Текст книги "Убийство в «Долине царей»"

Автор книги: Владимир Бацалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не требовали? – спросил я.

– Нет конечно.

– И Опрелин не требовал?

– Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный, поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на вторых ролях.

– Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы?

– Может быть, секретарша? – спросил он. – Она ведь слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в почтовый ящик.

– Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам украсть документы?

– Нет, – согласился он. – Но Опрелин ей мог сказать, все-таки муж. Вы мне верите?

– Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера.

– Я никого не убивал, – сказал старик.

– А билет? – спросил я.

– Какой билет?

– Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее изъятый в Шереметьево, – объяснил я.

– Да, такое было, – сознался Заклепкин. – Он улетел с ветром за забор больницы. Я его не нашел.

– Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с брошюру.

– Вы мне не верите? – спросил он опять.

– Зачем вы украли документы Поглощаева?

– Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду не был. Что там делать? Вшей собирать?

– А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? – спросил я.

– Не может там быть моих отпечатков, – довольно честно ответил Заклепкин.

Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил:

– Вы мне верите?

– Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на какие же шиши вы держите домработницу?

– Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь.

– Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас?

– Я с дочерью не знаюсь.

– По идейным расхождениям? – спросил я.

– Нет, по нравственным, – ответил он.

– А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную больницу, а не в Кремлевку?

– В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, – сказал он. – Вы отстали от жизни.

– Вам не жалко убитого?

– Совершенно, – сказал он. – Сидел бы в своей вонючей Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы жив. Вы мне верите?

– Сейчас верю, – ответил я и встал. – Мне надо подумать… Вы в ближайшие дни никуда не уедете?

– Не собираюсь. Да и куда мне ехать!

– Тогда до свидания. – Я зачем-то пожал ему руку и пошел домой, думая: а ведь прав пенсионер!

Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую свалку? Неужели – сам из эмигрантов – ты не знал, что все эмигранты – проходимцы с комплексом неполноценности? Что, сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к сожалению…

Утром я позвонил банщику и попросил вспомнить, приходил ли париться дед с белым пуделем. Леша не вспомнил, а он не из тех, кто быстро забывает. Выходило, что в какой-то мере Заклепкину стоит верить, всех грехов он не совершал. Круг упорно пытался замкнуться на Размахаевой и Терентьевиче. Да еще поклеп Горчицына на пенсионера был неясен. Но этот извращенец подождет: он сидит запуганный, без связи.

На всякий случай я заехал к Леше и показал фотографию Заклепкина – ничего нового не выяснил. Хотел от него навестить Опрелина, чтобы расставить все точки и запятые в истории с кражей документов, но пришлось бы лицезреть Кувыркалкину до того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени, и я решил отложить Опрелина на понедельник и вплотную заняться Размахаевой и Терентьевичем.

Я набрал номер зиц-вдовы, предварительно подготовившись выслушать в свой адрес десятка два оскорблений, но получил другой ответ.

– Куда вы запропастились? – спросила Размахаева. – Я уже начала беспокоиться.

– Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря.

– А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли из рогатки? Вы переходили улицу на зеленый свет и на вас набросился шальной автомобиль из-за угла?

– Мне поставили синяк под правый глаз.

– Всего-то? – удивилась она. – Но вы хоть дали сдачи?

– Некогда было, – ответил я. – Но дело не в этом, еще успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец.

– Внешне все синяки похожи друг на друга, как негры, – ответила она.

– Скажите, не попадались ли среди ваших знакомых другие мужчины с синяками под правым глазом?

– Ну! Я всех не упомню, – развязно ответила она.

– У меня есть и другие вопросы. Можно вас навестить с тортом?

– Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня.

– Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем?

– Вы шпион!

– И все-таки?

– Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала.

– Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа?

– Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки.

– А вам не противно общество педераста?

– Это вам должно быть противно.

– Зря вы так со мной разговариваете, Марина Степановна. Добром для вас это не кончится.

Она бросила трубку, а мне захотелось есть. Я пересчитал остатки денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я уже никак не буду связан с внешним миром финансово.

Закусывая, я размышлял, что предпринять дальше. В голове все время складывались преступные парочки, причем из одних и тех же персонажей. Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у одного – ревность, у другой – деньги и опостылевший любовник. Если опостылевший. Или: Заклепкин и Опрелин. Оба хотели отомстить и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин и Размахаева. Друзья юности, патриоты. Если не понарошку. Хороша также парочка Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она сбоку припека. Убей Бог – не вижу мотива, и все-таки что-то тут нечисто. Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с кем-то другим. Но с кем? Со мной? По родственности фингалов? Или с ним самим? Или с каким-то инкогнито «голубым» из «Долины царей»? А может быть, во всем виновата Кувыркалкина, и хвост тянется за ней, как шлейф за Размахаевой? Не слишком ли я приблизился к этой девушке? Пригрел змеюку, а она и рада морочить мне голову…

Одна лишь мысль угнетала меня: а вдруг все эти люди ни при чем и существует какая-то другая, «правильная» причина смерти Шекельграббера? Мало ли с кем он общался, кроме моихподозреваемых. Вот, например, вечеринка, о которой упоминал Кашлин. Кто туда привел Шекельграббера? Условный дед Пехто?..

Мимо прошла стайка юнцов в умышленно драных джинсах. Зачем теперь такая мода? Чтобы чесать задницу, не снимая штанов? Никакого другого объяснения я придумать не сумел, как ни пыжился. Вот так и с делом Шекельграббера. Хватаюсь за ту версию, которая укладывается в голове и соответствует моему циничному и испорченному взгляду на мир. Чем я лучше Горчицына? Он – извращенец тела, я – извращенец духа. Встретив человека, первым делом ищу в нем какую-нибудь гадость-мерзость-скотство, щупаю, с какой стороны он сподличает, чтобы себя уверенней чувствовать, возвыситься в собственных глазах… Но это уже философия. Какой вырос – таким и помирать. А вопрос вопросов: что делать дальше? Деньги кончились, Размахаева со мной торт есть не желает при гостях. Но надо, надо подежурить у ее подъезда на всякий случай. А завтра к Квочкину, выложу ему все как на духу. Пусть подскажет, что дальше придумать…

В часы «пик» на городском транспорте можно ездить без билета. Зажатые друг другом, висящие на подножке и злые, точно собаки, пассажиры просто выкинули бы контролера, как мусор и бесполезную, занимающую место вещь, и еще долго дивились бы его наглости и безделью. Но по воскресеньям в троллейбусах более или менее свободно и злого упрека никто контролеру не кинет. А в моем возрасте ездить «зайцем» уже несолидно, вернее, совестно должно быть. Поэтому я пошел к дому Размахаевой пешком.

Нет ничего удивительного в том, что у подъезда стоял красный «форд». Правда, мало ли в Москве этих подержанных машин, которых теперь через таможню проходит больше, чем через все конвейеры страны. Но я чутьем угадал «форд» Терентьевича. Оставалось ждать и попутно наблюдать жизнь вокруг. Я почему-то был уверен, что сейчас застукаю Квелого или кого-нибудь из этой шушеры. В прошлый раз, когда я шел за Размахаевой, она знала об этом. Значит, кто-то следил за мной и потом настучал зиц-вдове. Но от кого ее охраняют? От всех мужиков подряд, что ли? Проще ходить по улицам, спрашивать, есть ли деньги, – и в случае утвердительного ответа сразу бить морду за умозрительную возможность полового контакта с Размахаевой.

Правота моя довольно быстро подтвердилась. Наблюдая жизнь вокруг, я заметил, что за мной исподтишка наблюдает гробокопатель Навыдов. Это было неожиданно. Ну ему-то на кой черт было ввязываться? Прекрасная, хорошо оплачиваемая работа на свежем воздухе, дармовая выпивка, нетребовательные клиенты, затихшие или в слезах, и вдруг – филерство по совместительству. Я решил ускорить развязку и пошел к Навыдову. Он отвернулся и сделал вид, будто играет с малышом в песочнице, но бдительная бабушка, видимо начитавшись газетных статей о насильниках, прогнала его.

– Не ожидал вас здесь встретить, – сказал я. – Что, в соседнем подъезде кто-то умер? Нужно снять мерку?

– Иди своей дорогой, – пробурчал он.

– Я всегда хожу своей дорогой, но почему-то на ней меня подкарауливают странные люди и бьют, недолго думая.

Он отвернулся.

– Так нечестно, Навыдов. Вы следили за мной, я вас «проколол» и теперь имею право задать несколько нескромных вопросов.

– Я за тобой не следил, я тут живу.

– Странно, мне казалось, что вы живете в Бирюлеве. Так, по крайней мере, написано в вашем паспорте.

– Что тебе надо?

– Помните меня? Мы учились в одном институте. Не помните? Но это не важно, – сказал я. – Кто из ваших друзей в бригаде такой мастер бить с левой? А главное, за что? Меня, потом Горчицына. Кто следующий?

– Слушай, ты, – рявкнул он, – я сейчас милицию позову.

– А я скажу, что ты крадешь детей и насилуешь, и вот эта бабушка подтвердит. И милиционеры мне поверят как частному сыщику, который давно тебя «вычислил» и наконец схватил с поличным.

Он стал поспешно уходить.

– Караул! – закричал я.

Навыдов встал.

– Отстань от меня, – сказал он. – Говорят тебе русским языком: ты мне не нужен. Я шел к одному человеку.

– Неужели вам не хватает денег, Навыдов? – Я снова взял официальный тон. – Неужели Терентьевич платит так много за охрану своей персоны?

– Чтоб ты понимал!

– Так объясните. Я не из дураков.

– Мы общаемся бескорыстно.

– «Мы» – это кто? Коллеги с кладбища?

– Нет, я один оттуда. Остальные из других мест.

– А зачем его охранять?

– Так просто.

– Логично. И все-таки?

– Да никто его не охраняет!

– Вы меня интригуете, как девушку. Тут явно какая-то тайна.

– Ладно, попробую объяснить, – снизошел он. – Ты кто по убеждениям?

– Знаете, Навыдов, я в политике как свинья во фруктах. Мое нелегкое дело – ловить преступников на каждом шагу.

– Ну, про войну в Сербии ты-то слышал?

– Краем уха. Как и про Нагорный Карабах. До сих пор не разберу, кто там воюет.

– А еще журналист!

– Откуда вы знаете?

– Да ты один тут дурак набитый! – рявкнул он. – Бродишь впотьмах, вынюхиваешь, сам не знаешь чего, хотя у каждого на роже все написано.

– Почему? Я вынюхиваю вполне конкретного человека, которым можете оказаться и вы, потому что имеете необходимые задатки.

– Не могу, это не я.

– А кто?

Он хмыкнул.

– Ладно, – решил я блефануть. – Я вас задерживаю. Пойдемте, ордер на арест я оформлю на месте. Вздумаете бежать, буду стрелять по ногам, а так как стреляю я из рук вон плохо, то могу попасть и в голову.

– Слушай, – предложил Навыдов, – сколько тебе надо, чтобы ты отвалил и забыл про меня?

– Двадцать пять тысяч, – прикинул я.

– У меня только десять, – ответил он.

– Давайте, – согласился я, – и рассказывайте все, что знаете и думаете.

Мы присели возле песочницы, напротив бабушки.

– Рассказывать особо нечего. Я и еще несколько ребят записались добровольцами в Сербию. Терентьевич скоро уезжает и заберет нас.

– Неужели наемнику платят больше, чем землекопу на кладбище?

– Тут дело совести. Тебе не понять.

– А при чем тут Шекельграббер? – спросил я.

– Шекельграббер тут совершенно ни при чем.

– И вы дали мне десять тысяч, чтобы поведать о своей поездке в бывшую СФРЮ? – удивился я. – Ладно, а Размахаева с какого бока?

– Это личное дело Терентьевича.

– Что ж он личные дела решает вашими совестливыми славянскими кулаками?

Навыдов не нашел ответа.

– Хорош гусь, нечего сказать, – решил я за него. – А если в Сербии Терентьевич огород свой копать заставит?

Я заметил, что Навыдов еле сдерживается, чтобы не наброситься на меня с кулаками, и встал, дружелюбно похлопав по плечу.

– Когда отъезд? – спросил я.

– Билетов еще нет, – буркнул он.

– Повезло вам с этой войной, Навыдов, – сказал я. – Лет пять назад вы бы уже лес в тайге валили. По совести и без права переписки. А в нынешнем бардаке армия исчезнет – никто внимания не обратит. Не то что работник кладбища. Может, и мне рвануть в какую-нибудь Эфиопию, помочь родственникам Пушкина? Нет ли у вас на примете знакомого эфиопа-вербовщика? Я мог бы организовать пару установок «Град», на худой конец, танковый корпус. Списали бы по конверсии как гуманитарную помощь металлоломом – и вперед на Аддис-Абебу! Только запевай: «И боец молодой вдруг поник головой…»

Навыдов уже побагровел и сжал кулаки. Я решил больше не испытывать его больное терпение. В конце концов, вряд ли оно адское…

По дороге домой проанализировал наш разговор и понял, что Терентьевича со счета сбрасывать пока рано. От таких революционеров чего хочешь можно ожидать. Чем джентльмен отличается от горе-патриота с оскорбленным чувством национального сознания? Джентльмен умеет и может за себя постоять, патриот же стоит за себя горой даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Сам факт, что его нечаянно толкнули локтем в очереди, он рассматривает как вызов своему маленькому угнетенному народу. И если джентльмен вызовет обидчика на дуэль, то патриот сразу даст по голове гаечным ключом. Допустим, Шекельграббер сказал в шутку: «Эх ты, серб недоделанный!» – Терентьевич убил бы его не задумываясь, мстя за сожженные хорватами деревни. Но убил бы сразу, а не спустя неделю и не мороча голову кражей документов, которые, как я уже выяснил, украл не он, а Заклепкин.

Что-то не вяжется в словах этого пенсионера. Все в один голос уверяли меня, что Шекельграббер – душа человек, лучше не придумаешь, а тут старику в четырех квадратных метрах отказал. С чего бы вдруг?.. Нет, не угадаешь. Бывает же так, что просто человек не понравился. Вот и отказал. Может, у него идиосинкразия на значок «Пятьдесят лет в КПСС»…

Дома в почтовом ящике я нашел письмо. По-моему, это первое за последние два-три-четыре года. Вскрыл, оказалось – повестка в милицию. Сначала подумал, что это Квочкин вызывает меня таким оригинальным способом, но увидел сумму штрафа прописью. Действительно, пару месяцев назад меня забирали «за появление на улице в нетрезвом состоянии, оскорбляющем человеческое достоинство». Ну уж дудки! Платить отделению, в котором начальник – мой подельщик, я не буду. Но все равно – спасибо. Хоть милиция обо мне вспомнила. Теперь знаю, что нужно делать, если хочешь получать письма почаще…

С утра я просмотрел список клиентов «Долины царей», который оставила Кувыркалкина. Фамилии ничего не сообщали. По ним, в лучшем случае, можно было бы составить социологический отчет о национальной клановости нуворишей. Правда, Заклепкина я в списке не обнаружил. Но с чего ему там быть? Карманом он не вышел, обворовать государство по возрасту не удалось, просил он, прямо скажем, милостыню, и договора на посмертное обслуживание с ним никто не заключал. Впрочем, сколько правды сказал мне пенсионер и сколько вранья – это еще предстояло выяснить. Поэтому я посмотрел в досье, где обитают Опрелин с Кувыркалкиной, и собрался ехать к ним.

Но позвонила Размахаева. Я и не предполагал, что она встает в такую рань. Впрочем, телефон мог стоять у кровати, а разговаривать, не глядя в глаза, зиц-вдова и без телефона умела.

– Вы мне нужны, – сказала она.

– Как воздух?

– Я вас хочу нанять. Меня донимают, мне надо, чтобы вы избавили меня от одного человека. Дело нетрудное, думаю, это он убил Шекельграббера из ревности, или с его подачи, а вы заодно убьете двух зайцев и подработаете.

– Какого Шекельграббера? – поиздевался я. – Который звал вас Мунькой?

– Ну ладно, хватит! – разозлилась она.

– Хватит, хватит, тем более половым воздержанием Шекельграббера не воскресишь, – согласился я. – Подозреваю, что речь идет о Терентьевиче.

– Правильно подозреваете. Этот идиот меня измучил, проходу не дает, а вчера потребовал, чтобы я ехала с ним в Югославию.

– Наверное, санитаркой? – предположил я. – Сейчас многие девушки так делают, но до госпиталя почему-то не доходят, застревают в баре с обнаженной грудью.

– Вы пошлый дурак! Вы – Терентьевич наоборот! – сказала она. – Вы нанимаетесь или нет?

– Как же я могу отказать девушке со стажем! А чем будете платить? Любовью?

– Нет. Я уже запятнала девичью честь нескромными поцелуями. Зачем вам такая? Вам нужна любовь чистая и светлая, как квартира после обмена или ремонта. Нечто похожее у вас уже есть, поэтому берите деньгами, – предложила она.

– Какой же нахал покрыл ваши щеки пятнами стыда? – спросил я.

– Муж, – ответила она.

– Разве у вас был муж?

– Был.

– И куда он делся?

– Да куда-то делся.

– Посмотрите под кроватью или в шкафу, – посоветовал я.

– Уже смотрела.

– Значит, вы еще замужем?

– Фамилией.

– Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что муж вернулся.

– Вы не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже если муж окажется лидером боснийских хорватов и сербских патриотов. Посмотрите на синяк под глазом – и убедитесь.

– А почему бы вам не махнуть на Запад? Прекрасная возможность валять дуру с большим комфортом.

– Западный мир, безусловно, хорош, но я хочу им только пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду.

– Хорошо, я подумаю насчет найма. Встретимся вечером в Домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка мой глаз не переживет. И не забудьте улики.

– Какие улики?

Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич!

– Нет у меня никаких улик. Если б были, давно б сама заставила его уехать. – И бросила трубку.

И что я за мужик такой? Ну на кой черт мне сдалась эта Размахаева? Зачем постоянно требуется общество красивых женщин и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?..

«Уазик» Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера, я тоже решил подождать, но с утра.

– Кого вы тут караулите? – спросил Опрелин, когда вышел из дома.

Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину.

– А я вам зачем сдался?

– Хочу, чтобы вы подтвердили свое соучастие или опровергли.

– Заклепкин же все рассказал!

– Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера?

– Он сам попросил сделать дубликат, потому что забывал ключи где ни попадя. А я сделал два.

– С какой целью?

– Ну мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет.

– Где второй дубликат?

– В унитазе.

– Вы знаете, что вам с Заклепкиным светит от года до трех?

– Я действовал в состоянии аффекта, из ревности.

– Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас оправдают.

– Найду другую.

– Жену или работу?

– Там посмотрим.

– Странно вы разговариваете. Как будто вам на себя наплевать.

– Вот именно, достали вы меня все, – пробурчал он.

– Подвезете до отделения милиции? – спросил я и залез в кабину.

Опрелин, по-моему, обрадовался. Небось думал, бедолага, что только он со двора, как я сразу в койку к его жене.

– Где документы Шекельграббера? – спросил я.

– Спросите у Заклепкина, – ответил он.

– А вы не знаете?

– Мне скрывать нечего.

– Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку?

Он не ответил. Или не нашелся. Я тоже замолчал. Только когда Опрелин затормозил у милиции, я посмотрел на него вопросительно и сказал:

– Ну что, пойдем?

– Куда? – испугался он.

– Как куда? В КПЗ.

– Я же на работе.

– Работа – не волк… – сказал я. – Ладно, еще раз пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову. – И хлопнул дверцей…

Квочкина я встретил в дежурной части.

– Примешь пятьдесят капель? – спросил он, пока мы поднимались в кабинет.

– Рано еще, – попытался я сопротивляться.

Он неожиданно согласился:

– Тебе рано, а мне уже поздно.

Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя соответственно, чтобы стать лихим парнем.

В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.

– Что это? – не понял он.

– Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.

– Кто такой? – спросил Квочкин.

Я объяснил.

– А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба, – сказал он и сунул купюру в кобуру.

Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте бандитов. Тем более денег у них все равно больше.

– Тут еще такое дело, – сказал я, – Размахаева, экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич. Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при случае.

– Это уже интересно, – решил Квочкин. – Они в тебя поверили.

– То есть?

– То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на убийцу, и морочат тебе голову, – объяснил Квочкин. – Вот что: денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать – отключим газ. Нет, перекроем кислород. – И захохотал.

– Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? – спросил я.

– Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон, а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за деньгами.

– Осталось три дня, сказал я.

– Вот и ладушки.

– Приказ понял. – Я поднялся.

– Кстати, – на прощание сказал Квочкин, – приехала жена Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это я сообщаю для информации, а не для того, чтоб ты мучил бедную женщину допросами…

Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все равно платить не буду. В повестке написано, что в случае неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!

До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок Михалкова «Ищут пожарные, ищет милиция»… Непонятно, с чего вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет. Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное – ищут, где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной безопасности. Это упрощает поиски… А если Шекельграббер все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся мною?..

Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге стоял мужчина.

– Я – Терентьевич, – объявил он.

– Хоть Петрович, – ответил я.

– Нет, я все-таки Терентьевич.

– Вы мне не интересны.

– Но я хочу объясниться.

– Вы уже объяснились пару дней назад.

– Это не совсем то, что я хотел сказать.

– Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, – смирился я. – Котлеты есть будете?

– Нет, спасибо.

– Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от Демьяновой ухи?

– Хорошо, – согласился он. – Покушаю. Немного.

Мы сели за стол.

– Выпьете? – спросил я, хотя знал, что в доме нет ни капли.

– Не пью.

Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил. Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что обходится аборигенам растаскивание России – банановой республики мирового сообщества в недалеком будущем.

– Я люблю Марину, – сказал он, расправившись с котлетой. Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.

«Мне вас жаль», – хотел сказать я, но передумал.

Вместо этого я сказал:

– Любовь – святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее кулаками. Причем чужими.

– Мне очень неприятно, – извинился он. – Я поступил необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится, что она мне изменяет.

– А она приносила вам обет верности?

– Я могу только об этом мечтать.

– Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?

Он замолчал и надолго.

– Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня, чтобы уехать из России, – предложил я.

– Я уже давно никого не убивал, – ответил он.

– Зачем же вы пришли?

– Кажется, вы ничего не поняли, – сказал он. – Я пришел извиниться.

– И все?!

– Все, – ответил он и хлопнул входной дверью.

Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел избавиться моими руками? Пока у меня один ответ – от всех сразу…

Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и спросил в лоб:

– Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?

– Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь благовидным предлогом.

– Ну а вы?

– Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть подозрительно. Да и договор подписан.

– А какая причина?

– Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.

– Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо, чтобы я до всего докапывался сам.

Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич. По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.

– Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер. Надо побеседовать с его вдовой.

– Разве она уже приехала?

– Разве вы не знаете?

– …Она поселилась не там, а у своей, можно сказать, бывшей матери…

Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит, в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с Опрелиным действительно два мелких пакостника и никто больше. Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями Терентьевича. Месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке? Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда…

Через час я сидел в баре Домжура и взглядом ловил каждого входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б не сосед по столику – мелкая корреспондентская проститутка, умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных столиков не было.

– Что пишешь? – спросил я от скуки.

– Моссовет только что обязал все фирмы и организации платить за использование в названии слова «Москва». Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не пахнет, одна лимита, начиная с мэра.

– Напиши, что в Америке есть пять городов, называющихся Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего отлынивать от постановлений и скупердяйничать.

– Отличная концовка! И в заголовок: «Америка платит по нашим счетам!» – обрадовался он. – С меня бутылка пива.

– Я сегодня не пью, не в форме.

– Ты что, милиционер, что ли? – попытался он сострить.

– Вроде того.

Тут наконец появилась Размахаева. Под руку она вела Кашлина, который успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин выглядел, как стереотип спивающегося интеллигента. Он умудрялся задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.

– Зачем вы его привели? – спросил я Размахаеву.

– Он вроде моего адвоката.

– Хорош адвокат, – решил я. – Только для чего он вообще нужен?

– Сначала пить будем или сразу допрос почнем? – влез Кашлин, плюхаясь на свободный стул.

– Пить будем второго апреля, – сказал я. – Но по разным причинам.

– А этот ушастый что пишет? Протокол? – спросил Кашлин, показывая на корреспондента за столиком.

– Он пишет про Моссовет, – объяснил я.

– Уже не про него, – влез словоохотливый щелкопер. – Вчера конгресс Соединенных Штатов разрешил гомосексуалистам служить в армии. Пишу для «Гей, славяне!» обалденную штуковину.

– Ну-ка вслух, я послушаю, – приказал Кашлин.

Корреспондент стал читать, довольный вниманием к своему «творчеству». На третьей фразе Кашлин его оборвал:

– Все это белиберда, чепуха на постном масле. Из учебников известно, что педерасты распространяются как плесень. Поэтому стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под голубым знаменем, – решил он. – Берите чистый лист и записывайте нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую газетку «Московский педерастец».

Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция «Буря в пустыне. Номер два». Пустыня называется Невада. Конь в ней еще не валялся, но это не важно. Во время песчаной бури иракский летчик на МИГ-91 теряет ориентиры и ошибочно садится на аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его в плен. По дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и требуют соития за немедленную свободу передвижения в воздухе. Летчик гордо отказывает обоим. Взбешенные ревностью и невниманием, солдаты передают пленного в руки сержанта, известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на Женевскую конвенцию, которую подмахнул за него президент не глядя. Летчик отвергает и домогательства сержанта, но тот склонен к насилию и неутомим в своих склонностях. Пока идет борьба, в комнату входит майор и влюбляется в летчика с мимолетного взгляда, именно о таком «друге» он и мечтал в юности, коллекционируя фотографии артистов. Сержант вынужден уступить жертву, и майор уводит пленного на допрос, но действует уже не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого майора одной левой и бежит в центр управления, где, обняв радиста за талию, свободной рукой отбивает «морзянку» Саддаму Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны немедленно атаковать противника. Наступать необходимо сплошным фронтом, задом наперед и со спущенными штанами. Тогда враг будет разбит!.. Но сигнал летчика перехвачен верховным главнокомандующим, который получил свой пост за то, что оказался в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал отдает храброго летчика на растерзание женщинам, начавшим служить в армии еще раньше педиков. Но лишь с появлением последних они из милых дам в портянках превратились в сущих мегер по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать; во-вторых, они лишились денежных компенсаций, которые платили за приставания на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто не приставал, а им очень хочется даже без материального вознаграждения. С горя они влюбляются в летчика, а он не против, заводит гарем прямо в Пентагоне и ждет наступления соратников. Наконец песчаная буря затихает, внезапная атака иракцев, проведенная по донесению летчика, деморализует извращенное половое сознание американских бойцов. Жалкие остатки армии спешно эвакуируются в Голландию, в страну «голубых» тюльпанов, где разрешены браки между педерастами…