Текст книги "Где-то на Северном Донце"

Автор книги: Владимир Волосков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

5

Мальчишка появился перед радиатором внезапно. Он тугим цветастым шариком вдруг выкатился откуда-то с обочины прямо на середину дороги и по-взрослому властно поднял ручонку.

– Эх ты!.. – вытаращив цыгановатые глаза, ахнул Шубин, всем телом навалившись на педаль тормоза.

Малышкин рванул на себя ручник. Машина проползла с полметра по вязкой глине и замерла, уткнувшись в рытвину.

– Я те сейчас, постреленок! Жить надоело?! – выскочил на дорогу Эдька.

Но мальчуган, не обращая внимания на рассвирепевшего верзилу-шофера, замахал ручонками куда-то в сторону лесной чащи, звонко, счастливо закричал:

– Мама! Они остановились! Мама!

Малышкин тоже распахнул дверку, выглянул. Только теперь разглядел промокших путников: мужчину с задранной штаниной, присевшего на пень возле разлапистой ели, и женщину с грудным ребенком, топтавшуюся рядом. Понял сразу: что-то тут стряслось. Накинув ремень сумки на плечо, выскочил из машины.

Следом за ним, закинув за спину автомат, вывалился Перехватов.

– Вы что же парнишку на дорогу отпускаете! – орал Эдька, перепрыгивая лужи. – Вам что, дитя своего не жалко, а? Да за такое дело вас… – И осекся, заледенев рядом с женщиной.

Малышкин с Перехватовым тоже подбежали к ним. Обнаженная нога мужчины была окровавлена, вдоль наружной стороны икры сочилась длинная рваная рана.

– М-м… – промычал Шубин, что-то соображая. – Ага! Сейчас поможем. У меня аптечка с собой. – И опрометью бросился к глухо урчащему «газику».

– Как же это вас угораздило? – спросил Перехватов.

– Да вон об эту дрянь зацепился, – кивнул мужчина на моток ржавой колючей проволоки, валявшийся около придорожной тропы.

– Смотреть надо было.

– Недоглядел… – Мужчина виновато улыбнулся. – Ребенка нес. Не видно было под ногами. А как зацепился, стал падать, – другой ногой уперся, чтобы младенца не зашибить, – хрястнуло там что-то… Сейчас встать не могу.

– Ого! – ахнул Перехватов. – И вторая тоже! Надо посмотреть. Вдруг перелом… – И беспомощно оглянулся на Малышкина. – Это уже по твоей части. Ты ведь у нас первым в роте по первой помощи…

– Все одно к одному! – сиплым, простуженным голосом тоскливо произнесла женщина. – Автобус рейсовый не пришел – где-то трактором мост разворотили. Дождь пошел. Теперь еще чище… Два часа здесь сидим. Три машины прошло – ни одна не остановилась.

Она была молода и, очевидно, красива, но холод и дождь сгорбили ее, обострили черты, покрыли зяблой синевой губы и скулы. Лицо женщины было мокрым не то от слез, не то от секучей дождевой мороси, и Малышкин внутренне остро пожалел молодую мать, догадавшись, что она наверняка промокла насквозь, так как укутала своей плащ-накидкой ребенка.

Прибежал Шубин и стал прижигать рану йодом. От резкой, жгучей боли круглое, курносое лицо мужчины сморщилось, толстые, добряцкие губы искривились, казалось, он вот-вот заплачет. Но мужчина не расплакался, не издал и звука. Он упрямо смотрел на тусклое небо и терпеливо молчал, пока Шубин дезинфицировал, а Малышкин перевязывал рану. Тем временем, не знавший, чем помочь, Перехватов растерянно кружил вокруг пня и бестолково напоминал:

– Вторую ногу надо посмотреть, братцы. Вторую… Может, там перелом, братцы…

Во время перевязки тяжелая сумка то и дело сползала с бедра и била по рукам. Малышкин сердито откидывал ее за спину, но она снова сползала вниз, опять била по рукам, а потом тыкалась в мокрую землю. В конце концов это надоело Малышкину, он пошел к машине, положил сумку на переднее сидение и, оставив дверку открытой, вернулся к пострадавшему.

– Вторую. Вторую ногу, братцы, – бубнил Перехватов. Он с детства не терпел крови и при виде ее сразу терял обычную веселость.

Пока стягивали ботинок и носок с другой ноги, пострадавший глухо мычал, ухватившись обеими руками за пень. Малышкин хотел прикрикнуть на него, но сдержался. И правильно сделал. Когда загнули штанину, открылась распухшая, багрово-синяя щиколотка, от одного вида которой даже Малышкину стало больно.

– Перелом, да? – спросил Перехватов.

Все смотрели на Малышкина, как на единственное авторитетное лицо в этой случайной дорожной компании. Но тот сам ничего толком не понимал, кроме одного: ступать на эту ногу мужчине никак нельзя. Потому он скомандовал Перехватову:

– А ну, поищи на дороге пару маленьких дощечек. Шину сделаем.

Перехватов резво бросился на поиски. Вскоре он прибежал с обломками раздавленного ящика, из которых Шубин выстругал две планочки. Когда шину наложили, все замолчали, с неловкостью поглядывая друг на друга. Солдатам надо было спешить по своему делу, а муж и жена ждали, что они скажут.

– Куда же вы теперь? – наконец спросил Шубин.

– Не знаем… – И женщина только теперь заплакала по-настоящему. Крупные слезинки покатились по ее бледным, мокрым щекам. – В деревне гостили, а автобуса не оказалось. Мы и пошли на полустанок. Надеялись пригородным поездом до города добраться. Задерживаться нельзя было. Ему на работу завтра с утра. Всего пять километров осталось, а тут… – Она кивнула на мужа и заплакала еще горше.

Мужчина отвернулся и мрачно уставился на взмокшую ель.

– В какое время пригородный здесь проходит? – спросил Шубин.

– В два двадцать местного, – не оборачиваясь, глухо сказал мужчина.

Малышкин, Перехватов и Шубин одновременно посмотрели каждый на свои часы.

– М-м… Через двадцать пять минут… – промычал Шубин. – Пешком не поспеть, а… – Он замолчал и уставился на Малышкина.

Тот нахмурился. В самом деле, даже несмотря на Эдькины сержантские лычки, он был здесь старшим, ответственным за рейс. Сразу вспомнились строгий начфиновский «посошок», забота Анны Павловны.

А молодая мать, прижимая к груди ребенка, продолжала глотать горькие, стылые слезы, муж все так же отрешенно смотрел на ель.

– Довезем, – коротко сказал Малышкин. Он хотел добавить: «Не можем же мы оставить людей с детишками в беде, под дождем, на пустынной дороге», но, по обычаю своему, промолчал, лишь махнул рукой.

– Правильно, довезем! – обрадованно сверкнул темнющими своими глазищами Эдька и подскочил к мужчине. – А ну, дядя, держись за шею. Перехват! Бери с другой стороны.

– Садитесь, – тихо сказал Малышкин молодой матери и пошел к машине. Положив сумку на колени, он наконец-то сразу успокоился. Во время возни с пострадавшим он то и дело косил глазом в сторону распахнутой дверки, где сумка лежала целехонькой, невредимой, но подспудная озабоченность исчезла лишь сейчас.

– На середку садись, дядя. Вот так… – тараторил вновь ставший самим собой Эдька. – Ногу сюда протягивай. К демультипликатору. Вот так!

– Спасибо… Спасибо… – конфузливо и благодарно бормотал мужчина. – Да ничего, не беспокойтесь, я сам… Эх, закурить бы. У меня вся пачка размокла…

Перехватов с готовностью подал сигарету, чиркнул зажигалкой.

– Спасибо, – растроганно сказал мужчина.

– Спасибо, – сонно пропищал мальчуган, доселе сладко дремавший в углу на заднем сиденье, уткнув нос в свой цветастый шарфик.

6

Несмотря на продолжавшийся дождь и ухабистую дорогу, дальнейший путь к полигону промелькнул весело и незаметно.

Начальник полустанка – молоденький паренек в форменной красной фуражке – оказался человеком участливым и энергичным. Сам побежал ругаться с проводницей, когда та отказалась было пускать безбилетников. Курившие в тамбуре мужчины дружно выскочили на платформу, подхватили из солдатских рук пострадавшего и унесли в вагон. Перехватов помог зайти молодой матери, а Эдька с галантным поклоном подал ей на площадку заспанного сынишку.

– Спасибо, солдатики! Спасибо вам, мальчики! – прокричала женщина, когда поезд тронулся.

Малышкин, Перехватов и Шубин помахали ей, а потом отправились к машине. Благодарностей они не искали, но все равно было приятно, потеплело на душе от этих искренних слов.

Перехватов с Шубиным вновь принялись за анекдоты, а Малышкин слушал, улыбался, безмолвно смеялся про себя – ему было тоже хорошо и весело. Все складывалось как надо. Он опять вспомнил про обещание подполковника дать увольнительную и радужно размышлял о том, как это кстати.

Палаточного городка они на полигоне не обнаружили. На опушке леса, где летом размещался городок, ровными рядами чернели обложенные дерном цоколи, а самих палаток не оказалось. Зато в стороне, на краю огромного, расчищенного от подлеска и кустарника поля, вытянулась стройная шеренга длинных щитовых домов, над которыми ветер трепал уютные белые хвосты печного дыма.

– Ого! – изумился Эдька. – Мы их, бедолаг, жалеем, а они тут устроились как боги! – И заорал, открыв дверку, часовому у шлагбаума. – Где штаб, таежник?

Часовой, однако, совершенно не отреагировал на шутку. Поправил автомат на груди, козырнул:

– Документы.

– Чего? – опешил Эдька.

– Документы.

– Да ты что, своих не узнаешь, Белов?

– Документы.

Препираться уязвленный Шубин мог до бесконечности, потому Малышкин подал командировочное удостоверение. Свирепо сплюнув, Эдька извлек из бумажника постоянный пропуск на полигон и путевой лист. Часовой мельком взглянул в них, не спеша открыл шлагбаум, а потом вдруг осклабился, махнул рукой в сторону домов:

– Вон штаб! Валяйте, придворные духи. Там вас давно ждут.

– Ну погоди, Белов! – погрозил Эдька здоровенным кулачищем. – Попросишься подъехать – я так тебя подвезу, салага, век помнить будешь!

– Давай, не задерживай! – весело гаркнул часовой. – А то мигом в караулку!

В штабе объекта гостей тоже встретили радушно, хотя документы опять-таки заставили предъявить.

– Порядок тут у вас, – признался Малышкин, оказавшись в кабинете командира саперного подразделения капитана-инженера Будзинского.

– Служба, служба, молодой человек! – гостеприимно улыбнувшись, сказал капитан-инженер. – Устав для всех одинаково писан. Даже для долгожданных гостей.

– Конечно, – охотно согласился Малышкин. – Так… Солдатам и сержантам срочной службы, как всегда, в казарме выдадут?

– Разумеется. Быстрее будет. Подготовьте деньги и ведомости. Человек для этого у нас выделен. А офицерам можете выдавать здесь. Вы мне не помешаете. Располагайтесь за угловым столом.

– Слушаюсь, товарищ капитан. Сейчас я подготовлюсь.

Устроившись в углу, Малышкин дружески подмигнул одеревеневшему в уставной стойке у двери Перехватову: «Скоро освободишься, Саня». Открыл сумку, проверил ведомости, для порядка пересчитал деньги. Потом пересчитал еще раз. Не поверил себе, достал из сумки чистый лист бумаги – стал подсчитывать с карандашом в руках.

«Что за чертовщина!» Шея покрылась липким холодным потом.

– Ну, подготовились? – благодушно произнес Будзинский. – Можно людей вызывать?

– Товарищ капитан… Товарищ капитан… – хрипло прошептал Малышкин. – У меня две с половиной тысяча недостает…

– Что?! – ахнул у двери Перехватов.

7

Истекают пятые сутки ареста. Пасмурный осенний день тускнеет, пуст плац, черные тени ложатся на посеревшие строения военного городка. Со стороны солдатской столовой несется ритмичный гул шагов. Первые подразделения идут на ужин. От гаража накатывается неравномерный рев двигателей – припозднившиеся механики ремонтируют транспортные грузовики. И моросит дождь. Мелкий, мозглый, по-осеннему скучный, словно надоевший сам себе.

Петя Малышкин сидит у окна, но ничего не видит и не слышит. Он весь ушел в себя и думает, думает, думает… Нет, не гадает о своей будущей судьбе – тут гадать уже нечего. Сейчас он вспоминает, перебирает до минуты тот злосчастный день.

Три раза приходил к Малышкину следователь Галич, молоденький лейтенант, очевидно, совсем недавно надевший армейскую форму, так как цивильные привычки выдают его с головой. Он, видимо, добряк, этот Галич. Пухлогубый, румяный, что юный дед-морозик, он и говорить-то строго не умеет. Даже утешал его, Малышкина. В первый свой визит успокаивал: «Вот произведут ревизию кассы и все образуется». Но Малышкин знал, что не образуется. Он знал, что Анна Павловна и Иванов не обсчитались, что не обнаружатся в кассе бесследно исчезнувшие две с половиной тысячи.

Петр Малышкин и сейчас, как наяву, видит полученные деньги: две пачки двадцатипятирублевок, пачки десятирублевок, пачки пяти и трехрублевых ассигнаций, пачку рублевок, десять рублей монетами, ссыпанными заботливой Анной Павловной в аккуратный полотняный мешочек. Нет, не обманули его в финчасти.

И все-таки пачка двадцатипятирублевок исчезла. Новеньких, сиреневых, в аккуратной банковской бандероли. Малышкин зримо видит ее перед собой.

Во второй раз Галич больше расспрашивал о женщине с мужчиной. Заверил, что обязательно найдут их и тогда…

Но Малышкин и тогда знал и сейчас знает, что эта горемычная семейная пара делу не поможет. Они не касались сумки и едва ли даже заметили, что была у Малышкина таковая. Им, ясное дело, было не до каких-то сумок. Им своей беды хватало. Да и не возьмут такие люди чужого. Физиономист Малышкин, конечно, никчемный, но тут он готов дать руку на отсечение.

Сегодня опять был Галич. На этот раз чем-то очень озабоченный. Опять скрупулезно расспрашивал о всех деталях поездки на полигон. Все заново записал. А уходя, посоветовал Малышкину самому припомнить все до последней мелочи.

– Это очень важно. Боюсь, что вы упустили в своих показаниях какую-то тончайшую деталь, которая могла бы прояснить истину, – весьма серьезно сказал он. – Поймите это по-настоящему. В конечном счете все зависит от вас, Малышкин. Не могла же испариться эта проклятая пачка денег!

И с самого утра Малышкин вспоминает, но ничего нового вспомнить никак не может. Если бы не посещения, которые отвлекали его от этого трудного дела, то по его, Малышкина, глубокому убеждению, у него давно бы лопнула голова.

В юридических тонкостях рядовой Петр Малышкин не силен, но уставы знает хорошо. Неизвестно ему, как там положено с подследственными, но уж если попал ты на губу, если достукался – то сиди и помалкивай в тряпочку. Никаких тебе поблажек, встреч и визитов, да и полный обед через день. А его, Малышкина, кормят, как на убой. И в завтрак, и в обед, и в ужин – полнехоньки котелки. Ребята из роты всякие домашние и магазинные сладости тащат, а караул хоть бы что, никаких препятствий не чинит. Разводящие сами все это добро в камеру доставляют. И еще лыбятся:

– Рубай, корешок. Не тужи!

А посещения вообще ни в какие ворота не лезут. Но ведь пускают! Говорят, с разрешения самого «бати».

Сегодня опять были капитан Ковальчук и подполковник Иванов. С мандаринами, с лимонадом и еще какими-то кульками, в которые Малышкин по причине чрезмерной сытости до сих пор не заглянул. Опять говорили о несчастливой поездке, расспрашивали Малышкина о семье (а у него всей и семьи-то: мать, сестра да отчим), рассказывали о гарнизонных новостях, признались, что верят в его честность. В общем, разговор получился хороший, спокойный и откровенный. Прощаясь, Малышкин попросил, чтобы домой пока ничего не сообщали, на что подполковник с капитаном ответили твердым обещанием.

А вслед за ними появилась Анна Павловна. Виноватая, заплаканная, добрая. Она принесла Малышкину горячих домашних пельменей, рыбный пирог и еще каких-то сдобных пампушек. Заставила Малышкина поесть, а сама вздыхала рядом да по-матерински гладила его по голове. От ее молчаливой ласки растеплел Малышкин еще больше и твердо решил, что должен вспомнить, хотя что именно, сам толком не знал. Но не мог он примириться, чтобы эта добрейшая женщина плакала и страдала из-за его, Малышкина, ротозейства.

И он вспоминает. Перебирает в памяти минуту за минутой всю поездку. А тугая сиреневая пачка в новенькой банковской бандероли так и торчит перед глазами.

За окном появляется сначала неясная тень, а потом к оконному стеклу прилипает перехватовское лицо со сплющенным носом.

– Малышок! Слышь, Малышок! Спишь, что ли?

– А-а… Это ты, Саня… – встряхивается Малышкин. – Ты что?

– Рубать хочешь?

– Не-е… Я вот так! – Малышкин проводит ребром ладони по горлу.

– Да ты что! – огорчается Перехватов. – Я вон целый котелок гуляша припер. Ребята с офицерской кухни прислали.

– Не-е, не хочу, Перехват. У меня всего полно. Ешьте сами.

– Да ты что! За кого меня принимаешь! – пугается Перехватов.

Малышкин безнадежно машет рукой. Он знает неписаные солдатские законы. Позор тому крохобору, который польстится на яства, посланные товарищу в лазарет или на «губу». Законы солидарности – суровые законы.

– Ладно. Отдашь разводящему, – вздыхает Малышкин, надеясь втайне, что ночью продрогшие караульные подкрепятся офицерским гуляшом. – Чего в роте новенького?

– Чего… – Перехватов озадаченно таращит маленькие бойкие глазки. – Чего… Никто не верит, что ты деньги хапнул. Братва собирается складчину делать. Офицеры, похоже, тоже шушукаются.

– Ни к чему это, – опять безнадежно машет рукой Малышкин. – Глупость это.

– Ну, нам лучше знать! – сердится Перехватов, щурится на часы, спохватывается: – Ого! Я побежал. А то на построение опоздаю. Да и гуляш остынет. Держи хвост морковкой. Подсобим!

И Перехватов исчезает так же стремительно, как появился.

А Малышкин чешет затылок. В то, что солдаты могут затеять складчину, чтобы помочь товарищу, он верит. Сам не раз участвовал в таком деле. Только не ахти богата солдатская получка. Ну, соберутся по рублю, по полтиннику… Все равно не хватит, чтобы возместить ту сиреневую пачку-невидимку, что исчезла из сумки подобно привидению. Пустая затея!

«Офицеры шушукаются…» Это Ковальчук с Ивановым, да еще десяток других, что знают его, Малышкина, могут ему поверить и посочувствовать. А другие? У всех семьи, свои заботы… Можно представить себе, как «шушукаются» о нем, Малышкине, командир саперного подразделения Будзинский, прочие офицеры и их семьи, оставшиеся по его милости без своевременной зарплаты.

Малышкин глядит в тусклое окно и старается догадаться: в самом деле, что думают о нем, нашкодившем писаре Малышкине, офицеры соединения?

8

В кабинете командира мотострелкового соединения шумно и дымно. Генерал Каратаев, сам заядлый курильщик, разрешил курить всем присутствующим. Это не совещание и не собрание, а обычная беседа, хотя повод вполне официальный: начфинчасти подполковник Иванов, командир мотострелковой роты капитан Ковальчук, а также недавно назначенный начальником нового полигона капитан-инженер Будзинский, каждый по отдельности, подали рапорта об освобождении из-под ареста рядового Малышкина под их личную ответственность.

– Поймите меня правильно, товарищ генерал, – горячится Будзинский. – Я сам свидетель. Это произошло в моем кабинете. Человек приехал совершенно нормальным, даже в отличном настроении. Гм… Как это лучше объяснить… Если бы вы видели его лицо, когда он обнаружил недостачу! Это… это… Когда не сказал, а буквально прошептал мне об этом! Это было настоящее потрясение! Он так растерялся! Нет, он не присваивал денег и не подозревал об их исчезновении – я в этом убежден. За что же парнишку держать под арестом?

– Но ведь деньги исчезли именно у него. Государственные деньги! Не выпрыгнули же они сами из его сумки! – густо басит генерал без всякой, впрочем, официальности. – Случилось. Виновный налицо. По крайней мере, разгильдяйство тоже налицо. А за утрату государственных средств должен кто-то отвечать. Ведь это так?

– Конечно, – соглашается капитан-инженер, он еще не знает о рапортах Иванова и Ковальчука, а потому идет ва-банк. – Но конкретный виновник! А вина Малышкина не доказана. Я убежден в его невиновности и считаю долгом чести офицера ратовать за справедливость!

– Ого! – улыбается в густые буденновские усы генерал. – Приятно сознавать, что во вверенном мне соединении у офицеров такое высокое понимание чести. Весьма рад. Могу представить вам единомышленников: подполковник Иванов и капитан Ковальчук подали рапорта аналогичного содержания.

Капитан-инженер оглядывается на Иванова с Ковальчуком и растерянно улыбается.

– Вот видите, товарищ генерал, я далеко не одинок в своем мнении, – волнуясь, говорит начфинчасти. – И очень рад, что товарищ Будзинский, будучи совершенно незнаком с рядовым Малышкиным, ручается за его порядочность.

– Совершенно верно, – поддерживает Ковальчук. – Я тоже полностью согласен с товарищем Будзинским.

Сначала надо доказать виновность Малышкина, а потом брать под арест.

– А-а… – Генерал рукой разгоняет дым над собой, морщится. – Пустое. Человеку были доверены государственные средства, он за них отвечал. У него какая-то часть исчезла. Черт знает куда исчезла. Допустим, что он в том не виновен. А фактически кто виноват? Неизвестно. Потому окружной прокурор и дал санкцию на арест материально-ответственного лица. По всем правилам этот Малышкин должен находиться в следственном изоляторе, а мы все-таки настояли, чтобы наш солдат оставался у нас, пока не докажут его виновность. Ведь дал санкцию прокурор? – обращается генерал к лейтенанту Галичу, скромно сидящему на самом крайнем стуле у двери, хотя места в кабинете предостаточно.

Лейтенант Галич вскакивает со стула, вытягивается по стойке «смирно».

– Так точно. Дал.

Галич мог добавить, что в тот момент, когда окружному прокурору доложили о чепе в мотострелковом соединении, тот спешно собирался на аэродром, чтобы лететь в Москву. Накануне он долго сидел над материалами для доклада, а потому был голоден, утомлен и сердит. Слушать подробную информацию ему было некогда, так как у подъезда уже ждала машина, и потому он только поморщился, словно от зубной боли, проворчал:

– Час от часу не легче… Материально-ответственное лицо призналось? Ага… Хорошо, если просто ротозей, а если прохвост? Под арест взят?.. Почему?.. Ведь он не отрицает! Значит, злоупотребление или халатность налицо! Не исключен и сговор. Санкционирую. Сообщите об этом Каратаеву.

Когда Галич принял дело к исполнению, он и сам считал, что поступают с Малышкиным совершенно правильно и предусмотрительно. Иначе быть не могло. Галич только-только окончил юридический институт и его сразу призвали в армию. Дело Малышкина – его первое дело.

При ознакомлении с материалами предварительного дознания Галичу Малышкин представлялся то в образе бульварного громилы с испитым лицом, то юрким, тщедушным шулером с лисьими глазками и повадками хорька. Каково же было разочарование, когда перед ним предстал не громила и не шулер, а скромный кареглазый паренек среднего роста, с белым, как у девушки, лицом, смоляными бровями вразлет и прозрачным румянцем во всю щеку. Малышкина можно было даже назвать стройным и красивым, если б не был он угловат и скован в движениях, если б не постоянное выражение замкнутости на юном лице. Впрочем, впечатление это скоро исчезло, и Малышкин воспринимался как совершенно бесхитростный человек.

С этой первой встречи и полетел в тартарары план расследования, намеченный Галичем. Как-то так сразу получилось, что пришлось искать не изобличающие, а оправдывающие Малышкина факты. И поступить наоборот Галич не может.

– Вот видите, все правомерно, – разводит руками генерал. Ему трудно признаться вслух, что он сам уже убежден в невиновности Малышкина, что сам он, Каратаев, сгоряча поспешил согласиться с помощником окружного прокурора, оформившим визу на арест. К тому же этот осторожный помощник намекнул заупрямившемуся было Каратаеву на одно прошлое дело…

А в богатой всякими событиями жизни Каратаева действительно имелся некогда случай, когда он опростоволосился, взял под защиту своего интенданта, присвоившего крупную сумму государственных средств. Мало того, что вступился сам из чувства солдатского братства, но и убедил вступиться подчиненных офицеров. Недостачу покрыли сообща, а через некоторое время выяснилось, что интендант в самом деле перерожденец и казнокрад.

Вспоминать об этом случае генералу очень неприятно, но еще неприятней было бы вновь оказаться в таком же дурацком положении. Потому он прикуривает папиросу от папиросы и тяжело размышляет, изыскивая выход. Ему действительно жаль этого молоденького растяпу Малышкина.

– Товарищ генерал, – вдруг тихо произносит Иванов. – Во всей этой неприятной истории есть и моя доля вины. Потому… Хм… Я мог бы покрыть утерянную сумму. У нас в семье есть кое-какие сбережения…

– Почему вы один? – встряхивается на стуле Ковальчук. – Среди офицеров нашей части существует такое же мнение. Мы не верим, что наш солдат мог оказаться вором.

– Ну, с такими вещами вы не спешите! – сердится генерал. – Можно подумать, что другим, хотя бы мне, все случившееся безразлично. Ваш солдат – это и мой солдат. Надо все-таки найти потерянные деньги. Не вмешалась же здесь нечистая сила! Кто-то же взял их! Может быть, у вас что-то прояснилось, если не секрет, конечно… – обращается Каратаев к продолжающему стоять Галичу. – Да вы садитесь.

Лейтенант садится, пожимает плечами:

– Пока ничего нового.

– Что, не нашли ту семейную пару?

– Нет. В тот день автобус дошел только до деревни Пьянкове, так как мост через реку оказался поврежденным. От Пьянково в сторону полустанка имеется всего три небольшие деревни, и мы сразу же побывали во всех трех.

– Ну и что?

– Как ни удивительно, ни у кого из жителей не гостили в те дни приезжие с детьми. Мы обошли все дома. Никто даже не видел людей с такими приметами.

– Странно. Ведь в той стороне других деревень нет, а если б они гостили в Пьянково или далее, то наверняка уехали бы рейсовым автобусом, – задумчиво басит генерал. – А начальник полустанка, случаем, фамилии не записал?

– Он сейчас в отпуске, но его бесполезно и спрашивать. В городе я обратился в привокзальный медпункт. Дежурной медсестре действительно позвонили с полустанка, чтобы встретили пострадавшего. Но в регистрационной книге фамилия не указана, так как начальник полустанка сам не знал ее. Не до расспросов было – времени оставалось в обрез.

– Так на вокзале пострадавшего, выходит, встретили? – оживляется генерал.

– Да, встретили, – огорченно машет рукой Галич. – Только не работники медпункта. Они слишком долго разыскивали носильщиков. А пострадавшего, по рассказу проводницы, встретили двое молодых мужчин, очевидно родственники.

– Невезение какое-то… – расстроенно бормочет Ковальчук. – Как по притче – одно к одному.

– Да, действительно невезение, – чувствуя себя виноватым неизвестно в чем, вздыхает Галич. – Ни дежурный автоинспектор, ни диспетчер стоянки такси не заметили в привокзальной толчее пострадавшего. Мы запросили все городские больницы о поступившем больном с рваной раной левой икры и травмой правой щиколотки – пока ничего положительного.

– Действительно, мало у вас утешительного. – Генерал опять сердито размахивает рукой, разгоняя табачный дым.

– Но я тут ни при чем, – обиженно покраснев, начинает оправдываться Галич. – Меня проверяли и признали, что сделано все возможное в сложившейся ситуации. Я работник молодой, потому просил, чтобы это дело передали кому-нибудь другому, поскольку…

– Еще чего! – продолжает сердиться Каратаев. – Вы сами-то верите в невиновность Малышкина?

– Да, он внушает мне доверие.

– Вот и ведите следствие до конца, коли внушает. – Генерал раздраженно сует окурок в пепельницу. – А то передадите дело какому-нибудь равнодушному чиновнику, тогда…

– Значит, вопрос об освобождении Малышкина пока отпадает, – скучным голосом резюмирует Ковальчук.

– Да. Санкцию на арест дал сам окружной прокурор, и его помощник не берется до приезда самого… – Галич беспомощно пожимает плечами.

– Попятно, – глухо ворчит Каратаев. И ему, и всем присутствующим в кабинете отлично известно, что помощник прокурора человек не только очень осторожный, но и педантичный, совершенно не способный нарушить субординацию.

– И еще есть одно обстоятельство, которое требует выяснения… – мнется Галич. – Вопрос пикантный, и я как-то не решался до сих пор касаться его…

– Что там еще? – настораживается генерал.