Текст книги "Где-то на Северном Донце"

Автор книги: Владимир Волосков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

Начинать придется с нуля

Уже двое суток курьерский поезд мчал Купревича с Селивестровым на восток. Они завершили свои дела в Москве и с каждым часом приближались к незнакомому зауральскому поселку с немудреным русским названием – Песчанка.

Отдыхать в столице было некогда. Пустовал селивестровский шикарный «люкс», лишь перед отъездом сумел еще раз заглянуть домой Купревич. Неотложные дела наплывали косяками, и решать их надо было быстро. Выручало одно – по неписаному закону с начала войны все центральные учреждения работали почти круглосуточно. Вот и мотались по столице Купревич с Селивестровым – добивали ночами то, что не успевали сделать днем.

Дубровин и Кардаш высоко оценили их оперативность. При прощании вручили билеты в международный вагон курьерского поезда. Пожалуй, в тот час ничто другое не обрадовало бы так, как перспектива трое суток с комфортом отсыпаться на мягких диванах в двухместном уютном купе.

– Ну, дам дрозда! – погрозился тогда Селивестров. – Пока бока до дыр не протру, не подымусь. За всю войну отосплюсь.

А вместо этого, вздремнув всего несколько часов, сидел безотрывно у окна. Смотрел, удивлялся, переживал – за восемь месяцев войны привык видеть если вагоны, то вверх колесами, если вокзал, то разрушенный, если эшелон, то только воинский; к давно знакомой, но позабытой, суетной мирной жизни тыловой железной дороги привыкал заново…

Купревичу тоже не спалось. За вагонным окном удивить его ничто не могло, поэтому он валялся на диване, просматривал деловые бумаги да косился на широченную спину навалившегося на столик Селивестрова.

Майор вызывал у Купревича сложную мешанину чувств. Были тут и острое любопытство, и открытое уважение, и упорно зреющая симпатия, и еще что-то такое, чего он сам понять не мог: что-то похожее на зависть. Увидев впервые Селивестрова, Купревич сначала немного удивился – уж слишком громоздок был майор, уж слишком мало интеллигентного было в его широкоскулом, обветренном, кирпично-красном, почти безбровом лице. Впрочем, через некоторое время Купревич отметил себе: «А этот медведь не дурак. Знает, что к чему!» Но главные впечатления пришли позже, когда они бок о бок проталкивали в Москве дела, связанные с проблемами Песчанского химкомбината.

Вот только тут и увидел Купревич настоящего Селивестрова. Здоровенный немногословный увалень с майорскими «шпалами» на петлицах превратился вдруг в пробивного, до чрезвычайности упрямого и всезнающего специалиста. Не Купревич Селивестрова, а как раз наоборот, Селивестров таскал Купревича по всем столичным инстанциям, разъяснял: где, кто и чем ведает, у кого надо выбивать то, у кого это…

Вызревший в соку вальяжных академических нравов, Купревич и дела вел в соответствующем духе: корректно, с достоинством.

Селивестров действовал иначе. Шел напролом. В первый же день сочинил письмо-отношение, в котором в общих чертах сообщалось о государственной важности быстрейшего ввода в строй химкомбината «П» (он так и обозначил: «П» – и ничем больше, на все остальное намекали жирнющие кавычки), размножил это письмо на официальных бланках управления и под грифом «секретно» разослал фельдсвязью во все семнадцать ведомств, с которыми ему предстояло иметь дело. Вдобавок к этому собственноручно, толстыми своими пальцами отстукал на машинке для себя такой грозный мандат, какого, пожалуй, не имели чрезвычайнейшие представители Верховного Главнокомандования.

Когда невозмутимый майор принес всю эту кипу бумаг для официального подписания, то даже видавший виды Кардаш крякнул.

– Это что… проект или окончательно? – произнес генерал после долгого молчания.

– Окончательно! – отрубил Селивестров, и Купревич увидел, как упрямо метнулись на его скулах желваки.

– Тэк-с… – Кардаш подвинул Купревичу мандат и одно из писем.

Тот прочел их, пожал плечами. Таких официальных документов ему встречать не приходилось. Купревич ждал, что генерал тотчас укажет на то, что подобные письма рассылать не принято, что столь грозных мандатов ни он, генерал-майор Кардаш, ни кто-либо другой выдавать не имеют права, что вся эта затея необычна, наивна.

Но произошло неожиданное.

– Тэк-с… – Кардаш чему-то хитро улыбнулся. – Что ж, если вариант окончательный, то надо подписывать…

Удивился Купревич Кардашу, но еще больше изумил его Селивестров. В широкой улыбке растянулись потрескавшиеся, обдутые зимними фронтовыми ветрами губы, дружелюбием засветились озерно-голубые глаза. Только что грозно возвышался над столом помрачневший человечище с пронзительным пулевым взглядом и вдруг трансформировался в светлоглазого, добродушнейшего рубаху-парня…

– Заметьте, Юрий Александрович, – сказал Кардаш внушительно, когда майор покинул кабинет. – Этот Селивестров – личность. Да, да. Прохоров знал, кого рекомендовал…

Несмотря на столь лестный отзыв многоопытного генерала, в первый совместный официальный визит отправился Купревич с большой неохотой. Не давала ему покоя селивестровская затея с письмами и грозным мандатом. Опасения оказались напрасными. Майор знал, что делал.

Селивестров не отирался в приемных, не одаривал неумолимых секретарей и адъютантов просящими улыбками. Прибыв в очередное учреждение, прямым ходом отправлялся к начальнику спецчасти. Предъявлял свой мандат, интересовался: получен ли документ относительно объекта «П»? Услышав утвердительный ответ, просил спецработника захватить с собой вышеозначенное письмо и пройти вместе с ним, с Селивестровым, к руководителю учреждения. И далее все происходило с поражающей Купревича схожестью. Даже самые вышколенные секретари пасовали перед внезапно появлявшимся в приемной военным, которого сопровождал озадаченный начальник спецчасти. Купревичу оставалось лишь поспешать, когда майор бросал через плечо:

– Юрий Александрович, не отставайте.

Попав в кабинет, майор всегда добивался нужного конкретного решения.

Лишь однажды произошла осечка. Нашла коса на камень. Нарвался майор на такого же упрямого и неуступчивого человека, каким был сам, – на генерал-лейтенанта технической службы, который руководил комплектованием артиллерийских соединений большой мощности. Управление, которым руководил генерал, должно было выделить из своего резерва тракторы для строителей Песчанского химкомбината. Из них четыре трактора предназначались для подразделения Селивестрова.

– Хм… – Генерал расстроился, прочитав врученный Купревичем документ. – Час от часу не легче… Получите тракторы на ремзаводе. С капитального ремонта.

– Хорошо, – обрадовался Купревич, приготовившийся к очередному препирательству.

– Приемлемо, – подтвердил Селивестров. – Для строителей. У них есть механические мастерские. А нам давайте четыре новых. Нам работать в чистом поле, никакой ремонтной базы нет и не будет.

– На фронте вся военная техника эксплуатируется в полевых условиях! – отрубил генерал. – Без льгот.

– Но мы не можем рисковать. Задание, полученное подразделением, чрезвычайно важно. Дайте новые машины.

– Нет новых тракторов. Получайте отремонтированные. И за те скажите спасибо.

– Нам отлично известно качество ремонта. Бывают такие машины, что начинают разваливаться уже у ворот завода.

– Получите с капремонта.

– Мы не можем рисковать. Времени на непредвиденные простои у нас нет. Задание важное и архисрочное.

– На фронте задания не менее важные.

– Но в артчастях есть полевые мастерские, а у меня их нет.

– Получите с капремонта. Все. До свидания.

– Нет, прощаться рано. Я прошу вас выслушать меня подробнее.

– У меня нет времени. Новых тракторов тоже нет. До свидания.

– Есть!

Генерал с изумлением вскинул крупную седую голову. Сурово поджал губы, нажал кнопку звонка, приказал тотчас появившемуся адъютанту:

– Проводите.

– Хорошо! – Селивестров вскочил, забыв о субординации. – Я позволю проводить себя отсюда. Но прошу запомнить: я приходил сюда не вареники себе выпрашивать. Второй раз я сюда не вернусь, если даже пригласите! – Голос майора стал глуше от трудно сдерживаемой ярости. – Вы не желаете разобраться в моем деле… Хорошо! Пусть разберутся другие. Я сегодня же буду писать рапорт на имя самого Верховного Главнокомандующего и добьюсь, чтобы этот рапорт попал к нему на стол. Добьюсь. Даю вам честное слово! А бюрократам сейчас здесь не место.

Уже внизу, у самой двери, Селивестрова с Купревичем догнал запыхавшийся адъютант:

– Товарищ майор! Прошу вернуться – получите распоряжение на отгрузку новых тракторов.

– Пришлите распоряжение в Совет по разработке химических проблем, – процедил сквозь зубы Селивестров и непримиримо потряс в воздухе кулачищем. – А рапорт я все равно напишу.

И написал.

* * *

Поезд прибыл на станцию Песчанку днем. С юной веселостью в бездонном голубом небе плавился ослепительный диск весеннего солнца. Синеватый парок струился над обтаявшими досками небольшого дощатого перрона. Доливали последние безгорестные слезы редкие сосульки, уцелевшие на северных углах крыши старинного низенького вокзальчика.

Едва Купревич и Селивестров вышли из вагона, как им навстречу двинулась группа военных. Первым подбежал Крутоярцев:

– С приездом, товарищ майор!

Селивестров протянул руку, но между ним, Купревичем и капитаном появился юркий, худенький человечек в штатском.

– Вы Купревич?

– Да, – отозвался Купревич.

– Очень рад, очень приятно, – осклабился человечек в приветливой улыбке. – С приездом! Товарищ Батышев лично приехал вас встретить. – И оглянулся на полнолицего невысокого мужчину в кожаном пальто, стоявшего в конце перрона.

Мужчина подошел, пожал Купревичу руку:

– С приездом, Юрий Александрович. Давно поджидаю. Машина за вокзалом. – И радушно подхватил гостя под руку.

То, что директор химкомбината решил сам встретить его, не удивило Купревича. Неприятно покоробило лишь то обстоятельство, что Батышев не только не поздоровался с Селивестровым, но даже не захотел его заметить.

Уходя вслед за директором, Купревич виновато оглянулся. Селивестров вроде бы не обратил внимания ни на самого Батышева, ни на его высокомерие – обрадованно здоровался с товарищами.

Среди военных, окруживших майора, Купревич вдруг увидел того самого молодого человека, который разглядывал его на совещании. Только теперь на нем была отлично подогнанная новенькая шинель с тремя кубиками на петлицах.

«Вот оно что, – догадался Купревич. – Старший лейтенант госбезопасности Бурлацкий!»

Бурлацкий кивнул Купревичу, как хорошему знакомому.

* * *

Прямо с перрона Селивестров отправился на разгрузочную площадку. Широко шагая по железнодорожным путям, он рассеянно слушал Крутоярцева с Гибадуллиным, докладывавших о ходе формирования подразделения, о количестве прибывших специалистов и полученной техники, а сам гадал, что скажет ему молоденький старший лейтенант, с которым он только что познакомился. Но Бурлацкий не вмешивался в беседу. Он шел сбоку, курил сигарету и лишь изредка кивал, как бы подтверждая достоверность всего сказанного. Селивестрову это понравилось.

Ни слова не произнес старший лейтенант и на товарном дворе, пока майор осматривал прибывшую технику, знакомился с механизаторами и буровиками, грузившими на тракторные сани обсадные трубы. И это опять-таки понравилось Селивестреву. В том сложном деле, которое им выпало решить, Бурлацкому предстояло сыграть немаловажную роль. Потому скромная манера держаться, умение, когда нужно, помолчать, неприметная внешность – все это было весьма кстати.

Только поздно вечером Селивестров с Бурлацким оказались наедине. Они сидели в небольшой комнатке офицерского общежития. Две застланные койки, два табурета, стол – здесь им предстояло жить.

– Надеюсь, не особенно сердитесь, что навязал вам свое общество? – поинтересовался Бурлацкий. – Решил, что это в интересах дела. Не надо лишний раз искать повода, чтобы остаться наедине.

– Разумно сделали, – одобрил майор. – Ну, хвалитесь новостями.

– Собственно, хвалиться нечем. Проза. Проверяю очевидные факты.

– Что же все-таки произошло с этим Студеницей?

Пока Бурлацкий рассказывал об обстоятельствах смерти начальника отряда, Селивестров внимательно слушал, бросал на собеседника быстрые, изучающие взгляды. Майору все еще не верилось, что к самой смерти Студеницы и к исчезновению геологической документации может иметь отношение вражеская агентура. Думалось, молодой чекист должен вот-вот встать, виновато развести руками и сказать: «Дурацкое совпадение получилось. Нашлись документы. Напрасно подняли тревогу…» Но старший лейтенант говорил другое, и Селивестров вдруг ясно ощутил, как непрочна и обманчива мирная видимость глубокого тыла, в которую он поверил было, просидев почти трое суток у вагонного окна.

– Та-ак… Значит, документы все же не нашлись, – задумчиво произнес он, когда Бурлацкий закончил рассказывать.

– Пока не нашлись. Между прочим, следов взлома на двери или сейфе не обнаружено.

– Так… Что, женат этот Студеница, стар, молод?

– Вдовец. Недавно исполнилось сорок. Говорят, человек был со странностями. Почему-то постоянно опасался воров. Домашних.

– Почему?

– Пока не ясно. В Зауральске проживает его сестра. Планирую завтра заехать к ней.

– Завтра? Завтра и я еду в Зауральск. Надо побывать в геологическом управлении.

– Вот и отлично. Значит, заедем к сестре Студеницы вместе, – обрадовался Бурлацкий. – Вдвоем – это менее настораживает. Если я везде буду появляться в одиночку, то это может броситься в глаза!

Селивестров понимающе кивнул.

– Кстати, не мешает побывать и в тресте «Мелиоводстрой». Этот трест во времена оны проводил в районе Песчанки неудачные поиски подземных вод. Студеница опирался на их материалы при составлении проекта работ.

– Любопытная деталь. Обязательно побываем, – согласился майор и поинтересовался: – Не забыли гидрогеологию, не тянет назад?

– Тянет, – неожиданно очень искренне вздохнул Бурлацкий. – Я хоть и недолго проработал самостоятельно, но зато очень удачно.

– Кем, где?

– Начальником отряда. В Забайкалье. И теперь нет-нет да вспомню. Тянет. Это ведь как стойкий яд – заражаешься на всю жизнь.

– Действительно стойкий яд, – опять согласился Селивестров. Ему, кадровому геологоразведчику, пришлось по душе признание молодого человека. – Специальность стоящая у нас. Значит, не забыли?

– Нет.

– Что ж, представляется возможность тряхнуть стариной. Причем в интересной ситуации – начинать-то придется, как у нас говорится, с нуля!

– Да, начинать придется с нуля, – подтвердил Бурлацкий.

Кто второй?

Приехав в Зауральск, Селивестров с Бурлацким прежде всего направились к начальнику геологического управления Рыбникову. Рыбников оказался звонкоголосым, общительным молодым человеком спортивного сложения. Гостей встретил радушно. Ознакомил со всеми документами по Песчанскому отряду, сохранившимися в управлении после смерти Студеницы.

– Так, – произнес обычное свое Селивестров, полистав тонюсенький томик проекта, переплетенный грубым картоном. – Не щедрое наследство. Геологической части практически нет. Типовой региональный разрез со ссылкой на несколько древних мелиоводстроевских скважин… И все?

– Да. – Рыбников развел сильные руки. – Студеница был неважным проектантом, его амплуа – производство. Впрочем, на его месте любой другой специалист не высосал бы ничего более существенного из трестовских материалов. Бурили-то в начале тридцатых годов. Документировали кое-как! Сами знаете, как это бывало в подрядных организациях, буривших по договорам артезианские скважины для колхозов…

– Знаю, – сказал Селивестров. – И что, никаких записей после Студеницы не осталось?

– Нет, к сожалению. Он имел привычку, получив отпечатанный на машинке текст, уничтожать черновики. Стеснялся. Каллиграфия у него была… – И Рыбников покачал головой. – Обычно он диктовал. Редким почерком обладал человек. Нарочно не придумаешь. Никто читать его не мог!

– Помощников у Студеницы не было, материал для проекта он собирал один? – поинтересовался Бурлацкий.

– Один. Гидрогеологов в управлении – раз, два и обчелся!

– Это точно?

– Один. Можете проверить по книге приказов. У нас так плохи дела со специалистами, что мы лишь месяц назад смогли послать в помощь Студенице старшего коллектора, Зубова. Переведен в ваше подразделение. Вы должны его знать.

– Знаем, – кивнул Бурлацкий. – Значит, инженерно-технических работников больше в отряде не имелось?

– Не имелось. Старшие буровые мастера были командированы в Песчанку, когда проект был составлен и утвержден.

– Понятно.

* * *

Маленький деревянный домишко, принадлежавший Студенице, ютился на самой окраине Зауральска. Сестра его оказалась высокой сухопарой женщиной лет пятидесяти пяти, с узким желтым лицом и небольшими, недоверчивыми глазами.

– Из управления? – с сомнением произнесла она. – Какие еще бумаги?.. У меня уже была милиция. Тоже искали чего-то. Не нашли. Никаких бумаг Ефим дома не держал. И привычки не имел.

– Нам уже говорили, – очень искренне огорчился Бурлацкий. – Но все-таки, может, что-нибудь осталось? Мы оба после госпиталя, а теперь вместо Ефима Нилыча работать назначены…

– Что, на войне ранены были? – Тем же тоном спросила женщина, продолжая подозрительно разглядывать одетых в гражданское нежданных гостей.

– А то где же? – вдруг густо и сердито пробасил Селивестров – ему надоело стоять в дурацкой позе у калитки.

В бледно-желтом лице хозяйки дома что-то дрогнуло, она еще раз оглядела мужчин с ног до головы, задержала взгляд на галифе, видневшихся под черными полушубками, неуверенно пригласила:

– Коли так… Проходите тогда… Селивестров с Бурлацким последовали за ней. Предложив гостям стулья, сестра Студеницы уже более мягким голосом пожаловалась:

– У меня единственный сын тоже с первого месяца войны в армии. Раньше редко писал, а нынче уже целый месяц ни строчки… Вдруг что-нибудь…

– Ну, сейчас на фронте затишье, – заверил Бурлацкий. – Как раз за последний месяц крупных операций нигде не было. Так что не волнуйтесь, Марфа Ниловна.

– Какой номер полевой почты? – спросил Селивестров.

Хозяйка назвала.

– Так… – Майор потер переносицу кулаком, оживился. – Кажется, не ошибаюсь. Наш номер. Северо-Западного фронта.

– Северо-Западного! – всплеснула руками Марфа Ниловна. – Валя писал, что по пути на фронт в Рыбинск к невесте заезжал. Где этот Рыбинск? Там холодно?

– Не очень, – усмехнулся Селивестров. – Не холоднее ваших мест.

– И спокойно там? Боев нет?

– Бои нынче везде есть. В том числе и на Северо-Западном. Но если по дурости пуле голову не подставил – жив ваш сынок. Я недавно оттуда, – успокоил женщину Селивестров.

– Жив, говорите… Дай-то бог! – вздохнула Марфа Ниловна и спохватилась, хлопнула себя по бедрам: – Господи! Да что же это я… Поди, есть хотите… Угощать нечем. Картошка, капуста квашеная да чай… Чайку желаете? Без сахару, правда…

– Чай? Это здорово! – быстро поддержал ее Бурлацкий. – В самый раз. А мы с Петром Христофоровичем горевали, что обедать всухомятку придется. Я сейчас. У нас в машине и сахарок найдется!

За чаем разговор наладился. Правда, майору со старшим лейтенантом пришлось набраться терпения и выслушать длинный рассказ Марфы Ниловны о том, как она стала вдовой, как растила сына, как выучила его на инженера и как он вдруг ни с того ни с сего влюбился в некую рыбинскую девушку Женю, этакую «кралю без высшего образования – каким-то диспетчером на железной дороге работает».

– Ведь не отпускала! Нет, все же ушел добровольцем… Никто не гнал, – расплакалась в заключение Марфа Ниловна. – Ефима просила хоть словечко замолвить – вместо отца Валечке-то был, – так как в рот воды набрал… Будто у него племянников мильон…

– И долго вы вместе с Ефимом Нилычем жили? – воспользовался паузой Бурлацкий.

– Как же… Как овдовела я, так напополам этот дом и купили. Пятнадцать годов без малого. Ефим как раз институт кончил…

И опять последовал длинный рассказ о том, как хорошо они жили, пока брат не женился на «вертихвостке Болдыревой», работавшей у него в подчинении. Далее Селивестров с Бурлацким узнали, что Ефим любил жену, что он не верил предупреждениям сестры, называл их сплетнями и, что хуже всего, после смерти Болдыревой (она утонула в 1939 году) «порядочной» жены искать себе не стал, а начал «заглядывать в рюмку», хотя у него шалило сердце, хотя она, Марфа Ниловна, предупреждала о последствиях…

– А все эта Болдырева! – резюмировала Марфа Ниловна. – В недобрый час навязалась на Ефимову шею. Поздно ее бог прибрал! – И мстительно поджала блеклые губы.

Селивестров, глядя на хозяйку, подумал, что у нее, несмотря на все сегодняшнее гостеприимство, очевидно, сатанинский характер и что Студенице с женой жизнь в этом доме была далеко не райской.

– Говорят, Ефим Нилыч постоянно боялся воров, – снова воспользовался паузой Бурлацкий. – Это возникло у него на почве алкоголя?

– Ну да… алкоголя… – сердито фыркнула Марфа Ниловна. – Я его выучила. Как ребенок был. То в карман к нему залезут, то в поезде вещи стянут, а то сам не припомнит, куда деньги подевает… Что вертихвостка его, что он – два сапога пара… Проучила несколько раз – оглядчивей стал.

– Та-ак…

– Как один Ефим-то остался, я ему сказала, чтобы деньги мне отдавал. Потому – у меня целее. Все равно промотает. Он на меня волком. Нынче ведь известно, как братья старших сестер почитают… Ну, да у меня не больно нахитришь! Я где угодно найду…

«Видно, хороша язва, – мрачно подумал Селивестров, у которого давно пропала всякая охота к чаю и бутербродам с салом, которые они с Бурлацким взяли в дорогу. – Такая проныра любого сторожиться научит…»

– А я думал, от алкоголя. – Простодушная улыбка все-таки получилась у Бурлацкого. – Он что, и вещи все с собой возил?

– А-а… Какие у него вещи! – отмахнулась Марфа Ниловна, настораживаясь. – Известно, геолог – бродяга!

– Та-а-а-к… – промычал Селивестров.

– Что, не верите? – Глаза у хозяйки блеснули. – Могу имущество показать. Комната его рядом. Я туда после похорон и шагу не шагивала…

В небольшой, простенько обставленной комнатушке было чисто и опрятно. Селивестров незаметно провел пальцем по протертому подоконнику, поглядел на свежевымытый пол и подумал, что хозяйка почему-то их обманывает.

– Вот полюбуйтесь! – Марфа Ниловна распахнула дверки массивного старинного шифоньера, в котором висел черный выгоревший пиджак и несколько старых вылинявших сорочек. – Все его богатство! Что подобрее, и с себя, и с жены, – пропил!

«Сама ты сволочь хорошая!» – подумал Селивестров, переглянувшись с Бурлацким. Они оба отлично знали, как много нужно пьянствовать одинокому полевику-геологу, чтобы пропивать не только свою немалую зарплату, но и вещи, знали и то, что покойный работяга Студеница никогда не был пьяницей.

– Он занимался за этим столом? – Бурлацкий похлопал по шероховатой поверхности небольшого письменного стола, который, судя по всему, был и обеденным, и хозяйственным.

– За ним! – Марфа Ниловна с видимым облегчением захлопнула дверки шифоньера, подошла к столу, стала один за другим выдвигать полупустые ящики. – Ничего тута нету. Смотрели уже, приезжали…

Бурлацкий с Селивестровым принялись рассматривать валявшиеся в ящиках бумаги. Копии старых накладных, полузаполненные бланки и отчетные формы за прошлые годы, измятые географические карты, потрепанные блокноты…

– Так… Действительно… – Селивестров отложил в сторону несколько блокнотов, тонкую ученическую, тетрадку, кусок мятой кальки, на которой зеленой тушью был набросан какой-то план с упоминанием Песчанки. – Вот это я все-таки возьму, – сказал он Марфе Ниловне. – Тут записи за последнее полугодие.

– И больше ничего нигде? – еще раз спросил Бурлацкий, уже ясно осознавший, что все в этой комнате тщательно обшарено предприимчивой хозяйкой – и ненужное (с ее точки зрения) выброшено.

– Все здеся, – сердито ответила Марфа Ниловна, утратившая остатки любезности, – в кладовке еще спецовка его да шмутки, что из Песчанки привезли… Нательное белье грязное и всякое такое… Можете полюбоваться, ежели охота есть. – И недобро поджала губы. – Мой Валька-то в дяде души не чаял, выше родной матери ставил… Прописала в письме, какое наследство дядя ему оставил. Срам смотреть. Пятнадцать лет в начальниках ходил… Тьфу!

Селивестров с Бурлацким покинули дом с тяжелым чувством на душе.

* * *

В тресте «Мелиоводстрой» настроение у майора и старшего лейтенанта не улучшилось.

– Не пугайтесь, – сказала им Анна Львовна, главный геолог треста, белоголовая изящная старушка, дымившая огромной махорочной самокруткой. – Нас три раза переселяли с места на место. А теперь трест ликвидируется вообще. Некому и нечем работать.

– Та-ак… – прогудел Селивестров, озираясь.

Обширная запыленная комната была сплошь заставлена шкафами, сейфами, ящиками с бумагами, папками и прочим канцелярским добром. Лишь у одного из окон стояло три стола, за которыми занималась ликвидационная комиссия.

– М-да… – безнадежным голосом поддакнул Бурлацкий, но все же подал старушке геологине письмо, подписанное Рыбниковым.

– Материалы по Песчанке? – Старушка наморщила лоб. – Подождите! Месяцев пять назад представители управления уже снимали копии колонок.

– Да, – подтвердил Бурлацкий, – но они затерялись. Нам хотелось ознакомиться с вашими материалами еще раз. Что, это теперь невозможно?

– Почему? За кого вы нас принимаете! – с достоинством вскинула белоснежную голову главный геолог. – Несмотря ни на что, фондовые материалы и картотеки в надлежащем порядке. Мы передадим их отделу фондов геологоуправления в целости и сохранности. – Она встала, быстрыми шажками подошла к одному из емких шкафов, открыла его.

Бурлацкий с Селивестровым увидели полки, на которых в идеальном порядке тесными рядами стояли пронумерованные папки.

– Посмотрим… – Главный геолог извлекла объемистый реестр, полистала. – Пэ… пэ… Песчанка. Ага… Правильно. – Положив реестр на место, достала из шкафа нужную папку, протянула Бурлацкому. – Пожалуйста, эти материалы не «секретные».

Бурлацкий развязал тряпичные тесемки, открыл… и с изумлением оглянулся на Селивестрова. Майор озадаченно почесал кулаком переносицу. Папка была пуста. Лишь на тыльной стороне красовалась аккуратная этикетка: «Песчанский район Зауральской области».

Почувствовав неладное, старушка заглянула через плечо Бурлацкого в папку. В умных выцветших глазах мелькнула растерянность.

– Боже мой… Что это?..

– Возможно, в спешке геологические колонки положили в другую папку?.. – предположил Селивестров.

– Когда дело касается документов, я никогда не спешу! – сухо отрезала главный геолог. – Я сама проверяла в декабре все папки.

– Может быть, Студеница забыл вернуть вам материалы? – сделал еще одно предположение Селивестров.

– Полноте! Я отлично помню, что положила синьки с разрезами на место. – Анна Львовна быстро отошла от стола и, безошибочно ориентируясь в хаосе, царящем в комнате, взяла из какого-то ящика пухлую папку.

Вернулась, недолго порылась в подшивке документов, вздохнула, как бы огорчаясь своей цепкой памяти.

– Вот…

Селивестров с Бурлацким увидели почти такое же – какое сами привезли – письмо геологоуправления за подписью Рыбникова.

– Вот… – Главный геолог показала надписи, сделанные на обратной стороне бумажки.

«Геологические колонки в кол-ве семи штук получил…» – и следовала закорючка.

– Студеница, – расшифровал Бурлацкий.

Ниже следовала четкая запись: «Колонки в кол. семи шт. возвращены…» – и изящная подпись.

– Вот… – повторила Анна Львовна. – Я сама приняла документы. Это были последние посетители. После них к нам за материалами уже никто не обращался.

– Почему посетители? Студеница, кажется, был один, – осторожно заметил Бурлацкий и наступил Селивестрову на носок сапога.

– Почему один?.. Их было двое. Оба в черных полушубках. Вот в таких же, как на вас…

– Наверное, Студеница брал кого-нибудь себе в помощь, почерк-то у него… – небрежно согласился Бурлацкий и обратился к майору: – Кто бы это мог быть? Может, и копии геологических колонок у него? – И уже к старушке геологине: – Каков он из себя?

Та пожала плечами, потерла виски.

– Одного я хорошо запомнила. Высокий, лысеющий. Лицо заметное: худое, узкое, горбоносое. Несколько болезненное, я бы сказала…

– Студеница, – сказал Бурлацкий. – А второй?

– Вот второго не припомню… – Как бы удивляясь себе, Анна Львовна развела слабые руки. – Тоже в полушубке. А больше ничего как-то не припоминается. Знаете, бывают такие… размытые, что ли, лица. Ничего характерного, индивидуального…

– Жаль, – огорчился Бурлацкий.

– А может, все-таки Студеница был один? Может, спутали с кем-нибудь?.. – не сдержался Селивестров: как-никак из рук уплывал единственный шанс ухватить первую ниточку истины.

Бурлацкий снова нажал на носок селивестровского сапога.

– Спутала? Мне не с кем путать, – уязвленно сказала Анна Львовна, – Повторяю: это были последние наши посетители такого рода. Я – геолог, я не могу этого не помнить.

– Да нет, Петр Христофорович, – вмешался Бурлацкий. – Мы просто не в курсе дела. Студеница в таких случаях всегда брал себе помощника с более подходящим почерком.

– Да, да! – вскинула седую голову Анна Львовна. – Действительно, писал тот, которого трудно вспомнить… Второй. Но я отлично помню – он курил весьма ароматные сигареты. Дивные сигареты по нынешним временам. Возможно, какие-нибудь заграничные или трофейные… Я заядлая курильщица, – старушка смущенно улыбнулась, – так что меня сильно подмывало попросить хоть одну. Но я постеснялась.

* * *

Очутившись вновь в автомашине, майор со старшим лейтенантом многозначительно переглянулись, помолчали.

– Двое, – произнес наконец Селивестров. – Кто же второй?

– Икс! – откликнулся Бурлацкий. – Но, по крайней мере, появился хоть один неизвестный в нашей задачке…

– Вот что, – вдруг решил Селивестров, взглянув на часы, – нам к ночи надо быть в Песчанке… Так что не будем терять времени. Гони к главному почтамту.

В будке телефона-автомата двоим крупнотелым мужчинам, облаченным в полушубки, было тесно, но Селивестров с Бурлацким все же втиснулись в нее. Замерли, дожидаясь ответа Рыбникова.

– Понимаю, – сказал тот. – Хотя это мало вероятно. Вы удачно позвонили. У меня как раз совещание. Собрались все руководящие работники управления. Сейчас я наведу точные справки.

– Но надо найти такую форму вопроса, чтобы эти ваши работники не знали… – начал было объяснять Селивестров.

– Я все понимаю, Петр Христофорович, – не дослушав, сказал Рыбников. – Не кладите трубку…

– Закурим, товарищ майор, – предложил напряженно прислушивавшийся Бурлацкий.

И они закурили, забыв, что находятся в помещении, забыв об очереди, выстроившейся возле будки. Наконец в трубке кашлянуло.

– Вы напрасно надеялись, – сказал Рыбников. – Студеница действительно просил кого-нибудь себе в помощь, но у нас не было ни одного свободного человека. Главный геолог отказал ему. Так что расспросить помощника не представляется возможным. Студеница работал с проектом один.