставив Герасимова в куда более обнадеженном состоянии, нежели всего полчаса назад…

Глава пятнадцатая

А Михаил тем временем продолжал свой нелегкий путь: теперь он шел к небольшому полустанку, где, как он точно знал, была телефонная связь.

Надо было во что бы то ни стало позвонить в гарнизон, в местное отделение ФСБ, даже в ментовку – куда угодно, только бы сообщить о захваченном вертолете, только бы рассказать о разгромленном прииске старателей.

Кто мог дать гарантии, что не сегодня завтра вертолет с безумными пилотами не появится над Февральском?

От одной мысли об этом бывшему спецназовцу, который отлично знал возможности современной фронтовой авиации, становилось плохо…

Неожиданно, как это часто бывает в Приамурье, замела пурга. – идти стало трудней. Но закалка спецназовца и опыт таежного охотника не подвели и на этот раз – спустя три часа Михаил был на полустанке.

– Мне телефон – срочно, – отдышавшись, бросил он дежурному – седенькому старику в облезлой шапке-ушанке с кокардой железнодорожника.

Тот, конечно же, не стал прекословить – он прекрасно знал крутой нрав этого человека. К тому же серьезное и сосредоточенное лицо, резкие движения, тяжелый взгляд – все это свидетельствовало о том, что случилось нечто из ряда вон выходящее…

– Звони, Миша. – Дежурный, кряхтя, аккуратно придвинул ему огромный аппарат из черного эбонита, стоявший тут если не со времен конфликта на КВЖД 1928 года, то со времен разгрома Квантунской группировки японского милитаризма наверняка.

Охотник принялся набирать номер коменданта февральского гарнизона – к сожалению, линия была занята.

Он попытался было дозвониться до поселковой милиции майору Игнатову – результат был тот же.

А вот в санчасти никто не брал трубку – это смутило Михаила больше всего.

…Дежурный по станции выпил третий стакан чаю, полистал журнал, затем вернулся в кабинет – охотник, поставив перед собой аппарат, продолжал накручивать потрескавшийся от времени диск…

* * *

Тот день на шестой заставе Дальневосточного погранокруга начался так же, как и всегда: ночная смена вернулась из караула, утренняя заступила на их место. Накануне Нового года офицеры – а их было только двое – пребывали в приподнятом состоянии духа.

Старший лейтенант, он же командир заставы, сидя в своем кабинете, заполнял какие-то бумажки; близился конец года, и документы надо было во что бы то ни стало отправить в отряд, в Хабаровск.

Его заместитель по воспитательной части, лейтенант с розовыми, как у породистого поросенка, щеками, с улыбкой смотрел на старания начальника.

– А в Москве сейчас, наверное, гуляют вовсю… – Замполит закончил Голицинское училище под Москвой и, сидя тут, в таежной глуши, частенько вспоминал подробности учебы. – Помню, на втором курсе мы с ребятами нажрались в хлам, я иду – и начальник училища, – продолжал лейтенант, – я прятаться, а он меня не видит. Оказывается, тоже поддатый был…

– Повезло тебе. – Старлей тоже учился на Большой земле, но уже не под Москвой, а в самой столице, и не в политическом училище, а в командном. – А у нас с этим делом строже было…

Чем именно отличались порядки одного военного училища от другого, он не успел договорить – в кабинет кто-то постучался.

– Ага, – оторвавшись от документов, произнес старлей. – Кто там еще?

Новость, которую принес сержант-радист, была столь же жуткой, сколь и невероятной.

– М-гуму. – Командир заставы, прочтя распечатку, едва не поперхнулся. – Слышь, Коля, они там у себя в Хабаре совсем с ума сошли…

– А что?

– Да ахинею какую-то передают. Бред сивой кобылы. Да ты сам посмотри.

Розовощекий лейтенант посмотрел: из Хабаровска передавали о том, что какие-то уголовники, сбежав из лагеря, захватили совсекретный военный вертолет КА-0012-"Б", новейшую экспериментальную модель. Если верить сообщению, то беглые уголовники сразу же после захвата военной машины, существующей только в четырех экземплярах, уничтожили вертолетную площадку с остававшимися там тремя «МИ-8», казармы со всем личным составом, караулку и даже склад, а затем, пользуясь антилокационным устройством, улетели в неизвестном направлении; попытки засечь их локаторами пока что ни к чему не привели.

Но и это было еще не все: если верить все тому же сообщению, в регионе появился чудовищно прожорливый тигр-людоед, который уже сожрал какого-то неизвестного мужчину.

– М-да… – Лейтенант многозначительно покрутил пальцем у виска.

– Вот и я о том же подумал, – отозвался его начальник, перехватив взгляд.

– Наверное, шифровальщик Новый год с первым апреля перепутал, – предположил командир заставы.

– Да они там с первого апреля небось не просыхают, – в тон ему отозвался заместитель, от души завидуя такому замечательному времяпровождению.

– Так что передать в Хабару, товарищ старший лейтенант? – с той развязностью, которая всегда свойственна срочникам-дедам, поинтересовался стоявший тут же сержант-радист.

– А хрен его знает… Ты, Галимулин, иди, мы что-нибудь потом придумаем, – хмыкнул старлей и, взяв обгрызенную авторучку, принялся старательно заполнять какие-то бланки…

* * *

Чем больше летел Малина, тем больше ему начинало казаться: эта бескрайняя тайга никогда не кончится. Так можно лететь еще день, два, три, неделю, а под фюзеляжем по-прежнему будут проплывать унылые сопки, бело-зеленые лиственницы, небольшие заснеженные полянки…

Чалый за штурвалом был трезв, суров и немногословен. Теперь вертолет летел без рывков, куда более плавно, нежели при угоне. Иннокентий, разобравшись с инструкциями, нашел даже очень хитрое устройство, посылающее помехи радарам ПВО, – теперь можно было не волноваться, что вертолет настигнет ракета.

Да к тому же, как справедливо рассудил Чалый, вряд ли начальство осмелится сбить секретную машину, стоящую миллионы рублей без санкции самого главного начальства – московского. А пока с Москвой созвонятся, пока там кого-нибудь найдут, пока кремлевские генералы протрезвеют и попьют рассола – времени для бегства в спасительный Китай будет более чем достаточно.

Так, в полном молчании, они и летели почти час; свистели лопасти, гудел двигатель, из рации то и дело доносился какой-то свист.

Москвич не выдержал первым:

– Чалый, а до Китая – успеем?

– А что – торопишься? – не глядя на подельника, спросил тот.

– Да вот топливо кончится, хрен долетим, – вздохнул Малина.

– Не кончится… На твой век хватит, – кивнул Астафьев.

– А сейчас куда?

Нехорошая улыбка зазмеилась на губах ссученного блатного.

– Да тут один старый должок надо бы отдать…

– Че?..

– Я про Астру. Тоже мне, хрен с бугра выискался: думает, если у него столько пацанов с заточками, то все можно делать. Ни хрена, теперь я главней его. Че они со своими заточками против вертолета, а?

В глазах Малинина мелькнул испуг.

– Ты что, Кеша?

– А то…

– Ты что надумал?

– То, чего они, в натуре, заслужили, то и надумал, – жестко проговорил Астафьев. – Знаешь такую поговорку: "Закон – тайга, медведь – хозяин?.."

– Ну, слышал…

– Медведь – хозяин, потому что он сильный, – поучал Иннокентий. – Астра считал, что он сильный, потому что лавья, фирм и стволов за ним много стоит, а теперь… – И Чалый многозначительно кивнул на пулеметную гашетку.

– Так ведь это… Ты знаешь, что с нами сделают? Истребители-перехватчики вызовут, ПВО поднимут… Собьют ведь на хрен, как пить дать!

– Еще скажи, что третья мировая война начнется, – беспечно отмахнулся Кеша. – Молчи, сучара, слушайся меня, все будет нормалек. Прорвемся… Долги раздам – и тогда в Китай! А на шмаль, девок и водяру с тушенкой я уже имею… Да и ты, если примешь мое предложение, – тоже, – закончил он.

* * *

Покончив с документами, командир заставы прислушался: ему показалось, что где-то вдалеке с нарастающей силой слышится какой-то странный шум.

– Слышь, что это? – аккуратно ровняя пачку документов, спросил он у заместителя.

– Вертолет, наверное, – безразлично отозвался тот.

– А?

– Вертолет, говорю. Что это у тебя накануне праздников – уши заложило? Так еще вроде бы рано… – Заместитель поднялся, прошелся по кабинету, разминая отекшие от длительного сидения ноги.

– Что-то в такое время летуны тут не появляются, – почесал за ухом командир заставы.

– Ты еще скажи – те самые блатные на вертолете! – улыбнулся лейтенант. – Работаешь много, отдыхаешь мало… Лучше о приятном подумай – как отпуск-то проводить собираешься?

Старлей, не отвечая, вышел на крыльцо и задрал голову – из-за синеющей тайги прямо к заставе, на подозрительно низкой высоте приближался военный вертолет; его темный контур рельефно вырисовывался на фоне пронзительно-голубого неба…

* * *

– Ага, что это у нас там внизу? – Чалый, как заправский пилот, повесил «вертушку» над какими-то убогими строениями. – Никак – вояки?

Малина словно нехотя поднялся и заглянул в иллюминатор – маленькие фигурки, облаченные в темно-серые шинели и белые тулупы, сразу же воскресили в его памяти недавний расстрел вертолетной площадки с немногочисленным гарнизоном.

– Ну че – постреляем, потренируемся? – предложил Астафьев.

– Да будет тебе… – вяло отозвался Малинин. – Давай лучше к границе…

– А чего это мне будет? – весело и зло спросил Иннокентий. – Боекомплекта у нас – выше крыши, керосину хватит до Пекина и обратно… Хватит, попило это государство моей кровушки! Теперь мой черед.

– Чалый, не надо, не буди лихо, пока оно тихо, – пробормотал Малина.

– Да ладно тебе… Я тут описание посмотрел, выяснил, что и как. Мы ведь еще не все испробовали, – хитро подмигнул Астафьев.

– Только не стреляй, – испуганно пробормотал Малина, – только не это… Кеша, накличем мы с тобой неприятностей.

– Я не акробат, чтобы у меня очко играло, – обрезал Астафьев. – И вообще, кто тебе сказал, что я собрался стрелять? – ощерился Чалый. – Я так, только побалуюсь… Скоро Новый год, надо бы вояк чем-нибудь обрадовать, подарочек им от Деда Мороза сбросить… А я им еще и песенку спою, чтоб служилось веселей. Слышал, была когда-то такая передача – "По вашим письмам"? По хохотальнику вижу, что не слышал. Ну ничего, сейчас…

И действительно, Чалый тут же загундосил старую блатную песню:

 
Как в Ростове-на-Дону
Я в первый раз попал в тюрьму.
На нары, бля, на нары, бля, на нары.
 
 
Какой я был тогда дурак,
Надел ворованный пиджак
И шкары, бля, и шкары, бля, и шкары.
 
 
Вот захожу я в магазин,
Ко мне подходит гражданин —
Ментяра, бля, в натуре, бля, ментяра!
 
 
Он говорит – «такую мать»!
Пацан, попался ты опять —
На нары, бля, на нары, бля, на нары.
 

То, что произошло потом, могло бы напомнить кадр из какого-нибудь военного фильма – то ли вьетнамской, то ли афганской войны; при условии, что в этих азиатских странах девять месяцев в году была бы зима.

Чалый, нажав на какой-то рычаг (как выяснил Малина потом, эта была ручка бомбосбрасывателя), потянул его на себя – вертолет слегка качнуло, и спустя несколько минут внизу прогремел взрыв страшной силы…

– Хорошо пошла, курва… Фугаска, – улыбнулся пилот, комментируя происшедшее. – Трехсоткилограммовая. А на хрена я ее под брюхом таскать буду? Мало того, что тебя таскаю, так еще и это. Богу – Богово, вору – воровское, а военным – военное, – добавил он, гордясь собственным умом. – Представляешь, Малина, как теперь этих долбаных вояк затопит?..

Чалый, немного прибавив оборотов, старательно выводил вертолет в сторону – внизу что-то полыхало, булькала и рвалось.

Лик пилота был воистину страшен: серое лицо с безумно блестящими глазами, с потухшим окурком «Беломора», намертво приклеенным к нижней губе; руки, сплошь испещренные татуировками, плясали на штурвале, и в кабине звучал страшный, прокуренный голос, от которого по спине москвича бегали мурашки:

 
И вот на суд меня ведут,
А судьи яйцами трясут —
Три года, бля, три года, бля, три года!..
 

Малина смежил веки, втянул голову в плечи – больше всего на свете ему теперь хотелось, чтобы этот кошмар поскорей закончился…

* * *

Застава горела – трехсоткилограммовой фугасной бомбы оказалось более чем достаточным, чтобы уничтожить ее сразу же, и теперь уже ничто не могло ее спасти.

Казарма, офицерский домик, караулка, склад, небольшая вышка прожекториста – все это было охвачено ярким пламенем.

Вышка продержалась всего несколько минут – и рухнула, словно подпиленная. Послышался дикий крик солдата, находившегося там, – видимо, он не мог выбраться из-под обломков и теперь горел заживо.

Между горящими домиками, в чадном дыму метались перепуганные военные, на складе рвались цистерны с ГСМ, патроны – во все стороны летели щепки, комья земли и горячие угли, но даже это было не самым страшным; от фугасного взрыва и горящего бензина снег расплавился буквально за несколько секунд, и теперь территория заставы являла собой огромную лужу кипящей жижи, напоминавшей вулканическую лаву; выбраться отсюда было невозможно.

Вскоре прозвучал еще один взрыв – это рванул оставшийся в цистернах бензин, и над бывшей шестой заставой взметнулся огромный красно-черный гриб…

* * *

Наверное, правы люди, утверждающие: если уж человеку не везет в чем-то одном, то эта полоса продлится долго-долго…

А как долго?

Да пока сама не кончится…

Неприятности Михаила начались с того самого момента, когда он провалился в волчью яму. Он потерял много времени – тем более что выбрался оттуда только с наступлением темноты.

А потом – пошло-поехало: страшная картина расстрелянной артели; пурга, благодаря которой он едва не сбился с пути, и теперь такое невезение со связью.

Оптимист по натуре, Каратаев никогда не был склонен к суевериям: ну, бывает в жизни всякое, и уж если тебя настигает черная полоса, то можно быть уверенным: рано или поздно она завершится…

– Послушай, что такое с линией? – Каратаев несколько раз нажал телефонный рычаг; на этот раз из трубки не было слышно вовсе никаких гудков.

– Да что ты хочешь – тут ведь всякое бывает, – равнодушно откликнулся дежурный. – Иногда и по четверо суток связи не бывает. Линию-то в поселок когда прокладывали? В сорок восьмом году. Помню, как ее строили, – нас, зэков понагоняли, а мы туфту-то и гнали, чтобы норму по нарядам выполнить. Сам столбы устанавливал – еще удивляюсь, как она до сих пор держится.

– Что же мне делать? – Казалось, этот вопрос бывшего спецназовца адресовывался не дежурному, а только самому себе.

– А ничего… Ждать, пока починят.

– А когда?

– Одному Богу известно, – печально проговорил дежурный. – Может быть, даже и сегодня… Хотя вряд ли: праздник скоро, никому до этого дела нет. Сам ведь не маленький, понимаешь…

– Но мне срочно надо связаться с поселком! – воскликнул охотник.

– Что – зазноба, чай, ждет? – понимающе усмехнулся дежурный; коренной февральский житель, он, конечно же, знал об отношениях Каратаева и Дробязко – не знал он только того, что Тани уже не было в живых…

Михаил, метнув в старика убийственный взгляд, вновь потянулся к телефону, понажимал кнопки рычага – аппарат по-прежнему молчал.

– Ай случилось чего? – заметив беспокойство гостя, осведомился дежурный.

Вяло отмахнувшись, Каратаев вздохнул:

– Да уж, случилось…

Старик, шамкая губами с синеватыми прожилками, что-то говорил, вспоминая и бериевскую амнистию, благодаря которой он вышел на свободу, и катастрофу пассажирского лайнера – два с половиной года назад «Ту-134», выполняя рейс Хабаровск – Москва, упал и разбился неподалеку от полустанка; и известный инцидент на острове Дальний, и еще какие-то ненужные теперь частности.

Амур, свернувшись у печки калачиком, блаженно грыз старую кость, подаренную заботливым стариком, – за день хождения по тайге он очень проголодался.

А Михаил прикидывал, что ему делать.

Конечно же, можно было бросить телефон и идти в поселок на лыжах. Но теперь, в занявшуюся пургу, для этого понадобилось бы, как минимум, пять-шесть часов, а времени терять было нельзя ни минуты. И как было бы обидно, если бы за это время связь восстановили!

– Можно было бы на дрезине до Большой сопки добраться, так ведь и пути замело, – вслух размышлял старик. – А товарняк на Хабару уже прошел… Следующий только через сутки.

– А дрезина? – Каратаев соображал, что лучше – оставаться тут и ждать, пока наладится связь, добираться до Большой сопки на дрезине, а оттуда – на лыжах до Февральска или же идти в поселок через тайгу.

– Да поломана она… К тому же не мотодрезина, а простая, ручная. Ты уж посиди тут, милок, – гостеприимно предложил дежурный, – а я тебя чайком с вареньем угощу…

Ничего не отвечая, Михаил вышел на крыльцо глотнуть свежего воздуха; он волновался, как никогда в жизни…

Глава шестнадцатая

Начальник поселковой милиции майор Игнатов, стоя у стола, пожирал белесыми, выцветшими от водки глазами телефон так, будто бы внутри, под треснувшим пластмассовым корпусом, сидел тот самый высокий начальник, который теперь его сурово отчитывал. Поза главного поселкового милиционера свидетельствовала о крайней серьезности телефонных переговоров: майор стоял навытяжку, по стойке «смирно», правой рукой прижимая трубку к уху, а левую – к лампасу форменных брюк.

Игнатов понуро молчал, а трубка урчала весьма недовольно:

– Ты куда, идиот, смотришь… Ты кто там – милиционер или козел вонючий? У тебя под носом двое отпетых уголовников грабят магазины, взламывают кассы, убивают и насилуют порядочных женщин и остальных мирных жителей… Что ты сделал?

– Э-э-э… – попытался было оправдаться Игнатов, но начальник и слушать его не стал:

– Затем – еще одно зверское убийство, в парикмахерской. И вновь с ограблением. Что ты предпринял для поимки уголовников, майор Игнатов?

– Э-э-э… – В виду сильного волнения товарищ майор мог изъясняться только междометиями.

– Что ты там туфту гонишь! – После этих слов трубка гнусно, начальственно выматерилась. – Не слышу! Что ты там предпринял?

– Так ведь они… того… секретный военный вертолет захватили, – наконец-то выдавил из себя несчастный милиционер.

– А почему захватили? – надрывалась трубка. – Кто позволил? Кто недосмотрел?

– Э-э-э… Вообще-то оперативно-розыскной работой я не занимаюсь… А вертолет – это дело военных, – бормотал майор, пытаясь оправдаться, по привычке сваливая вину на других, – не мой профиль… А беглыми зэками в основном режимная часть занимается… ИТУ, не мы… И никаких конкретных инструкций не было… Ну, усилить бдительность, все такое… У нас в поселке к тому же недокомплект личного состава…

– Гы! – выплюнула трубка. – Тебя как послушать, так ты вообще в Февральске на хрен не нужен. Может быть, тебя сократить, а?

Губы Игнатова задрожали мелким студнем.

– Товарищ полковник… Да я…

– Знаю, знаю. Я все про тебя знаю, Игнатов, – шипела трубка. – Взятки берешь, казенное имущество транжиришь, правонарушения покрываешь, приисковиков да охотников в липку обдираешь…

– Да что я один могу сделать против вертолета?! – засопел майор. – Войдите в мое положение, я ведь не ПВО!

– Так, майор Игнатов, – суровый голос звенел металлом, – даю тебе два дня, чтобы наладил контакт с гарнизоном и с администрацией ИТУ. О проделанной работе доложишь мне лично!

Из трубки послышались короткие гудки, извещавшие, что беседа завершена.

Майор на всякий случай еще послушал трубку – будто бы сквозь равномерно гудящий зуммер могло пробиться то, чего он еще не слышал. И лишь убедившись, что на сегодня – это все, он положил трубку на рычаг.

– Хорошо тебе, – тяжело вздохнул на удивление трезвый Игнатов. – В тепле сидишь, музыку слушаешь, на тебя куча подчиненных работает, только с нашего говна сливки снимаешь, а мне тут, в поселке, заживо гнить. И столько несчастий на мою голову… Ох и тяжела же ты, горькая ментовская доля!

Несчастный устало опустился на табурет, почесал в промежности – майор мучительно соображал, чего же ему теперь не хватает, и, лишь выкурив несколько «беломорин» подряд, сообразил: не хватало любимого подчиненного – старшины Ивана Петренко.

Вообще-то начальник поселковой милиции держал этого недалекого человека только для двух целей.

Во-первых, вороватый, но очень удачливый милиционер Ваня мог быстро и легко исполнить любое, пусть даже самое конфиденциальное поручение (как правило, он был постоянным посредником между майором и остальным населением поселка в получении взяток); к тому же смекалистого подчиненного можно было услать за водкой и закуской хоть в пять утра, не беспокоясь, что старшина завалит ответственное поручение мудрого начальства.

А во-вторых, Иван Петренко был откровенно туп, и это качество больше всего нравилось майору: на его фоне самый главный милиционер Февральска чувствовал себя Аристотелем, Гегелем и Кантом одновременно, а ведь ничто, как известно, не тешит самолюбие так, как осознание величия собственного ума.

После той, последней пьянки с подчиненным старшина как в воду канул – вот уже третий день он не появлялся на службе. Конечно же, такое случалось и раньше: на день, на полтора…

Но не трое же суток!

"Наверное, вновь по бабам в гарнизон пошел, – решил майор, – офицеров сейчас постоянно в караулы гоняют, уркаганов ловить, жены недосмотрены, а Ваня небось вокруг каждой телки со стоячим куканом так и бегает, так и скачет… Везет же людям – ему бы такого начальника, как у меня…"

Больше всего майора удивляло следующее обстоятельство: после той пьянки Петренко бесследно пропал, но форма и сапоги так и остались валяться под кроватью дочери. Зато исчез свежеукраденный тулуп, в котором вся семья Игнатовых обычно ходила во двор по нужде, и обрезанные по щиколотку валенки, применяемые для того же…

Получалось нечто вовсе несуразное: Петренко после Василисы, бросив все, включая даже символ власти – форму с погонами и ремнем, накинув на плечи тулуп и обувшись в обрезки валенок, глубокой ночью в пятидесятиградусный мороз исчез в одних трусах.

Даже сам майор, в состоянии тяжелого алкогольного опьянения склонный ко всякого рода парадоксальным продолжениям застолий, не мог понять мотиваций этого поступка подчиненного…

Скрипнула дверь – Игнатов поднял голову: на пороге стояла его несовершеннолетняя дщерь Василиса. Развратно-миловидная улыбка блуждала на ее раскрасневшемся лице – видимо, в мыслях восьмиклассница была где-то очень далеко…

– Ну, приперлась? Уже небось весь поселок успела обслужить? – окрысился отец.

– Да успокойся ты, папа, – не глядя на Игнатова, пропела дочь. – У подружки была…

– Две ночи – и все у подружки, – саркастически хмыкнул папа. – Ты бы лучше меня с ней познакомила… Кто такая?

– Для тебя, папа, она слишком молодая, – безмятежно сообщила дочь, – ты ведь должен уважать Уголовный Кодекс, правда? По сто семнадцатой чалиться не хочешь, нет ведь, па?

Против такого веского юридического аргумента у майора милиции возражений не нашлось, и потому майор, сплюнув в сердцах, отвернулся к окну.

Из головы никак не шел старшина Петренко: странно, но теперь Игнатов не хотел видеть перед собой никого, кроме этого откровенного дебила.

"Гуляет, гуляет, добрый молодец, чудо-богатырь, никак нагуляться не может, – вертелось в голове. – Мало ему моей Василисы…"

В глубине души начал медленно, но неотвратимо вызревать гнойный пузырек раздражения – он рос, рос, увеличиваясь в размерах, но никак не находил выхода…

– Папа, я сегодня опять к подружке иду, – весьма некстати произнесла дочь, снимая шубу. – Так что ты не волнуйся…

И тут Игнатова буквально взорвало:

– Да ты… блядь малая… да я тебя… в колонию… своими руками, на «малолетку», сучка, я тебя… – Не в силах удержать порыв, майор схватил висевшую на ржавом гвозде портупею и, намотав на кулак ремень, со страшными глазами пошел на Василису.

Та, впрочем, нисколько не испугалась, а только подбоченилась:

– Ха! Да меня и не такие топтали! – презрительно хмыкнула она. – Думаешь, сильно испугал? Мне мамочка рассказала, почему тебе второй год не дает, – извлекла коварная дочь свой самый страшный козырь. – Да потому, что сам не можешь. Кто с водкой дружен, тому хрен не нужен, так что… Импозант старый!

Видимо, майорская дочь, имевшая по всем гуманитарным предметам твердую «двойку», спутала медицинско-бытовое понятие «импотент» и куртуазное прилагательное «импозантный», – впрочем, папа, в свое время учившийся не лучше, и так отлично уразумел ее мысль: дочь и отец прекрасно понимали друг друга.

Раздался страшный свист пряжки – латунная бляха со свистом пролетела перед самым носом Василисы, и если бы та не отскочила, то вряд ли бы смогла пользоваться благосклонностью "подруг".

– Что? Что? – Возмущенный майор просто не находил слов.

– Да иди ты…

То, что началось дальше, воскрешало в памяти лучшие страницы «Домостроя» – замечательного памятника древнерусской педагогики: милицейский майор со зверским лицом гонял непочтительную дщерь по маленькой комнате – дщерь летала, как веник, то и дело натыкаясь на стол и табуретки; латунная пряжка свистела и иногда звонко опускалась на ее упругую, не по годам развитую задницу.

– Я тебя отучу блядовать! – истошно ревел майор. – Я сделаю из тебя настоящего советского человека! Будь ты сыном, я бы тебя собственноручно в армию, в дисбат бы отправил! На «дизель», на три года!

Василиса носилась по комнате с диким постельным визгом – иногда ей даже удавалось уворачиваться, но латунная бляха все чаще и чаще настигала роскошное тело непочтительной майорской дочери.

Неожиданно изловчившись, она укусила отца за волосатый палец – тот взвыл от боли и возмущения и со всей силы ударил ее кулаком в скулу: этого оказалось достаточно, чтобы дочь поняла всю бесперспективность сопротивления и объявила полную капитуляцию.

– Папа, папочка, не надо, я больше не буду! – юлила она. – Папочка, не надо, не бей меня, честное пионерское, я не буду больше!

– Да я тебя сейчас… – Лицо Игнатова было искажено страшной гримасой.

– А-а-а-а!.. – орала дочь. – Помогите! Он маньяк, он меня хочет… убить… Ментовская рожа! «Мусор» поганый! Козел воню…

Звонкий шлепок, пришедшийся по груди третьего размера, заставил малолетнюю развратницу на какое-то время замолчать.

– Сука, – сплюнув на пол, выдавил из себя Игнатов, – мразина…

Наконец, когда Василиса, окончательно поняв преимущество домостроевского метода воспитания перед современным, европейским, забилась в угол и принялась тихонько скулить, папа сменил гнев на милость; к тому же, гоняя дочь, он очень устал.

– А теперь приготовь мне пожрать. – Гнев по поводу необъективности хабаровского начальства понемногу прошел. – Убери в хате, помой полы, постирай мне носки и… – Отерев со лба крупную каплю соленого пота, запыхавшийся отец довершил: – Покажи свой дневник… Что-то я там давно не расписывался…

– А-гы… гы… – тоненько всхлипывала Василиса. – По… кажу…

– То-то, – многозначительно хмыкнул Игнатов, полностью удовлетворенный воспитательным процессом. – Теперь будешь знать…

* * *

Спустя полчаса в доме царили понимание и семейная идиллия: полы были помыты, «мусор» – выброшен на улицу (конечно, не сам хозяин дома, а содержимое помойного ведра), рубашки и носки постираны.

Отец, любовно поглаживая выпиравшее из-под лоснящегося кителя брюхо, удовлетворенно рассматривал бутылку «Хабаровской» водки – Василиса, хранившая заначку на Новый год, выставила ее на стол, чтобы задобрить сурового воспитателя.