Текст книги "Убийство в «Долине царей»"

Автор книги: Владимир Бацалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Это класс! – сказал щелкопер.

– Это только первый класс, – ответил Кашлин. – Ведь рассказ надо продать и в журнал «Гей, американцы!», чтобы получить в твердой валюте. Поэтому сделаем такой конец. Уцелевшие от призыва трапперы достают дедовские винчестеры, ковбои трут лассо мылом, а последний из могикан по кличке Зеленый Змий со своей супругой Огненной Водой выходит из резервации на тропу войны. В партизанских схватках они отстаивают идеалы американского образа жизни, но по ходу борьбы с ужасом убеждаются, что он им самим уже не нужен. В финале – полное разочарование, ужас, горе, отчаяние, все поют, танцуют и пьют кровь супруги последнего из могикан.

– С меня бутылка пива, – бросив записывать, сказал мой сосед.

Кашлин хмыкнул презрительно, достал из внутреннего кармана початую бутылку коньяка и выпил со стакан из горлышка. Потом он попытался угостить меня остатками, а потом и корреспондента – подонками.

– Зачем вы так пьете? – удивился тот. – Я не куплю вам бутылку пива. Лучше подарю книгу Поля Брэгга о здоровом образе жизни.

– Это который не пил, не курил, не ел и хранил в баночках мочу разных дней выдержки? – спросил Кашлин.

– Зато когда он умер в девяносто лет и в морге вскрыли его труп, то все внутренние органы оказались абсолютно здоровы.

– Он мог бы есть, пить, курить и писать в унитаз, – сказал Кашлин, – и когда в морге вскрыли бы его труп, и нашли все органы абсолютно больными, старик вряд ли бы расстроился.

– Но он умер не своей смертью!

– А чьей? – удивился Кашлин.

– Ладно, – сказал я корреспонденту. – Иди домой, нам серьезно поговорить надо.

Он наконец-то ушел, и я сразу отдал его стул, чтобы к нам никто не подсел из толпившихся у стойки.

– Сегодня во всех газетах читаю свой телефон, – сказала Размахаева. – Как вы думаете, какой подлец устроил эту провокацию?

– Печать запаздывает, – посетовал я. – Кстати, документы нашлись.

– Но почему вы дали мой телефон?

– Потому что он с определителем номера, а вы заинтересованы в том, чтобы убийца Шекельграббера был наказан.

– Откуда такая уверенность?

Кашлин уронил голову на стол и заснул, пуская слюни изо рта.

– Хорош адвокат! – повторился я. – Но займемся делом. Итак, Терентьевич – злодей, убил вашего любовника.

– Я пошутила.

– А почему так плоско?

– Так получилось.

– Мне надоело с вами возиться, – решил я быть грубым. – Или выкладывайте все начистоту, или я пошел домой.

– Мне необходимо, чтобы Терентьевича выслали из страны, как можно дальше от меня, – сказала Размахаева. – За это я готова платить. Что вам еще не ясно?

– Причина.

– Вам ее знать необязательно.

– Обязательно.

– Это никак не связано с Шекельграббером.

– Но может быть связано с Поглощаевым, Горчицыным или со мной?

Видимо заслышав знакомые фамилии, Кашлин неожиданно приподнял голову и пролепетал:

– Вода из Элефантины, сода из Бубастиса, молоко из города Кимы и сок лавзонии из страны Куш – вот что должен был достать Поглощаев для полноценного бальзамирования Шекельграббера.

Размахаева погладила его по голове и сказала:

– Спи давай.

Он послушно заснул.

– Сознайтесь, вы любите Терентьевича.

– Нет, – ответила она, – я люблю другого. А Терентьевича я уважаю как очень порядочного человека и желаю ему добра.

– Так в чем причина?

– Видите ли, – помялась она немного, – все мужчины, с которыми я близко общалась, кончали очень плохо. А я ничего не могла с этим поделать. Мне жаль Терентьевича, и я пытаюсь ему помочь.

– Роковая женщина?

В ответ она пожала плечами.

– Что же случалось с вашими мужчинами? Какая собака Баскервилей кусала их до бешенства?

– Муж с ума сошел не по своей воле, первый любовник до сих пор в тюрьме, два других просто сгинули как-то вдруг, без объяснений. Правда, потом я одного случайно встретила, но он от меня шарахнулся в сторону. Ну а Шекельграббера вот взяли и убили. Что теперь с Терентьевичем будет – ума не приложу… Так вы мне поможете?

– Нет.

– Почему?

– Не вижу смысла.

– А-а, вы собираетесь использовать Терентьевича как приманку и покончить со мной, как с роковой женщиной, раз и навсегда.

– Очень может быть.

– Я вас недооценила.

– А я вас переоценил и не хочу развенчивать.

Лучше б я промолчал. От такого взгляда, каким ошпарила меня Размахаева, обычно прячутся под стол. Но я следил за ее пальцами, ловя момент, когда они начнут царапать мою физиономию, и взгляд благополучно прошел боком. Неожиданно Кашлин поднял голову и пробормотал:

– Первым к Картеру и Карнарвону пришел Безенчук, чтобы купить патент на саван Тутанхамона. Но мне непонятно, то есть мне понятно, когда просто двоится в глазах, но когда ты сам двоишься в зеркале! – это не зеркало, это недоразумение.

– Ему надо в кровать, – сказал я.

– Я отвезу, – ответила она.

– Вам помочь?

– Не первый раз.

Тут только я сообразил, кого Размахаева любит на самом деле, если вообще способна на какие-то чувства. Сообразил и пошел домой от греха подальше…

Утром я забрел к Квочкину. Накануне тот опять смотрел американский боевик, потому что носился по дежурке как угорелый и кричал:

– Сейчас я кому-нибудь задницу надеру!

Меня он тоже встретил «классическим» вопросом:

– У тебя все хорошо?

– Лучше-хуже некуда, – ответил я. – Оказывается, у Размахаевой был муж. По моим данным, он сошел с ума. Нельзя ли выяснить, где он находится?

– Как фамилия?

– Должна быть Размахаев.

– Позвони через пару часов…

Тогда, коротая время, я завернул к патологоанатому-массажисту. Не очень-то он мне обрадовался и дверь открыл со скрипом. Я думал, что наткнусь на любовника, которого легко опознаю среди подозреваемых, но Горчицын был в квартире один.

– Подарили Кувыркалкиной букет от моего имени?

– Подарил.

– А она что?

– Взяла, – ответил он вяло.

Мы помолчали, думая каждый о своем.

– Чай пить будете? – спросил Горчицын, чтобы заполнить паузу.

Я не смог побороть отвращения и отказался. В следующий раз буду ходить к «голубым» со своей чашкой и заваркой.

– Зачем вы соврали мне про деда с пуделем в бане?

– Я не врал.

– Врали как сивый мерин.

– Нет.

– Так можно препираться до следующего утра, а утром продолжить, – сказал я. – Послушайте, Горчицын, в ваших интересах рассказать мне все, что знаете и о чем строите догадки, ибо всякое отмалчивание и увиливание тормозит следствие и наводит на ненужные подозрения. Вас можно привлечь к ответственности на основании соответствующей статьи Уголовного кодекса и временно поместить в Лефортовский изолятор, чему вы вряд ли обрадуетесь, если, конечно, не мазохист. Итак, вы знаете убийцу?

– Не знаю.

– Но догадываетесь?

Он неопределенно пожал плечами.

– Откуда вам известен Заклепкин?

– Какой Заклепкин?

– Какого в бане встретили и какого там не было ни телом ни духом.

– Я, наверное, ошибся, – сказал Горчицын. – Наверное, дед с собакой приходил в сауну.

– В женское отделение?

– Да.

– Поразительный дед! Испорченности вам обоим не занимать. И как же его шайками не закидали?

– Его просто не пустили.

– А зачем он приходил? Я еще могу объяснить появление чеховской дамы с собачкой в женской сауне, но деда с пуделем!..

Может быть, ему кто-то срочно был нужен из клиенток.

– Какие у вас отношения с Опрелиным?

– Никаких.

– Вы знаете, кто он?

– Я знаю, кем он был раньше, – ответил Горчицын, – года три назад Опрелин возил ко мне Марину на массаж.

– В «УАЗике»?!

– Нет, это было еще до «Долины царей». Тогда он ездил на черной «Волге» с партийными номерами.

– Вот это уже ценная информация, – сказал я, похлопал Горчицына по плечу дружелюбно и удалился…

На улице пришлось полчаса клянчить у прохожих монетку. С этой чертовой инфляцией ерунду сделать невозможно, а на что-то солидное нет денег. Наконец одна девушка одарила-угостила меня медным российским рублем. Дозвонился сразу, видимо повезло: никого в тот момент не убивали, не насиловали и не грабили.

– Нашел мужа Размахаевой? – спросил я Квочкина.

– Найти-то нашел, но вряд ли ты до него доберешься, – ответил милиционер. – Его еще при социализме упекли в спецполиклинику. Туда сажали неугодных режиму, строптивцев всяких, правдолюбцев и помешавшихся на этом поприще.

– А куда еще сажать помешавших себе?

– Сейчас-то многих домой выгнали, но твой интерес на самом деле чокнулся.

– Может, перекормили лекарствами?

– Запросто, – ответил Квочкин. – Только тебя в эту клинику даже теперь не пустят…

– А гласность?

Но Квочкин меня не слышал:

– …Да и что тебе этот псих путного скажет? Все равно суд его в качестве свидетеля не примет. Так что ищи других.

– Намек понял.

– Тут такое дело, – замялся Квочкин несвойственным ему тоном. – Сегодня конец квартала, мне машину по дешевке сделали, триста долларов не хватает. Сходи к Поглощаеву, попроси на текущие расходы или аванс.

– Не даст.

– А ты скажи, что послезавтра приведешь ему убийцу за руку.

– Ладно, попробую, – смирился я.

– Ты где?.. – спросил Квочкин. – Там и стой. Я за тобой заеду, чтоб побыстрей.

Через пятнадцать минут я входил в «Долину царей», за окном ждали желто-синие «Жигули» с мигалкой на крыше. Вид мой на их фоне был очень внушительный.

– Срочно к Поглощаеву, – бросил я.

Кувыркалкина посмотрела на меня двусмысленно: то ли ждала, что я прощения попрошу, то ли хотела поблагодарить за цветы. Во всяком случае, рта она не открыла, и я прошел в кабинет без звука.

Поглощаев привычно трепался по телефону, Кашлин привычно вынул палец из носа и пожал мою руку.

– Деньги нужны, – сказал я Поглощаеву, когда он наконец наговорился. Если 6 у нас платили за телефон поминутно, он наговорился бы до бедности.

– Что так? – удивился он.

– Вот так, – пришлось ответить.

– Я не бездонная бочка, а вы вроде бы не рэкетир, – сказал Поглощаев.

– Да ладно вам жадничать. Нужно-то всего триста долларов. В пересчете устроит и рублями, – сказал я. – Убийца Шекельграббера уже найден, послезавтра я назову его имя.

– А почему не завтра?

– Потому что завтра первое апреля. Вы мне не поверите.

– Скажите сейчас, – влез Кашлин.

Я на секунду замялся:

– Нужно собрать кое-какие справки, чтобы не выглядеть голословным. В условиях постсоветской бюрократии эта проблема упирается во взятки.

– Я не виноват, что вам не хватило накладных расходов, – выдавил Поглощаев.

– Вы виноваты в том, что тормозите следствие, – сказал я строго. – Да и беру я из своего гонорара.

– Не пойму, кто кого нанял. – Поглощаев поднялся и вышел. А я-то, наивный, думал, что деньги он держит в кабинетном сейфе, оказалось – нет. Где же? В морге, что ли?

– Зря вы сболтнули, что знаете имя убийцы, – сказал мне Кашлин.

– Вы тоже знаете? – удивился я.

– Так же, как и все, – догадываюсь, – ответил он.

Спрашивать: «Ну и кто?» – после собственного признания выглядело бы идиотизмом, и я промолчал.

– Лучше бы вам сегодня и завтра не ночевать дома, – посоветовал Кашлин. – Одно из двух: либо он ударится в бега, либо убьет вас. Или покалечит – как получится.

– А кто скажет, что я его вычислил?

– Первый встречный-поперечный.

– Вы знаете свекра и свекровь Размахаевой?

– Нет.

– А ее родителей? Они живы? – спросил я по инерции.

Кашлин даже подпрыгнул на стуле:

– Вы обманули Поглощаева, вы не знаете убийцу Шекельграббера! Я так и думал. Лучше вам сегодня переночевать в милиции.

– Я посплю на посту.

Тут вошел Поглощаев и отсчитал деньги, причем рублями и по заниженному курсу. Скаред!

– Займись наконец делом, – бросил он зло Кашлину.

– Я занят, – спокойно ответил тот, – обдумываю организацию нового акционерного общества «Долина цариц». Потом откроем дочернее предприятие – «Долину приближенных и любимых животных»…

Я вышел в приемную и сел на край стола Кувыркалкиной:

– Что-то я по тебе соскучился.

– Вали отсюда, – ответила она.

– Только с тобой, – сказал я. – Пойдем скорей, Поглощаев тебя отпустил. Мне на поруки.

– Ты серьезно?..

На улице я передал деньги Квочкину.

– Ну зачем при свидетелях?! – прошипел он больше по привычке, чем из боязни.

– Это не свидетель, это подозреваемая номер один, у нее есть пистолет, – сказал я. – Слушай, подбрось нас до моего дома, надо уйти от «хвоста».

– Извини, старик, времени нет ни секунды. Приходи завтра, обмоем покупку. – И он укатил…

Через час мы уже пили в постели шампанское, за которое заплатила Ольга.

– Ты подлец! – говорила она после каждого глотка.

– Согласен.

– И дурак набитый!

– Возражений нет.

– И скотина!

– В точку.

– Я за тебя замуж не пойду!

– Этого и не требуется, – искренне ответил я.

– А как же? – удивилась она.

– Найдем выход…

Когда мы уже приготовились подремать от переутомления, в дверь сначала настойчиво зазвонили, потом требовательно забарабанили кулаками. Я подошел к двери и спросил:

– Кто там такой шустрый?

– Открой, ублюдок! – По голосу я опознал Опрелина.

– Не могу, я голый.

– Ублюдок! Ублюдок! – эхом разносилось по подъезду.

Я вернулся в комнату и сказал Ольге:

– Кажется, твой муж в гневе, а черного хода у меня нет.

– Что будем делать? – спросила она.

Но Опрелин все решил за нас. Видимо разбежавшись, он плечом вышиб дверь и возник в комнате. В руке Опрелин держал пистолет. Я попытался выбить опасную игрушку ударом ноги, но промазал и только лягнул дурака. Опрелин с перепугу выстрелил. Боли я не почувствовал, поэтому закрыл глаза, перестал дышать и, двигаясь на ощупь, вытащил Кувыркалкину на балкон.

Минут через пять она очухалась в слезах, а Опрелин, как я видел сквозь стекло, лежал посреди комнаты без чувств. Бедный малый, по-моему, не прочитал в инструкции, что из газового пистолета нельзя стрелять в плохо проветриваемом помещении. Теперь, по крайней мере месяц, в квартире будет вонять газом, а я, по необходимости, оставлю для воров открытыми окна и уеду на море. С тысячей долларов я не пропаду на любом курорте.

На самом деле мне было не до смеха, хотя что может быть комичней: голые любовники сидят на балконе в марте месяце, а ревнивый муж отдыхает от подвигов посреди комнаты. Из дома напротив нас уже разглядывали любопытные, один даже щелкал фотоаппаратом, а нам, кроме носков, и прикрыться нечем: я, чтобы не стирать их каждый день, вывешивал через сутки проветриться. Ладно, потом я этому щенку с фотоаппаратом уши оторву.

– Какой же идиот твой муж! – сказал я Кувыркалкиной. – Пусть теперь тут живет, а я к нему перееду.

Ее трясло от холода, газа и рыданий.

– Он меня любит, а я дурная.

– Он не тебя любит, а свою собственность в твоем лице любит.

– Ничего ты не понимаешь, ты циник. Ты хуже Кашлина.

– Тогда забирай своего обормота и проваливай, а мне надо дверь чинить.

Я дал проветриться комнате, чтобы в нее хотя бы можно было зайти и не рухнуть без чувств, оделся сам, выбросил одежду Кувыркалкиной на балкон и вернул в чувство Опрелина водой и пощечинами. Потом вбил три гвоздя в дверь, отволок Опрелина к его «уазику», закинул вместе с супругой в фургон и отвез к ним домой.

Решив, что на сегодня с меня приключений достаточно, я пошел ночевать к банщику Леше…

Спецполиклиника для закоренелых помех режиму и его представителям оказалась всего лишь отделением в тривиальной психушке, правда под усиленной охраной. Меня не пропустили. Никакие журналистские удостоверения и ухищрения не помогли, и часы свиданий не предписывались, даже в передачах из продовольствия несчастным было отказано. Наверное, тут обитают организаторы терактов на генсека, президента и правительство, – решил я, потому что из охранников не выудил ни слова. На всякий случай походил под окнами, но никто не выглядывал. Видимо, и это запрещалось под страхом ледяной ванны. Случайно я поймал главврача или кого-то близкого по иерархии.

– Мне бы поговорить с одним вашим подопечным по фамилии Размахаев.

– Такого не знаю.

– Он лежит у вас со времен Брежнева!

– Вы ошибаетесь.

– Могу я посмотреть список пациентов?

– Нет. – Главврач уже миновал охранников.

– Я все равно получу разрешение! – с отчаяния крикнул я вдогонку.

– Вы получите неприятности, – обещал мне главврач спиной.

Ну и сволочь! На таких вот и держится любая система. Просто кулаки чешутся! Встретить бы этого «ученика» Гиппократа в тихом переулке, глядишь, у Поглощаева одним клиентом стало бы больше.

На всякий случай я заглянул в справочный стол больницы, но тоже без толку. Сгинул некто Размахаев, растворился на одной шестой части суши, и никому до этого нет дела, даже жене, в нашем скотском обществе. Так из стада уводят на убой, а стадо мирно щиплет травку.

Я встал посреди улицы, раздумывая, что делать дальше. С утра меня тешила надежда на встречу с Размахаевым, из которого я наверняка вытянул бы кое-что существенное, но оказалось – грош мне цена как журналисту и сыщику, не справился с простеньким заданием и запасного плана не выдумал. Но никакого плана, собственно, и не требуется: раз не вышло с мужем, нужно добить жену по паспорту. Должна она знать, как превратилась в роковую женщину и почему муж сошел с ума или его сошли. Поэтому я поехал к Размахаевой и у дверей почти нос к носу столкнулся с Навыдовым.

– Ты же взял деньги и обещал не следить за мной! – сказал он.

– Во-первых, я подошел с противоположной стороны. А во-вторых, вы не «тыкайте», Навыдов. Я еще не член вашей бригады: не интер, не могилокопатель.

Он хмыкнул:

– Тебя все равно не пустит вахтер.

Так и вышло. Навыдов прошел, а меня задержал внизу парень с задницей, отъеденной на ширину плеч. Но я поговорил с Размахаевой по диктофону, и парню пришлось отойти в сторону.

В квартире, кроме зиц-вдовы и Навыдова, я обнаружил и Терентьевича в домашних тапочках.

– Тебя только пистолет остановит, – сказал мне Навыдов что-то вроде комплимента и стал делать Терентьевичу знаки, приглашая поговорить наедине.

– Нам нечего скрывать, – сказал Терентьевич. – Говорите при всех.

Навыдов передал конверт.

– Это загранпаспорта с визами, – объяснил он скорее мне, чем своему шефу. – И там же советский паспорт Марины Степановны со штампом, что ее брак считается недействительным.

– Но ведь она еще позавчера была замужем! – удивился я.

– А вчера я ее развел.

– Дорого, наверное, заплатили за спешность.

– Не из твоего кошелька.

– Где же взяли мужа?

– Его согласия, как недееспособного, не потребовалось.

– С вами не соскучишься, господа, – сказал я. – Только начнешь привыкать, что гражданка Размахаева замужем, а она уж опять по закону девица.

– Кстати, Марина Степановна, я забыл вас спросить, – влез Навыдов, – не хотите ли вернуть девичью фамилию?

– Замолчите, идиот! – закричала экс-Размахаева. – Господи, как вы мне все надоели! Дурак на подлеце, подлец на донкихоте, донкихот за компанию с человеком, от которого я прячусь с пятнадцати лет! Не поеду я ни в какую Югославию и женой вашей никогда не буду! Слышите, Терентьевич! Поставьте тапочки моего мужа на место и уходите!

– Успокойтесь, – сказал Терентьевич. – Нельзя себя так вести.

Размахаева сорвала с его ног тапочки и демонстративно сунула в карманы халата.

Будь я на месте Эркюля Пуаро, немедленно заключил бы, что все дело именно в тапочках, что муж Размахаевой перед сумасшествием напитал их ядом, сотворив таким нехитрым образом тайну роковой женщины. Но я не любил Агату Кристи за обилие шаблонных романов и поэтому спросил:

– Тапочки дороги вам как память?

Размахаева не слышала меня. Она повторила Терентьевичу:

– Если вы порядочный человек – немедленно оставьте мой дом. И забудьте меня. Может быть, вы и очень хороший, добрый, внимательный, но я вас не люблю. Вам со мной будет плохо, и мне будет плохо. Прощайте. А за развод спасибо, сама бы я вовек не собралась.

Навыдов с Терентьевичем ретировались, видимо до лучшего расположения духа хозяйки, а Размахаева легла немного порыдать в подушку.

– Все это очень забавно и интересно, если только не первоапрельский розыгрыш.

– А вам что еще надо?

Я хотел сказать: «Тапочки примерить, может быть, я искомый золушок», но только пожал плечами.

– Что надо? – не унималась Размахаева. – За деньгами пришли? Забирайте под расписку. – Она вытащила из-под кровати дипломат.

Я открыл его и от удивления присвистнул:

– Сколько тут?

– Как сколько? Миллион.

– Тот самый, что Шекельграббер должен был отдать за документы?

Теперь уже она посмотрела на меня, явно ничего не понимая.

– Вы же сказали вчера Поглощаеву, что знаете убийцу Шекельграббера!

Я совсем растерялся. Из ее слов выходило, что, раз я знаю убийцу, я должен знать, что деньги именно у Размахаевой. Видимо, так она и объяснила себе мой приход.

– Это был блеф. Я смотрел на реакцию Поглощаева, – пришлось хоть что-то ответить.

И тут же получил две оплеухи и истерику в виде безболезненного приложения. Хотел было ответить, но вспомнил, что из всего женского рода бил только подушку, и опустил руку.

– Вы хуже подлеца, вы – ничтожество! – сказала она, очнувшись.

Вид мой и впрямь был как у оплеванного. Это я рассмотрел в зеркале.

– Значит, Шекельграббер поехал выручать документы, оставив деньги у вас? Значит, он знал, что платить не придется?

– Что мне с ними делать? – Размахаева одновременно подтвердила мой вопрос и задала свой.

– Не знаю. Верните вдове или потратьте: накупите свечек и замаливайте грехи во всех церквах мира.

– Чьи грехи?

– Не знаю.

– А что вы знаете?

– Сегодня я найду убийцу Шекельграббера.

– Далеко ходить не надо.

Я оторопел:

– Так это?..

Она засмеялась:

– Вы полный кретин. Вам не сыщиком над работать, у вас другое призвание.

– Какое же?

– Много есть профессий для ваших способностей и интеллекта. Дворник, например.

Я обиделся.

– Ладно, еще увидимся, – сказал и вышел…

На улице мне стало еще грустней от безысходности. Когда прохожая парочка бросила: «Мужчина, у вас вся спина белая, только под курткой не видно», я сухо ответил, что во времена тотального дефицита денег у простых людей праздник дураков ежедневно. «Куда идти? – думал я, кружа вокруг дома Размахаевой. – Опрелин разговаривать не станет, Кашлин либо отшутится, либо посмеется надо мной; Поглощаев сам ни черта не знает, да еще я ляпнул, что нашел убийцу; остается мелкий пакостник Заклепкин и перетрусивший Горчицын. Ясно как дважды два, что все дело в Размахаевой. Но кто лишил жизни Шекельграббера из-за нее? А может быть, и не из-за нее вовсе, но что она как-то тут вольно-невольно участвует – это точно».

Я чувствовал себя учеником костоправа, не выдержавшим экзамен. В старину их профессионально признавали так: клали битый кувшин в горшок, а ученик должен был его собрать на ощупь.

Из дома вышла Размахаева, явно нервничая. Я затаился. Через минуту к дому подъехал «уазик». Опрелин вышел из машины и открыл Размахаевой дверь натренированными движениями «шестерки». Они сразу уехали, а я чертыхнулся, потому что не имел денег на такси, чтобы последовать за ними.

Тогда я поехал в сауну, собираясь снять ремень, расстелить Горчицына на его массажном топчане и сечь в присутствии клиенток до тех пор, пока не расскажет все подчистую. Хотя и он мог толком ничего не знать: может, подсмотрел, дурак, ненароком, как Опрелин с Заклепкиным воруют документы Шекельграббера, и пытался осторожно вывести меня на этот факт.

– А он уже второй день нос не кажет на работе, – сообщил мне начальник Горчицына.

– И что из этого следует?

– Может, заболел, но в таких случаях звонят, чтобы предупредить клиентов. Уволю я его к чертовой матери…

Но Горчицын не заболел, это я чувствовал определенно. Он перетрусил и ударился в бега. Скорее всего, именно он и звонил Шекельграбберу, требовал миллион за документы. Но с какой целью? Просто нервы потрепать? И почему Шекельграббера убили в Армянском переулке, в пенатах Заклепкина?..

Выхода у меня не было. Ехать к Заклепкину казалось верхом идиотизма. Я даже не мог придумать, что спросить у этой пенсионной вши с пуделем. И я сдался. Плюнул под ноги и поехал к Квочкину за разгадкой…

В дежурной части на проходе меня остановил милиционер. Просто ужас! Никуда войти нельзя без скандала.

– Сегодня майор Квочкин не принимает.

– Меня примет. Позвоните ему.

– А вы по делу или по личному?

– По личному делу. Он пригласил машину обмывать.

Милиционер освободил дорогу.

В кабинете Квочкина сидели еще четыре чина, а на столе стояло в два раза больше бутылок. Под столом, но без пробок, – столько же. Говорили громко, и еще в коридоре я понял, что и тут не чураются патриотических тем.

– Ну в какой еще стране таким дуракам, как мы с тобой, дали бы диплом о высшем образовании? Просто так, под расписку о невыезде?

– Угу, – пробурчали в ответ.

Я вошел и сел на крайний стул. Квочкин наконец меня заметил и сказал:

– Заходи.

– Спасибо, – сказал я.

– Выпей за мою «пятерку», редиска ты этакая, – сказал он, протягивая стакан водки.

– Один, что ли? Не чокаясь? Как на поминках?

Квочкин согласно кивнул и налил всем. Потом дружно похрустели парниковыми огурцами.

– Ты бы хоть нас познакомил, – сказал лейтенант Квочкину.

Это мой друг, на контору пишет.

– В каком смысле?

– В каком скажешь, в таком и напишет, – ответил Квочкин, наливая по кругу.

Я обиделся и решил скорей перейти к делу, чтобы уйти.

– Так кто убийца? Скажешь мне наконец.

– Да какая разница! – ответил Квочкин. – Пей для укрепления организма.

– Ты же его завтра арестовываешь!

– Ну?

– А мне нужно сегодня знать, иначе плакали наши… сам знаешь что.

– Тогда я сегодня арестую, ордер у меня выписан, тут где-то, в столе.

– В таком виде только арестовывать!

– Я в любом виде арестую.

– Перестань куражиться, – сказал я.

– Не знаю, что это такое, – ответил Квочкин и снял трубку внутреннего телефона: – Четырех человек и две машины на выезд.

Он встал пошатываясь, вынул пистолет, пощелкал затвором и сказал:

– Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.

– Я с тобой, – сказал я…

Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это время гадал, что он ответит на вопрос: «Кто там?» – «Откройте, милиция» или «Вам телеграмма». Но замок щелкнул без предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:

– Ку-ку, Гриня! Приехали.

– Это не он, это домработница, – поправил я.

– Вижу! – ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив служанку.

В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.

– Папаша, огоньку не найдется?.. – начал Квочкин.

– Это тоже не он, – подсказал я.

– Да вижу, вижу! А где… он?

Я пожал плечами.

– Степан Николаевич застрелился утром, – сказал Опрелин.

Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошёл.

За столом сидел человек, знакомый Квочкину оперуполномоченный милиции, и писал протокол.

– Ничего интересного, – сообщил оперуполномоченный. – Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет все на месте. – Он показал на полиэтиленовые пакеты.

– Почему мне сразу не доложил?

– Вы заняты были, товарищ майор.

Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок, и сказал:

– Ну да.

Я взял записку: «В моей смерти прошу винить перестройку, лично предателей Горбачева, Ельцина…» – и еще десятка три фамилий. Пистолет оказался именной: «…Начальнику политотдела такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и политического духа бойцов» полная белиберда, но смысл вроде понятен.

– А кто он был, этот Заклепкин? – спросил я Квочкина, заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее запах.

– Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС. А до девяносто первого года пенсионер союзного значения.

Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу в первый же день!

– Вы сказали, попытка самоубийства?

– Да, он еще дышит, – ответил оперуполномоченный. – Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит ли.

Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина:

– А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к иноземной идеологии?

Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да, и не только.

Я вышел в коридор и спросил Опрелина:

– Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой?

– Сюда привез.

– А сейчас она где?

– В больнице.

– Что она-то там делает?

– Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича!

Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив. Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от радости… Одно утешение для меня в этой истории – Размахаева! Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью?

– Почему он именно сегодня застрелился? – спросил я Опрелина.

– Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу! – рявкнул Опрелин.

– Он мог бы убежать.

Опрелин хмыкнул:

– Из собственной страны?

– Значит, ты был его шофером в лучшие времена? – спросил я. Сказать «шофером Заклепкина» как-то язык не поворачивался.

– Я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя не жалел и нас с ней, – он кивнул на домработницу, – не обижал.

– А мне не показался. Когда я поймал его на краже документов, он чуть не на коленях ползал.

Опрелин плюнул мне в лицо:

– Документы украдены мной! – Но он врал, видно было.

Я собрался врезать ему, но один из милиционеров уже заехал Опрелину по почкам. Видимо, он принял меня за «своего», только из другого ведомства. Мне бы утереться и обидеться, но я еще не все выяснил.

– Он случайно убил Шекельграббера или нарочно?

– Случайно кирпич убивает.

– И не жалко ему было иностранного подданного?

– Что их жалеть, безродных! Их ненавидеть надо, их везде убивают, потому что суются повсюду, как крысы!

Опрелин пел голосом бывшего шефа, но я все-таки сказал:

– Совершенно бессмысленное занятие. Хоть половину перестреляй, они наберут на интернациональной свалке новых эмигрантов и вырастят точно таких же американцев, а может и хуже нынешних. Но ведь Заклепкин не одного Шекельграббера прикончил, собственного зятя тоже приговорил персональным судом к сумасшедшему дому.

– Туда ему и дорога. Марина Степановна сильно не убивалась. Только рожей смазливый, а так – бездельник и тупица.

– Ну уж не глупее тебя.

– Я из себя элиту не корчил, хотя мог и мне бы простилось.

– Значит, верно служил.

Подошел Квочкин, сильно расстроенный, и сказал:

– Поехали в отделение. Тут все ясно, а там ребята ждут. – Он чертыхнулся почти матом. – Надо же, гад, из-под самого носа ушел!