Текст книги "Книга о бамбуке"
Автор книги: Владислав Баяц
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
XXXIV
Из-за многочисленности пришедших монахов дзадзеном занимались во всех подходящих помещениях монастыря. Однако учеников Дабу-дзи роси все же разместил отдельно от гостей в просторном дзэндо.
Разделенные на две группы, мы сидели на равном расстоянии лицом друг к другу. Со скрещенными ногами, прямой спиной и ладонями, лежащими на коленях, мы смотрели на сидящих напротив. Между нами ходили осё. Тот, кто начинал сгибать спину, опускать голову к груди или засыпать, получал от них сильный удар по плечу или голове твердым кеисаку. Время от времени по залу разносился сердитый возглас кого-нибудь из учителей или болезненный вскрик «предупрежденного».
Нам разрешалось спать всего по три-четыре часа в день, опустившись на футон, но не удаляясь от места медитации. Самые терпеливые спали в положении дзадзен, предварительно оповестив коку си или осё о своем намерении. Первый день был самым тяжелым. И тело, и ум только привыкали к постоянному сосредоточению, а прежние ежедневные занятия дзадзеном не шли ни в какое сравнение с тем, что мы испытывали сейчас.
Дзадзен, кроме всего прочего, существовал еще и для того, чтобы показать границы человеческой выносливости. Это мне стало ясно на второй день. Тело и ум с огромным усилием преодолевали усталость. Они словно пользовались какой-то своей хитростью, не имевшей ничего общего с моим сознанием. Ум велел мне слушать его, поскольку для него это было единственной возможностью сберечь резерв силы, необходимый перед концом медитации. И действительно, когда я отдался этому пожеланию, мне стало легче. Физическое истощение я переносил намного лучше; вместо того чтобы падать в бездну бессилия, я все глубже погружался в забвение самого себя, поднимаясь все выше к намеченной цели. Однако не всем удавалось достичь подобной гармонии. Многих унсуи выносили из дзэндо.
Еду нам приносили один раз в день. Организм самостоятельно регулировал и эту потребность. Это было единственным временем, когда ко мне возвращалось ощущение окружающего мира. Иногда мне удавалось посмотреть на Рёкаи. Погруженный в себя, он казался мне странным. Конечно, точно таким же я казался ему. Он тоже преодолел кризис начала и выглядел совершенно спокойным.
Хотя на равнине не-думания основное место занимало пустое пространство, на втором плане туманно, словно сквозь неясную границу между снегом и воздухом, появлялись картины из моего раннего детства. Только теперь я почувствовал, что сущность любви отца ко мне составлял некий его страх, непостижимый для меня. Сквозь радость от того, что, как он видел, зреет во мне, пробивалось напряжение, которым он словно защищался, не желая, чтобы я становился чем-то или чтобы со мной что-то случилось. Конечно, ни тогда, ни сейчас я не понимал, в чем было дело.
Кроме подобных воспоминаний, перед моими глазами появлялись весьма разнообразные виды природы без людей. Я почувствовал непреодолимую потребность выйти из дзэндо. Вечером я попросил дежурного кокуси разрешить мне продолжить медитацию на улице. Я сел на галерее, повернувшись спиной к стене. Зимнее тусклое солнце уже скрывалось за прозрачными облаками, словно спешащими на ночлег. Темнота опускалась, как тонкотканная занавеска.
Деревья над монастырскими владениями приобрели новые очертания. Надвигающаяся тьма творила новые облики предметов, словно хотела обозначить начало своего господства, при котором она сама диктует вещам, как выглядеть. И действительно, дерево становилось человеком, смотрящим на долину, скала – диким зверем, готовящимся прыгнуть на свою жертву, ручей превращался в огромную змею, ползущую среди камней.
Рассвет третьего дня застал меня на галерее. Я не сознавал течения времени. Я уже не чувствовал ни малейшей усталости.
В зале раздавали рис тем, кто вчера отказался и от этого единственного блюда. Некоторые испытуемые пытались определить границы своих возможностей. Таковыми следовало восхищаться при условии, что они выдержат до конца Рохацу.
Я не чувствовал необходимости лишать себя еды, поскольку организм ее требовал. Мир, окружавший меня, и мир, бывший во мне, создавали такой покой, что все словно скользило по гладкой поверхности замерзшего озера, которое я пересекал уже тысячи раз.
В течение последующих дней я достигал все большего покоя. Не было места вопросам, ответам, предчувствиям, выводам и тому подобному. Я просто существовал.
XXXV
Последние дни Сунг использовал для приведения в порядок обширной библиотеки рукописей, изготовленных его школой мастеров. Он осуществил строгий отбор тех свитков, которые следовало отправлять ему в Японию. Пересылать их предполагалось с императорским гонцом, который, по договоренности, должен был посещать его два раза в год.
Перечитав ту часть письма Чиё, в которой говорилось о создании Словаря, Сунг понял, что его записи о бамбуке и тексты дзен, проходившие через его руки, были на самом деле уже оформленными разделами многовекового труда.
Среди тех, кто создавал вечную книгу, был, конечно, и Обуто Нисан. Хотя Сунг прочитал из написанного Нисаном лишь малую часть, он был уверен, что записи этого великого человека относятся к одним из самых важных. А Чиё? Ее появление и исчезновение, ее знание, ее наставления! Все говорило за то, что и она принимает участие в таинственных событиях, связанных с созданием Книги. Она будто знала не только все, что произошло, но и все, что еще только должно было случиться!
Конечно, Сунгу было интересно узнать, кем задумана будущая Книга и что она будет из себя представлять в законченном виде. Однако, мастер понимал, что завершения ее не увидит ни он, ни те другие, кто сейчас ее пишет.
Тем не менее с еще большим вдохновением он взялся за приготовления к отъезду. Его несказанно радовало, что Храм бамбука продолжит свою работу. Сунг задумался о передаче всех важнейших буддийских рукописей монастырю Дабу-дзи. Будет существовать еще одно место, хранящее творчество множества людей, о которых время уже забыло. В надежные руки попадет все, ради чего они жили и чему были преданы. И его, Сунга, миссия, даже если не принимать во внимание работу с бамбуком, грандиозна и благородна! Он еще послужит великому замыслу.
Сунг отправил императору письмо, в котором извещал его о своей готовности тронуться в путь. Осталось дождаться многочисленных спутников из столицы. Они прибыли через десять дней, соблюдая все правила церемониала. Сунгу стало понятно, что император избрал очень хитрый способ восстановления дружеских отношений с соседями, выбрав посланником именно его. Среди военных он узнал нескольких человек, которых ранее заметил в личной охране императора. Их командир представился ему как будущий связной между ним и императором.
Его звали Сун Цу. Познакомив его со старейшиной Кунгом и главным каллиграфом Храма, Сунг объяснил, что гонцу нужно будет всякий раз, отправляясь из столицы, заезжать и сюда, чтобы захватить материалы и послания.
Обняв Сунга, Кунг сказал ему:
– Мне кажется, мы больше не увидимся. Желаю тебе того покоя, который есть у меня.
Сунга тронула эта простота.
Только когда они прибыли в гавань, Сунг оценил всю серьезность намерений императора. Корабль был полон людей, снаряжения. В деревянной клетке сидела малая панда, обещанный залог безопасности Сунга. Когда корабль отплыл, к нему подвели придворных гримеров. Когда после тщательной работы он посмотрел в зеркало, то не узнал себя. Гримеры довольно улыбались.
XXXVI
Время или остановилось, или перестало существовать. Наконец я услышал звук умпана перед комнатой роси. Этот звук обозначил конец Рохацу дай сэссина. Я вышел во двор, удивленный белизной снега. Около меня стоял Рёкаи. Когда наши взгляды встретились, некоторое время мы тупо взирали друг на друга пустыми глазами, а потом, как по команде, расхохотались. Другие ученики с удивлением посмотрели на нас.
У дверей помещения для мытья стояла табличка с надписью «Купальня открыта». Право первенства имели ученики Дабу-дзи. Около бочек с горячей водой нас ждали учителя. Это был единственный день в году, когда они терли нам спины в знак выражения благодарности за то, что мы выдержали испытание. Во время дзадзена только из нашего зала нескольких унсуи отнесли в очень тяжелом состоянии к осё-травнику. Были ученики, которые, отступившись, сбежали из монастыря.
Перед купанием мы три раза глубоко поклонились статуе Бацудабары. Когда искупались все послушники, то же сделали и учителя. Теперь следовало ожидать очереди для разговора с роси.
– Какое решение ты принес? – спросил он меня.
– Тот, кто болен астмой, правильно заметил, что его друг не сознает счастья дыхания, но ошибся, взяв мерилом боль. С этой точки зрения только убитый может ценить жизнь.
Роси тихо засмеялся.
– Когда, Цао, ты ударил в умпан, чтобы оповестить о своем приходе, я по его звуку определил, – у тебя все получилось!
Во дворе я встретил Рёкаи.
– Пойдем к Чунгу. Может быть, он позволит нам приготовить чай, – предложил я.
Као Чунг на нашу просьбу лишь похлопал нас по плечам. Мы уселись в его комнатке. Он не разрешил мне сделать чай, но сам приготовил его и принес. Потом оставил нас одних.
Рёкаи смотрел на меня с нескрываемой грустью в глазах, словно говоря: «Я знаю, что ты скоро уйдешь». Мне нечего было ответить ему. Когда мой друг вышел, я остался в одиночестве дожидаться Чунга. Повар не заставил себя долго ждать:
– Думаю, Цао, тебе сейчас самое время заняться приготовлением своего выпускного блюда. Сегодня вечером праздничный ужин. К тому же мне нужна помощь.
Я выбрал очень сложное кушанье, которое мало кто из поваров решается делать. Умпэн являлся одним из самых любимых блюд наших монахов. Мало кто умел его готовить, и лишь единицы делали это хорошо. Учителя же знали о нем самое главное – когда умпэн готов, а когда нет.
Я начал с количества; в большой котел налил приготовленное растительное масло. Каждому из учителей и учеников я предназначил всего по одной большой ложке будущего блюда. До ужина все, кроме хозяев Дабу-дзи, должны были покинуть монастырь, поэтому я мог руководствоваться привычными мерками. Я исключил унсуи, которые, прервав дзадзен, не возвратились в монастырь. Никто и не ожидал, что они когда-нибудь вернутся.
В разогретое масло я положил, предварительно почистив и нарезав, морковку, лопух, луковицы лилии, побеги бамбука, орехи, зеленый горошек, корни лотоса, грибы, бобовые стручки. Спустя некоторое время добавил сахар, соевый соус и крахмал из стреловидного корня, называемого арарут. Вскоре приготовление было закончено. Только тогда я заметил, что Чунг все это время внимательно наблюдал за моей работой. Он попробовал кушанье и спокойно кивнул. На кухню вошли двое учеников и помогли нам отнести умпэн, вареный рис и бочонки, на которые указал Чунг.
По правилам тот, кто готовил главное блюдо для праздничного ужина Рохацу, не мог пробовать его ни во время приготовления, ни во время самого ужина. Задание послушника заканчивается тем, что он ожидает мнения повара, учителя и других старейшин о вкусе блюда. После того как всем раздали еду, роси первым принялся за умпэн. Его лицо расплылось в довольной улыбке. То же самое произошло с остальными. Чунг открыл бочонок и дежурный налил всем саке. Я все это время стоял в стороне, ожидая слов роси.
– Моя душа радуется, что ученик Цао с нами, – сказал учитель. – За короткое время он путем больших стараний многого достиг. Он успешно с правился с заданным коаном и вот теперь успешно завершил свое обучение у Као Чунга, выбрав для экзамена самое сложное блюдо. Цао – первый из новых учеников, которому я даю разрешение отправиться в свое первое паломничество.
Ученики выразили свое изумление едва слышным общим вздохом. Чунг слегка дотронулся до моего плеча.
Дайси Тэцудзиро, не скрывая удовольствия, внес свою лепту:
– Первую жажду мы зальем саке, а дальше продолжим более мягким мирином. Завтра нас ждут прежние обязанности. Поздравляю вас всех с выдержанным испытанием.
Сразу после ужина я, как, вероятно, и все остальные, заснул без единой мысли. Даже если б мысли и были, что бы я с ними делал? Усталость совершенно не оставила им времени.
XXXVII
Плавание было тяжелым. Дождь, шедший беспрестанно, не позволял Сунгу проводить время на палубе. Воздух был холодным и резким. Капитан корабля, европеец из северных стран, который, как сказал Сунгу глава свиты Сун Цу, последние годы находился на службе у сёгуна Бондзона и был его любимым моряком, пришел ему на помощь. Он отвел Сунга в свою каюту и показал библиотеку. Книги были на самых разных языках. Сунг попросил хозяина каюты что-нибудь выбрать для него на одном из двух языков, которые он знал. Капитан рассмеялся и взял с полки какой-то ларец. В нем находился небольшой текст на японском языке, написанный от руки. Кроме того в ларце лежало еще несколько книг. Показывая на них, капитан объяснял:
– Это книга датского хроникера тринадцатого века, написана она на латинском языке. Другая, под названием «Histories tragiques» – 1575 года, ее издал на французском языке Франсуа де Бельфор. Обе касаются легенды о датском принце, перевод которой на японский я как раз закончил. Я пользовался трагедиями из двух других книг, которые вы здесь видите. Одну издал Томас Кидд, и по ней в Англии в 1587 году поставили трагедию. Другую написал его земляк в 1601 году и назвал ее «The Tragical History of Hamlet, Prince of Denmark». Общее у всех этих книг то, что они посвящены судьбе Гамлета. Я предлагаю вам прочитать эту легенду. Заодно скажете, понравился или нет мой перевод.
Сунг удивился этому странному мореплавателю, знающему столько языков. Кроме всего прочего, он еще и переводит ученые тексты! Для кого? И зачем? И почему именно Сунгу он рассказал о своем занятии?
Мастер прочитал рукопись на одном дыхании. Не все в поведении молодого принца Сунг понял, вероятно, оттого, что Гамлет принадлежал миру, который он не знал. Несчастливый конец Гамлета глубоко тронул Сунга. Еще большее впечатление на него произвел хитрый способ, которым Гамлет сообщил горькую правду о своей семье.
Капитан не скрывал удовольствия, когда Сунг похвалил перевод.
– Вы – первый человек, которому я его показал. Я боялся, что вам это покажется чуждым. Однако ваши слова убеждают меня в том, что пьесу нужно показать в этих землях.
– Без сомнения. У меня есть предложение: если позволите, я бы до конца путешествия переписал ваш перевод и сохранил бы экземпляр в надежном месте.
Капитан согласился. Сунг тотчас взялся за работу и еще до конца плавания переписывание было закончено. При расставании европеец передал Сунгу небольшую коробочку.
– Признаюсь, вы были моим самым дорогим спутником. Мне бы хотелось еще встретиться с вами. Я уверен, – нам есть о чем поговорить. Позвольте подарить вам эту книгу. Это экземпляр трагедии о Гамлете англичанина Томаса Кидда. Думаю, что у вас он будет в большей сохранности.
Сунг принял подарок с благодарностью.
* * *
Церемония должна была показать, насколько важен для хозяев визит императорского посланника – открывающий закрытые столько лет двери между двумя странами. Сунга встречал представитель сёгуна.
После оказания всех почестей Сунга и Сун Цу усадили на покрывало, где их угостили чаем из японской вишни. Представитель был молчалив и, как показалось Сунгу, несколько подозрителен. Он говорил заученными фразами.
После тя-но-ю последовало вручение подарка гостю. Это был прекрасный лук из желтого бамбука. На колчане золотыми нитями было вышито имя сделавшего его Хамбэи Хадзу, потомка известной династии мастеров. Глубокий и долгий поклон Сунга слегка растопил холодность представителя. Как военному, ему было приятно видеть перед собой человека, разбирающегося в оружии и способного оценить достоинства подарка.
Груз с корабля был уже готов к перевозке в крепость государя. Сунга усадили в роскошный паланкин и понесли. Пока процессия приближалась ко дворцу, Сунг позволил себе расслабиться и насладиться картинами, которые наблюдал по дороге. Он вспоминал все хорошее, что пережил здесь в течение стольких лет.
Эту страну он любил детской любовью, которая навсегда остается самой сильной и не уничтожается ничем. У входа во дворец Сунг вышел из носилок. Единственное, чего он боялся, – так это то, чтобы слишком уверенным шагом не открыть, что знаком с каждым камнем, коридором и дверью, находившимися в этом здании.
Бондзон принял его без придворных.
– Дорогой Сунг Шан, я счастлив, что в твоем лице могу видеть императора Китая, поскольку гонцы оповестили, что тебя именно так следует воспринимать. Торжественная встреча состоится вечером. Мне просто не терпелось познакомиться со столь знаменитым ученым. Не удивляйся, мне известно о тебе не только от твоего государя. Давно, еще до твоего приезда сюда, мы знали о чудесах, которые ты сотворил в Китае. Я не вижу более искреннего и мудрого способа установления дружбы между нашими народами, чем то, что свои знания ты подаришь и нам. Я слышал, эта земля тебе не чужая. Что может быть приятнее для властителя?
– Спасибо, господин, за доброе приветствие. Мой образ мыслей шире, чем вражда двух армий. Я готов свои знания, и нынешние, и будущие, отдать в твое распоряжение и распоряжение твоего народа. Солдаты гибнут, а знание остается.
Сёгун попросил Сунга отдыхать до ужина и препоручил его заботам слуг.
На ужине присутствовала вся знать. Там же сёгун и посланник императора обменялись дарами. Наибольшее внимание привлекла к себе панда.
Все шло заведенным для таких случаев порядком, пока не появился Мено. Сунг знал, – Мено был когда-то слугой семьи Осон, и о нем говорили как об откровенном предателе. Сам Мено не понимал, почему ему так неуютно смотреть на гостя. Что-то в посланнике было слишком знакомо, словно он уже где-то видел этого человека.
Наконец гости расступились, чтобы освободить место актерам театра Но. Под звуки бамбуковой флейты и барабана перед собравшимися разворачивалась история о девушке, отвергавшей юношу, который был искренне в нее влюблен и упорно за ней ухаживал. Причиной отказа девушки был не другой юноша, а ее высокомерие. Она хоть и знала, что юноша приходит издалека, требовала от него, чтобы он ухаживал за ней целых сто ночей, прежде чем она сообщит ему свое решение. Однако юноша на сотую ночь умер. Далее пьеса рассказывала о судьбе девушки, которая с разбитым сердцем, горюя о юноше, в конце концов сошла с ума от любви.
Больше всего Сунга удивило беспокойное выражение лица советника Мено, сидевшего недалеко от него. Волнение Мено становилось все более явным, в конце концов предатель с извинениями покинул зал. А Сунг продолжал размышлять над увиденным: история, разыгранная актерами, напомнила ему о сватовстве молодого Осона перед домом Кагуяхимэ, дочери Обуто Нисана! Безответная любовь послужила поводом для кровавого бунта даймё против молодого государя. Эта любовь свергла одного сёгуна, изменила жизнь многих и прежде всего самого Сунга! А Мено? Так вот почему он ушел! Пьеса должна стать для него ужасным воспоминанием. Сунг вспомнил только что прочитанную трагедию о датском принце.
Стараясь не выдать волнения, он спросил сёгуна, известен ли автор этой пьесы.
– Да! Если не ошибаюсь, это один из монахов дзен-монастыря Дабу-дзи по имени Цао.
XXXVIII
Получить разрешение на паломничество было честью! Но это так же было и первым серьезным испытанием, поскольку в этом путешествии нужно было остаться одному во всех смыслах. Привычка к повседневной монастырской жизни прогоняла заботы о еде и сне, мысли о ненадежности одинокой жизни. Послушник учился не бояться никакого испытания, но отвыкал от мира, в котором нужно было без чьей бы то ни было помощи заботиться о пропитании и крыше над головой.
Рано утром в день отправления я собрал свои вещи, увязал их в футон и закинул за спину. Я вновь надел свои соломенные сандалии, в которых пришел в монастырь и которые служили мне во время сбора подаяния.
Проходя мимо комнаты роси, я встал на колени и мысленно поблагодарил его за доверие, которое он мне великодушно оказал. В тот момент, когда я вставал, дверь открылась и появился учитель. Вопреки обычаю он спустился с веранды и пошел со мной к воротам.
Перед тем как попрощаться роси обнял меня, сильно прижав к своей груди:
– Желаю тебе покоя и мудрости.
Относительно Рёкаи я не беспокоился. Не найдя его в монастыре, я знал, где он. Он сидел на стволе поваленного дерева на нашей поляне.
Рёкаи пытался скрыть печаль.
Смущаясь, он вынул из-под накидки несколько свернутых листов бумаги и сунул их мне в торбу.
– Прочитаешь, когда тебе будет слишком одиноко.
Рёкаи был слабее меня. Не стоило больше его мучить. Я поклонился ему и пошел.
Дорога вскоре вывела меня к хижине Обуто Нисана. Около нее стояла еще одна, совершенно новая. Я подошел, чтобы разглядеть ее вблизи, но кто-то остановил меня возгласом. Из старой хижины вышел вооруженный солдат.
– Куда, монах?
– Я удивляюсь новой постройке. Ее не было раньше. Что будет здесь теперь?
Увидев название монастыря на торбе, висевшей на моей шее, солдат успокоился и предложил:
– Войди обогреться и я тебе расскажу.
Я был любопытен, но это не являлось грехом. Должна была существовать достаточная причина, чтобы эта хижина вновь чему-то послужила. Внутри завлекающе горел огонь. Все было чисто и прибрано, словно в хижине уже давно кто-то живет. В ней было такое же тепло, как и несколько лет назад, когда я входил сюда с иными намерениями. Сердце мое невольно сжалось. Однако не стоило предаваться лишним воспоминаниям. Между тем, солдат сказал:
– Я не знаю, из каких ты краев и сколько времени провел в монастыре. Этот дом согревал Обуто Нисана, хранителя бамбуковых рощ. Эти рощи принадлежали разным владельцам, а в то время их хозяином был тогдашний даймё Бондзон, нынешний сёгун. Нисан был величайшим знатоком высокой травы, и с тех пор как он умер, в хижину никто не заходил. Существует легенда, связанная с…
– Я знаю ее, – прервал я его рассказ.
Солдат пожал плечами:
– Хорошо. Тебе, значит, интересно только то, что здесь будет? Нет никакого секрета! Жить здесь станет гость из Китая, про которого говорят, что он, возможно, даже лучший знаток бамбука, чем сам Нисан. Он продолжит исследования этой травы. Все происходит по договору между двумя государями. Этот человек, как говорят, станет первым мостом между нашими странами после многих лет.
– Интересно. А как зовут будущего гостя?
– Сунг Шан. Мы ждем его на днях.
Я обрадовался этому известию. Человек, занимающийся высокой травой, должен быть очень интересным. Достаточно немного познакомиться с бамбуком, чтобы понять, сколько тайн он может раскрыть! Я поблагодарил солдата за гостеприимство и вышел.
Когда я свернул за первое дерево, двинувшись по лесной тропе, которая сокращала путь к селу, то увидел вереницу конников и навьюченных лошадей, спотыкающихся под тяжелым грузом. Окруженный охраной, в середине ехал новый обитатель хижины Обуто. Из укрытия я впился взглядом в его лицо.
Я был поражен! Нет, этого не могло быть! Совсем рядом – к счастью, не видя меня, – проезжал самурай Сензаки! Я не мог ошибиться! У него были другие волосы, брови, он был загримирован, но это был он. Это было лицо, которое я никогда бы не забыл! Это был мой враг и тайный друг, проникший в мое тело и мою душу и не намеревающийся их покидать.