Текст книги "Убийство в «Долине царей»"

Автор книги: Владимир Бацалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Уже собравшись на выход, детектив открыл дневник Чернилова наобум, как гадательную книгу, и прочитал: «Самый лучший самогон в округе у бабки Марфы».

«Для кого отметил писатель этот факт? Кто она, бабка Марфа? Что общего у нее с непьющим Черниловым? Или выпивающим? Или злоупотребляющим? Пятна на подоконнике! Что было в посуде? А ведь Чернилов брился, наверняка брился. А одеколона нет! Неужто выпил от безысходности? – полетели мысли. – Вроде была Марфа-посадница, проходила по какому-то делу, но жива ли? А если жива, здесь ли проживает? Ладно, понадобится – спрошу в местном угрозыске».

Детектив решил и впредь читать дневник Чернилова наобум, по прочитанному выстраивать гипотезы и делать следующие шаги в работе.

У входа в Дом творчества на площадке детектив увидел Чудачкаву, «в миру» Злодеева. Против поэта гор у Черепова были две улики: красный свитер и собственная машина, на которой можно было бы бесхлопотно вывезти труп на свалку и, созвав крыс, замести следы. Чудачкава как раз в красном свитере стоял у машины и улыбался солнцу.

– Подвезти вас в центр?

«Что ж, – подумал Черепов минут пять, – ехать недалеко. Успею задать пару вопросов и надергать шерстинок из свитера для экспертизы».

…С того момента, как детектив забрался в машину и пристегнулся ремнем, ясные картинки следствия навсегда померкли в его глазах. Мир предстал перед Череповым в ватном и кисельном обличье; выкованные им железные прутья логики, готовые по кивку головы одеться в бетон нарсуда, вдруг превратились в веревки, в сети, наброшенные на детектива убийцами-пауками. Может, зря он попросил Чудачкаву для затравки разговора прочитать какой-нибудь сокровенный стих.

 
О горы, горы!
Кто же вас засеял
Камнями вместо винограда? —
 

прочитал Чудачкава.

Может быть, отсюда и пошли все злосчастья дня? И ему – детективу, которому опыта не занимать и другим не одалживать, – не стоило отвлекать себя проалкогольной поэзией, ущемляя интересы сыска, а стоило сразу поймать увертливый взгляд Чудачкавы и сразу спросить-выведать о Чуждой:

– Что она тут днюет и ночует? Дома у нее нет, что ли?

– Понравилась? – скабрезно ухмыльнулся Злодеев, лишь на секунду сбросив маску Чудачкавы. – Могу совет дать, как подобраться к ней быстро и без шума.

– Дайте! – попросил детектив, обнимая певца гор.

– Не лапайте меня без толку и не щипайте, – передернулся водитель. – Я не педераст и могу врезаться с непривычки.

– Извиняюсь, – пробормотал Черепов и убрал руку, сжимая выдранные для экспертизы шерстинки.

– Слабость у Алевтины одна, – досказал Злодеев, – пестрая наклейка, лучше с загранбуквами. Содержимое ее не интересует. Если хотите втереться в доверие или на ночь, возьмите… ну хоть засохшую какашку, заверните во что-нибудь пестренькое и подарите. Она с ума сойдет от счастья. Сами рады не будете.

«Только сумасшедшей в мою компанию не хватало!» – подумал детектив, но сам решил, что эксперимент стоит свеч, где бы только фантик взять? А какашка у него есть! Полудрагоценная!

– Женщина она отзывчивая, любит многих в отсутствие мужа, – продолжал Чудачкава. – Помните? У Аристофана в «Лисистрате»: «Я собрала вас и хочу всех вместе…» По сути, именно этим и должен заниматься честный администратор – ублажать постояльцев.

– Жалко Чернилова, – как бы ни к селу ни к городу ляпнул Черепов, хотя сказал и к селу и к городу, интуитивно ощутив необходимость такой фразы.

– А я с самого начала твердил: не закладывай бабку Марфу, не плюй в колодец, дрожжевая мафия тебе не простит, а клиенты покусают! – рявкнул певец гор.

– И что же? – с надеждой спросил Черепов.

– А черт его знает! – ответил Чудачкава, поворачивая руль во все стороны. – Вы у него и спросите.

«Спросить-то язык не отвалится, ответит – вряд ли», – подумал детектив и без труда прикинулся этакой дубинного ловушкой:

– Я и не слышал никогда про дрожжевую мафию.

– Деревня! – обозвал Чудачкава.

– Что там делают?

– Ясно – что! Не пироги пекут. Дрожжи с хлебокомбината тырят, самогонку варят, стригут «капусту», – объяснил Чудачкава бестолковому. – Заправляют всем Батон и Сайка – семейный подряд. Где-то у них цех в горах. Охраняют его Бубл и Пряник и подружка их общая – Четвертинка Черного. Она и проговорилась, полюбила меня как поэта гор и выложила как на духу.

– Надо же! – легко прикинулся полным дураком Черепов, а в голове уже образовался вопрос: «Чего это Частисветов скрывается в горах?»

– Да, – сказал Чудачкава, хотя мог бы и не говорить. – А бабка Марфа держит сбыт. А Чернилов, с вашего позволения, такой честный, что решил ее заложить. Или заложил. Тогда я ему не завидую.

– Вот бы мне Четвертинку Черного, – помечтал Черепов, как закоренелый бабник.

Певец гор резко затормозил:

– «Булочная» напротив.

Повинуясь команде, как зомби, детектив вышел на тротуар, а Чудачкава тотчас подхватил двух девиц на заднее сиденье и, гогоча, умчался по загородному шоссе.

Стоило бы сесть и задуматься, но не было времени. «Чего думать без толку! Все равно в конце будет так, как хочу я, то есть правда восторжествует». Черепов купил хлеба и, пока жевал, кормя голубей крошками, вспомнил, что азотная и соляная кислота есть в его походной лаборатории, в портфеле. Этот пункт отпал сам собой, и детектив поплелся в морг, спрашивая дорогу у каждого встречного.

Почему-то прохожие озирались на него, смотрели вслед, даже улыбались. Черепов подумал: «Может, пистолет торчит и выпирает?» – и переложил его в задний карман брюк.

«А вот и морг!» – скоро обрадовался детектив, глядя на закрашенные окна, лихо взбежал по ступенькам и рывком заставил дверь открыться. Темнота и спертый воздух с привкусом формалина, аптеки и сивушных масел объяли Черепова. На ощупь он сунул кулак и распахнул им еще одну дверь. Раздался звон, похожий на сигнал «тревоги» и на телефонный одновременно, замелькали, чередуясь, две фиолетовые лампы, кто-то прогавкал. Детектив не успел сообразить кто и не догадался, но успел краем глаза схватить груды мешков, бочки, трубы, оцинкованную стену… Перед ним вырос мордоворот, сюзюрюлевый в сумерках, в перепачканном халате и, сграбастав детектива за лацканы пиджака, дыша перегаром, прохрипел:

– Ах ты засранец!

Черепов выхватил удостоверение вместо пистолета, сунул в мордоворота, нагло заявив: «Видел?» – но пропустил удар коленом в пах. Разгибаясь, детектив открыл рот для произнесения коронного «й-а-а!» и ответного удара, но получил по уху.

– Я… – тихо начал Черепов, протягивая удостоверение вторично, но волосатый кулак заткнул его и второй раз. Заткнутым же Черепов испытал ощущение бесконечного полета, за ним – внезапную боль пониже поясницы и яркий уличный свет. Лязгнул засов с той стороны двери, женский голос спросил:

– Что там стряслось опять?

– Курортник чересчур любопытный, – ответил мордоворот. – Козел, щеколду сорвал!

– Что-то подозрительно много у тебя курортников зимой шляется.

– Точно курортник, мешок с дерьмом. Небось сортир искал…

Черепов шустро вскочил, выхватил пистолет и забарабанил в дверь:

– Откройте именем закона!

Мордоворот ответил фразой, переводимой на язык приличных людей как: «Иди, родись обратно».

– Я буду стекла бить! – закричал Черепов. – Считаю до трех! А потом – до пяти! Стреляю без промаха одним пальцем!

«Нет. Зачем же я буду бить стекла? – опомнился он. – А голова на что? Да и нет тут никаких стекол, они с противоположной стороны».

Черепов отбежал за угол и по очереди ощупал зубы: два шатались.

«Быстро я подобрался к преступникам! – похвалил он себя. – Но и этот Батон – не промах. Надо же придумать: в морге устроили самогонный цех – чудесное прикрытие! Любопытные за километр такие места от греха обходят. А Чудачкава про какие-то горы мне мозги вкручивал, совсем дураком посчитал. Частисветов теперь вне подозрений, надо только выяснить, с кем он шляется по улицам… Ну что ж, устроим наблюдение, подготовим засаду и возьмем с поличным – все как всегда. Наблюдение можно было бы установить прямо сейчас, но сейчас главное – сберечь зубы для будущих схваток. В моей работе зубы – первое дело».

Черепов выбрался на улицу и спросил первого встречного:

– Фде полифлиника?

– За углом, – ответил встречный и показал большим пальцем направление.

Шлепая по мокрому снегу и держась за поясницу, Черепов кое-как добрел до входа, миновал вестибюль под пристальными взглядами больных и выздоравливающих, оттеснил очередь плечами, просунул голову в окошко регистратуры и, оскалившись, как страшный зверь из фильма ужасов, попросил талончик к стоматологу не своим голосом. Медсестра попыталась спровадить его в травмапункт, но он быстро урезонил ее попытки, помахав удостоверением красноречиво и ненавязчиво. Исколобродив четыре раза коридор, детектив наконец обнаружил кабинет стоматолога рядом с черно-красным плакатиком: «Члены тела, требуйте отдыха!» И опять не подвела его интуиция: он легко нашел искомое, – ведь табличка на двери извещала: «Доктор Д. Р. Сковородкин».

Черепов вошел, как к себе домой, но готовый ко всему. Навстречу поднялся чуть ли не с объятьями человек: полулысый, полубородатый – не поймешь что, Ильич, одним словом.

– Всегда рад порядочному пациенту! – сказал он.

Детектив выказал удивление гримасой.

– Надоело заниматься неблагодарной работой, – пояснил Д. Р. Сковородкин, усаживая пациента в кресло, как дорогого гостя. – Что за интерес вставлять протезы пенсионерам? Мало того что у них денег на взятки нет, еще и труд напрасный: все равно скоро помрут. – Он ослепил Черепова лампой. – Откройте рот… Шире! Еще шире!.. Так… так… и так… Надо драть – выбора нет. Все, что шатается, надо драть, драть и драть. Гвоздями не прибьешь, ха-ха-ха!.. Подумайте о чем-нибудь приятном – сейчас будет больно. Очень больно. Заморозка кончилась, а я вообще садист по натуре…

– А-а-а! – закричал детектив и через секунду потерял сознание…

В себя приходить не хотелось, туманные картинки радовали подсознательный глаз, пестрые зайчики прыгали в извилинах, но Д. Р. Сковородкин без умолку трещал, но ничего ценного для следствия не выбалтывал, но и Черепов сейчас не мог учинить допрос, наслаждаясь туманом и резвостью зайчиков.

– В былые времена я дергал ведро зубов за смену. Двенадцатилитровое! Один раз челюсть отхватил, все отделение укатывалось…

Детектив, шатаясь, пошел к двери.

– Приходите завтра, – пригласил любезный Д. Р. Сковородкин, не переставая хохотать. – Посмотрим, что я там натворил… Если кровь долго не будет останавливаться, заткните дырку языком, – крикнул он уже в коридор…

Детектив хотел возразить, что одним языком две дырки не заткнешь, не змея он все-таки, но передумал, выбрался из поликлиники, глотнул свежего воздуха и рухнул на скамейку. «Почему Д. Р. Сковородкин не удивился моему внешнему виду? Все засматривались, только этот фон-барон проигнорировал! Неужели его предупредил мордоворот?» Боль парализовывала очумевшее сознание, но сложившаяся ситуация требовала немедленного осмысления и немедленных героических поступков. По-другому Черепов работать не умел в свои годы. Вспомнив лишь, что у него осталось одиннадцать зубов, детектив взялся отрабатывать версии. Через два часа одна ему приглянулась: «Он знает Батона в лицо – раз. Батон морочит ему голову – два. Батон его не боится – два с хвостиком. Батон скорее всего – Д. Р. Сковородкин. Стоматолог – единственный подозреваемый в деле, чья фамилия не начинается на букву „Ч“. Следовательно, либо он главарь и убийца Чернилова, либо его фамилия Чковородкин. В остальном все стройно и логично, все в голове сходится, тем более Батон по-грузински – большой начальник, а Чудачкава хоть и Злодеев, но вполне может оказаться законспирированным грузином. Чем черт не шутит. Хотя при чем тут Чудачкава? А при том, что Злодеев!»

Детектив встал и собрался идти, подумав: «Не время рассиживать на лавках. Нужны улики, из версий Батону робу не сошьешь». Неожиданно рядом оказался мальчик, который показал Черепову язык, «нос», хотел еще показать кузькину мать, но передумал и спросил:

– Дядь, ты чего по улицам в тапочках ходишь? Из больницы удрал?

– Тебя как звать, пострел? – спросил Черепов.

– Павлик.

– А фамилия твоя Корчажкин.

– Откуда знаешь?!

– Я в уголовном розыске работаю, я, брат, все знаю, даже где раки зимуют. Давай с тобой дружить. Я тебе рогатку смастерю.

– То-то я смотрю, у тебя от драк морда опухла.

– Всяко бывает, работа специфичная, – сознался Черепов. – Хочешь, вместе будем бандитов ловить после уроков?

– А меня не прибьют?

– Бандиты детей не убивают, – соврал Черепов для пользы дела.

– А в тапочках по снегу ходить не заставишь?

– Вот тебе первое задание: возьми рецепт и купи в аптеке лекарство.

– Яд, что ли?

– Ты купи – там посмотрим, попробуем.

Павлик обернулся мухой: видно было, что к существованию очереди в аптеке он отнесся так же, как к существованию географической Америки на уроке географии. Но лекарство по рецепту, найденному в пиджаке Чернилова, Павлик не принес.

– Сказали, пусть мамка сама придет, а мне рано.

– Вот оно что, – задумался Черепов и внимательно изучил рецепт. Возглас негодования вырвался из его глотки: рецепт был выписан на фамилию «Чайкина» доктором Сковородкиным.

У детектива голова пошла кругом и по спирали, приняла квадратную форму и опростоволосилась. Павлик отвел его на лавочку, тихой беседой и хлопками по щекам привел в чувство.

Расчувствовавшись, Черепов не сделал даже робкой попытки проанализировать свалившийся на него факт. Все равно такого количества комбинаций, которые складывались из кучи улик, мозги его были не в состоянии просчитать. Требовалось оправдать хотя бы половину подозреваемых, но за что? Не было никому оправдания в мыслях Черепова, тем более он твердо знал: по действующему законодательству можно посадить любого человека, и только врожденная лень милиции позволяет кое-кому еще шляться на свободе. Да и самих милиционеров давно пора упечь подальше, и тогда наконец наступит счастье народное, придет день, когда Черепов останется без работы. В этот день детектив встанет пораньше, выйдет во двор тюрьмы, увидит, что преступники унывают за решеткой, и вздохнет полной грудью… Какие светлые картинки из далекого будущего! А пока тяжелые наследники царского режима не давали покоя Черепову, пока перед мысленным взором детектива лежал временно утерянный труп писателя Чернилова и одним видом взывал к мести.

– Помоги-ка мне, Павлик, – сказал Черепов и, оперевшись на плечо юного друга, побрел к моргу, высматривая в кустах удобные места для засад и наблюдений.

Плохо было Черепову, но он крепился изо всех потусторонних сил. Такая работа – ничего не поделаешь. Напрасно писатели (кстати, и покойные тоже) рисуют ее в романтических тонах захватывающими мазками: погони, схватки, перестрелки, прыжки с высоты птичьего полета на высоту птичьего помета, хмурая харя преступника, обезоруженного следовательской логикой. Ничего этого Черепов давно уже не видел уцелевшим глазом, а на теле его много лет назад свели последние живые места беспощадные бандитские кулаки и кастеты. И так – изо дня в день: только уймешь синяк мокрым полотенцем – глядь, на том же месте, как грибы, еще пять высыпались. И синяк – вроде милости, могли ведь и пальнуть с близкого расстояния, пырнуть в пьяном угаре, скинуть в пропасть, как мешок с г…, д… и ф…, украсть партбилет в автобусе, замучить пытками жену, которой нет, – да мало ли чего низменного в арсенале пройдох и убийц. Кому, кроме следователя, придет в голову по утрам рассматривать собственное тело в зеркале: все ли при мне? все ли руки-ноги сберег во вчерашнем поединке? – подсчитывать уцелевшие зубы, гадать, как высморкаться из перебитого носа? А до пенсии – бездна лет, тридцать переломов, десять пуль, восемьсот ссадин и одна реанимация. Да и какая к черту пенсия, пока по земле бродят преступники – группами и в одиночку, шарят лихоимцы, шуруют пройдохи, ищут, чем поживиться у трудового народа, ищут, ищут и не могут найти, благодаря таким, как Черепов…

– Дядь, а ты какой оклад мне положишь, чтобы у меня была материальная заинтересованность? – прервал мысли Черепова меркантильный Павлик.

– Оклад? – Детектив задумался надолго, чуть ли не навсегда. – Я тебя почетной грамотой награжу. Посмертно или перед всей школой.

– А часами именными?

Но мозги Черепова уже переключились, издав едва уловимый щелчок:

– Вот, Павлик, видишь дом? Внутри него живут преступники. Как с ними совладать – я еще не решил, но ты незаметно следи за всеми, кто входит и выходит, а по утрам докладывай мне. Дай честное слово, что с честью выполнишь задание.

Буду следить, пока не надоест, – серьезно ответил Павлик.

– Вот и слава Богу, – успокоился Черепов. – А с докладом приходи в номер пятьсот три, в Дом творчества. Знаешь такой? На горе.

– Знаю, – сказал Павлик. – У меня там мамка администратором. Я и без доклада хожу туда обедать.

– Так ты сын Алевтины Тимофеевны Чуждой? – удивился скоропалительной догадке Черепов.

– Да, – сознался пионер и смущенно потупился, словно его мать была героиней или кинозвездой.

– А я пойду отдыхать, набираться сил к схватке, – решил детектив.

– Сам дойдешь? – спросил Павлик. – Может, костыль тебе принести?

– Не впервой, – ответил детектив и сердечно попрощался с рукой юного друга.

Но, проковыляв километр, или чуть больше-меньше (он не считал, хотя должен был по инструкции), Черепов понял, что после дневных передряг вряд ли доберется на своих двоих, а не свалится в кусты на обочине. К тому же он потерял тапочек Чернилова, а где – не заметил, задумавшись о постороннем. «Господи, опомни меня, сам я уже не в силах!» – попросил детектив и посмотрел на сновавшие такси с вожделением, достал бумажник и долго разглядывал радужные купюры. «Как можно тратить такие красивые картинки без крайней необходимости? Не расстанусь с ними никогда!» – решил он и оставшийся путь пропрыгал на одной ноге, обутой в уцелевший тапочек. «Куплю Чернилову новые, белые», – утешал он себя в потере…

В холле привычно пробавлялась бездельем Чуждая. Недолго думая (да и времени думать не было), детектив подмигнул ей и вызвал лифт кнопкой, раздумывая в ожидании, зачем подмигнул заговорщически и почему Чуждая не ответила взаимностью. Неожиданно двери разошлись, из лифта выскочил чудной Чеймберс – трезвый и с перекошенным от страха (ненависти? зависти? дурости?) лицом. Черепов по-лошадиному прянул в сторону, очищая путь разъяренному фантасту, хотя успел подумать, что успел бы, изловчившись, в прыжке вывернуть Чеймберсу руку и задать пару нескромных вопросов на засыпку. Но пока он размышлял в сторонке, фантаст порвал какие-то бумаги в клочья и убежал в непонятном направлении, постреливая молниями в волосах. Детектив собрал за Чеймберсом мусор, как уборщица, фотографию которой только что обещали повесить на Доску почета, поднялся на пятый этаж и возле двери вспомнил, что, уходя на задание, не присыпал порог мучицей, а значит – наверняка упустил размер обуви того, кто попытался бы в отсутствие детектива тайком подобраться к секретам следствия с помощью отмычки или дубликата ключа. От удивления («Как я мог забыть?!»), злости на себя («Остолоп безответственный!») и удара кулаком в лоб («Вот тебе, халтурщик!») ослабевший после драк и врачей Черепов поскользнулся на зеркальном полу уцелевшим тапочком, рассыпал ценный мусор, брошенный Чеймберсом, и набил шишку с кулак возле правого уха. «Ну уж она мне вовсе ни к чему, – подумал Черепов. – Одно дело, когда бандиты уродуют и издеваются, тут еще можно стерпеть как-нибудь, но когда сам летишь на ровном месте – это форменная рассеянность. А я должен быть постоянно собранным, ждать выстрелов и нападений из-за всех углов». Прочитав себе короткую нотацию и вновь собрав клочки, Черепов поднялся, но так неудачно и бестолково, оперевшись на ногу в скользком тапочке, что опять не удержался, шлепнулся и набил шишку под левым ухом. Держась за уши и как бы не пуская боль в голову, детектив на коленях одолел расстояние до входной двери и без сил рухнул в номер, захлопнув дверь ногой…

Черепов не ведал, сколько времени и как провел он на полу, свернувшись калачом, но, видимо, много и бесполезно, так как сквозняк основательно потрудился над поясницей детектива. «Еще пару дней активного розыска, – подумал Черепов, – и бандиты от радости будут носить мне передачи в больницу. Надо спешить изо всех оставшихся сил».

Быстро наметав в голове извилинами оперативный план действий, Черепов, кряхтя и охая, открыл портфель и выудил из походной лаборатории два пузырька с соляной и азотной кислотой. Резиновые перчатки, обязательные техникой безопасности («Хорошо еще техникой, а не комитетом», – мрачно пошутил он и мрачно улыбнулся), Черепов забыл на работе. Но грустить и проклинать себя по такому поводу не было времени. Оставив графин без стакана и боясь нажечь дыр в ковре или на полировке неосторожным движением, так как руки от волнения плохо слушались, а плечи подпрыгивали от нетерпения, детектив перебрался в ванную комнату и без труда приготовил «царскую водку» – три объема соляной на один объем азотной кислоты. «Царская водка» понадобилась Черепову для эксперимента над серьгой, обнаруженной накануне в постели. Видимо, когда-то где-то какой-то царь проверял таким напитком крепость духа подданных, но времена поменялись, царь помер, и теперь вот криминалисты пользовались старыми рецептами в повседневной работе.

Черепов без сожаления уронил серьгу в стакан, понимая всю необходимость эксперимента, и, подперев щеку ладонью, сел на край ванны смотреть, что будет. Но ничего интересного моментально не произошло, даже пустячного взрыва, разметавшего бы все в ванной комнате и убившего детектива. Не зная, чем себя занять в ожидании какого-нибудь результата, и не имея в походной лаборатории других химических препаратов, Черепов побросал в стакан шерстинки из свитера Чудачкавы, а за ними – и носовой платок Чернилова. Шерстинки и платок не стали испытывать адское терпение следователя и мгновенно растворились. Все-таки действовала «царская водка»! Не подкачала! Черепов даже пальцами щелкнул от удовольствия, хотя серьга держалась из последних сил, морщилась, кукожилась, худела не по часам, а по минутам, выжимая из себя примеси, но держалась…

И тут Черепов краем уха услышал, как кто-то возится с дверным замком. Он хотел крикнуть: «Входите, незаперто!» – но, увлеченный опытом, затаился, как мышка, и даже свет погасил от страха. Между тем кто-то, навалившись плечом, и без телепатических подсказок детектива сообразил, что дверь открыта, бесшумно проник в номер и сразу прошмыгнул в комнату. Черепов досчитал до пятидесяти, загибая пальцы и давая преступнику возможность освоиться как дома, и выпрыгнул из ванной, готовый к схватке, щупая пистолет в привычном месте и вспоминая, что убрал его в задний карман брюк. Но пистолет не понадобился: возле кровати Черепова стояла безоружная и беззащитная с виду Ничайкина и трясла простыни.

– Вот это подарок! – завопил детектив, подкравшись, как барс, и схватил критикессу за бока.

– Я… я… просто заглянула, дверь меня пустила…

– Без стука, без приглашения, собственным ключом… – подсчитывал Черепов.

– Просто положить некуда, карманов нет.

– А зачем вам куда-то класть ключ от моего номера?

– Тут во всех номерах такие замки, что к ним любой ключ подходит и даже палец к некоторым.

– А что вы потеряли в моих простынях?

Ничайкина стушевалась и сникла, по розовой щеке поплыла черная слеза.

– Этого я вам никогда не скажу, хоть под пыткой.

– Немедленно признавайтесь в содеянном, – посоветовал Черепов, – и советский народ в лице советского самого гуманного суда немедленно вас простит так, как вы этого заслуживаете!

– Но в чем сознаваться? Посоветуйте!

– Лучше во всем сразу, даже в побочном.

– Нет, во всем я не могу: половину просто не помню – ту, что из девичьей жизни, – да и признание займет не один день.

– Тогда!.. – грозно начал Черепов, растопыривая руки, как символ справедливости.

Но Ничайкина перебила его:

– Да ведь я полюбила вас, дурачок вы мой недогадливый! Простите… – Она забросала лицо ладонями и ускакала в свой номер, вскидывая пунцовые коленки.

«Однако! Какой я хват! – подумал Черепов, оставшись наедине с мыслями, и любовно рассмотрел себя – изувеченного и покореженного – в зеркало. – Сейчас она мне все выложит как на духу, или я ничего не понимаю в женщинах, в которых любой дурак разберется, не то что следователь со стажем. Представлюсь, что взаимен в любви, и покорю без труда, как Чудачкава – Четвертинку Черного. Жаль только, что у Ничайкиной глаза цвета моего поноса, и долго я с ней не побеседую – живот не позволит», – решил детектив.

Но сразу же не понесся вдогонку, а заглянул в ванную и посмотрел на результат экспертизы. Результат оказался вполне положительным: серьга растворилась полностью. Следовательно, она была золотая. Что и требовалось доказать любым подручным способом. На то и «царская водка», чтобы растворять царские металлы без остатка. Проклиная судейскую бюрократию, Черепов тут же накатал акт экспертизы по форме, и, не решив ничего путного, как обойтись с раствором, спустил его в унитаз. «Ну-с, а теперь поболтаем с барышней!» – Черепов от удовольствия полюбовной схватки даже потер ладонь о ладонь и алчно постучал уцелевшими зубами…

Ничайкина стояла у окна спиной к детективу и смотрела на море, видимо успокаивая себя его внешним видом после вырвавшегося признания.

– А что за человек был Чернилов? – спросил Черепов как можно ласковей, как о подарке к Восьмому марта.

– То есть как это «был»? Вы что, его похоронили?

«Стыдно, – покраснел детектив внутренностями. – Стыдно допускать детские промахи с моим опытом в органах».

– Что имел в виду Чернилов, когда сказал за ужином: «Умирать не хочется, а придется»? – спросил Черепов, уходя от вопроса о похоронах к существенному вопросу.

– А вот вы у него и спросите.

Лицо детектива побелело и покрылось мелкими багровыми точками: сколько ему еще терпеть издевательства от этих зажравшихся литераторов! Он не совладал с нервами, плюнул на этику, призрел приличия и закричал во всю глотку, как гестаповец в кино:

– Хватит валять дуру! Даже если вы дура и есть! Выкладывайте все, пока я всерьез не разбушевался!

Ничайкина прошептала – скорее для контраста, чем с испуга:

– Подите вон. Немедленно. Хамская ваша морда.

Черепов усмехнулся «хамской мордой», вынул из кармана бланк допроса, заполнил пробел фамилией «Чайкина» и вручил влюбленной или притворившейся – он еще толком не разобрал. Но Ничайкина порвала бумажку, не утруждая глаза чтением, и, пользуясь какой-то безграничной силой духа, выбросила детектива за дверь. В полете с ноги Черепова соскочил второй подарок Чернилова. Детектив не собирался оставлять улику в руках влюбленной нахалки и забарабанил в дверь, но добился лишь того, что изо всех номеров высунулись любопытные головы, даже голова глухонемого спящего соседа. Тогда он попробовал отпереть Ничайкину своим ключом – и без толку. Довольный уже этим открытием – явной ложью критикессы, – Черепов пошел к себе, насвистывая мотив собственной песни «Нет от меня покоя бандитам…», пока, перемещаясь по воздуху, его не догнал тапочек Чернилова и дружное улюлюканье любопытных.

«Гады!» – Черепов просто взбесился от такого неприкрытого издевательства, ему даже захотелось откусить Ничайкину правую руку, пославшую тапочек, но он проявил выдержку, достойную чина, и лишь разодрал улику в клочья. «Морочьте, морочьте мне голову! – подзуживал он невидимых противников. – От Черепова еще никто не уходил добровольно!»

Чтобы вернуть себя в привычное состояние духа и загрузить голову любимой дедукцией, детектив подхватил дневник Чернилова и плюхнулся на кровать, приняв позу отдыхающего сатира. Но первая же запись, в которую уперся сосредоточенный взгляд, только добавила Черепову треволнений схожестью с недавно читанной: «Самый лучший и самый крепкий самогон в округе у бабки Марфы. Честь и хвала ей за это!» – «Да что он поминает ее на каждой странице?! Прямо рекламное бюро, а не писатель!» Всем хорош был при жизни Чернилов, но такую неуемную страсть к сивушным напиткам Черепов осудил безоговорочно – слишком много сил положил он в памятном восемьдесят пятом.

Опять распахнулась дверь, детектив опять молниеносно напрягся, опять готовый ко всему на всякий случай. На пороге стоял сияющий Частников – «человек промежности», как окрестил его в дневнике покойный Чернилов.

– Весь в мыслях! Весь в напряженной работе и еще кой в чем. Сколько силы в этой позе! Сколько необъятного… – начал он, откровенно любуясь детективом.

– Что-то я не слышал про такую новую моду – входить без стука в специально отведенные места! – взъерепенился Черепов.

– Так незаперто, – добродушно ответил известный прозаик. – Значит, ничем непотребным, скоромным и беззаконным вы не заняты, и я могу смело войти, не опасаясь получить пепельницей в лоб.

– Ладно, – смирился Черепов, уставший от трепотни. – С чем пожаловали на этот раз?

– Пришел знакомить вас со сценарием, как обещал.

– Мы договаривались на завтра.

– А я сегодня написал и решил, чего тянуть? Я всех ознакомил, все в восторге. Сейчас иду от Ничайкиной. Представьте, она как маленькая девочка или козочка прыгала по кровати – так ей понравилось. Надеюсь и здесь сорвать аплодисменты или дружескую похвалу.

– А я от кого пришел? – спросил Черепов, проверяя себя.

– Вы лежали с закрытыми глазами, – ответил Частников. – Я заходил пару часов назад, грех было вам мешать…

– Что от меня на сей раз требуется? – перебил детектив, порядком уставший от вранья и балагана, в который заманивал его прозаик. Если б не могучее желание, свившее гнездо в голове Черепова, – собрать всех подозреваемых на репетиции и дедуктивно обработать, – он бы давно прогнал взашей Частникова.

– От вас требуется убить Рошфора до захода солнца. Рошфор – уже почти приснопамятный Чеймберс, – сказал маститый. – Думаю, вам будет приятно.

– И чем я его должен убить? Пулей из табельного пистолета? Кирпичом?..

– А хоть бы и кирпичом. Я поищу подходящий экземпляр на свалке. Но было бы куда эффектней заколоть его вилами после небольшого сражения у стога.

«Да ведь он совершенно сознательно пудрит мои и без того бедные мозги этим представлением! Или – осторожно выводит на Чеймберса, не имея веских улик, а только умозаключения?» – пробежала серой мышкой мысль по извилинам Черепова.

– Впрочем, все по порядку, – сказал Частников. – Итак, вы – молодой агроном д’Артаньян с армянским акцентом. На телеге вы едете в колхоз и говорите себе обнадеживающие слова: «Вот ы кончылас жызн студэнта. Я тэпэр спэцыалыст. Я рад, што прылажу сваи знаниа к ползе калхоза. Мыльон тонн злакових и кармапладов взрашу я для родыны!» Вдруг из-за поворота выскакивает мотоциклист Рошфор – Чеймберс, проваливается в ухаб и с головы до ног заливает вас грязью. Вы похожи на чушку, мотоциклист злорадно хохочет, покрывая трескотню мотора, довольный безнравственным поступком, и спешит прочь…