Текст книги "Закон-тайга"

Автор книги: Владислав Ахроменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Как ни странно, но спать больше не хотелось, тем более что надо было уходить дальше, а метель утихла.

Чалый приоткрыл дверку – в кабину, полную алкогольного перегара, ворвался крепкий морозный воздух.

Дверка открылась с трудом; за ночь снегом замело даже колеса.

Малина, разбуженный ледяным ветром, протер красные глаза, наконец-то очнулся и вопросительно посмотрел на подельника:

– Нас что – ищут?

– А с чего ты взял?

– Так должны же… – Москвич посмотрел на часы, тикавшие на щитке.

– А ты, бля, пацан ничего. Догадлив, – бросил Чалый, до половины высунулся из кабины и, как показалось москвичу, принялся нюхать воздух, посматривая на верхушки лиственниц.

Затем наклонился, зачерпнул горсть снега, поднес его ко рту и тоже понюхал.

Малина смотрел на него широко открытыми глазами.

– Что делаешь?

– Смотрю – никто нашу тачку за ночь не обвафлил, – не глядя на подельника, бросил тот. – А то тут деды морозы разные шляются, онанисты хреновы. Ладно, – лицо его стало серьезным, – погода будет хорошая, пурги уже не будет. Надо сматываться…

* * *

Так уж получилось, что от брошенного ЗИЛа до ближайшего поселка было рукой подать: километров десять. Беглецы шли, утопая по колено в снегу, и Чалый все время бормотал:

– Знал бы раньше, что уйдем, лыжи бы приготовил.

Москвичу, естественно, было тяжело втройне, он все время отставал, падал, спотыкался, и если бы не боязнь противоестественных желаний напарника, он бы наверняка уснул в снегу: ему все было уже безразлично, кроме разве что боязни за свой "фуфлыжный целяк".

– Давай, Малина, давай, скоро будем. Помнишь, год назад один чертила откинулся – Дюней звали?

– Ну… был. И что?

– Тут поселок должен быть. Февральск. Сейчас придумаем что-нибудь. Согреемся. Дюня хоть и запомоенный, но выбирать не из чего. Поможет, никуда не денется.

И действительно, спустя несколько часов на горизонте появились редкие дымки – вскоре беглецы подошли к поселку. Вагончик на краю поселка был нежилым – видимо, жильцы покинули его недавно, потому как в нем даже были стекла.

Чалый и Малина зашли внутрь и, перешагивая через кучки окаменевших от мороза фекалий, устроились на свалке грязного тряпья в углу.

Удивительно, тут даже сохранилась печка-буржуйка – ее просто не успели украсть.

Вскоре в металлическом чреве заплясали веселые огоньки, и разнеженный Чалый принялся мечтать:

– Анаши бы… Водки бы… Бабу бы…

– Пожрать бы… – поддакнул Малина.

– Если я бабу не найду, тебя во все дыры отдеру, – напомнил Астафьев задушевным голосом.

– Я… я… – Казалось, лицо Малины перекосила судорога.

– Да ты не боись, я просто так говорю.

– Тут поселок, – голос подельника звучал подобострастно и приторно, – наверняка кого-нибудь найдем.

– Чертилу этого, Дюню, я трахать не собираюсь, – брезгливо поморщился Иннокентий.

– А кого хочешь? – испуганно улыбнулся Малинин и опасливо почесал задницу.

– Бабу, – последовал ответ.

– Какую?

– С дыркой между ног! И чтобы волосы вокруг! Иди ищи!

– А анаши? Выпить? Закусить?

– Укради! – неожиданно заорал Чалый. – Не можешь украсть – заработай! Иди и не возвращайся просто так… Очко на британский флаг порву – ясно?!

Глава вторая

Чем больше ментовский начальник, тем больше у него стол. Во-первых – символ власти, как корона, трон или скипетр у абсолютного монарха, а во-вторых – просто очень удобно: так, на столике кума Андрея Киселева помещаются только несколько бутылок разведенного спирта и две-три тарелки закуски, а на столе самого главного начальника, хозяина зоны Алексея Герасимова, кроме официального вида телефонов, селектора, перекидного календаря и прочей обязательной атрибутики, возвышающей его в глазах всех, – целая батарея, да не плебейского спирта, а коньяка и настоящей магазинной водки.

А чего – он ведь самый главный, что хочет, то и делает. Захочет – закажет мужикам на промзоне стол десять на десять из кедра.

Его право.

Как говорят: закон – тайга, медведь – хозяин.

Именно об этом думал хозяин, глядя на настенный календарь с голой сисястой бабой: до Нового, 1994 года остается десять дней. В прошлом году в такое время этот самый стол ломился от выпивки и закуси: по старой традиции за десять дней начали провожать старый, потом, правда, забыли, какой именно, поссорились, подрались, но на встрече Нового помирились.

Но теперь полковнику Герасимову было не до ностальгических воспоминаний: ЧП на вверенной ему правительством зоне, побег сразу двух уголовников – хуже не придумаешь.

– Бля, опять, – тяжело вздохнул хозяин и помрачнел, потому как за этот год побег был вторым.

Первый случился в мае, в самом начале, – бежали два вконец закошмаренных блатными акробата.

Май – самое время: тепло, вольготно, тайга прокормит…

Правда, акробатов нашли очень быстро, и преследователи, скуки ради, затравили их собаками. Трупы беглецов, разлагаясь, лежали перед проходной целую неделю: в назидание всем остальным.

Бегут обычно в мае – и тепло, и гнуса еще нет.

Но чтобы за несколько дней до новогодних праздников? Такое случается редко.

Полковник печально посмотрел на настенный календарь – ему показалось, что сисястая издевательски подмигнула ему.

– Кошмаришь? – вспылил Герасимов. – Улыбка твоя блядская… Сучка!

Настроение испортилось окончательно и бесповоротно: сисястая висела на стенке для возбуждения стареющей плоти хозяина, которую никто уже не мог возбудить, даже молодая жена-курва.

Тяжело вздохнув, полковник полез в сейф под столом, где хранилось самое дорогое – то, что он ценил и любил больше всего; его седая шевелюра на мгновение исчезла, но спустя каких-то несколько секунд Герасимов вновь возвышался над столом с символами официальной власти: теперь перед ним стояла бутылка "Пшеничной".

Зубами скусил пробку, шумно выплюнул в угол и, зажмурившись от приятного предвкушения, припал к горлышку фиолетовыми губами – волосатый кадык судорожно заходил, и вскоре Герасимов захорошел…

Однако питье – питьем, а дела – делами, и потому, насладившись новизной ощущений, полковник потянулся к селектору внутренней связи, набрал номер начальника режимного отдела майора Васи Коробкина.

– Вася, что делаешь? – спросил хозяин.

– Да вот уже пьем, бля, – послышалось радостно-возбужденное; судя по всему, майор выпил уже больше пол-литра.

– Идиоты, – страдальчески произнес Герасимов. – Ловить, ловить надо!

Вскоре из динамика донесся характерный булькающий звук, и Герасимов проглотил слюну.

– Да холод, у них ничего нет, сами подохнут…

– Да ты че, Вася! – Теперь полковник обратился в слух.

– Да ладно тебе!

– Собак надо, собак, – поучал хозяин.

– Чумка в вольере, собаки недееспособны, – щегольнул режимник Вася ученым словом.

– А Мухтар? – Герасимов вспомнил о самом злобном друге человека.

Да, хозяин знал, о чем говорил, – Мухтар числился лучшей розыскной собакой – именно благодаря его стараниям были найдены и загрызены майские акробаты.

Вася не смог удержаться от вздоха.

– Нет уже Мухтара…

– Что?

– Да вторые сутки, как пропал.

– Как пропал? Куда пропал?

– Наверное, съели…

– Солдаты?

– Да зэки…

– А кто позволил?

– Да разве уследишь?! – произнес режимник, причем по его тону нельзя было определить, за кем – то ли за Мухтаром, то ли за солдатами срочной службы, то ли за зэками. – Да че ты, Леша, не переживай понапрасну, пошли водки выпьем. Старый год надо проводить. Пора уже, нах…

– Так ведь начальник я, – напомнил хозяин и Коробкину, и на всякий случай – себе, пока не напился и не забыл.

– Ну и выпьем по этому поводу. – Режимника трудно было чем-то пробить.

– Так меня же… Ну, ты сам, того, понимаешь. – Полковник сделал натягивающий жест рукой на бедра, будто бы беседовал с режимником не по селектору, а по видеотелефону.

– Ну и что? Позвони в Хабаровск, объясни ситуацию. Они, начальники гребаные, в городе живут, а мы тут, в берлоге. Грамотные стали, сволочи, а нам тут заживо гнить, – вдруг злобно подытожил Вася. – Позвони, наври, что вооружены, что у нас технические неполадки, сигнализация отключилась, что урки перед побегом всех псов отравили, оттрахали, сожрали. Кинологи подтвердят. Все, жду. – Бутылка нетвердо, но конкретно звякнула о край стакана, и связь оборвалась.

Неожиданно для самого себя полковник вспомнил то, что знали все: через полгода ему, заслуженному работнику МВД, на пенсию.

Идиллия! Дача, рассада, черная «Волга», жену можно уволить без выходного пособия… А главное – переехать на Большую землю, куда-нибудь на кормилицу-Украину, где есть дешевое сало и вкусный самогон…

А тут это ЧП: опять проверка прибудет, хорошо еще, если из Хабаровска, а то и вовсе из Москвы, из ГУИН (Главного управления исполнения наказаний), начнет домогаться, придираться, значит, надо вновь взятку давать, а это – «кусок» от будущей сладкой жизни…

Запищал селектор:

– Леша, так мы тебя ждем! У тебя что есть?

Резкий, скрипящий голос режимника вывел хозяина из состояния предпенсионного оцепенения: он посмотрел на початую бутылку «Пшеничной» и тут же разозлился на Васю Коробкина.

"Что лучше – объявить выговор или не дать водовки?" Ни хрена, завтра же накатаю черновик…"

Допив водку прямо из горлышка, полковник механически сунул пустую бутылку в широкий карман галифе и, покачиваясь, пошел к двери…

* * *

Малина прибыл через час и, как заметил Чалый по здоровому блеску глаз, с хорошими вестями.

– Ментов видел?

Тот подобострастно улыбнулся:

– Та-а.

– А то ты чего – небось, уже ломанулся в мусарню, стукнул, сука, что двое опасных преступников сбежали с зоны? – В Иннокентии еще бродил ночной спирт. – Я тебе сейчас правилку устрою, и Астра тебе покажется детским лепетом в песочнице. Я тебя на пику садить не буду. Очко чтобы подмыл, ясно?

– Да че ты, Кеша, в натуре, бля буду, я же свой, – униженно залепетал Малина, – я тебе новости хорошие принес.

– Ну?

– Телок нашел – класс! – от удовольствия Малина даже присвистнул.

– Не сезон еще, – немного удивился Чалый. – Рано. Где они пасутся?

– В магазине.

– Ты че? – Видимо, уркаган, сильно завернутый на активной педерастии, слово «телки» понимал слишком буквально.

– Да тут… продмаг. Рядом совсем. Две барухи – закачаешься! Толстые, зады – во, сиськи – во! В натуре, бля буду!

Чалый аж приподнялся:

– Ну!

– Рядом! С километр, – подтвердил шестерка. – И никого нет вокруг: наверное, все еще по вчерашней пьяни отсыпаются.

Взгляд Астафьева приобрел определенную осмысленность, свидетельствующую о здоровой половой ориентации.

– Ну, тогда веди…

* * *

Продмаг открылся полчаса назад: невыспавшиеся продавщицы, поминутно зевая, обсуждали подробности вчерашнего вечера и его естественного ночного продолжения, хотя последнее получилось не совсем естественным.

Та, что стояла в промтоварном отделе, злобно щелкала костяшками счетов. Она была еще молодая, но уже стерва: об этом свидетельствовали и тонкие змеиные губы, и хищный нос, и треугольный подбородок, и зеленые глаза, горящие ненасытным огнем.

– А вчера Паша, козел, приходил, литруху моего спиртяры выжрал, я думала, останется, а он свалил спать, – вздохнула Клава.

– Ах, Клава, вот мужики-то пошли! Одной бутылки – мало, одной бабы – много. А ко мне вчера китаеза приходил…

– Ли Хуа, что ли? – Клава назвала известного в регионе торговца дешевыми шмотками из страны победивших рыночных реформ Дэн Сяопина.

– Ли Хуа, а сам ни хуа. – Вторая продавщица от остервенения с шумом вдохнула в себя пронизанный селедкой и пылью воздух, выдохнув его лишь со смачным зеленоватым плевком – тот со снайперской точностью опустился на окаменевшую буханку хлеба.

Глаза Клавы блеснули надеждой.

– А что? – Костяшки счетов плавно вернулись в исходное положение. – Зина, у него что – такой же маленький, как и он сам?

– Да если бы. – При упоминании об импортном мужчине Зина брезгливо поморщилась.

Клава напряглась, как змея перед прыжком: костяшки счетов со скрипом завизжали под ее толстыми сосисочными пальцами.

– Что?

– Да пидар он голимый, в натуре, – вздохнула обманутая.

– А я тебе давно говорила, – клавиши деревянного компьютера продолжали набирать скорость, – он ко мне как-то приставал, – соврала она на всякий случай, – и знаешь, что сказал? Что очень любит классическую музыку. Моцар-да ему подавай, арии Жопенов да Бетхуевенов! – вспомнила она. – Классику-то кто обычно любит? Только голубые…

Неизвестно, чем завершилась бы эта нехитрая интеллектуальная беседа, если бы двери не раскрылись от удара, очевидно, ногой, и тут в магазин с клубами морозного пара ворвались двое, одетые по обычной дальневосточной зэковской моде: клифты, штаны, кирзачи-"прохоря" (то есть специальные рабочие говнодавы) и бесформенные шапочки.

В полумраке магазина, в клубах пара они почти не отличались друг от друга – наверное, различие было только в табличках-фамилиях на груди…

– Эй, телки, – пробасил один, кряжистый звероподобный мужик с табличкой "Астафьев И.М.". – Че в вашем хлеву выпить есть?

И у Зины, и у Клавы от этого баса в пятки ушло все: не только сердце, но и другие органы.

"Ну, вот это настоящий мужик, – сладострастно подумала Зина. – Если сучка Клавка отобьет – отравлю. Бля буду!.."

Продавщица потянулась к счетам – то ли для каких-то загадочных арифметических вычислений, то ли для того, чтобы запустить ими в голову подруги.

"Ну, это точно не голубые, и хуа есть, и все остальное". – Груди четвертого размера равномерно вздымались из-под грязно-серого халата.

– Че молчите, лярвы грязные, как хрена в рот набрались! – пискляво произнес второй, с табличкой "Малинин С.А." на клифте, явно храбрясь.

"Ничего, мелкий, но тоже пойдет под водочку, живым ему отсюда ни за что не выбраться, – решила Клава и резким, но твердым движением бросила влево пять костяшек, потом, подумав, еще две. – Может быть, с курвой Зинкой по-дружески договориться?.."

Но Зинка уже выходила из-за прилавка; в руках у нее была табличка: "В магазине – прием товара"…

"Какого еще товара? – совершенно ошалев от увиденного, подумал Чалый. – Что – нас сдавать идет?.."

После этого он, пробежав глазами по полке со спиртным, потянулся в сапог-говнодав за спрятанной заточкой…

* * *

Наверное, только продавщицы периферийных дальневосточных продмагов могут дать мужчинам, доведенным за время «командировки» до состояния моряков-подводников в автономном кругосветном плавании, все или почти все, так что заточка не потребовалась.

Началось с любовной прелюдии: Клавка, поправляя то и дело сползавший лифчик, выставила на стол две бутылки "Русской".

Зинка, как истинная дальневосточная стерва, оказалась куда хитрей: пока ее подруга хозяйничала по столу (прилавку), та, достав огрызок кроваво-красной губной помады и надтреснутое карманное зеркальце, принялась торопливо, но тщательно наводить марафет: она твердо решила овладеть кряжистым мужиком – "Астафьевым И.М.", нимало не интересуясь его намерениями на этот счет.

– Мальчики, мальчики, а чем вы закусывать будете? – лебезила Клавка, прикидывая, чем бы угостить так кстати подваливших мужчинок.

Чалый вошел в роль:

– Всем. И вами тоже.

Глухой предоргазмический вздох вырвался из грудей подруг почти одновременно.

Зинка, вовремя вспомнив, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, вновь выиграла очко: придвинув громоздкую табуретку к полке с продтоварами, она принялась с шумом выставлять на прилавок все: сельдь, тушенку, кильку в томате, колбасу и припасенную специально для местного начальника милиции майора Игнатова баночку гусиной печени.

– Мальчики, мальчики, не стесняйтесь, вы, наверное, очень-очень голодные, – дрожащим от возбуждения голосом проблеяла Зинка униженно. – Да кушайте, гости дорогие, все, что хотите…

Клавка метнула в соперницу взгляд, полный змеиной ненависти.

– Я музыку сейчас поставлю… – И действительно, на прилавок встал добитый японский магнитофон, обмененный по дешевке у китайского фарцовщика. – Что хотите послушать? – Продавщица, по незнанке, назвала несколько громких фамилий эстрадных певцов, несомненно принадлежащих к голубому братству.

– Вивальди – есть? – Уже выпивший москвич Малина, выгибая грудь, решил продемонстрировать глубину музыкального воспитания.

После этого все внимание, естественно, переключилось на Астафьева; обе продавщицы, как по команде, метнули в любителя классики полные презрения взгляды.

– А пососи сама ты, – решил не отстать от подельника в интеллекте поддавший Чалый, имея в виду бетховенскую «Аппассионату»; продавщицы аж затаили дыхание.

Дальнейшие события развивались так, как и рассчитывали работницы прилавка: сперва дорогие гости выпили и закусили, притом обе продавщицы то и дело пододвигали к ним селедку и тушенку, подливали водку в граненые стаканы.

Затем прилично захмелевший Астафьев поманил пальцем обеих и выдохнул с икотой:

– Ты!

И Клавка, и Зинка приняли приглашение на свой счет: обе сделали несколько неуверенных шагов по направлению к дорогому гостю.

– Я? – в один голос переспросили похотливые продавщицы.

– Ты, ты… – подтвердил Чалый, продолжая манить обеих корявым татуированным пальцем, другой рукой с достоинством расстегивая ширинку грязных ватных штанов. Женщины приблизились к беглому уголовнику, на ходу срывая с себя дрожащими руками и грязные халаты, и то немногочисленное, что было под ними.

Спустя какую-то минуту пыльный полутемный зальчик продмага представлял собой сцену из крутого кинематографического «порника»: Зина, опередив подругу, дрожащими от нетерпения губами припала к бедрам кряжистого гостя; Клавка же, пораженная таким бесстыдным вероломством, довольствовалась лишь тем, что целовала его взасос, сдавив шею мощными лапами.

Малинин был обижен таким невниманием, такой фригидностью – к себе, конечно. Он угрюмо стоял у прилавка, измазанного селедочными кишками, и цедил водку.

Наконец Клавка, поняв, что подруга – надолго, обратила внимание на второго гостя.

– Ты! – Толстый палец, описав дугу, уперся в клифт беглеца.

Тот отпрянул:

– Что?

– Иди, иди сюда… Думаешь, мы тебя просто так кормили-поили? Думаешь, если, тилегент херов, пидаром прикинулся, так я на тебя управы не найду?! А ну, кому сказала!

Москвич затравленно и дико посмотрел на огромную, заплывшую жиром тушу продавщицы, загородившую собой весь проход. Пути к бегству не было, и свет померк в глазах Малины.

Хотя Чалый и был на полпути к кончине, происходящее не могло укрыться от его внимания.

– Ты че – бабу никогда не имел? – спросил он, не глядя на подельника.

– Да я… – Взгляд Клавки был гипнотичен, как у удава, смотрящего на кролика, и бедный Малинин не мог ответить внятно.

– Ты че – совсем?

Язык москвича одеревенел.

– Да я… того…

– Так че – бабы никогда не щупал? – все тем же тоном переспросил Иннокентий. – Онанизмом ты успеешь в СИЗО, на хате назаниматься, когда тебя менты накроют! Да ты… Оу-у-у-у! Ау-у-у-у! – Иннокентий кончил, а потому Малина так и не узнал, что же имел в виду его товарищ.

Удирать было некуда: Клавка, поигрывая в руках тяжелыми счетами, многозначительно смотрела на Малину – руки того дрожали.

– Ты, Малинин Эс. А., – рявкнула продавщица, глядя на зоновскую табличку, нашитую на клифт.

– Что мне делать? – затравленно и одновременно подобострастно спросил тот, не мигая глядя на ужасные счеты.

– Штаны снимай – быстро! – последовал жестокий приказ…

* * *

Чалый, устало откинувшись на спинку стула, с улыбкой наблюдал, как продавщицы издеваются над подельником: Клавка, резким движением опрокинув несчастного на спину, сидела на нем в позе наездницы. Зинка, совершенно нагая, бегала вокруг них, то и дело поглядывая на часы, и щипала подругу за мучные ягодицы.

– Клавка, сучка, – заплетающимся языком повторяла она, – сколько можно, ты уж целых полчаса на этом Малинине Эс. А. ерзаешь! Дай же и мне немножко, стерва!

Из глубины широкой груди стервы вырвалось нечленораздельное:

– Щас, щас… Еще один разок кончу!

Чалому, как ни странно, не чуждо было чувство сострадания к ближнему, даже к такому чмошнику, как этот гадкий москвичонок.

– Малина, помочь?

Из-под грузного тела послышалось сдавленное:

– Ы-ы-ы-ы… угу-у-у-у… омоги-и-и-и…

Зинка поняла это по-своему: оставив ягодицы подруги в покое, она подбежала к Иннокентию:

– Астафьев И.Эм., родненький, ну еще чуть-чуть, ну хоть часик! А я тебе еще водочки налью, а?

Чалый, вяло теребя татуированными пальцами свое обвисшее татуированное хозяйство, на редкость равнодушно спросил:

– А поднимешь?

– Ага, ага… – утвердительно кивнула продавщица и как подкошенная упала перед ним на колени – ну точно якут-язычник перед страшным шаманом. – Да я тебе все, что хочешь подыму, ты только не уходи!..

Однако договорить она не успела: тяжелые дубовые счеты опустились на распущенные волосы блудницы, и она, ойкнув, упала под прилавок.

Клавка в это время получала очередную порцию оргазма, и потому мгновенная смерть подруги-стервозы прошла незамеченной.

– Ой, ну что же ты так… (Видимо, Малина больше не мог справляться с тяжелой мужской работой.) Ну еще хотя бы одну палочку… Ну?

И тут Астафьев повел себя как истинный товарищ: не прошло и минуты, как рядом с окровавленной Зинкой лежал еще один труп.

Малина, с трудом переведя дыхание, поднялся.

– Фу-у-у-у… – Даже происшедшее только что двойное убийство не могло удержать его от искреннего вздоха облегчения.

А Чалый, быстро натянув штаны и застегнувшись, уже шел по направлению к кассе: в руках блатного невесть каким образом очутился тяжелый короткий ломик типа фомки…

Несколько тупых ударов, неприятный скрежет металла – и выдвижной ящик, подобно челюсти какого-то диковинного животного, плавно выехал вперед. Чалый быстро выгреб замасленные купюры, распихал их по карманам и кивнул оторопевшему от такого поворота событий подельнику:

– Че стоишь? Не знаешь, че? Бля, у тебя мозгов как у канарейки на хрен намазано! Водку, тушенку, хлеб, папиросы бери – живо!

Через пять минут беглецы, опасливо озираясь в сторону дверей продмага, на дверях которого по-прежнему болталась табличка "Прием товара", трусили в сторону от Февральска…