Текст книги "Бродяга. Путь ветра"

Автор книги: Владислав Четырко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Три тяжелых серебряных семигранника столичной чеканки легли на стойку без звона.

– Комнату на два дня; сейчас – бадью горячей воды, ужин, и не беспокоить, – невыразительно, но отчетливо произнес усталый голос.

– Багаж? – осведомился мигом подскочивший слуга.

– Все с собой, – посетитель без труда приподнял висевший на плече мешок, подцепив его за ремень большим пальцем.

Поднявшись по лестнице – в меру крутой и скрипучей – хозяин и постоялец свернули в короткий коридор и оказались перед темной дубовой дверью. Комната за ней была меньше обеденного зала, но ненамного; а на кровати, громоздившейся в алькове горой алого бархата, можно было спать хоть вдоль, хоть поперек. В углу возвышался резной шкаф в виде вздыбленного медведя – в натуральную медвежью величину. Между окон, в камине, ожидали огня кленовые поленья – протапливать комнату заранее не стали, лето еще не кончилось, но вечера уже бывали зябкими. Пахло мятой, лимоном и распаренным деревом: бадью наполняли горячей водой, и это было здорово…

«Как же я устал…»

– Желает ли почтенный путник, чтобы при омовении ему прислуживала девушка? – спросил ставший донельзя учтивым содержатель. Смазливая служанка, уложив на кровать огромное, как ковер, мохнатое полотенце, подмигнула постояльцу.

– Нет, благодарю, – сдержано ответил тот, даже не глянув в ее сторону. Девушка картинно вздохнула и вышла.

– Мальчика? – невозмутимо переспросил трактирщик.

От взгляда гостя его мигом вынесло за дверь.

Плохо, подумал Ян, глядя на поспешно, но в то же время тихо закрывшиеся створки.

Зверею. Или попросту – дичаю. Еще немного – и кто знает, что случилось бы с не в меру услужливым трактирщиком?

Тот, кстати, был бы весьма удивлен, доведись ему заглянуть в замочную скважину. Постоялец с действительно звериной осторожностью обошел комнату, тронул ладонью шкаф, но открывать не стал; особенно тщательно осмотрел окно и кровать, а бадью только что не обнюхал. Удостоверившись, что комната не таит подвоха, Бродяга скинул одежду и аккуратно сложил ее на кровати.

Вода была не слишком горячей, и Ян, не теряя времени, влез в бадью – с привычной ловкостью, без всплеска. Расслабился, всем телом впитывая покой и тепло; погрузился с головой, позволяя воде вымыть из волос пыль, а из мыслей – лишнюю тревогу.

И, конечно, именно тогда в дверь постучали.

– Я же сказал: никого и ничего не надо, – раздраженно ответил Бродяга, выныривая.

– Прошено передать, – с занудной настойчивостью прогнусил детский голос.

Завернувшись в полотенце, Ян сторожко приблизился к двери. Засады не почуял. Боевых чар – тоже.

Мальчик, ждавший его в коридоре, был, очевидно, из кухонной прислуги. Сонное лицо, заболоченные глаза, в протянутой руке – плошка с тусклыми синими кубиками соли для ванн.

– Прошено передать… – повторил еще раз мальчик, ткнув плошку в руки Бродяги – и удалился, противно шаркая грязными босыми ступнями. «Где они такого откопали-то?» – недоумевал Ян, возвращаясь в комнату. Рука с плошкой потянулась к бадье – и тут самый большой кристаллик сверкнул голубизной и озарился нервным, дребезжащим светом.

– Привет. Надеюсь, ты здесь не по мою душу? – проговорил он приглушенным, но вполне узнаваемым голосом.

– Кайт Кэмми, – почти без удивления проговорил Бродяга, опускаясь на край кровати. – Верно, это ведь твой город. Здравствуй.

– Не надо имен! – взмолился кристаллик, протестующе вспыхнув.

– Страшно? – усмехнулся Ян, ставя плошку на прикроватный столик и укутываясь полотенцем, как плащом.

– Да, страшно, – вздохнув, согласился его невидимый собеседник. – Сам я к тебе нипочем не пришел бы. Тебя боюсь, Ордена боюсь, страха собственного – тоже боюсь. Задрало все…

Ян словно наяву увидел, как тот, прежний Кайт, ерошит рыжую шевелюру.

– Однако ж вот говорим, причем ты – первый, – ситуация забавляла Яна все больше. – Что ж, признавайся, зачем вытащил меня из ванны. Кроме того самого страха – кстати, напрасного. Как видишь, я и думать о тебе забыл. Уж не обижайся, приятель!

– Мне ли на тебя обижаться, – примирительно произнес Кайт. – Расстались мы нехорошо, а Орден, консулом которого я имею мороку быть здесь, за тобой охотится. Ты ведь в курсе?

– В курсе, – напрягся Ян. И добавил, прощупывая собеседника: – Что ж, консул Кэмми, ежели охота – можем устроить поединок… да хоть сейчас. Дай только тело обтереть да в портки облачиться…

– Кончай шутить, бродяжья душа, – серьезно ответил тот. – Кстати, если ты очень хочешь повоевать – через два дня в городе будет тесно от моих собратьев по Ордену. Депутация Торинга к императору. По большей части – кабинетные щелкоперы, но Гэйнар и Вальм там тоже будут.

– М-м-м… – Ян задумался всерьез: если Кайт не врал, из гостиницы надо будет убираться, причем даже скорее, чем он полагал. От язвы Бродяга, однако, не удержался: – Ну и каково оно – подставлять свой Орден?

– Время черно-белых идеалов прошло, Ян, – без обиды и без смеха отозвался Кайт. – Тогда я был молод и глуп; сейчас чувствую себя старше, но… не то чтоб намного умнее. Если тебе это о чем-то скажет – я знаю о затее Иггара. Тебе говорю без опаски – ты-то вряд ли кинешься доносить в Торинг-Фор. Испоганилось там что-то, на острове. То ли и было оно не больно хорошо…

Ян понимал, что Кайт рискнул посохом и, в конечном счете, шкурой тоже, и что сделал он это не ради пустых разговоров – и даже не столько ради того, чтоб поскорее сплавить опасного Бродягу из города. Нет, рыжий сын ювелира хотел сказать что-то важное. Хотел, но не спешил.

– Помнишь стих на щите в библиотеке – ты же часто сидел там? – говорил тем временем Кайт. – «Тем и другим изобильны…» Я давно чуял: что-то с ним не так. И только через пару лет после Школы выяснил: Йаариль не хотел браться за этот заказ, он вообще не писал заказного. Тогдашний Верховный нажал на него – совсем чуток. Но на бардов и немного жать себе дороже. Йаариль заказ выполнил, даже плату не взял, а вышло – посмеялся он над Орденом, ох посмеялся… И прав ведь был. Хватает на Острове и хилых умников, и здоровых дурней. Как, впрочем, и всюду…

Ян молча слушал. Сияние кристаллика постепенно тускнело – заклятье передачи слабело со временем. Казалось, Кайт об этом забыл.

– Я ведь не о том, – спохватился он наконец. – Мне был о тебе сон.

Ян хмыкнул – совсем так же, как это делал когда-то Антар. Снам и видениям, кроме собственных, некогда бывших привычными, он не особенно верил.

– Ну и зря, – угадал его мысли Кайт. – При том, как тщательно ты нынче прячешься, я нашел тебя только благодаря этому самому сну…

Бродяга вздрогнул: в Зингвэтан, город шумный и многолюдный, он пришел всего часа три тому, наследить нигде не успел ни делами, ни расспросами. Но Кайт доставил кристалл прямо в его комнату. Возможно, в этом сне что-то есть. Возможно…

– Что ты увидел? – спросил Бродяга, стараясь, чтобы голос остался спокойным. – Говори.

– Скажу, сейчас скажу! – взахлеб затараторил Кайт. – Только… пообещай мне одну вещь.

– Ну конечно, – усмехнулся Ян. – Без торговли ты бы не был самим собой. Чего ты хочешь?

– Покинь город как можно скорее. Лучше – сейчас. По крайней мере, прежде, чем здесь будет Гэйнар. Пожалуйста.

– Хваленое энгвальтское гостеприимство, – вздохнул Бродяга, пожав плечами. – Хорошо. Это все? Тогда говори.

– Ты чего-то ищешь, – сосредоточено, словно вспоминая, произнес Кайт. – Ищешь, рискуя жизнью и теряя то, что есть у тебя сейчас. Но не остановишься, пока не найдешь. Сначала, увидев тебя на пути сюда, я испугался – из волшебников Ордена сейчас тут только я и есть. Думал, ты собрался мстить. Энтви упоминал на совете, что напал на твой след. Напал, да и пропал… не буду спрашивать, что с ним сталось, что он тебе сделал – не мое дело. Но суть не в том.

– В чем же? Пока что ты не сказал мне ничего нового, – сухо ответил Ян.

– Ты найдешь ответ там, где все началось, – прозвучало еле слышно. Кристаллик едва мерцал, голос заглушался треском и шорохами.

– Где? – Ян обтер ладонь о полотенце, осторожно взял кристалл пальцами и плеснул в него Силы.

– Тебе виднее, – тихо, медленно и внятно ответил Кайт. – Нет, я вправду не знаю. Понял одно: «Там, где все началось»… Все, Ян. Надеюсь, больше не столкнемся. Прощай.

Вот, значит, как.

Говорливый рыжий Кайт. Быстрые зеленые глаза, озорной вихор, обезоруживающая улыбка…

Наверное, к лучшему, что Ян не увидит его таким, каким он стал теперь.

Бродяга задумался так глубоко, что не сразу услышал шепот:

– Да, и еще просьба… ну, ты, наверное, и сам понял. Раствори…

Кристалл вспыхнул в последний раз и погас. Ян поднялся с кровати, взял плошку и шагнул к бадье. Сунул руку в воду и тихо ругнулся: остыла.

* * *

Осень в Ак-Торанских предгорьях наступила рано, тихо соскользнув с гор. Миновала луга и пастбища, влажной ладонью тумана тронула леса, и, прежде чем добраться до вечно неспокойной границы меж Садмой и Роттаром, спустилась в котловину, где гнездился Крофтон. Город этот – скорее, впрочем, поселок – не заботился даже о том, чтобы огородиться стеной. Тяжелая копоть над месторождениями горной смолы защищала его с одной стороны, давние и крепкие связи местного цеха смолокуров со всеми владетелями Юга – с другой. Войска удельных княжеств, медленно, но верно добивающихся независимости и королевского герба, хранили в арсеналах «торанскую смесь» как последнее, крайнее средство, оставляющее за собой мертвую выжженную пустошь. Поэтому против всякого, кто пожелал бы единолично властвовать над смолокурнями Крофтона, немедленно поднялись бы все остальные, забыв на время межусобную грызню.

Горная смола, источник благополучия и богатства Крофтона, была и неотъемлемой частью его повседневной жизни. Улицы городка не были вымощены – их покрывала смесь мелкого щебня и переваренной смолы. Перегонкой той же смолы получали масло для уличных фонарей и воск, из которого лили свечи. Жители предгорий говорили полушутя, что в Крофтоне той же смолой и питаются – шутки шутками, а в лабораториях Торинга время от времени бродили идеи о превращении густой маслянистой жидкости в съестное.

Пока же обитатели Крофтона с удовольствием насыщались хлебом, мясом и овощами, купленными за «смоляное золото». Своих полей и пастбищ у города не было, как не было рядом и деревень: прокопченные, промасленные песчаные поля окружали котловину, и лишь постоянный приток свежего воздуха сверху, с перевала Джейрат, спасал жителей Крофтона от удушья.

Трактир «Смоляная бочка» – место, где заключались и щедро обмывались сделки самого разного уровня – считался, наряду с управой и цеховым домом гильдии смолокуров, средоточием крофтонской жизни. «Управа – наш мозг, гильдия – сердце, – говаривали крофтонцы, добавляя задорно: А „Смоляная бочка“ – печень!» Наряду с винами Юга, роттарским элем и горькими настойками Рэль-Итана, здесь подавали «горную слезу» – прозрачный и невероятно крепкий напиток, секрет изготовления которого гильдия смолокуров хранила чуть ли не ревностнее рецепта пресловутой «торанской смеси». Вместо вывески над дверью висел бочонок – просмоленный, естественно, и окованный узорными обручами. Потолок зала, в который приходилось спускаться по вытертым каменным ступеням, был сводчатым – и свод был вымощен огромными дубовыми клепками, напоминая, опять-таки, внутренность здоровенной бочки. Само собой, столы в этом заведении были сделаны из бочек – стильно, но не весьма удобно. Табуретами служили бочонки, столь мастерски раскрашенные под смолу, что приезжие, впервые попав сюда, опасались прилипнуть, сев на них.

У окна, занавешенного неожиданно чистой шторкой, трапезничали смолокуры: трое старых, носящих черный с багровым цеховой плащ с небрежным изяществом, и юнец, только что испытавший пробную партию смеси и тем доказавший свое право на куцую черно-алую накидку, место за праздничным столом рядом с бывшим наставником и слово «мастер» перед именем.

– Жахнуло-то как, а?! – возгласил он, осушив очередную (и явно лишнюю) кружку. Старший из смолокуров досадливо поморщился. Другой – лысый, но с широкой густой бородой смоляного цвета, отметил, ни к кому особо не обращаясь:

– Не так, как могло бы. Смесью каменные ядра начиняют, для требушетов – и осколки убойные, и грохоту поболе.

– Дорог нынче камень, вот и льем в глиняные, – примирительно отметил третий, меланхоличного вида носатый мастер. – В Предгорьях нелады. Под горой живем, а, поди ж ты, камень тесаный купить негде.

– Раньше наверху, в Форисе, отменные ядра тесали – подтвердил, почесывая бороду, лысый. – А ща там – ни души. Был город – и нету.

«Чё ж так?» – одними глазами спросил юнец. Рот его в это время был занят куском ветчины – и к лучшему, наверное.

– Ведьма прокляла, – скорбно поднял брови носач. – Жечь ее собрались. У меня же и смолу купили, три бочонка. Да вот не сожгли…

– Ведьма – не ведьма, – нахмурился лысый, сердито зыркнув на коллегу. – Бургомистр тамошний сам был гадом похлеще любой ведьмы… Сквалыга.

И добавил еще пару слов, емко и метко описав переехавшего в Динваль бывшего бургомистра. Носатый миротворец поморщился:

– Не крыл бы его так. Сына, говорят, потерял…

– Сын отца стоил. Сам, поди, и нарвался… – не сдавался чернобородый.

– Жив его выползок, – промолвил весомо старший, молчавший доселе смолокур. Сотрапезники заинтриговано воззрились на него. Тот выдержал паузу, щелчком поправил висевший на толстой золотой цепи медальон совета гильдии и вполголоса повторил:

– Жив. Только вот внуков у Ронго Шагмара точно никогда не будет!

Смолокуры на секунду умолкли, переваривая услышанное, затем – разразились громовым гоготом…

После того некоторое время ели молча.

– Мутное это дело, братцы, – нарушил сосредоточенное жевание носатый. – Вот взять хотя бы: магичка молоденькая, которую в гильдии вчера привечали. Чем не ведьма? А поди ж ты, не проклинать – снимать подрядилась…

– Чего она снимать будет? – оживленно осведомился недавний подмастерье, подымая от тарелки бледную рожу с алыми пятнами носа и скул.

– Да проклятье же, каменная твоя башка! Спи себе, коллега, и не встревай, – посоветовал ему сидевший рядом бородач. Совет сопровождался дружеским подзатыльником, способным расколоть средней толщины кувшин из тех, в кои заливали торанскую смесь. Но голова новоиспеченного мастера была, видать, и впрямь каменной: впечатавшись щекой в салат из овощей с мясным фаршем, тот громко засопел и вскоре, последовав совету старшего товарища, погрузился в крепчайший сон. За столиком воцарился мир, и посетители трактира, обернувшиеся было в сторону окна, вновь занялись своими делами – едой, беседами да торгом. Никто из них не вспомнил человека, сидевшего в углу у двери. Тот, услышав все, что ему было нужно, встал, расплатился и вышел.

Покинув Крофтон через верхние ворота, он сошел с главного тракта и направился в горы по недавно пришедшей в упадок тупиковой дороге – туда, где стоял когда-то Форис.

Впрочем, стоял-то он и поныне. Только не жил в нем никто.

Дорога была неблизкой.

День пути пешком, часа четыре верхом…

Часа полтора, если идти так, как ходит Бродяга, когда его никто не видит.

* * *

Ворота распахнуты настежь. В этот раз нет нужды укрываться в переулках – можно спокойно, не спеша пройти по главной улице. Как в прошлый раз, когда он нес на руках Мари – только в обратную сторону.

Дома сохранились на удивление хорошо – не разрушенные и не разграбленные. Впрочем, людей здесь не было, а значит, грабить и рушить – некому. Пожаров не случалось: весь огонь в городе угас в одночасье, и с тех пор не зажигался ни разу. А лес, потянувшийся к стенам молодой порослью, только начинал свою неспешную работу

«Зеленое пламя – сильное, но тихое… – говорил когда-то Лэссан. – Город, оставленный людьми, природа поглотит за столетие». Но прошло всего чуть больше года, и пока выпадающие из стен камни были редкостью – лишь трава густой щеткой пробилась меж брусчаткой. Отчего-то больше всего ее было на площади перед ратушей – каждый камень мостовой казался лишенным зрачка глазом в обрамлении густых зеленых ресниц. Заметив на одном из них удивительно правильной формы «соринку», Бродяга наклонился – и, подняв, невольно залюбовался находкой.

На ладони его лежало звено цепи – выкованное старательно, на совесть, за тринадцать месяцев не тронутое ржой. По дороге к центру площади ему попались еще несколько таких же: отдельные, а главное – цельные, неразорванные, словно они и не были никогда единой цепью. Ян подбросил пару звеньев на ладони – и, не глядя, бросил их в стену. Железки со звоном отскочили. И земля, просев, ушла из-под ног, крепко сомкнувшись вокруг лодыжек.

– Стой смирно, я не хочу причинить тебе боль! – напряженно проговорил тонкий, смутно знакомый голос.

Ка-айа-кеташ, «земляная пригоршня»: камни, трава, почва вздыбились гротескным подобием пальцев, грозя раздавить или, осыпавшись, похоронить под собой. Простое и действенное средство внезапной поимки всякого, кто не умеет противостоять магии быстро и сильно.

Только не Бродяги, который это умеет – и это, и многое другое…

Просочиться сквозь каменно-земляные пальцы, уйдя в туманный мир? Можно, хотя и рискованно – недаром Голос в Рубежных горах предостерегал против этого. Взорвать пригоршню изнутри, словно айдан-гасская петарда-шутиха? Можно и это, но незадачливому волшебнику – точнее, волшебнице – попросту оторвет руки.

Ян присмотрелся к застывшим в напряжении земляным пальцам – были они тонкие, с едва заметными узелками суставов, изящные, несмотря на огромный размер, – и поступил иначе.

– Отпусти меня, – сказал он спокойно. – Сколь бы сильной ты ни была, держать это заклинание тяжело. Я обещаю, что не сделаю тебе зла и не сбегу.

– Клянись! – требовательно прозвучало из пустоты впереди.

– Чем? – горько усмехнулся Бродяга. – Ни Светом, ни Тьмою не поклянусь – я не принадлежу и не служу им; Равновесие я нарушаю, и нарушать буду, пока жив. Впрочем… Клянусь Дорогой и тем настоящим, что было у нас с тобой. Клянусь нашим местом на ступенях Обители, слева от входа, и всем, что с ним связано. Лиу, я не причиню тебе вреда.

Каменная хватка ослабела, земляные пальцы осторожно отпустили его ноги и опали, вновь став брусчаткой.

– Можешь идти, – странно дрогнул голос волшебницы.

Невидимость рассеялась, словно зыбкий утренний туман – она стояла прямо перед Яном, в дюжине шагов. Спустя полтора десятка лет Лиу оставалась стройной, даже слишком – но угловатость и беззащитность остались в детстве, сменившись отточенностью движений и скрытой силой тонких рук. Плечи чуть опущены – словно под привычной, хоть и невидимой, тяжестью. Кудрей нету, и, похоже, уже давно: короткая жесткая стрижка смотрится уместно, намного лучше соответствуя новому образу. И огонь в глубине прищуренных светло-карих глаз горит иначе, спокойнее и глубже, чем в юности.

– Что ты делаешь в этом городе? – требовательно спросила волшебница.

– Ищу Дорогу, – ответил Бродяга, по привычке сказав правду так, чтобы собеседница не слишком много поняла. – Мне сказали, что она может начаться здесь.

Лиу, как ни странно, не удивилась. Продолжая держать посох между собой и Бродягой, она окинула его настороженным взглядом и проговорила:

– Тебе… небезопасно заходить так далеко на Юг.

– Знаю. Встретил Энтви, – ответил Ян быстро, и тут же понял, что сказал это зря. Лиу сделала единственный возможный вывод.

– Ты!.. – вскрикнула она, обеими руками перехватывая серебристое древко.

– Не я! – попытался возразить Ян.

Но Лиу уже не слушала. Она двигалась с невероятной скоростью, и средних способностей воин умер бы, не успев понять, что с ним произошло.

Но против Яна – а точнее, против обруча – шансов у нее не было.

Шипучая голубая молния расколола камень там, где Бродяги уже не было.

Посох, мелькнув в воздухе, ударился о мостовую и отлетел прочь.

Руки Бродяги, равно хорошо умевшие убивать и исцелять, перехватили запястья волшебницы, показавшиеся стальными – и поглотили силу несостоявшегося удара.

Дальше был взгляд. Глаза в глаза. Пламя встретилось с лазурью, жар гнева – с прохладной глубиной терпения… и терпение одолело гнев.

А потом Ян открыл для нее свою память – от самой стычки с шессеритами на Вельте. Открылся перед ней почти полностью.

Почти, но не совсем – потому что часть его сознания оставалась в стороне, напряженно ожидая удара… и укрывая от Лиу чужие секреты: встречу с Иггаром, беседу с Кайтом… И еще – другие воспоминания, связанные вовсе не с Энтви.

Они стояли так минуту, две.

На третьей минуте Лиу обмякла.

Вздохнула и ткнулась в плечо Бродяги. Молча, без звука. И лишь потом, подняв красные от слез глаза, спросила:

– Зачем он это сделал?

Столько горечи и боли было в ее голосе, что захотелось оправдываться – или огрызаться. Ян не сделал ни того, ни другого. Просто легонько провел ладонью по рыжему ежику, оказавшемуся неожиданно мягким. И лишь потом заговорил.

– Он считал, что прав. Спасал Равновесие. Пытался уничтожить то, что считал угрозой для Ордена, – Ян сам удивлялся тому, с какой легкостью для Энтви находилось оправдание.

– А я? – отозвалась Лиу.

Эти два коротких слова прозвучали так, что у Бродяги не нашлось ответа. Да он и не был нужен.

– У нас должна была родиться дочь… – продолжала волшебница, задумчиво теребя широкий воротник плаща. – Холодно жить в Хэйданском замке, вокруг – мертвый камень и студеное море, ни деревьев, ни цветов. Недоброе место для того, чтобы выносить девочку – из поколения в поколение у княгинь Хэйдана рождались только мальчики. Даже я не смогла уберечь ее – одна. А Энтви…

– Энтви был слишком занят делами Ордена, – кивнул Ян.

– Энтви в это время выслеживал тебя, – эхом откликнулась Лиу, и оба долго молчали после этого.

Молчание объединяло действеннее слов. Солнце почти опустилось, и по безжизненному городу бродили холодные сырые сквозняки. Ян прикидывал, как бы развести костерок из дров, так и не послуживших чьей-либо смерти. Зимовали они под снегом, однако смоляная пропитка сохранила их сухими, а что подмокло – высохло за лето. Перехватив взгляд Бродяги, Лиу безнадежно махнула рукой:

– Можешь и не пробовать.

– Гаснет? – приподнял брови Ян.

– Даже не загорается, – ответила Лиу. – Смотри.

Пущенный ею шар огня был невелик, но сделан толково и полон Силы. Тяжелые вязанки дров разметало шагов на десять в стороны, но пламя, едва коснувшись их, угасло. Ни огонька, ни дыма, ни подпалин. Ничего.

– Вальма бы сюда… – тоскливо прокомментировала Лиу.

Ян не стал швыряться огнем – увиденное было достаточно убедительным. Потянувшись к вязанке, упавшей ближе прочих, мыслью, он ощутил нечто, поглощающее огонь. Нечто, показавшееся одновременно чуждым, родным и абсолютно неодолимым. Даже для него. Не потому, что не хватало Силы, нет… Просто возникло ощущение, что он всерьез попытался побороть одной рукой другую – свою же.

– В домах огонь тоже не горит, – рассказывала тем временем Лиу. – Больше того, там зависло что-то вроде живого тумана: каждому, кто пробудет под крышей хотя бы минуту, начинает мерещиться то, чего он до смерти боится.

Умолкнув на мгновение, она добавила:

– Я выдержала три…

Холод стал ощутимее, побуждая сесть поближе, укутаться плащами и говорить как можно тише. Или вообще – молчать, вслушиваясь в унылую песню ветра на покинутых улицах.

– Интересно, почему наша встреча случилась именно здесь… – нарушила тишину волшебница. – Ты ищешь свою дорогу…

Ян кивнул.

– А я взялась снять с города проклятие, – продолжила она.

– Заплатят хоть хорошо? – спросил Ян.

– Не в оплате дело. Не люблю, когда… – Лиу поискала слово, а потом молча взмахнула рукой, охватив пустую площадь и безжизненные дома, и заключила: – Когда вот так.

Она замерла, прислушиваясь.

– Странно. Я так и не чувствую здесь следа волшбы. По результату – здесь должно быть навязано чар в шесть слоев с перебором. А их просто нету…

– Не было чар – таких, какие мы изучали в Школе, – ответил Бродяга, тщательно подбирая слова. – Был разовый выброс Силы. Точнее, два – на гашение огня и на разгон толпы. Всё…

– Ты? – полуудивленно, полуутвердительно спросила Лиу.

– Я, – коротко ответил Ян.

И не добавил того, что вертелось на языке: «Энтви об этом знал».

– А за что ты их… так? – осторожно поинтересовалась волшебница.

– Так получилось, – ответил Ян чуть виновато, добавив тут же: – Скорей уж не «за что», а «зачем»… Не убивать же их было. Я не думал тогда, что получится настолько сильно – и так надолго.

– Надолго… – Лиу поежилась, а потом, замерев на мгновение, вскинула голову: – Можно попросить тебя о помощи?

– Попросить – всегда можно… – осторожно ответил он. – Но о какой?

– Вспомни, как это было. Пожалуйста. Так я смогу понять, что можно сделать здесь – и можно ли вообще.

Хрустальный шарик, вынырнув из рукава волшебницы, блеснул в лунном свете.

– Смотри сюда и вспоминай…

Знакомое ощущение горячей волны, прокатившейся по телу; вспышка голубого пламени под плотно сомкнутыми веками – и мир наполнила звонкая, морозная тишина…

– Ого… – донесся откуда-то голос Лиу. – Ничего себе! Тебя недаром боятся…

… Шаг. Еще один. И еще – осторожно, словно боясь расплескать Силу…

– Впечатляет, но – не то… – Лиу явно пришла в себя и теперь деловито скомандовала:

– Дальше…

Мимо брошенных алебард и шлемов, расплющенных тяжко упавшим на них взглядом…

– Дальше…

Мимо опрокинутой винной бочки и плавающей в луже палки… кажется, когда-то она была факелом…

Сквозь завал просмоленных дров, бросившихся врассыпную при его приближении…

– А вот тут помедленнее, пожалуйста, – волшебница приподняла шар до уровня глаз, всматриваясь во что-то, видимое только ей.

…Цепь разлетелась, брызнув кольцами по брусчатке – «да не будет откована заново»…

– Вот! – выдохнула Лиу, откинувшись. – Вот оно… – и добавила расстроено: – Зар-раза…

– Что? – переспросил Бродяга, преодолевая головокружение. – Что – «оно»?

Воспоминания о событиях того вечера были яркими, даже слишком – то ли место помогло, то ли хрустальный шарик Лиу, неизвестно, но Ян чувствовал себя так, словно только что пережил все заново.

– Когда ты разрушил цепь – даже не разорвал, ведь все звенья целы! – ты высказал пожелание. Высказал с Силой, выплеснув туда свою волю. И тем самым закрепил сделанное.

Лиу смахнула шар с ладони и продолжила:

– Здесь не смогут жить люди, не будет огня, пока целы звенья, на которых осела твоя воля. А они останутся целыми, пока ты сам их не разрушишь – ни природа, ни время, ни молот их не возьмут. Мне придется вернуться в Крофтон и извиниться перед гильдией – вижу теперь, что здесь ничего не сделаю. Только ты.

– Я помогу, – помолчав, ответил Ян.

– Нет, скорее – это я тебе помогать буду, – ответила Лиу, поднимаясь. – Спасибо. За то, что согласен… и за то, что не оторвал мне руки. Никогда больше не буду ловить Бродяг пригоршней!

Улыбка у Лиу вышла почти настоящей – светлой и беззаботной. Слишком беззаботной. Но в расширившихся на мгновение зрачках мелькнуло знакомое еще по Школе выражение. И теперь Ян знал, как его назвать.

Страх…

– Лучше просто: «Не буду ловить Бродяг», – ответил он тихо и наклонился, подбирая первые звенья.

Всего их было двести семьдесят девять, и рассеялись они не только по площади – некоторые пришлось полночи искать по близлежащим улочкам. Словно все эти месяцы Сила продолжала разгонять кусочки заговоренного металла, накрывая все большую площадь города. Тяжелые, холодные – слишком холодные даже для ранней осени, даже для гор – звенья были аккуратно сложены горкой у покосившегося столба, и видно было, что лежать так они не хотят. Металлический холмик дрожал от напряжения, звенья стремились рассеяться снова. Что с ними делать… и как?

– Прислушайся к себе, – прошелестел ветер. – Ты знаешь.

Лиу повернулась к Бродяге, сложив перед собой кисти вытянутых рук. Глаза сияли расплавом золота, плащ соскользнул с плеч – собирая Силу, маг не способен замерзнуть даже в вековых льдах Шесс-Вирдана. Холодно ей станет минуту спустя – когда Сила будет отдана.

– Бери и делай, как знаешь, – прозвучало чуть слышно, и пушистый шарик живого тепла лег в руки Яна, соединившись с бело-голубым огнем обруча. Несколько жгучих от холода звеньев бывшей цепи лежали на ладони, ожидая…

Ян зажмурился, пытаясь понять: чего именно?

И увидел – просто, ясно и четко…

Металл подавался под пальцами. Разрывались звенья, слепляясь в шипастый стебель; другие, истончаясь, расплывались изящными лепестками или обрастали по краю зубчатой каймой, становясь листьями.

В руках Бродяги разомкнутая цепь перерождалась, становясь цветком.

Стальной розой.

На излете, тратя последние капли отданной на это дело Силы, Ян воткнул цветок в стену ратуши. Сталь вошла в камень, словно в масло, и лунный луч посеребрил лепестки.

– Красивая, – вздохнула Лиу, зачарованно разглядывая розу.

– Ты тоже, – улыбнулся в ответ Ян…

Костерок – маленький, живой, задорный – был в этом городе первым за год. И хотя теперь можно было бы заночевать в любом доме, с площади уходить не хотелось. Потрескивала смола, отдавая тепло; отступала, пятясь от пляшущих языков пламени, темнота, и живым золотом переливался металл диковинной розы. На стенах домов танцевали тени – дрожащая косая полоса столба, размытые узоры решетчатой ограды… И две фигуры – они сидели, обнявшись, у самого костра, и их силуэты без стеснения заняли весь фасад ратуши.

Оба устали – так, как устает человек, целый день занимавшийся нелегкой, но любимой работой. Их согревало тепло огня – и осознание успеха. И сами собой забылись Орден и обруч, долг и Дорога – остался лишь человек, находящийся рядом, и чувство тихой радости.

Щека коснулась щеки.

Почти нашли друг друга губы, ничего не забывшие за шестнадцать лет.

Почти.

Ян и Лиу отстранились одновременно, ничего не сказав друг другу.

«Не будет откована заново», – вспомнил Ян, и показалось, что Лиу подумала о том же.

– Ничего уже не вернуть, – промолвила она, не отрывая взгляда от пламени.

«Не вернуть», – молча подтвердила дорога, что наутро повела Бродягу прочь из оживающего Рой-Фориса. Погони он не опасался.

Даже немного жалел, что, обернувшись, не встретит огненно-рыжего взгляда.

* * *

Ян не любил осень. Ночные холода, солнце за плотным одеялом облаков, затяжные промозглые дожди, обращающие всякий путь, кроме редких мостовых, в чавкающую голодную грязь… Не в радость все это человеку, живущему Дорогой. Но есть в самом начале осени пора, когда лето, уже шагнув за дверь, оглядывается, и под его взглядом увядание выглядит зрелостью, а ржавчина опавшей листвы – позолотой.

Он сидел, привалившись к стволу липы на самом краю поляны. Листва, лишь самую малость тронутая желтизной, просеивала солнечные лучи, роняя их на травяной пятачок, уже принявший первые увядшие листья. Алые жуки-солдатики деловито сновали меж стеблей, занимаясь чем-то, лишь им самим понятным. Куда-то спешили, что-то искали…