Текст книги "Убийство в «Долине царей»"

Автор книги: Владимир Бацалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– И я ошибка?

– Мудрец на сто дел может однажды сглупить, а дураку повезет. Лучше не думай об этом, а играй в одноруких «бандитов», там ничего от твоей головы не зависит: дергай за ручку и сам дергайся. Недаром – любимое детище американцев!

– Пошли, – сказала дочь после ужина, – я познакомлю тебя со своим мальчиком.

– Он хороший мальчик?

– Вообще-то, он готов влюбляться во всех девушек подряд, но без пошлости.

– Тогда не пойду.

Но они уже стояли на улице. Был вечер, которому не терпелось стать ночью разбитых фонарей, утерянных зубов и даром потраченной невинности. Молодежь, натосковавшаяся дома за зиму, резвилась вокруг, как дети и как хотела. За ней безотчетно наблюдал милицейский патруль, отбывая служебную повинность. Один – с автоматом на боку – читал вслух книжку «Спартак», набираясь мужества, а другой – за рулем – думал, что гладиатор чувствовал себя на Везувии в большей безопасности, чем они с двумя литрами в бензобаке, которых никак не хватит уйти, если за ними погонятся бандиты. Но его мыслям мешала какая-то песня из магнитофона, поэтому милиционер механически повторял слова.

– Никак не решу: что с тобой делать? – сказал Аредов. – Выдрать? – вроде взрослая. Не драть? – вроде маленькая… Почему пять лет назад я не отпустил тебя в пионерский лагерь имени героя Каталажкина? Там бы воспитали в духе времени. А так, с моего перегляда и от маминой перестройки у тебя шкала ценностей поехала. И ничего уже не сделаешь, придется исправлять внуков.

– Вообще-то, я целилась этому злосчастному Трипуну в задницу.

– Не говори таких слов. Хватит того, что твоя мама начала ругаться матом.

– Но он сам виноват: мог бы мне ружье с оптическим прицелом подарить, раз миллионер фигов. И ты тогда говорил, что он не человек, а животное, пусть в костюме, но все равно бешеное, и любой поступок в отношении его оправдан.

– Я не тебе говорил, а себе говорил…

В небе летал космический корабль. Им управлял слон – по нарастающей: ведь первым космонавтом был муравей, за ним – мышь, потом – собака, человек…

Февраль 1994 г.

УБИЙСТВО В «ДОЛИНЕ ЦАРЕЙ»

– Здравствуйте, я в курсе вашего визита, – сказала она и, нажав какую-то кнопку, видимо упреждающую, кивнула на дверь. – Входите, пожалуйста.

«Мне назначено, моя фамилия Варламов», – так и осталось во рту.

Директоров было двое, третий присутствовал в виде портрета в траурной рамке на свободном столе. Периметр стен тоже был завешан портретами, но лица на них выглядели, по меньшей мере, странно: словно людей, их изображающих, перед съемкой жгли-жгли и недожгли, бросили.

Мы представились почти официально, можно сказать, как на допросе.

– Поглощаев, – сказал высокий.

– Кашлин, – словно поддакнул низкий.

Обоим едва ли перевалило за тридцать, как и мне. В костюмах вид у них был солидный, но едва уловимые жесты с головой выдавали, что в недалеком студенчестве один числился в разгильдяях и постепенно одумывался, а другой собирал взносы со всего курса и в каникулы ездил по комсомольским путевкам.

– Вас рекомендовали как толкового, рассудительного и честного человека, – сказал Кашлин. – Именно такой нам и нужен.

Я промолчал, хотя чувствовал, что обязан ответить.

– Милиция сама порекомендовала, – сказал Поглощаев, – у нее руки не доходят до нашего дела. Но я не верю, я никому не верю и правильно делаю. Думают, люди при деньгах – сами разберутся, а не разберутся – значит, не захотели, испугались. Кстати, сколько вы хотите за работу?

– Сначала дело, – выдавил я, помучившись сомнениями.

– Все-таки хотелось бы поконкретней: на текущие расходы и на гонорар в случае успеха, – сказал Поглощаев.

– Не стесняйтесь, называйте сумму, вам же за работу платят, – поддержал назойливого коллегу Кашлин.

– Двести долларов на текучку и две тысячи в случае успеха, – выдавил я, хотя чувствовал, что надо вести себя наглей: все-таки я сыщик, а не побирушка.

– Почему доллары? – удивились оба.

– К тому времени, когда я за руку приведу вам преступника, на гонорар в рублях, быть может, и коробку спичек не купишь.

– Хорошо, пусть будут доллары, – согласился Поглощаев. – Вот трудовое соглашение, мы оформляем вас как рекламного агента, распишитесь и спрашивайте.

Поскольку они так и не предложили мне стул, я сел самочинно, без церемоний и сказал:

– Я, конечно, знаю суть происшедшего, но хотелось бы услышать эту историю не языком протокола, а в нормальном живом изложении.

– От кого из нас? – спросил Кашлин.

– Пусть любой говорит, а другой дополняет или уточняет. Можете наоборот.

– Это случилось два месяца назад, – начал Поглощаев. – У одного из трех владельцев и одновременно исполнительных директоров этой фирмы (два оставшихся – перед вами)… так вот, у нашего подельщика, американца Джона Шекельграббера, украли из машины дипломат с документами: американским паспортом, водительскими правами, страховым полисом, чековой книжкой и билетом до Нью-Йорка.

– Ваня (так мы звали его между собой) собирался совсем переселиться в Россию и летел за женой и сыном, – объяснил Кашлин. – Его жена – русского происхождения – об этом мечтала. Она и отправила мужа в Москву, как бы на разведку, снабдив телефонами старых друзей. Сейчас многие бывшие соотечественники так поступают: там зарабатывают тысячу долларов, а здесь тратят миллион-другой рублей. Чем не бизнес?

– Где стояла машина, когда украли документы?

– У нашего подъезда, вон там, – сказал Кашлин и ткнул пальцем в стекло.

– Билетом до Нью-Йорка потом кто-нибудь воспользовался? – спросил я.

– Какой-то туркмен в халате, но у него даже заграничного паспорта не было. Сказал, что поменял на две бутылки коньяка, а зачем – и сам не знает, обертка понравилась. Но лучше по порядку, – продолжал Поглощаев. – Итак, мы заявили о краже, связались с местными бандами – результат нулевой. Говорили с подопечными детской комнаты милиции – тоже без толку. Прошла неделя – и вор объявился сам, позвонил по телефону и потребовал миллион отступных. Ваня согласился, хотя сумма была несуразная; Мы связались с милицией, «засветили» купюры, но к условленному месту никто не подошел. Через день тот же голос позвонил второй раз, сказал, что не надо искать дураков, если мы хотим вернуть документы, и назначил новую встречу. Мы опять связались с милицией, и опять никто не пришел. Но еще через день тот же голос дал последний шанс вернуть документы. Мы решили, что стучит кто-то в милиции. «Делать нечего, – сказал Ваня, – придется платить». От нашей подстраховки он отказался, от местных бандитов, готовых помочь за половину, – тоже. Шестнадцатого января мы еле закрыли дипломат с деньгами, Ваня сел в машину, живым мы его больше не видели. Его ударили по голове предметом типа гаечного ключа. Утром по номеру арендованной машины установили личность, известили нас как близких «родственников», мы забрали тело из морга и отвезли в наш собственный. Я позвонил вдове в Нью-Йорк и спросил, что делать. Она велела бальзамировать и хоронить в Москве. К похоронам обещала быть, то есть на следующей неделе мы ее ждем.

– Где территориально назначались встречи? – спросил я.

– Первая – в двенадцать ноль-ноль за станцией «Таганская» у пивной палатки, вторая – в четырнадцать ноль-ноль у входа на Рогожский рынок, третью Ваня нам не назвал, но, судя по всему происшедшему, в четыре утра в Армянском переулке.

– И ни одного свидетеля? – спросил я. – Все-таки центр города.

– Только старик с собакой, который и обратил внимание на труп в машине, – сказал Поглощаев.

– Со счета никто не пытался снять деньги? – спросил я.

– Это невозможно без хозяина, – ответил Поглощаев и посмотрел на меня, как на профана. Впрочем, вполне заслуженно: у меня никогда не было чековой книжки.

– Мы думаем, что действовал одиночка, спивающийся, но еще помнящий светлое прошлое. И кое-что знающий, потому что осторожный. Может быть, опустившийся бывший милиционер. У них ведь сейчас поветрие – в преступники идти.

Я кивнул, показывая, что принимаю к сведению и разберусь. Делать какие-либо выводы вслух мне не хотелось, не дай Бог совсем примут меня за дубинноголового. Они и так уж, по-моему, сомневались в правильности выбора.

– Не могли бы вы проверить всех милиционеров района, уволенных в последние годы за провинности, превышение и несоответствие? – спросил Поглощаев.

– Милиция это уже сделала, – сказал я, – но, конечно же, лучше перепроверить. У них своя гордость. Я только не пойму, зачем было убивать бедного Шекельграббера? Не мог он в последний момент выкинуть какой-нибудь финт? Например, напугать вымогателя до смерти.

– Может быть, из-за угла неожиданно вышел прохожий и убийца принял его за засаду, – сказал Кашлин.

– В таком случае он дал бы стрекача, а не тратил время на бессмысленное убийство, – сказал я.

Наконец-то Поглощаев согласно кивнул, признавая правоту моего суждения.

– Хорошо, – сказал я, – версию с одиночкой я отработаю. Какие еще есть соображения?

Компаньоны переглянулись.

– Рэкет? – намекнул я.

– С ними мы еще в первый день договорились! – махнул рукой Поглощаев.

– Конкуренты?

– Невозможно. У нас ноу-хау, хоть и пятитысячелетней давности, на которое к тому же никто не претендует.

– Месть из ревности?

– Вообще-то любовница у него была, но она незамужняя. Да и чего ее ревновать? Дура из дур, – сказал Поглощаев тоном самца, которому самому хотелось, да не досталось. – Хотя были и другие, и много, но к ним он относился, как к одноразовым шприцам.

– Одного раза для ревнивца вполне достаточно. А темные делишки?

– Исключено. Все-таки в одном кабинете сидим. Мы бы почувствовали, если б он начал работать только на свой карман.

– Кто из ваших сотрудников был в курсе, что у Шекельграббера украли документы?

– Да, пожалуй, все, – сказал Кашлин. – Все ему сочувствовали.

– Можно посмотреть личные дела?

– Мы их не заводили. Мы же не оборонный завод, а похоронное бюро.

– Тогда я попрошу написать мне небольшое досье на каждого.

– Даже на нештатников? – спросил Кашлин.

– На всех, кто имеет хоть какое-то отношение к вашей фирме, – сказал я. – И обязательно укажите национальность и степень патриотических чувств.

– Зачем?

– Шекельграббер, Армянский переулок, синагога – все наводит на простую мысль: приехал какой-то, когда русским денег не хватает, – объяснил я.

– Если б все евреи были такие, как Ваня, от Израиля давно б мокрое место осталось, – сказал Кашлин. – К нам тут заходил один, предлагал на паритетных началах переправлять прах родственников на святую землю. Вот это еврей! Хотя рожа у него была совершенно рязанская.

– Еще мне нужен телефон его любовницы и записная книжка.

– Телефон – пожалуйста, а книжки нет. Можете забрать все визитные карточки, какие найдете в его столе.

– А где он жил?

– Снимал квартиру на юго-западе. Она опечатана, ключи в милиции.

– Он владел русским языком?

– Да, поскольку его жена так и не удосужилась выучить английский. Типичный случай русского хамства в чужой стране, – сказал Поглощаев. – Мне кажется, ее уровень – что-то среднее между продавщицей и кладовщицей, судя по рассказам Вани, то есть почти американский стандарт. Присосалась к нему, как клещ, а он, дурак, поверил всяким небылицам о русских женщинах, начитавшись Некрасова. Теперь вот его убили, а она не торопится…

– Как Шекельграббер с ней познакомился? Он жил прежде в Москве?

– Нет, она разошлась с первым мужем и ушла к Ване уже в Нью-Йорке, – сказал Кашлин. – Ребенок, по-моему, от первого брака, а может, и более ранний. От этой эмансипации женщины стали такие неразборчивые! Совсем потеряли стыд и голову. Готовы заводить детей чуть ли не после первого комплимента.

– Пока все, – сказал я и поднялся. – Загляну к вам завтра за досье на сотрудников. Если понадоблюсь срочно, то с пяти до семи меня обычно можно найти в одном из баров Дома журналистов.

– Вы журналист? – спросил Поглощаев напуганно.

Я покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да и нет.

Уже у двери я обернулся и спросил напрямик:

– Послушайте, для чего вам нужен убийца? Ведь Шекельграббера не воротишь. Учтите, самосуд я не допущу.

– Дело в том, – сказал Поглощаев, – что вчера в Сандуновских банях из моего пиджака украли портмоне с документами. Это может быть совпадением, но я не хочу рисковать.

– Пожалуйста, – сказал я, – подключите к телефону определитель номера и магнитофон.

– Мы не олухи, – ответил Кашлин, – уже подключили.

Покидая похоронное бюро, я взял со стола секретарши рекламный проспект.

– Правильно, – одобрила она. – Готовьтесь заранее, копите деньги.

– У вас большая зарплата? – зачем-то спросил я.

– Да уж побольше, чем у вас, – ответила она, бросив взгляд на мой костюм.

– А что вы такого полезного делаете?

– Ничего не делаю.

На том и расстались. В автобусе я пролистал проспект:

ФИРМА «ДОЛИНА ЦАРЕЙ»

МЫ ПРЕДЛАГАЕМ ВАШИМ БЛИЗКИМ ВЕЧНОСТЬ

Дальше следовал рассказ о том, какого рода Вечность предлагается. Покойника бальзамировали по всем канонам Древнего Египта. Мумию хоронили в пуленепробиваемом герметичном и влагоустойчивом саркофаге, который к тому же выдерживал вес в двадцать тонн. Фирма гарантировала сохранность тела в течение пяти тысяч лет. Обещали, что в Судный день покойник будет выглядеть как огурчик. Оживлять такого – одно удовольствие. Тут же были фотографии мумий фараонов, многие из которых я уже видел в директорском кабинете. Особой строкой, но ненавязчиво и даже галантно, подчеркивалось, что удовольствия фирмы – не для бедных.

Давно я не попадал в такие передряги, а если честно – ни разу. Знай Кашлин и Поглощаев, что я только пробуюсь на стезе частного сыска, они бы сразу показали от ворот поворот. Но им рекомендовал меня начальник отделения милиции и рекомендовал из своекорысти, потому что сыщик я был липовый, подставной, хотя и чувствовал какое-то мимолетное влечение к этому делу, начитавшись и насмотревшись детективов со счастливым для сыщиков концом, безмятежным мудрствованием в середине и озадачивающим ночным звонком в начале.

Вообще-то, в природе я существую как безработный журналист. Прежде работа в газете, потом в журнале, опять в газете, и однажды подневольная писанина до того обрыдла, что я ни с того ни с сего накатал заявление об уходе из партийной газеты. Геройский поступок по тем временам. «Ну не может нормальный человек всю жизнь делать интервью с людьми, которые ему противны, или репортажи, от которых самого тошнит!» – объяснил я, но мало кто согласился. Все тряслись за собственную задницу, причем тряслись задницей, так как мозги свои давно профунькали проституционным щелкоперством.

Я переоценил свои возможности и помощь друзей, тут же записавшихся в недруги. Надеялся работать на вольных хлебах в свое удовольствие и распихивать по знакомым редакциям, но просчитался: почти все двери передо мной захлопнулись, хотя перестройка уже была на излете и путч только-только провалился. Единожды предавший, кто тебе поверит? Кругом открывались сотни новых газет, но в них надо было либо вообще не работать и, проев чей-то спонсорский фонд, разбежаться, либо писать такую гадость, какая даже в коммунистической прессе не снилась: по мне уж лучше слушать вранье партийного босса, чем беседовать с гомосексуальной парочкой или брать интервью у грошовой проститутки с трех вокзалов, которая после каждого вопроса требует стакан, а за следующий стакан предлагает отдаться.

Какое-то время я перебивался в коммерческом издательстве, правя корректуры, но книги тут упорно не рождались, одни выкидыши на стадии оригинала-макета. Конечно, издательство приказало долго жить другим коммерческим издательствам. Я уже подходил к крайней черте бедности и потихоньку распродавал имущество. Единственным средством существования был Дом журналистов: там иногда подворачивалась халтура у старых знакомых, например смотаться за кого-нибудь в творческую командировку, пока сам командированный творит новую любовницу, но чаще ребята, работавшие в барах и ресторане, просили что-нибудь поднести, разгрузить машину с пивом или подежурить за кого-нибудь, кому срочно понадобилось уйти со службы. Если б Кашлин и Поглощаев знали, почему меня можно почти каждый вечер застать в Домжуре, то-то бы посмеялись!

И вот неделю назад я встретил Квочкина, начальника отделения милиции. Когда-то я написал о нем три статьи и способствовал его продвижению по службе. Квочкин оказался мужиком добропамятным. Мы посидели в его кабинете, уговорили пару бутылок, и, выслушав историю моего падения, Квочкин предложил мне стабильный заработок и практическое ничегонеделанье.

– Это элементарно, Ватсон, – сказал он, – если преступление не раскрыто по горячим следам, то возможность раскрыть его потом – чистая случайность. Но и ее со счетов никто сбрасывать не собирается… А если, скажем, в установке истины заинтересованы люди состоятельные, а дело двигается туго – у милиции все руки заняты, – но кое-как двигается? Чувствуешь? – тут золотое дно лежит на поверхности. Я говорю заинтересованным лицам, что милиция им вряд ли поможет, хоть и постарается изо всех сил. Но милиция сама перегружена, а вот есть на примете частный детектив с отличной школой и репутацией. Почему бы не пригласить его? Этот детектив – ты. Основные твои задачи – внимательно выслушать клиента, задать десяток неглупых вопросов и взять аванс на текущие расходы. Аванс мы делим пополам. Потом ты будешь изредка звонить клиенту и передавать то, что узнает милиция. Ну как, согласен?

Под влиянием выпитого я согласился не думая, и мы ударили по рукам. На следующий день он вызвал меня по телефону, от которого я уж думал отказываться ввиду неплатежеспособности, и поведал о «Долине царей», очень довольный собственной хитростью.

И вот я посетил Кашлина с Поглощаевым. Странно, но их история заинтересовала меня всерьез. Случается же такое с профанами! «Почему бы и не попробовать? – думал я. – Времени – ешь не хочу. Ну не получится, так хоть с людьми новыми познакомлюсь, глядишь, и сам в этой „Долине“ кем-нибудь пристроюсь». Из телефонной будки я позвонил любовнице Шекельграббера, Марине Степановне Размахаевой, представился и напросился в гости ближе к вечеру. Потом пошел в отделение милиции, как на голгофу. Двести долларов приятно грели карман и душу, но мысль, что с половиной сейчас придется расстаться, лишала жизненной потенции, а исчезнуть из поля зрения Квочкина выглядело бы просто глупостью: еще два десятка подобных «дел», и я – миллионер в рублях, а с учетом инфляции и везения, глядишь, мультимиллионер… и весь в рублях…

– Молодец, – похвалил Квочкин, пряча стодолларовую купюру почему-то в кобуру. – Выпьешь за упокой Шекельграббера и за мою изобретательность.

– Что-то легла у меня душа к этому убийству, – сказал я. – Кстати, вчера у Поглощаева тоже украли документы.

– А нам, дурак, не сообщил, – сказал Квочкин. – И чем только люди перед смертью думают!

– Может, я всерьез займусь делом?

– Да брось ты эти игры. Тут свои законы и правила, а ты в них – как свинья в апельсинах.

– Но я уже принес неизвестную тебе информацию.

– Ну представь, ввяжешься ты, чуть что – тебя загребут, спросят: какого рожна лезешь? Ты ответишь: позвоните майору Квочкину, он объяснит. А подать сюда Квочкина! По какому праву вы, товарищ майор…

Он еще долго разыгрывал этот спектакль одного актера, и только потребность выпить заставила его прерваться.

– Зачем же я буду подводить тебя? – сказал я. – Все-таки у меня удостоверение журналиста, я им всегда прикроюсь.

– Вот если б у тебя было удостоверение депутата!

– Дай посмотреть ваши материалы. Хочешь не хочешь, а мне еще придется беседовать с Кашлиным и Поглощаевым. Деньги нужно отработать хотя бы словесно, а я даже не знаю, в какой позе нашли убитого и кто.

Квочкин достал из сейфа пухлый скоросшиватель и бросил мне.

– Ты что не пьешь? – спросил он при этом. – Пей, лысый, пей.

Пришлось «пропустить» для пользы следствия.

– Тут триста страниц! – сказал я. – Мне до утра не справиться.

– Хрен с тобой! Иди к Гальке-секретарше, пусть отксерит. – В дверях он нежно взял меня за локоть и добавил: – Только не говори никому, не надо…

Ксерокс сломался на тридцатой странице навсегда: не вынес, бедняга, что его заставляли работать на оберточной бумаге. Пришлось удовлетвориться одним началом, тем более конец я уже решил дописать сам.

До встречи с Мариной Степановной Размахаевой оставалось несколько часов. Я поехал в Домжур, поменял на входе у знакомого «жучка» двадцать долларов и забрел в ресторан. Ужасно хотелось наесться до отвала, тем более у зиц-вдовы вряд ли предложат что-нибудь, кроме чая.

– Взаймы дать? – участливо спросил официант Саша.

– Дай столик в углу и отбивных штук пять. – Отбивная для меня была самым знакомым деликатесом. О существовании других я, конечно, знал от нуворишей-гурманов и из меню, но на зуб не пробовал, хотя зубы были. Может, заказать тройную порцию омаров? Но съедобны ли они для желудка, испорченного овсяной кашей на воде? Да и есть ли на кухне? Чай, не в «Метрополе» сижу…

Отбивных мой аскетический организм вместил только две. Порядочный Саша незаметно переставил три нетронутые порции на другой стол и денег за них с меня не взял. Хорошо быть блатным! Но это благодатное время кончается прямо на глазах, честные Саши вымирают стадами, как динозавры, собираясь на кладбищах-толкучках… Меня потянуло в сон, но я кое-как справился, поспав минут Пятнадцать в холле, и пожалел об этом: мог бы вздремнуть в метро. Потом пролистал двадцать страниц «дела»: осмотр места происшествия, поданный корявыми языком и почерком, и показания старичка, чья собака обнаружила труп. Фамилия старичка была Заклепкин, был и адрес в «деле».

«Завтра навестим пенсионера», – подумал я и поехал к любовнице Шекельграббера.

Она жила в доме, у подъезда которого стояло с пол сотни машин иностранных марок, а в подъезде сидел вахтер – бывший десантник (как можно было догадаться по остаткам амуниции), уже разжиревший от дремотного сидения на одном стуле. Лучше б ему поставили кушетку. Хотя бы с бока на бок переворачивался. Он пустил меня без звука: не знаю, за кого принял, но, скорее, поленился спрашивать, испугался, что придется вставать и загораживать дорогу.

Марина Степановна жила на первом этаже. Мимолетного взгляда на квартиру достаточно было, чтобы сообразить: хозяйка болтается без дела, но постоянный заработок имеет, потому что «надомница», то есть осыпает богатых друзей женскими милостями. Я подумал, что между ней и вахтером много общего: одна получила от природы красоту, а другой – здоровье и два метра без кепки, и оба живут за счёт подарков природы, как наследники несчастных родственников, отдавших чаду все хорошее.

– Заходите, хватит уже тереть подошвы о коврик, – пригласила Размахаева.

Мы прошли в комнату, которая имела такой вид, будто Размахаева все утро развлекалась не покладая рук, ног и других частей только что отмытого под душем тела.

– Коньяку выпьете? Тут осталось на три рюмки.

– Спасибо, я уже пил сегодня по необходимости. Теперь у меня похмельный синдром. Я бы выпил воды или молока.

Мне поднесли и воды, и молока.

– Значит, вы – частный сыщик?

Я кивнул, но как бы в раздумье и не очень уверенно.

– По вам не скажешь. Вы скорее производите впечатление не частного сыщика, а приватизированного. Но это не важно для меня. Что вы хотите узнать? Задавайте вопросы на свою сообразительность, а я буду отвечать на свою.

Я растерялся, я совсем не думал, о чем спрашивать Размахаеву, а в кино и книгах такие сцены сами собой строятся: что надо – вмиг выясняется, и дело заканчивается постелью.

– Вы хоть прочитали протокол моего допроса в милиции?

– Нет, – сознался я.

– Плохо, так не годится работать, – попеняла Размахаева. – Вы же будете повторять вопросы, а я – повторять ответы. А жизнь проходит.

– У меня свои методы, – соврал я.

– Мне кажется, вы из кагебе, – решила Размахаева.

– Такой организации уже нет больше года, – ответил я.

– А куда же она делась?

– Ее переименовали.

– Так это названия нет, а не организации. Организация еще при Иване Грозном была.

– Почему вы решили, что я из кагебе?

– Должны же они как-то проявиться: в окно подсмотреть, телефон прослушать, письма прочитать, – все-таки иностранный гражданин убит! Правда, из-за Шекельграббера международный скандал вряд ли возникнет.

– Почему?

– А кому он нужен? Кто его, кроме меня, жалел? Кому деньги давал – те зад лизали, отрабатывая, а остальные только плевали в спину: приехал, гад, нашей родиной торговать.

– Вы его любили? – спросил я.

Размахаева выпила рюмку коньяка, пустила вдруг слезу и сказала:

– Он звал меня Мунька.

– Кто такая Мунька? – не сообразил я.

– Ну, я вот Мунька в его представлении.

– Что за человек был Шекельграббер?

– Меньше всего он походил на американца в нашем представлении. Разгильдяй с небольшой лысиной. Сорил деньгами, угощал всех подряд, взаймы давал направо-налево.

– Может, он просто обалдел от здешней дешевизны?

– Нет, он, скорее, обалдел от того, как легко наши оборотистые подонки собирают деньги, ничего не делая. В Америке, говорил он, из-за одного процента прибыли конкуренты друг другу глотки перегрызут, а здесь и из-за ста с тобой никто разговаривать не станет. Но все-таки он был прирожденный разгильдяй, а не бизнесмен, иначе не полез бы в эту аферу с «Долиной царей».

– Какая же афера! Я увидел сегодня преуспевающее предприятие.

– Пока преуспевающее, но по большому счету – это несерьезно. Только при нашем бардаке оно способно приносить много бумажек, похожих на пестрые фантики. Кстати, не возьметесь мне растолковать, почему теперь на деньгах вместо Ленина рисуют какие-то узоры и трилистники ни к селу ни к городу?.. А в принципе, Кашлина с Поглощаевым ждет судьба Безенчука.

– Вы знаете что-нибудь об отношении Шекельграббера к компаньонам?

– Поначалу у них все складывалось гладко, но последние полгода он приходил ко мне расстроенным и говорил, что скоро они перегрызутся, как собаки, пора вынимать уставный капитал и сматывать удочки. Хотя деньги его мало волновали, ему не нравилось, что Поглощаев баламутит воду и в каждый разговор вставляет, будто один работает на износ, а паевые доли у всех троих равны, хотя работы там особой нет: подчиненные работают, директора только деньги считают и делят сообразно собственным интересам. А Шекельграббер дал фирме изначальный капитал, у компаньонов в то время запасных брюк не значилось. Даже я достала «Долине» трех клиентов, а Поглощаев – жмот – хоть бы в ресторан позвал!

– Почему именно Поглощаев? – спросил я.

– Он у них командует клиентами и ведет бухгалтерию.

– А что делает Кашлин?

– Дурака валяет. Кашлин – это Шекельграббер номер два, или наоборот. Мы учились на одном курсе, он нас всех и перезнакомил. Из него получился бы хороший ученый, если б не затрахала совдеповская нищета после перестройки. Вот скопит денег и опять в науку сбежит. Все-таки шесть языков знает парень. Кашлин придумал идею этого бизнеса и научно обосновал. – Она усмехнулась. – Я чуть замуж за него не выскочила на третьем курсе, теперь жалею страшно. А вы женаты?

– Нет.

– Я люблю холостых мужчин: с ними проще и обмана меньше.

– Вы бы не могли прикрыть бедра халатом, – попросил я, – а то мне прямо не по себе. Все-таки живой я и к тому же сытый.

– Сытый кем?

– Сытый «чем».

Она запахнулась, выпила, но стала еще соблазнительней. Она была из тех женщин, которые сводят с ума, одеваясь. Стриптизерша наоборот. (Какой-нибудь владелец теневого ресторана мог бы заработать неплохие деньги на этой моей идее.)

– Кто, по-вашему, позарился на жизнь Шекельграббера? – спросил я напрямик.

– Кто угодно, включая его жену, которую я никогда не видела.

– Естественно, она в Нью-Йорке.

– А вы проверьте, не прилетала ли она инкогнито?

– Зачем ей убивать мужа?

– Вы, наверное, Булгакова не читали? Иногда так бывает, что муж надоел, – объяснила она. – Мне, например, однажды сожитель надоел, и я его в тюрьму отправила.

Я состроил удивленную физиономию.

– Написала начальнику паспортного стола, что живет мой закавказец без прописки на моей жилплощади – тогда с этим строго было. Но сожитель договорился с начальником полюбовно. Что делать? Я написала на начальника, что за взятки прикрывает бездомных закавказцев, моего в частности. Тут уж начальнику против воли пришлось его выселять за сто первый километр, чтобы свою должность и шкуру спасти, а сожитель перед отъездом побил меня до сотрясения мозгов, и его упекли за изнасилование. Ну, я выздоровела, и синяки зажили до свадьбы… Месяца три назад его выпустили по амнистии. Он ходил тут под окнами, пока я не велела вахтеру погрозить ему кулаком с обручальным кольцом на пальце.

– Он не мог убить Шекельграббера из ревности?

– Мог… И я могла… И меня могли. Но при чем тут документы?

– Вот-вот, документы. Может быть, искали какой-то конкретный компрометирующий документ, а в спешке похватали все подряд?

– Может быть. Мне он ничего не оставлял на ответственное хранение.

– Извините за нескромный вопрос, вам не приходило в голову, что Шекельграббер – шпион?

– Завербованный на телеигре «Поле чудес» в пользу страны дураков? Приходило, и не раз. Раз пять примерно. Только за чем у нас шпионить? Мне кажется, сейчас зайди на любой «ящик» или на батарею ПВО, тебе и так все покажут, все расскажут и ксерокс сделают, если свои порошок и бумагу принесешь.

«Черт побери, – подумал я, – а ведь она патриотка в глубине души».

– С кем он дружил из иностранцев?

– Был у него собутыльник Андре Эпюр. Заходил недавно, спрашивал, кому вернуть долг Шекельграббера, какой из жен: мне, той, что в Нью-Йорке, или еще какой-нибудь?

– Чем он занимается?

– Пьет от радости, что фирма не отзывает его из Москвы.

– Может, как-нибудь поужинаем в ресторане Домжура? – предложил я и поднялся.

– Кстати, вы не поменяете мне десять долларов?

– Только на две пятерки.

Она засмеялась:

– Теперь вижу, что вы не чекист: тот поменял бы не задумываясь и купил бы дочери куклу Барби в шопе. Ладно, телефон у вас есть. Надумаете пригласить – звоните.

В углу коридора я заметил миску:

– Вы держите домашнего зверя?

– Подарили как-то собаку, но мы с ней не ужились. У меня на собаку времени не хватало, и тявкала она ни к селу ни к городу.

Я остался за дверью.

Перед выходом сунул вахтеру пару сотен.

– Ты давно здесь?

– С месяц.

– А твой сменщик?

– Завтра он будет с девяти, мы через сутки…

Будильник заверещал в пять утра. Стоило определенного геройства поднять тело с кровати и передвинуть к ванной. Я уже забыл, что такое вставать по сигналу, разленился от безработицы и ничегонеделанья, но надо ехать в Армянский переулок и поговорить с Заклепкиным, обнаружившим тело Шекельграббера. Пришлось уговаривать себя, так как организм, поработив разум, уверял, что к пенсионеру можно просто зайти в любое время суток и вовсе не обязательно караулить его в подворотне.