Текст книги "Убийство в «Долине царей»"

Автор книги: Владимир Бацалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Ничего я о ней не думаю. Жду не дождусь, когда перьями обрастет… Как почему? Мозги у нее с рожденья соответствующие. Но еще больше она похожа на декоративное растение и готова цвести для каждого, кто ее польет, хоть мочой. У нее потребность ненавидеть мужа за недостаток полученных от него благ, которыми к тому же надо делиться с детьми. Она даже не существо женского пола, а самое настоящее обстоятельство!.. Думаю, она и довела его до жизни такой бесконечными претензиями и упреками…

Никогда не видел ее любовников и числа им не знаю. Знаю, что есть… Как откуда! Валовой ее каждый день перед уходом напутствует: «Дорогая Алла, помни, что любовь к людям – это вовсе не половая распущенность», – а такой кобель, как Петр, редко ошибается. Она сама норовит всем поведать о своих «победах». Я специально не прислушиваюсь, но приходится: надо знать, что в конторе делается. Гремучая шлюха эта Аредова, одним словом… Ну, в том смысле, что одни шлюхи развратничают бесшумно, как змеи, а есть такие, с гремушками на одном месте… Как на каком? На языке, который у них вместо хвоста…

Да, я ее откровенно не терпел – до сих пор терпеть не могу – и вижу, что неспроста. Специально за мной все ошибки в документах исправляла, дескать, вот я какая шибко грамотная, а ты вместо посещения лекций комсомольские собрания проводил. Хотел сразу ее выгнать, да Фатима вступилась – первая ошибка, какую за ней наблюдаю. А может, и тут она попала пальцем в небо…

Что вы говорите? Впрочем, так и должно быть. Не пойму только, чего он столько лет терпел и зачем ждал? Давно бы подыскал кого-нибудь поприличней. Кому нужна жена, способная лишь проводить вечера в ресторане и мечтать о мужике, который отведет ее в более шикарный ресторан!..

А вы меня и не утомляете, я уже почти оправился, если анализы врут. Поваляюсь еще недельку и начну жизнь с середины…

Цементянников

Стели постель, сил моих нет больше сидеть на стуле… Какой там душ! Доползти бы. Дети спят?.. Это хорошо… Нет, ты не так поняла. На обниманья я сегодня не способен. И вообще я за эти дни такого наслушался, что боюсь, как бы импотентом не стать…

Я же тебе рассказывал про дуэль! Что еще рассказывать? Гадость одна, люди какие-то выморочные, не то что уголовники. И мотивы у всех нестоящие, как они сами, а мне из-за этого уцепиться не за что, и не хочется – противно… Конечно же люди внешне, но как бы вполовину, а на другую – ни то ни се… Вот именно, люди на три четверти, а оставшаяся того гляди проявится… Ну как! Один корни пустит, другой шерстью обрастет, третий зафырчит и уедет в дальние страны, четвертый будет столб подпирать до пенсии… По-моему, мне из милиции пора переходить на телефон доверия, только не знаю, надолго ли сил хватит исповеди слушать…

Ничего я не запутался: версий столько, что бумаги в столе записать не хватит. А мотив – у каждого, с кем беседовал, но только подтереться такими мотивами. Разве у свидетельницы нет. А почему, собственно, если она полоумная?.. Тут есть над чем поразмыслить. Случайно нашла в лесу пистолет, или кто-нибудь подсунул заведомой дуре, выстрелила без предупреждения, потом затмение нашло и забыла… Все про какую-то душу талдычила, а у психов так бывает: голос вдруг ни с того ни с сего отдает приказ, они и выполняют, как зомби. Придется к ее лечащему врачу съездить, если такой имеется. Заодно поинтересуюсь в психдиспансере, зачем ее вообще на свободе держать. Человек она, конечно, несчастный, но ей уже ничего, кроме смерти, не поможет… Раньше русскому языку учила в школе, а потом вся ее семья погибла в дорожно-транспортной катастрофе. Она и двинулась на этой почве семимильными шагами… Да ничего этим сволочам на «БМВ» не было. Там пьяный сынок одного нового бандита был замешан, а другого папаша-банкир откупил… Ну что теперь! Ходит по помойкам, объедки в столовых собирает, в ящиках с гнилыми овощами ей азеры рыться разрешают, короче, живет по полной программе бомжа. Из квартиры ее кавказцы притон устроили, через день даже на порог не пускают, чтоб лишнего не видела… А кому ей жаловаться? Ты как маленькая, как вчера родилась… Да не будет же участковый бегать каждый вечер с проверкой! Семья у него к тому же, а там подстрелить невзначай могут. Опять же – хата засвеченная: если что случится на территории, за виновными долго бегать не надо. Кто такого подспорья в работе ради полоумной старухи лишится… Какая разница: виноват – не виноват. Сейчас любого сажай и держи на воде и ударе по почкам, пока он сам себе статью не придумает и в Госдуме законом не утвердит…

А ведь верно! Как я сам не подумал?! Старухе проще пареной репы было стянуть у кого-нибудь из гостей оружие… У нее-то с Трипуном ничего общего, кажется, но, может, надоумили. Только как проверить? Я свою голову в ту квартиру без ОМОНа не суну… Пожалуй, придется еще разок встретиться с Валовым и Гидренко. Кому-то их контора все-таки должна платить! Не может сейчас быть иначе.

Стой-ка! Кажется, Аредова говорила, что к ней какие-то кавказцы в ресторане лезли. Может, из этой квартиры?.. Но при чем тут Трипун? Может, и впрямь не в того пальнули… Или она недоговаривает…

А тут еще на территории больницы задержали какого-то нерусского придурка с пистолетом. Через забор ночью перелез, хотя ворота были открыты и сторож пьяным спал, а кого ему убить заказали – молчит. Если в ближайшие дни не расколется, – значит, – фанатик, ничего не выпытаешь…

Как при чем! Трипун-то там лежал… Ну и ввязался же я! Лучше б они все вместе компьютер в соседнем офисе украли: и срок небольшой, почти испытательный, и у меня гора с плеч… Тоже мне интеллигенты вшивые! Ничего толкового придумать не могут и по закону сделать. Дуэль мне подавай, а расхлебывать – дядя милиционер…

Вот сейчас брел домой и встретил алкоголичку со складчатой кожей, варикозными ногами и сизую от побоев, а на груди, на телогрейке засранной огромный рекламный значок: «„DERMATIC“ – лучший крем по уходу за кожей». Вот если б на нее совершили покушение, я бы не сомневался, чьих это рук дело…

Что?.. Господи, я уже заснул. Завтра спросишь…

Продолжение

Дрогистов и Аредов

– Если падает вилка, приходит женщина, падает нож – мужчина, а я все время роняю коробок спичек – и вваливаются толпы непрошеных гостей. С утра, например, заполз какой-то студент в раскоряку, сказал, что в общежитии ни души, и категорически потребовал похмелиться с ним за компанию, так как «в одинаре» пить грешно. Выгнать его оказалось непросто, он упорно пробирался к стакану на столе. «Опоздаешь на лекцию, оболтус!» – «Ничего, узнаю на пять минут меньше. А не выпью, вообще ничего не пойму».

– Ко мне тоже студент ввалился спозаранку, взаймы просил как у преподавателя и наставника. Я отправил его в соседнюю комнату к Петрову: тот накануне чашку разбил или тарелку. Нехорошо, конечно. Человек рассчитывал – к счастью, а тут на бутылку вытрясают последнее. И зачем они все учатся? Ехали бы по домам, росли дураками, лишних проблем в жизни не было бы.

– А я у умывальника подслушал разговор: «Вась, мы сегодня пить будем?» – «Нет, давай наконец покушаем».

– Парадокс студенческой жизни: спиваются от безденежья.

– Вы тоже спиваетесь. Как ни зайдешь – все с початой бутылкой на столе.

– Я – из-за глупой бабы. Стану джином, поселюсь в бутылке и таким макаром решу квартирный вопрос.

– Хоть бы студентку какую-нибудь соблазнили или аспирантку.

– Это очень подло в свете последних событий. Только любовь до гробовой доски!

– Абсолютно безжизненная мысль. Вы ее высосали из кончика протеза. Все здешние красавицы, как правило, эгоистки; во-вторых, набитые дуры, и по слухам – полные ничтожества в постели. До бревна скорее достучишься, чем до сердца красавицы.

– Вам, Валера, пора уже расставаться с этой ночлежкой и обзаводиться собственным углом. Вы и так отдали ей восемь лет. Ну а теперь все-таки кандидат наук, мелочь конечно, по нынешним деградировавшим меркам – доверенное лицо приемщика стеклотары. Зато жених – первый сорт, только без денег. Но в последнем вы не одиноки.

– Мне на женщин не везет, Виктор Петрович. На меня одни старухи западают, как будто я ботинки «Прощай, молодость». Последняя, сорокалетняя, даже до дома провожала, а в комнату не пошла: любовь у нее была предельно робкая за древностию лет. Только вздохнула на прощанье: «Почему я не встретила тебя двадцать лет назад?» Я ушел поскорее, не обижать же ее ответом, что двадцать лет назад я стрелял воробьев из рогатки.

– Вот и женитесь, если она с квартирой. А возрастом вы поневоле сравняетесь. Она станет по утрам делать зарядку, чтобы помолодеть, а вы по вечерам быстро состаритесь в кресле у телевизора. Время – понятие неимоверно условное. Выйдите на улицу и посмотрите на небо. От ближайшей звезды свет летит четыре года, а от самой дальней – сто пятьдесят лет. Она, эта звезда, может, взорвалась, когда ваша бабушка в школу ходила, но это увидит и узнает только ваш внук. То, что вы видите вокруг луны, – совершенно асинхронно, и на этой планете вещей – та же картина.

– Разве можно такое советовать? Кто же заводит семью в эпоху перестрелки и сопровождающего ее скотства? От семьи предохраняются, а уже свершившиеся браки настолько хрупки, что не выдерживают легкой финансовой пощечины. Я уже два года ни одной беременной женщины не встречал. Счастливая пара – сейчас такая же диковинка, такое невероятное стечение обстоятельств, как появление во Вселенной человечества на планете Земля. Ведь сколько требовалось соблюсти условий и состыковать их, чтобы появилось нечто разумное. Достаточно деревьям было вырасти съедобными, и обезьянкам никогда бы не изобрести палку-копалку. Съев всю древесину, животный мир издох бы без кислорода, и никому не пришлось бы надеяться на эксгумацию второго пришествия, тем более для живых она оказалась бы пострашнее атомной войны. Всех праведников тут же перебили бы, чтоб не претендовали на жилплощадь.

– Я вот как раз и сижу тут в роли эксгумированного, проще говоря, бомжа.

– Что у вас за книга на столе?

– Очень старая, страницы даже скрипят, когда их переворачиваешь. Это допотопный учебник этрусского языка. Я его изучаю по вечерам, потому что слов из него известно менее двух сотен. Много загадок оставили нам этруски, но с годами мне иной раз удается раскопать истину. Вот послушайте: «Сегодня в семье Тефария Велиана большой праздник – умерла жена». Прежде этот текст был мне непонятен, но последние события истолковали его однозначно.

– А вы не ходили домой?

– Разве я Карлсон, чтобы подглядывать в чужие окна?.. Не дом это уже, а пытная изба, мысленно я с ним попрощался. Раньше выходил ночью на кухню покурить, первым делом давил разбегающихся тараканов нещадно, а в последнее время перед разводом спокойно наблюдал, как они летают со стола на пол. Их стало так много, что некоторые доживали до естественной смерти.

– Но все-таки надо думать о дальнейшем. Не жить же вам здесь до смерти. Меняться надо и вспоминать о случившемся только в кошмарах.

– У вас есть веревка и мыло?

– Зачем?

– Белье надо постирать, а потом развесить.

– В подвале рядом с душевой уже натянуты веревки.

– А не украдут?

– Могут. Но есть способ: вы надорвите рукав или штанину.

– Ну дайте мыло.

– У меня нет. Но там всегда кто-нибудь забывает.

– Как же без собственного мыла обходитесь?

– Я об этом еще не думал.

– А пора бы. Впрочем, и мне пора.

– Я вот думаю: может, в партию вступить? Ведь правы коммунисты: работающий человек не должен быть ни бедным, ни богатым, он должен быть обеспечен всем необходимым. Если у предпринимателя денег больше, чем он может потратить – на себя, то это уже не предприниматель, а бизнесмен, то есть сволочь, которую надо взять за шкирку и сволочь на помойку к подобным же крысам.

– Вообще, хорошо бы все иностранные заимствования последних лет объявить ругательствами, пока мы поголовно не перешли на блатной жаргон. Нужна конституция русского языка и уголовный кодекс к ней со статьями вплоть до расстрела за злоупотребление.

– Надоела вся эта сиюминутность существования и мое несоответствие действительности. Зарплата ассистента на кафедре такая мизерная, что ее вполне можно было бы выдавать раз в год. Может, нам податься на приработок в грузчики? Я дам бесплатное объявление: «Двое молодых людей желают подработать тяжелым физическим трудом в неурочное время. Интим не предлагать».

– Тех, кто переживет постперестройку и не разбогатеет, надо награждать Звездой Героя.

– Какое же ничтожество крикнуло: «Будем выкарабкиваться вместе!» А откуда – потом выясним. Но стоило одному выскочить, началась цепная реакция и паника: спасайся кто может и как может! Великую страну разграбили в пять лет, быстрее, чем Рим и Византию! Тысячелетняя культура, еще как-то поддерживаемая под руки моральным кодексом строителя коммунизма, была смята инстинктом крысы, бегущей с корабля, чтобы вплавь достичь американского образа жизни. До чего же мелкие оказались люди! Едешь в метро, входит женщина с ребенком, редко-редко какая бабка, бывшая заслуженная ткачиха или вроде того, уступит место, а исчезнут бабки – прикажет, например, мэр сжечь помойки, с которых они питаются, – что будет? Ужас!

– Останется ограниченный контингент тварей, живущих стаями на ограниченной забором территории.

– Нет ничего страшнее зверя, думающего об удовлетворении первых потребностей.

– Тут думать не надо, инстинкт сработает.

– Уже все улицы забиты этими двадцатилетними инвалидами международной национальности: без рук, без ног, от головы одна оболочка осталась, и та деформирована в мафиозных разборках. Определенно близок конец нормального мира, на пороге второе средневековье со всеми своими ужасами, только на этот раз сумерки наступают техникой: вместо готов – радио, вместо вандалов – телевизор, вместо гуннов – компьютер. Все это человечеству в ближайшие поколения придется переварить психикой, а накопленный книгами опыт зарыть до лучших времен. Все равно у государства, которого нет, нет денег на содержание библиотек. Лучшие умы, как образцовый дебильный ребенок в интернате, все пытаются сложить из кубиков нечто идеально путное, но голова не работает и руки не слушаются. Левая не знает, что правая чешет за ухом, а тут еще и под себя сходил ненароком: мокро, неуютно, поплакать бы всласть после обеда, но не зовут – дотация кончилась. Прав был Лев Толстой: уходить надо из этого сообщества. Порознь – люди, а как соберутся – кретины или водку пьют.

– Основное неудобство истории, Валера, в том, что все хотят делать ее чужими руками, потому что в одиночку не получается, силенок не хватает.

– А вы верите в какой-нибудь миропорядок? В Бога?

– Я Его уважаю как прародителя. Но молиться или просить о чем-нибудь не буду, потому что Он в нашу жизнь не вмешивается, к сожалению. Меня бы тоже не заинтересовала частная жизнь лабораторных микробов и их государственное устройство. Я, конечно, могу их селекционировать до бесконечности или уничтожить уксусом, но спасать одну конкретную амебу, когда под микроскопом пять миллиардов! – я ее просто за шкирку не вытащу.

– Давайте поставим чай.

– Только не в чайнике, который сохранился от прежнего жильца. И заварку свою несите, моя – из бревен. Я тут пытал грузина, как они умудряются чайные листья отрывать с ветками, но он не сознался.

– Они ветки отрывают с листьями…

…Господи, уже больше недели, как переехал в институтское общежитие горе мыкать, и ни одного вечера в одиночестве, тишине и покое: ни жены, ни детей, полна горница гостей. Дрогистов, конечно, хороший парень и мой ученик, но зачем он все время приходит? Может, боится, что я повешусь от тоски? И в самом деле чувствуешь себя, как в детском саду, куда родители сдавали меня от безвыходности на пятидневку: тоже все дни проводишь у окна. Только раньше стоял, потому что высматривал мать или отца, а теперь кого я высматриваю? Дочь? Ее-то я не отдал на пятидневку, пожалел, вспомнив себя. Кажется, позавчера она заходила. Почему, спрашивает, папа, один рукав рубашки глаженый, а другой мятый? Я промолчал: не объяснять же, что утюг остыл. Если б она видела, как я кипятил эту рубашку в чайнике! А почему, спрашивает, дырка в штанах? Опять промолчал, что с приближением зимы жизнь стала очень скользкая. Холодная осень в конце десятой луны, по китайскому календарю, а грамматически – перфект текущего момента. Хотел поджарить нам яичницу – не нашлось масла. Откопал в шкафу какой-то флакон оливкового масла для ухода за кожей ребенка и поджарил на нем. Когда ел, чувствовал себя в парикмахерской. Дочь была сыта…

Вот. Сижу теперь в роли Каренина и упиваюсь, что я – несчастный случай в собственной биографии, осознаю, так сказать, всю степень своей никчемности, ничтожества и безалаберности. Но у Каренина жена хоть под поезд со стыда бросилась, а Алка в лучшем случае под следующего кобеля, а то и под двух сразу. Что ни говори – измельчали женщины, растут без всякого воспитания чувств и даже в их отсутствие, как трава: поливай, грей и пользуйся. С гордо поднятой головой, как стахановки, идут на оплачиваемые занятия в кружок стриптиза, не понимая прописной истины, что их тело принадлежит не им и даже не мужьям, а детям. («Мальчик (девочка), кто твоя мама?» – «Моя мама шлюха и алкоголичка: так ей все папы говорят, когда навсегда уходят».) Почему-то не жалко мне ни Нюрку, ни Эмку, наверное из мужской солидарности, а уж Катьку Измайлову собственными руками придушил бы. Но все-таки рядить о женщинах по книгам куда приятнее, чем из жизни. Там, в буквах, они умней и интересней, даже с проблесками интеллекта и без хвостов, потому что за них писатели думают. Я знаю шесть вариантов, как Алка кончит свои деньки. Все шесть – плохо. Непроходимая глупость, бесчувственность и неуемное желание праздности уже превратили ее в тявкающую собачку, которая так допекла хозяина, что он сбежал. Придется вилять перед всеми хвостом, чтобы миску наполнили. Впрочем, какая она теперь мне Алка! БЖ – бывшая жена. Протянет еще лет пять потаскушкой, подстилкой или вешалкой, а потом на нее разве что в санаториях вырвавшиеся из семьи мужья бросаться будут после пятого стакана… Что-то я совсем затосковал, и тоска как в юности, когда любимые девушки неожиданно отдаются друзьям. Такую тоску хорошо заглушает курица с бульоном на запивку…

Странно, с тех пор как зарплата упала до печатного пособия по выживанию, я стал есть в три раза больше и где ни попадя, опасаясь, что потом оголодаю, а денег не будет. Кавалерова не любила мебель, Паниковского – девушки, а меня не любят деньги. Я искренне пытался любить купюры разного достоинства, заигрывал с ними и флиртовал напропалую, но ни одна не ответила мне взаимностью и верностью. И тут одни шлюхи!!! Неужели я такой урод? Или был не слишком настойчив, терпелив и снисходителен к деньгам, как в случае с БЖ и некоторыми другими тетками? Говорят, у Пушкина было предчувствие, что женщины его любить не могут. Он тоже жил в долг… Но не могу же я в самом деле каждое мгновение и для одной женщины быть лучше всех! Они, безусловно, дуры, но не на уровне же собаки! Женщина состоит не из движения белковых тел, а из потребностей, которые с годами растут быстрее детей. Но дети женятся и уйдут, а вот куда такая дура со своими дешевыми замашками на старости лет денется – мне не ясно. Тем более запросы женщины общеизвестны: поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. И когда голым, закутавшись в какие-то сети, прискакиваешь к ней верхом на зайце, она почему-то счастливая и на все готова. Вот жизнь!..

– Странное название у вашего чая: «Т-Т-ТЕА». Вероятно, его составитель был заика.

– А вы не пробовали бегом заняться вместо водки? Тут как раз парк за углом.

– Пробовал я, не помогает. Теперь все от бандитов с овчарками гуляют: если побежишь, увезут обкусанным и будут колоть два месяца.

– Меня Цементянников завтра вызывает.

– Ничего удивительного, вчера он заходил в институт.

– И что же? Какие-то новые факты всплыли?

– Просто поболтали, тоже чай пили. Говорит, что топчется в тупике. Одному не справиться, а помощников не дают: дело слишком плевое, нет интереса на высшем уровне, потому что нет подозреваемого с большими деньгами, которыми тот хотел бы поделиться. Последнего Цементянников, конечно, не говорил, но тут и без слов ясно. Правда, поступила анонимка на Безбольникова, и у него нашли пистолет при обыске, но не тот. Пистолет отобрали, а Безбольникова оштрафовали для порядка на два минимальных оклада, как за вытрезвитель, и выгнали. Не сажать же. По нынешним меркам за такое правонарушение все дома в городе придется забрать решетками.

– Где же он взял пистолет?

– Будто бы периодически в его больницу бандиты привозят раненых и под автоматом заставляют оперировать, вот он однажды и нашел пистолет в операционной. Цементянников предложил поставить на охрану, но Безбольников сказал, что они уже пробовали наряд ОМОНа, а вышло только хуже: те насиловали медсестер, воровали психотропные средства и упивались спиртом. В преступной группировке дисциплины куда больше, чем в правоохранительных органах: там «шестерки» взяток не берут.

– Кто автор анонимки?

– Кто-нибудь из турагентства или коллеги из больницы. Вообще-то, темная лошадка этот Безбольников, если разобраться. Но Цементянников не хочет или свой расчет имеет.

– О чем вы еще говорили?

– Просто. На отвлеченные темы. Я сказал, что стране необходимо два уголовных кодекса и две системы наказания в колониях. Разве можно сажать в одну камеру и уж тем более класть на соседние нары животное, хладнокровно убившее семью ради горсти золотых побрякушек, и человека, убившего случайно, или из ревности, или при самообороне? Тем более он по гроб жизни будет мучиться и уже сам себя наказал.

– Вам не кажется, что такой идеей вы как бы косвенно признались и теперь он будет под вас копать?

– Я же не ревновал Трипуна! Меня довели до того, что я стал ненавидеть Трипунов, которые принуждают окружающих принимать их скотский образ жизни. Эта растянувшаяся на века перестройка стоит слишком больших человеческих жертв, а прогресса от нее – с гулькин регресс. Это была частная гражданская война. Вы со мной согласны?..

…А не все ли мне равно? Чай допили, надо уходить куда-нибудь, иначе погибну, как «Титаник», – от случайного обстоятельства. У того был герметичен каждый отсек, и пробоина даже в двух позволяла кораблю держаться на плаву. У меня тоже прорвало два отсека – жена и дети, теперь надо доползти до ближайшего дока и встать на капитальный отдых, а водку вылить в унитаз. Денег-то на новую у меня нет, не сопьюсь до зарплаты… Пора встряхнуться. Даже тряпка на это способна. Хватит себя провоцировать и тоску нагонять. Не по годам хилый я оказался мужик. Или чересчур чувствительный не по возрасту. Давно поймал бы этого кобеля в коротких штанишках, дал бы ему в лоб, в глаз и в ухо и успокоился. Хотя парнишка – беззастенчивый поставщик бракоразводных скальпелей – сам себя наказал вперед других: жить в семье и в сплошном вранье кошмарно. Тем более когда у ног ребенок: ссоры родителей еще скажутся на его психике. Вырастет полоумным, в лучшем случае с отклонениями, натерпевшись родительских скандалов, ведь папа на достигнутом не остановится, лет через десять начнет развращать девочек. Он же козел-провокатор! Да и мама вряд ли ответит стопроцентной покорностью… А я чего заслуживаю? Аплодисментов по щекам от самого себя?.. Если б я был импортным словом «президент», обязательно издал бы указ, по которому заведомых распутниц насильно выдавали бы замуж за педерастов, дабы нормальные мужья не сходили с ума от ревности, а дети росли в полноценных семьях. Но такой закон не пройдет в Думе: не хватит легальных педиков.

– Вот что, Валера, вы пейте чай, а я, пожалуй, прокачусь перед сном на метро туда и обратно. Или на трамвае дальнего следования. Где у него остановка?

– А хуже не будет?

– Все еще будет. Впрочем, меня уже заранее знобит от счастья, течет из носа от радости и подкашиваются ноги от знания, что впереди будет хорошо, тепло и сытно. Только иди! А уныние есть смертный грех. Не для того Бог создавал мир, чтобы мы тут изнывали от бессилия.

…Господи, под ногами вместо тротуара – сплошные остатки вчерашнего дождя. Хоть бы где асфальт выступил. Может, его смыло? Но куда? Решетки подземных водостоков забиты обертками импортного производства. Фонари мерцают через один и через два: всю их энергию сожрали витрины закрывшихся приватизированных магазинов, – но все равно видно кое-что, наверное, третьим глазом. В такую погоду бездомные собаки ищут себе хозяина у подъездов, требуя продрогшим видом сострадания. Теперь им соболезнуют только бездомные люди. Не поймешь, кого больше и в чем разница: соответствующие службы не отлавливают теперь ни тех ни других. Прохожие выглядят канатоходцами, потому что пробираются по бордюру, но на проволоке тебя все-таки не поливают с головы до пят колеса проезжающих машин. Некоторые женщины защищаются зонтиками, орудуя как щитом в ближнем бою. Колготки их уязвлены разъедающей кислотной грязью насмерть, никаким рекламируемым порошком уже не спасешь чужеродную кожу от дырок, но можно в любом ларьке купить другую и завтра выбросить: теперь она дешевле водки. Не видно только хулиганья и бандитских рож: наверное, берегут себя в тепле от ветра и сырости, пропивая здоровье. Значит, раздолье для честных людей… Куда я иду? Одному Богу известно. Выгнал бы Дрогистова и сидел в четырех стенах, пожарил бы еще раз яичницу на оливковом масле, глядишь, и помер бы к утру. Завещал бы квартиру дочери, библиотеку – сыну, БЖ – запретил бы приходить на мои похороны, а друзей, зная ее беспардонность, попросил бы вытолкать взашей, чтобы не устраивать публичный дом на кладбище. Впрочем, я не умру, такого подарка она от меня не дождется. Могла бы сама сделать мне приятное.

До станции решил идти пешком и хлюпать, а дальше – как Бог на душу положит. Пока стоял на одной ноге, прислонившись к столбу с буквой «М» на вершине, выплескивал воду из ботинок и выжимал носки, – пошел снег и с деревьев осыпались последки листвы. Рядом какой-то пенсионер прислонил лестницу к рябине и рвал в корзину ягоды на пропитание или добавкой в самогонку. Через год-другой он придет сюда с пилой, чтобы выжить без отключенного за неуплату отопления. Это случится в двенадцатую луну: до тех пор он протянет на костре из паркета.

Я ушел вниз по лестнице и взял жетон, раздумывая над тем, что и тут мне не повезло, что я принадлежу к редкой вымирающей касте непривилегированных граждан, которые повышенным тарифом обязаны оплатить общее движение по городу и обеспечить бесплатный проезд военным, милиционерам, общественным контролерам, работникам транспорта, депутатам, членам правительства, а еще – пенсионерам и инвалидам. Каким-то чудом в эту же группу угодили и дети до семи лет. Законодатель, видимо, подразумевал, что в семь лет и один день они должны трудоустроиться и любой работой сохранить привилегированным взятую планку жизни. Что ж делать! Военные, милиционеры, общественные контролеры и иже с ними – особая статья госслужащих в этой стране. Они важнее учителей, врачей и ученых. С ними будущее в будущем обезьяннике. А зачем интеллигенции дармовой транспорт? Еще уедет куда-нибудь. Кто тогда вояк да ментов учить и лечить будет? Кто оплатит полковнику проезд до поликлиники, как не лечащий врач? Но если ребенок с семи лет обязан тратить деньги на свой проезд, было бы справедливо, чтобы пенсионеры с шестидесяти лет ездили бесплатно, а в шестьдесят семь опять трясущейся рукой пробивали бы талон… Мне вспомнилась одна профессорша, мать троих детей. Экономя на всем, она, подходя к транспорту, надевала оранжевую куртку дорожного рабочего и не снимала до конца поездки. Контролеры ей кивали.

Я спустился по эскалатору, разглядывая плывущих навстречу женщин, и не почувствовал ни одной нормальной. Может быть, сейчас кто-то собрал их в одном потайном месте и пытается пересчитать по пальцам? Но пальцев – больше, вот он и держит их до комплекта взаперти.

В метро тоже шел снег, какая-то дама пыталась скрыться от него под увядшим зонтиком. Выйдя на улицу, она, наверное, сядет в лодку без весел. Положительно все рехнулись в этой стране, даже снег с метро. Приятное исключение – дежурная по станции, которая бросила мне, словно отняла кость у собаки:

– Товарищ, не скапливайтесь на середине перрона, проходите в центр.

– А что меня там ждет? – спросил на всякий случай и потоптался, изображая движение из середины в центр.

Подошел поезд. Время было постпиковое, но народу хватало, чтобы не заскучать от его изобилия: некоторые пожилые стояли, другие молодые сидели, третьи пьяные лежали, четвертые, способные выклянчить скальп у всадника без головы, побирались, а уставшие от безделья, вроде меня, молча бодрились. Я сел и в черном окне напротив увидел рядом с собой очаровательную девушку. Я знал, что нельзя смотреть на оригинал, что отраженье куда лучше, а еще лучше прийти в церковь со своей иконой и свечкой, чем шляться по метро, и все-таки повернул голову.

Она читала сиюминутный роман, на котором стоял даже срок годности. Он давно истек, будучи гуманитарной помощью времен второй мировой, но произведение продолжало нести в себе бытовую комфортность, читателю удобно в таком тексте, как в теплой, хоть и вонючей, постели и в ночном колпаке с чужой макушки, натянутом до пят, поэтому и в транспорте он – незаменимая вещь, пусть и с гнильцой, и не нашей выделки, и написан климактеричной дурой на перевернутой кастрюле. Приготовив его, она напитала в душе собственное тело и оставила семью без ужина.

– Ничто не забывается так быстро, как гороскоп на текущую неделю, – пробормотал я. – Советую читать их задним числом.

– Вы о чем? – промолчала она и мне пришлось сказать за нее.

– Да если б я запоминал с ходу, то знал бы твердо: созданы вы для того, чтобы я с вами познакомился, или принесете очередное злосчастье?

– Я не понимаю, – опять мой рот открыла.

– Это не мудрено. Почему у вас одна нога толще другой?

– Кто вам сказал? – я сказал.

– Отсюда видно. Хотите померяем шнурком?

– Вряд ли, – только усмехнулась на мой вопрос.

– Обычно у девушек ноги красивее физиономии, а у женщин наоборот. Позвольте узнать: вы-то кто?

– Не ваше дело, – огрызнулся себе.

– А вдруг вы настроены пообниматься? Приглашаю вас на лавочку, потому что денег у меня нет, как и у всех остальных, кроме тех, у кого они есть. Последние темпы инфляции разорили даже фальшивомонетчиков: пока они налаживают производство одной купюры, та уже выходит из употребления и производство становится нерентабельным. Говорят, государство, чтобы стимулировать приток товаров на внутренний рынок, скоро разрешит использовать при взаиморасчете фантики с заграничными числами, соответствующими рублевому номиналу. А в кредит Под будущее государству не дают. Видимо, у Него нет будущего… Так пойдем на лавочку? Под снег? Под разбитый фонарь? В лужу?