Текст книги "Закон-тайга"

Автор книги: Владислав Ахроменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Похороны Татьяны Дробязко были отложены только по одной причине: надо было во что бы то ни стало дождаться жениха.

Каратаеву казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, – вот елочка, которую украшали нежные руки Тани, вот кресло, в котором она сидела, выслушивая его робкие признания, вот табуретка, на которую становилась, вешая блестящие игрушки…

А вот и она сама…

Михаил, не мигая, смотрел на лицо покойной невесты, – он знал, что пройдет еще час, еще два, три часа, и она будет предана земле, и он уже никогда – никогда! – не увидит ее…

Тихо скрипнула дверь – в комнату, стараясь не шуметь, вошел комендант.

– Как это произошло? – почти неслышно, одними губами спросил Михаил.

Подполковник, встав рядом, положил ему руку на плечо.

– Тебе вряд ли стоит об этом знать, – печально произнес он.

– Я хочу знать. Я должен знать все, – бесстрастно откликнулся бывший спецназовец. – Кто? Почему? Когда? Зачем? Как?

– Миша, я тебе потом все расскажу… Потом, я тебе обещаю, – горестно вздохнул комендант, глядя на гроб из-за широкой спины охотника.

– Хорошо, – деревянным голосом проговорил Каратаев. – Потом. Но мне обязательно надо знать все. Обязательно. Иначе… – Он не договорил: беззвучные рыдания сотрясли его тело, и подполковник так же неслышно вышел, плотно закрыв за собой дверь…

Глава двадцать первая

Из зимовья беглецы вышли, едва только начало светать. Разнеженный теплом и относительной безопасностью, Малина долго, минут пять не хотел подниматься, и Чалому пришлось будить его пинками.

– Давай, паучина, давай, а то тут кочумарить останешься… Брошу сейчас и один пойду! – ругался Астафьев.

Угроза возымела действие, и Малина, наскоро умывшись снегом, вышел на крыльцо.

Первые полчаса шли медленно – ноги вязли в сугробах. Беглецы почти не разговаривали: Малинин по-прежнему находился во власти сна, а Чалый, видимо, справедливо считал, что с этим придурком говорить совершенно не о чем, да и вообще – западло.

Первым не выдержал Малина:

– А все-таки на вертолете легче было…

– А ты, оказывается, парень догадливый, – хмыкнул Астафьев.

– А долго нам еще?

Остановившись, Чалый посмотрел «корове» в глаза так, что тому сделалось страшно.

– Тебе – недолго, – пообещал он. – Это я тебе точно говорю.

Конечно же, следуя элементарной логике и здравому смыслу, зарезать, освежевать, разделать и приготовить Малинина надо было бы еще в зимовье – и печка есть, и вообще сподручнее.

Но затем тащить тушу целых пять километров на своем горбу?!

Нет, лучше уж путь она сама пройдет к «железке» – так удобней.

До железной дороги, по подсчетам Чалого, оставалось почти ничего – километра полтора, и он, нагнувшись, нащупал в голенище сапога остро заточенную опасную бритву – ту самую, из поселковой парикмахерской…

Чалый точил ее рано утром, долго и тщательно, до пробуждения Малины.

* * *

Таню хоронили уже под вечер.

На кладбище, продуваемом со всех сторон лютыми ветрами, было немноголюдно – ввиду наступавшего новогоднего праздника на похороны пришли только самые близкие друзья и знакомые, а родственников, кроме сестры Оли, у нее тут больше не было вовсе.

Кресты, памятники, обычные могильные холмики, некоторые не с фамилиями на табличках, а просто с номерами – все свежие, недавние.

Поселок, вставший в тайге перед самой войной, в тридцать девятом, хоронил своих жителей все больше молодыми: с медальонов на стелах смотрели лица в самом расцвете сил, да и даты рождения-смерти свидетельствовали: тут, в Февральске, почему-то чаще всего уходили из жизни люди здоровые, крепкие, и далеко не все они умирали своей смертью.

"Трагически погибшей…", "Безвременно сошедшему в могилу…", "Рано ушедшему…" – эти нехитрые, но много о чем говорившие эпитафии свидетельствовали о том, какой опасной и суровой была здешняя жизнь.

Нестройно гудел военный оркестр из гарнизона, музыканты, переминаясь с ноги на ногу, то и дело сплевывая на утоптанный снег залитый в духовые инструменты незамерзающий спирт, играли вразнобой; губы примерзали к латунным мундштукам труб и валторн.

Подполковник – комендант гарнизона, которому сегодня досталась печальная обязанность распорядителя, – тихо спросил:

– Все попрощались?

Присутствующие закивали.

Комендант, подойдя к Михаилу, стоявшему в одиночестве, спросил на ухо:

– Ну, все?

Тот кивнул и ответил одеревеневшим голосом:

– Да.

Алая крышка гроба плавно опустилась в вечную мерзлоту – спустя несколько минут по крышке глухо застучали комья мерзлой земли, жиденький оркестр загнусавил что-то протяжное, и народ стал тихо расходиться.

А Каратаев так и остался стоять у свежего могильного холмика. На почерневшем лице его не было слез.

Присутствующие обходили его стороной, шарахаясь. И когда все наконец ушли, Михаил, подойдя к могиле, опустился на колени и, сдерживая себя, сжал зубы.

Да, буквально за час до похорон подполковник Андрей Николаевич подробно (но щадя его чувства) рассказал жениху, какую страшную и мученическую смерть приняла его невеста.

"Месть, месть, месть", – звучно стучала приливавшая кровь в висках охотника.

Теперь все помыслы его были заняты только этим…

* * *

Железная дорога показалась неожиданно: высокая насыпь, бетонные столбы, валявшиеся под откосом отслужившие свое трухлявые шпалы – даже несмотря на их явную древность и мороз, рядом с железнодорожным полотном витал неприятный запах креозота.

Чалый, вытащив из голенища опасную бритву, раскрыл ее и, пряча в рукаве, приблизился к Малине.

Тот, естественно, даже не подозревал, какая незавидная участь ожидает его через несколько минут.

– Малина, – на редкость ласково спросил Чалый, – ты голоден?

– А что? – удивился тот; он никак не ожидал встретить такую заботу.

– А то, – произнес Иннокентий; ему было мало просто убить и сожрать «корову»; истинный сын своей среды, он должен был перед смертью как следует поиздеваться над ним, – а то, Малинушка, что я очень проголодался…

– У тебя есть что?

– У меня есть что, – хмыкнул Астафьев и тут же прыснул от смеха.

– Может, поделишься?

– Не буду я с тобой делиться, Малина, – нежно глядя будущей жертве в глаза, произнес Чалый.

– Жалко, да?

– Жалко у пчелки, пчелка на елке, елка в лесу, а лес… А лес тут рядом, – продолжал глумиться уголовник. – Вот он, лес-то… Дровишки, то, се… – загадочно добавил он.

– Так чего ты, – москвич поджал губы, – думаешь, одному тебе жрать хочется?

– Думаю, что да, – облизнулся Иннокентий.

– Я тоже хочу.

– А я тебе не дам, – пообещал ссученный блатной, делая несколько шагов ближе.

– А почему?

Ответ прозвучал немного загадочно:

– Понимаешь, Малина, я бы дал тебе… Но никак не могу. Если бы я от себя отрывал, то может быть, и подумал, как это сделать, но ведь от тебя…

Некоторое время они молчали – Малинин обиженно дулся, а Чалый, осматривая его фигурку, в уме прикидывал, как будет удобней зарезать этого щуплого москвичонка, который причинил ему столько неприятностей, с каких частей тела лучше начать трапезу, какие части, круто посолив, стоит взять с собой до Хабаровска.

"А ничего свежина, – прикидывал Иннокентий, – даже больше получится, чем я думал… У-у-у, сучара, отожрался на моих-то харчах!"

Теперь Чалый твердо пообещал себе вернуть все долги сполна – и за карточный проигрыш, и за вертолет, и за ворованные наркотики, и за без спросу выпитую водку, и за харчи – тоже, естественно.

– А хочешь, дорогой мой друг Малина, я сейчас расскажу тебе, что буду делать дальше? – неожиданно спросил Иннокентий.

Малина пожал плечами.

– Кеша, мы же с тобой друзья… Я тебе доверился, когда мы с зоны бежали, я поверил тебе, когда вертолет украли… Да если бы не ты… – Сглотнув набежавшую после упоминания о еде слюну, он спросил: – Ну, так что?

– А дальше, любезный брат Малина, я поеду на поезде… Далеко-далеко.

– Со мной?

– Частично, – замысловато ответил Астафьев.

– Это как?

– А так…

– Не понимаю.

– А ты подумай…

– Ну, даже и сказать не могу, – вздохнул Малинин, явно ожидая очередного подвоха.

– Да ты у нас парень догадливый… Может быть, дойдешь умишком-то своим убогим, – откровенно издевался ссученный блатной.

Малина наморщил лоб.

– Хочешь сказать… что мы с тобой до какого-то города вместе доберемся, а там наши пути-дорожки разойдутся краями, да?

– Именно это я и хочу сказать… – промурлыкал Чалый.

– А до какого? До Хабары?

– До него, родимый, до Хабаровска… Ну, может быть, немного дальше…

Наверное, Малинин прожил бы еще несколько минут, если бы вдруг не задал глупый вопрос, совершенно выведший Чалого из состояния умиротворения:

– А почему ты меня до конечной станции взять не хочешь?

– А потому…

Это были последние слова, которые Сергей Арнольдович Малинин услышал за свою беспутную жизнь. Приблизившись к москвичу вплотную, беглый уголовник левой рукой взял его за грязный зоновский клифт, а правой мгновенно полоснул по горлу, после чего тут же отскочил, чтобы не испачкаться в крови. Из горла Малины послышался звук, немного напомнивший урчание унитаза, от толчка он свалился на спину – кровь хлынула из разрезанных артерий, и спустя несколько секунд тело зоновской шестерки, пару раз царапнув морозный воздух, окончательно обмякло.

Чалый удовлетворенно хмыкнул:

– Вот и посчитались… Жаль, что я тебя перед тем, как завалить, не опустил, и тебе бы удовольствие было, и мне тоже… Да ничего, Малина, на том свете черти тебя всем скопом петушить будут. Будешь ты там главпидаром ада за свою сущность поганую. В натуре, бля, обещаю, – тоном Господа Бога, распределяющего грешников по мастям, закончил он прощальную речь…

* * *

На смиренное поселковое кладбище опустился мрак.

Было совершенно тихо – лишь где-то вдали, чувствуя близкое приближение чьей-то смерти, тоненько выла одинокая собака.

Каратаев, поднявшись с колен, невидяще посмотрел на могильный холмик с небольшой деревянной табличкой, прибитой к столбику:

Дробязко Татьяна Николаевна

1974–1993

Достав из внутреннего кармана платок, он развернул его и, вновь опустившись к могильному холмику, положил в платок несколько комьев мерзлой земли.

– Это я во всем виноват, – прошептал он, – если бы не я…

Да, теперь Михаил больше всего корил в происшедшем только себя: если бы тогда, в красном уголке, он послушался невесту, если бы не пошел тогда в тайгу – как знать, может быть, и не стоял бы он теперь тут, перед ее свежей могилой?!

Ведь он наверняка сумел бы защитить ее – да хоть от всех беглых уголовников России!

"Но кто бы тогда защитил остальных? – неожиданным импульсом пронеслось в голове – кстати или некстати, – ведь девушки всех этих таежных поселков… Они ведь тоже чьи-то невесты, жены, сестры, матери…"

Каратаев тяжело вздохнул: теперь ему меньше всего хотелось об этом думать.

Бережно завернув землю с могилы в платок, он аккуратно положил его в карман и, пошатываясь, пошел к кладбищенским воротам.

"Месть, месть, месть", – звучно стучала кровь, приливавшая к вискам охотника.

Если бы теперь он мог видеть себя в зеркало, то заметил бы наверняка: за сегодняшний день виски его поседели…

* * *

Разделать тело Малинина было, как говорится, делом техники: сперва Чалый раздел его, прихватив для себя кое-что из «кишек» – не в нормальном, естественно, понимании, а в уголовном (в смысле – одежды). Затем, критически осмотрев начинающее синеть тело бывшего подельника, принялся за главное.

Отличавшийся похвальными сметкой и предусмотрительностью ссученный блатной на всякий случай прихватил из заброшенного зимовья старую ржавую ножовку – еще вчера вечером он справедливо предполагал, что распиливать кости, отделяя их друг от друга, и резать опасной бритвой сухожилия будет весьма нелегко.

Разделку тела, как и положено опытному мяснику, он начал с тщательного отделения конечностей: руки Чалый решил съесть сейчас же, а ноги оставить про запас: путь до Хабаровска был неблизким, и в трехстах километрах безлюдного пути сквозь зимнюю тайгу вряд ли можно было найти что-нибудь съедобное.

Вскоре утоптанный снег густо окропился свежей кровью – картина немного напоминала предрождественские гулянья в каком-нибудь богатом приамурском селе, где перед этим всеми любимым веселым праздником по устоявшейся традиции обязательно бьют кабанчика.

Весело горел костер – тлеющие трухлявые шпалы распространяли вокруг специфический запах креозота, и Астафьеву почему-то подумалось: "Были бы у меня человеческие условия – я бы его еще и подкоптил…"

Но условий, к сожалению, не было, так же как и времени. Вчерашнее бегство от ментов поганых (а в том, что это были менты, Чалый сомневался еще меньше, чем в том, что они поганые) окончательно утвердило его в мысли: надо подрываться, и как можно быстрее.

Но на туловище Малинина оставалось еще достаточно мяса, а дорога до Хабары обещала быть тяжелой, и потому Иннокентий решил немного пожертвовать временем, чтобы выиграть в "бациллах".

Освежевав труп со спины, Чалый аккуратными ломтями срезал с позвоночника розоватое мясо и, нанизав на вертел, принялся его жарить; руки и ноги, отделенные от костей, были уже почти готовы.

И вот спустя полчаса обоняния Астафьева коснулся волшебный, замечательный, ни с чем не сравнимый запах, который больше всего раздражал аппетит, – запах дымящегося жаркого…

– Ну, приятного аппетита, Чалый, – пожелал он сам себе и, сняв с костра руку (это был наиболее прожаренный кусок – роль шампура выполняла кистевая кость), принялся за трапезу…

Увы, «паучина» Малина и теперь не оправдал надежд Астафьева – мясо москвича оказалось куда более жестким, чем ожидалось; и Чалый, зверски вгрызаясь в жареный бицепс, неожиданно сломал зуб.

– Ну, бля, педрила! – закричал он, отбрасывая руку в сугроб. – Надо было лучше с собой взять… помоложе кого-нибудь, посвежей…

Но теперь, в этих диких условиях, выбирать больше было не из кого.

Наконец насытившись вволю, Чалый уселся, прислонившись спиной к стволу, и, достав из кармана загодя припасенный гвоздик, принялся методично выковыривать им из зубов остатки мяса…

Дальнейший план был прост: с запасами жареного мяса дойти до полустанка, завладеть дрезиной и на ней попытаться добраться до станции, в сорока пяти километрах отсюда.

Ну, а там…

Станция, где было целых две платформы, уже давала куда большие шансы скрыться.

Глава двадцать вторая

Дежурный по полустанку, сворачивая из газеты очередную самокрутку, уже подумывал набрать Февральск, чтобы справиться о Каратаеве, которого он любил, как родного, когда в дверь кто-то постучал.

– Не заперто, – крайне недовольно пробурчал дедушка Вася.

Стук повторился, но уже более ожесточенно и нагло.

– Да не заперто, войдите же! – надтреснутым старческим голосом крикнул дежурный.

Дверь резко раскрылась, и на пороге показался мужчина жуткого вида: заляпанная кровью телогрейка, очевидный зоновский клифт, холодные, безжалостные глаза, тяжелый, словно придавливающий, взгляд…

Конечно же, дежурный сразу сообразил, кто перед ним, но, как человек достаточно умудренный жизненным (прежде всего лагерным) опытом, виду не подал.

– Вам кого? – спросил он, инстинктивно отодвигаясь к окну.

– Тебя, – ощерился посетитель и, не вступая в дальнейшие переговоры, шагнул к столу.

Первым делом Чалый – а это был, конечно же, он – перерезал телефонный провод, а сам телефон, разбив о пол, бросил в окно, предварительно распахнув его, – аппарат утонул в глубоком сугробе.

– Вы… ты кто? – с расширенными от ужаса глазами спросил дедушка Вася.

– Хрен в пальто, – представился непочтительный визитер, – а ты кто?

Пальцы дедушки задрожали, и он впервые просыпал из самокрутки драгоценный табак.

– Де… дежурный по полустанку.

– Кто тут еще?

– Ни… кого.

– Один?

– Да…

– Когда тебя меняют?..

– Не-е-е-е…

– Что? – издевательски приложив ладонь к уху, переспросил бандит.

– Не-е-е-е… не знаю.

– Вообще, что ли, никогда?

– После смерти сменят, – дежурный всеми силами старался взять себя в руки.

– Кроме телефона, что-нибудь еще есть?

– Не-е-е-т…

– А рация?

– Да не было никогда…

– Проверяют тебя по телефону часто?

– Не… очень.

– Раз в час?

– Раз в месяц… Иногда.

– Смотри, гнида, если ты мне врешь… очко на британский флаг порву, не посмотрю на твой возраст. Думаешь, если ветеран, то все можно?

– Да нет же, нет никого!

– Так, – хмыкнул посетитель, – хорошо. А дрезина тут есть?

– Е-е-е-есть… – Бескровные губы дежурного тряслись мелким студнем, но, услыхав про дрезину, он обрадовался, решив, что на этот раз, пожертвовав средством передвижения, сохранит себе жизнь.

Бандит не мог удержаться от довольной улыбки.

– Где?

Дежурный неопределенно махнул рукой:

– Там…

– Где – там?

– За стрелкой…

– За какой? – Привыкший к блатной фене гость под словом «стрелка» понимал исключительно понятие "деловая встреча".

– Да рядом… Стрелка железнодорожная.

– Исправна?

– Стрелка?

– Дрезина, старый козел…

– Да-а-а-а…

Хотя дедушка Вася за свою тяжелую жизнь повидал немало уголовников, и беглых, и сидевших, но таких жутких, как этот, ему еще не приходилось видеть.

– Веди.

Старик, даже забыв от страха накинуть кожух, вышел на крыльцо, страшный гость тут же сунул ему в руки свернутую узлом телогрейку.

– Неси.

– Что это?

– Не твое дело, старый мудак!..

Дежурный, поняв, что прекословить – смерти подобно, почтительно взял тяжелый сверток и, случайно опустив глаза, едва не лишился чувств: из узла торчала человеческая нога, а от самого свертка шел сладковатый, тошнотворный дух жареного мяса.

Уголовник, подтолкнув дежурного в старческий зад, чтобы тому веселее шагалось, спросил:

– Ну, где твоя дрезина?

– Та-а-ам… Сейчас увидишь.

– Что, дед, в штаны наложил? – хохотнул каннибал. – Показывай!..

Дежурного от увиденного и услышанного словно парализовало.

– Та-а-ам…

– Донесешь, понятно? Или отправлю на дрезине в виде того, что тут завернуто. – Палец с вытатуированным перстнем уперся в жареную ногу.

…Спустя десять минут дрезина тяжело и медленно отъехала от полустанка, оставляя лежавшего на рельсах дежурного: горло ветерана дальневосточных лагерей было перерезано, из него послышалось слабое, почти неслышное, бульканье, и дедушка Вася тихо скончался…

* * *

Да, тысячу раз был прав Каратаев, когда решил: тигр обязательно пойдет по следу бандитов.

Где эти жуткие двуногие хищники – там кровь, трупы, то есть как раз то, что так любит хищник четвероногий. И уж сейчас можно было быть уверенным, что людоед ни за что не оставит беглецов.

Вот и теперь, почуяв запах свежей крови, рыже-полосатая кошка вышла к железнодорожному полотну.

Лизнув окровавленный снег, людоед подошел к кострищу – оно едва тлело, сизоватый дымок вился в белесое, ртутное небо.

Увы, на этот раз трапеза была куда более скудной, нежели в предыдущий: запасливый Чалый не оставил тигру почти ничего. Разве такой огромный прожорливый хищник, как этот, мог довольствоваться отрезанной головой да обгрызенными костями?

Но выбирать было не из чего, и потому хищник, недовольно поведя головой, с голодным урчанием принялся грызть кости с налипшими на них ошметками мяса.

Обед был непривычно скудным, а вкус мяса – немного странным: никогда прежде тигру не приходилось есть мяса, печеного на костре.

Неожиданно где-то совсем рядом, в нескольких десятках метров, что-то прогрохотало: тигр отскочил в сторону, пригнулся, чтобы его ярко-оранжевый полосатый окрас остался незамеченным.

Впрочем, он мог не предостерегаться: небольшая тележка, выехав с горки, помчалась под уклон, оставляя за собой явственный шлейф мясного аромата, и тигр, подгоняемый нестерпимым голодом, отбросил кость и, уже не таясь, двинулся вдоль железнодорожной насыпи…

* * *

Каратаев шел по тайге, не чувствуя усталости.

"Месть, месть, месть", – стучала приливавшая кровь.

Острое чувство неудовлетворенной мести подгоняло его – расстояние до полустанка, которое охотник обычно преодолевал часов за пять-шесть, он прошел всего лишь за три с половиной.

Вид полустанка сразу же насторожил охотника, частенько бывавшего тут: дверь небольшого строения была раскрыта – это было совершенно не похоже на дедушку Васю, который славился своей аккуратностью.

А кроме того, как сразу же заметил наблюдательный Каратаев, не было дрезины: если верить дежурному, она была не совсем исправной и проехать на ней большое расстояние было тяжело.

– Дедушка Вася! – сложив руки рупором, позвал Михаил; эхо гулко разнесло голос, но ответа не последовало.

Тихонько свистнув Амуру, охотник приблизился к дежурке и, заглянув в открытую дверь, осторожно постучал.

– Дедушка Вася!..

Никто не ответил ему и на этот раз.

– Дедушка Вася!..

Молчание.

Каратаев осторожно зашел в дежурку, тепло из которой, несмотря на распахнутое окно, еще не успело выветриться: это свидетельствовало о том, что дедушка Вася где-то поблизости. Ну, может быть, вышел на пару минут, а дверь и окно открылись сами…

Сразу же бросилось в глаза то, что на столе не было привычного телефона, и это заставило бывшего капитана «Альфы» насторожиться.

Он снял с плеча винчестер, оглянулся – все было тихо. Да и Амур не выказывал никаких признаков беспокойства.

– Неужели он на дрезине покатил? – прошептал охотник, выходя из дежурки и аккуратно закрывая за собой дверь. – Так ведь поломана, да и дрезина ручная, старая… Как дедушке с ней управиться?..

Еще раз подозрительно осмотревшись, Каратаев отправился к тому месту, где обычно стояла дрезина, к единственной на полустанке стрелке, и тут взгляд его упал на бездыханное тело старика…

* * *

Заметно похолодало – пронзительный ветер, гулявший в полосе отчуждения у железнодорожной насыпи, пронизывал Чалого насквозь.

Рельсы под колесами дрезины стучали на стыках, сама же она скрипела, грозя или развалиться, или же в любой момент сойти под откос.

– Суки, – шептал Иннокентий, неизвестно к кому обращаясь: то ли к ветру, от которого он окончательно задубел, то ли к рельсам, равномерный стук которых буквально сводил его с ума, то ли к дрезине, которая раздражала беглеца своей медлительностью. – Ну ничего, я вам, фуцынам позорным, еще покажу…

Будь жив теперь Малина – наверняка бы в очередной раз решил, что подельник сошел с ума.

Но Сергей Малинин, осужденный за мошенничество, уже никогда, ничего и никак не мог решать: часть его лежала в рваном окровавленном бушлате, часть – под железнодорожной насыпью, а остальное почти равномерно распределялось между желудками Чалого и тигра-людоеда.

– Вы меня все запомните, – в злобном исступлении бормотал Астафьев, – всех опущу, всех в очко, в очко!.. Педри-и-илы!..

Чалый упорно работал рычагом – ржавая металлическая тележка, тяжело идя в гору, двигалась со скоростью катафалка.

– Ничего, я своего по-любому добьюсь, – упрямо твердил Астафьев, – вы у меня, петухи голимые, все отсосете, отвечаю…

Дрезина, с трудом поднявшись на небольшой пригорок, оттуда покатилась вниз, набирая скорость.

– Да, Малина был все-таки прав: на вертолете куда лучше, – скривился Астафьев, с трудом удерживая себя от желания плюнуть в завернутый ужин.

До большой станции, по подсчетам Чалого, оставалось не более двадцати пяти километров, то есть час или полтора езды…

* * *

Было очевидно: уголовники, убив старика, захватили дрезину, чтобы двигаться в сторону ближайшей станции. И опять они выиграли во времени – как бы то ни было, но двигаться по рельсам, не думая ни о направлении, ни о дороге, куда удобнее, чем на лыжах по дикой тайге.

Охотник остановился на краю платформы, соображая. Конечно же, если бы связь работала, если бы чертовы бандиты не догадались ее уничтожить, можно было бы позвонить и в Февральск, и на станцию, упредить, объяснить, что и как…

Наверняка теперь бы Михаил почувствовал себя беспомощным, если бы не остро горевшее в нем желание отомстить: и за любимую, так жестоко убитую негодяями, и за себя… и за этого несчастного старика, который в своей жизни никому ничего худого не сделал.

Каратаев взглянул на часы – он точно знал, что по расписанию через час тут должен был пройти товарняк на Хабаровск.

– Только бы он не опоздал, – твердил про себя мститель, – только бы вовремя…

Правда, машинист останавливался тут очень редко, лишь по техническим причинам, но это не пугало Каратаева: он уже знал, что ему надо делать.

Конечно, в силу исключительной важности момента, можно было выйти навстречу, сигнализируя об остановке. Можно было бы включить стоп-семафор – но тогда бы было потеряно драгоценное время, и потому охотник, прекрасно знавший местный рельеф, избрал другой путь.

– Амур, пошли, – позвал он пса и, бросив прощальный взгляд на полустанок, двинулся вперед, вдоль железнодорожного полотна…

Через несколько километров, когда железная дорога пошла на подъем, Амур неожиданно заскулил, рванувшись куда-то в сторону. Каратаев едва успел побежать за ним.

Он-то хорошо знал: этот пес не будет рваться просто так…

Едва только охотник спустился вниз и, пройдя несколько метров, раздвинул густые заросли кустов, он увидел жуткое зрелище, от которого его чуть не стошнило: на буром от крови снегу, рядом с черным пятном потухшего кострища, в полнейшем беспорядке лежали разрозненные человеческие останки. О том, что останки действительно человеческие, говорили только две вещи: похожая на кочан капусты, черепная коробка треснула от какого-то страшного удара, и голова эта казалась приплюснутой; да еще кисть руки…

И все-таки охотник, поборов брезгливость, нашел в себе мужество подойти поближе…

Вокруг остатков страшной трапезы, разбросанных под насыпью, по-видимому, недавно, виднелись отчетливые, совершенно свежие следы тигра – сперва он ходил вокруг, а затем четвероногий людоед, доев то, чем побрезговал двуногий, пошел вдоль полотна.

Подняв со снега татуированную руку, несмотря на сорокаградусный мороз, остро пахнувшую жареным мясом, Михаил обратил внимание на едва различимую на коричневатой коже татуировку…

Неожиданно, с отчетливостью голографического снимка вспомнилась та, далекая картинка: долгая дорога из Февральска в зимовье, теплая, пропахшая машинным маслом кабина УАЗа, жидкий свет фар, выхватывающий из темноты поваленные деревья и взволнованный голос диктора, читающий ментовскую ориентировку:

"…особые приметы: на глазных веках вытатуировано предложение "ЧАЛЫЙ СПИТ". На левом предплечье – татуированное изображение распятия и слово «БОГ». На правом предплечье вытатуирована роза, обвитая колючей проволокой. На обоих плечах – татуированное изображение гусарских эполет. В области ключиц выколотые восьмиконечные звезды, такие же звезды выколоты и на коленях… На груди – изображение лысого мужчины с нимбом и крыльями за спиной, бьющего в колокола. Внизу живота – изображение рогатого мужчины с хвостом, держащего в одной руке развернутую карточную колоду, а в другой – нож, и надпись: "ПРОИГРАЛСЯ – ПЛАТИ ИЛИ ГОТОВЬ ВАЗЕЛИН". На спине – изображение православного храма с пятью куполами. Под левой ягодицей изображен черт, лопатой бросающий уголь в топку…"

Каратаев, обладавший завидной памятью, тут же вспомнил – это касалось опытного беглеца, Астафьева И. Эм., известного как Чалый.

Но на этой кисти не было розы, обвитой колючей проволокой…

"… на левом предплечье, – вспоминал Михаил, – татуированное изображение женщины, привязанной к столбу, под ней – разожженный костер и надпись на горящей книге: "УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС". На правой ноге – выколотое изображение ракеты с сидящим на ней мужчиной и надпись: "НА ЛУНУ ЗА ПЛАНОМ".

– "Уголовный кодекс", – поднеся кисть руки поближе к глазам, прочитал Каратаев, с огромным трудом сдерживая рвотные спазмы.

И действительно, как раз над ним виднелось расплывчатое изображение женщины, привязанной к столбу, и языки пламени под ней…

– Значит, Чалый остался один… – прошептал охотник, брезгливо отбрасывая татуированную руку.

Послышался отдаленный шум – это шел долгожданный товарняк на Хабару.

Свистнув Амуру, охотник быстро побежал к насыпи. Из-под подошв летели камешки, Каратаев несколько раз поскользнулся, но тут же поднялся: теперь ему нельзя было терять ни минуты.

Здесь, перед спуском, машинист обычно тормозил, снижая скорость до десяти – пятнадцати километров в час – это давало возможность зацепиться за вагон, двигаясь по направлению к той самой железнодорожной станции, куда теперь наверняка направлялся единственный оставшийся в живых подонок, несколько часов назад съевший «корову» – подельника и товарища по несчастью…

* * *

Все произошло именно так, как и рассчитывал бывший капитан спецназа: перед затяжным спуском машинист затормозил, и Михаил, подхватив пса, уцепился рукой за скобу одного из вагонов: спустя несколько минут он уже ехал внутри его, а Амур, радостно поскуливая, сидел рядом.

Теперь, после всего увиденного, Каратаев окончательно осознал, с каким же жестоким, коварным и беспредельно жутким противником придется ему встретиться.

И встреча эта была уже недалеко…