Текст книги "Девяностые: сказка"

Автор книги: Владимир Коркош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Нет никакой наркомафии, – говорит Антон.

Папа говорил: сынок, будь настороже. Я запомнил, что ты мне говорил, папа. Иначе я бы не дожил до 1994 года. Я – настороже. Нет никакой наркомафии. Удивительно. Нефтяная мафия есть, алюминиевая – есть, а наркомафии – нет. Впрочем хозяйка, покупая алюминиевую кастрюлю, тоже не знает об алюминиевой мафии.

Папа говорил: сынок, в доме должна быть хозяйка. Поэтому я не зову папу в гости. У меня – беспорядок. Пустая водочная бутылка, грязные кофейные чашки, отломанная спинка стула, тома "Британики". У меня в доме нет хозяйки. Хозяйка моего дома живет в Лондоне, вместе с моим сыном. Я вижу их раз в месяц.

Зачем тогда Альперович сам приехал к вам и сказал, что от кислоты не умирают? спрашивает Антон.

Папа говорил: сынок, друзей у человека немного. Да, папа, я знаю их как облупленных. Я могу все о них рассказать. Ты ведь говорил: будь настороже, держи удар. Ты помнишь, я сказал тебе, что всему научился у тебя?

– Альперович всегда был манипулятором, – продолжаю я, – он все делал сложно. Когда Женька умерла, Круглов был в бегах, деньги кончались, мы решили не продавать Женькину долю Поручику. Наверное, Альперович на это рассчитывал, думал – сразу получит живые деньги. А теперь пришлось ждать первых проводок, успешных сделок, дележа прибыли. Все пошло не так, как он рассчитывал.

Зачем объяснять что-то про Альперовича парню, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Он не поймет, что значит: Альперович все делал сложно. Это значит: он мог попросту заказать одного из нас. Я бы на его месте так и сделал. Без колебаний. Настоящий самурай принимает решение мгновенно и никогда не раскаивается.

– Альперович думал, – продолжаю я, – если начнется расследование, ситуация изменится. Теория возмущений, кажется так. Он любил про это говорить: если положение неблагоприятно – сделай что-то неожиданное и резкое.

– Бизнес-дзэн, – говорит Антон.

Я делаю вид, что не понимаю. Что может понимать в дзэне парень, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Папа говорил: в детстве у меня была кормилица-кореянка. Наверно, я впитал дзэн с ее молоком.

– Да, бизнесмен, – говорю я, – настоящий бизнесмен. Все сработало: теперь ему принадлежит треть дела.

Папа говорил: сынок, Родина у человека одна. Где она, твоя Родина, папа? Где пятнадцать братских республик, которые ты объездил вместе с мамой из одного военного городка в другой, пока мама тебя не бросила? Республики не удержались вместе. Неудивительно, их ведь было пятнадцать. А нас было пятеро – и мы все равно не удержались. Вас с мамой было двое – и даже это не помогло.

Поэтому путь самурая – это путь одиночества.

– А почему Альперович убил Зубова? – спрашивает Антон.

– Наверное, боялся, что тот покажет на него, когда спросят, кто свел этого Зубова с Онтипенко, – отвечаю я. – Альперович знал: Ленька его не выдаст. Они же ближайшие друзья, еще со школы.

Папа говорил: сынок, береги своих друзей. Понимаешь, папа, у самурая нет друзей. У самурая есть только честь. Воин – защищает, учитель – учит, врач – лечит. Что делает бизнесмен, папа? Ты говоришь – ворует? Но ведь у воров нет чести, а у меня она – есть.

Самурай принимает решение и никогда не раскаивается. Но если бы я знал, чем все закончится, когда пошел в коммерсанты по комсомольскому призыву, – честное слово, я бы на все плюнул. Уехал бы себе в Америку, работал бы на фирме какой-нибудь, ездил бы на подержанном "форде". Может, даже не отличал бы его от "ауди" – хотя вряд ли. Мужчина все-таки должен разбираться в технике. С Альперовичем я бы переписывался. Мы же – друзья. Друзей у человека немного. Их надо беречь.

Антон смотрит на фотографию на столе. Машка и Петька, Трафальгарская площадь. Машка довольна, Петька вялый, апатичный. В доме должна быть хозяйка. Честное слово, если бы знал, чем все закончится, – плюнул бы на все. Самурай никогда не раскаивается. Но у самурая есть хозяин, а у меня ничего нет.

Я достаю картонную коробку из-под зефира, отсчитываю сотенные купюры. Я обещал заплатить Антону, если он поможет найти убийцу. Мужчина должен держать свое слово, не помню, говорил ли мне об этом папа. Я обещал найти убийцу, я его нашел. Хотя лучше было бы по-простому расстрелять всех нас, чтобы виновный точно не выжил.

Мне надоедает считать деньги, я захлопываю коробку и отдаю Антону. Зачем столько денег парню, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Это не мое дело. Самурай держит слово, никогда не раскаивается. Он всегда настороже. Он держит удар. У него одна Родина и один хозяин.

Папа говорил: сынок, деньги в жизни не главное. Кто спорит, папа. Вот видишь, я только что отдал, не считая, все пенсии, которые ты получил за свою жизнь и получишь до самой своей смерти. Деньги не главное, папа. С каждым новым трупом я становлюсь все богаче. Осталось совсем чуть-чуть. Друзей у человека немного, ты сам говорил.

– И что вы будете делать? – спрашивает Антон. – В милицию позвоните?

Была ли во времена самураев милиция? Обращается ли настоящий мужчина за помощью к милиционеру? Настоящий мужчина разбирается в технике, в машинах и в оружии. Он держит удар. Я говорю:

– Не надо милиции, я уж как-нибудь сам.

Я помню: еще недавно я говорил мы уж как-нибудь сами. Путь самурая – это путь одиночества. Теперь я понял: это значит – никакого мы не существует.

Антон кивает, кладет в рюкзак коробку из-под зефира, идет к двери. Что вы будете делать? спросил он меня. Что я буду делать? Ну, папа, ты же знаешь: настоящий самурай всегда выбирает смерть. И никогда не раскаивается.

Это было последнее видение Горского, достойное завершение истории про семь лепестков. Яркое и немного пугающее – возможно, благодаря марокканскому гашишу.

Осенний вечер. Мужская фигура в пальто. Черная иномарка. Садится в машину – шофера он отпустил. Сегодня хочет вести машину сам, есть о чем подумать.

Несколько лет он потратил, чтобы научиться зарабатывать деньги. Поначалу думал: надо хорошо просчитывать варианты – и тогда все получится. Но люди, умевшие считать, откалывались один за другим, и он понял: зарабатывать деньги – это не про деньги, а про что-то другое. Это как в "Звездных войнах": чтобы попасть в цель, надо закрыть глаза. Так и тут: деньги зарабатывают не те, кто интересуется деньгами, а те, кто мыслит в терминах финансовых потоков и движения капитала. Если целишься в другую сторону – попадаешь в цель. Так он думал год назад.

Он вел машину уверенно и легко. Перестроился из ряда в ряд, мягко подкатил к светофору. Все сложнее, и забыть о деньгах – как бы забыть о деньгах – недостаточно. Этого хватало на прорыв – но не хватало, чтобы удержать заработанное. Деньги таяли, вчерашние друзья превращались в конкурентов. Деньги – думай о них или нет, – обладали уникальным свойством: их никогда не хватало на всех.

О них надо не думать – и одновременно их надо любить. Деньги не прощали возможностей, которые ты упустил. На шестом году деловой жизни он понял: все совсем просто. Надо использовать каждый случай. Надо брать, что дают. Те боги, что ведают миром финансов и денежных потоков, не прощают ни отказа, ни промедления. Они ждут жертвы – ждут все время. И лишь когда жертва принесена, ты можешь вздохнуть спокойно.

Вот я убил человека, – размышлял он, – не своими руками, но это неважно. Убил человека, а я знал его много лет, он был моим другом, я любил его. Жалко мне его? Да. Или – нет. Точнее – неважно. У меня не было другого выхода. Все так сложилось.

Он подъехал к дому и выключил мотор. Выходя из машины, на секунду почувствовал себя героем античной трагедии, человеком, который следует своей судьбе – без радости, без гордости, без надежды. До самого конца. Следует, потому что нет выбора. Все, что он делал эти годы, привело к решению, которое он принял. Доброе утро, античный герой. Здравствуй, античный герой.

Человек в плаще уже устал ждать, он на ходу вынимает "макаров", несколько раз стреляет, почти не целясь. Шесть выстрелов, седьмой, контрольный, в голову обрывает пульсирующую сквозь боль мысль, что это конец.

Это конец. Горский видит: дворники подметают выпавший за ночь снег. Если бы на дворе было лето, уже бы светало. А так – утренний сумрак, в домах напротив зажигаются окна. Скоро приедет Олег, поможет сесть в машину, уложит в багажник чемоданы, отвезет в аэропорт.

Да, Антон отдал Горскому все деньги. Несколько месяцев ушло на визы и согласования – и вот теперь Горского ждет операция в одной из лучших американских клиник. В любой книжке это называлось бы хэппи-энд. Автор, кто бы Он ни был, оказался милостив к полупарализованному Ниро Вульфу.

Будущее – всегда чистая потенциальность, распахнутые створки ворот. Прошлое – длинный коридор, запертые двери, от которых не подберешь ключей. Может быть – самая последняя комната, еще один вечер, еще немного шишек, еще один разговор с Антоном…

Тангха на стене, забитый косяк на столике, черная коробочка из-под фотопленки, пачка "беломора", включенный телевизор, регги. Вася-Селезень попросил Антона записать с телевизора фильм про Питера Тоша. Сам он собирался за грибами, таймер в его видаке не работает, а Питер Тош, мэн, ты же понимаешь, это Питер Тош. Антон сдался – и вот теперь они вместо привычной электроники слушали музыку ямайских растаманов.

– Нормально, – утешил Горский. – Как-никак – предшественник джангла, и вообще – позитивная музыка.

– Ты знаешь, – сказал Антон, – я вспомнил недавно свой сон. Будто лепестки – это люди, которые сидят за столом. И их всех обрывает одного за другим, пока не остаются только трое. Может, в этом сне и заключен скрытый смысл всей истории?

Горский посмотрел на экран, где только что досказали про то, как маленький Питер Тош упал на колючую проволоку и повредил себе глаз. Я хотел постичь сокровенную Истину, подумал он, хотел доказать, что мое сознание может расшириться далеко за пределы этой квартиры. Ну, теперь мы знаем, кто убийца. Легче ли мне от этого? В результате – еще два трупа.

Еще два трупа. В черных плащах, залитых кровью. Двое мужчин на столах районных моргов. Двое одноклассников, убитых с разницей в три дня. Андрей Альперович. Владимир Сидоров. Представляешь, сказала Лера Антону, даже в газетах не написали. Поручик постарался, страшно подумать сколько заплатил. Говорит: это все, что я могу для них сделать.

– Надо было мне выйти из этого самолета, – говорит Антон. – А я не вышел, и даже все время рвался штурвал покрутить.

Вот тоже был случай, говорит Горский. Раскурил я однажды своего знакомого… взрослый уже мужик, лет сорок, а курил первый раз. И когда он дунул, все приставал ко мне: когда же это кончится. Непривычно ему было, он же пил до этого всю жизнь, вот и боялся.

И вот он все спрашивал: когда же это кончится. А я же вместе с ним дунул, вот и ответил ему: когда захочешь, оно и кончится.

Хороший совет, жалко – осуществить трудно.

– Вот то же самое с твоим самолетом, – продолжал Горский. – Тут когда захочешь, тогда и выйдешь. Может, оттого оно так и получилось. Сам знаешь: исход детектива зависит от следователя.

– Что там от меня зависело, – сказал Антон. – Сидор все сам знал. Мотивы объяснил. Напарник убежал, деньги вышли, хотел ускорить дележ…

Горский посмотрел на экран: негры с роскошными дредами пели что-то на своем патуа.

– Ерунда все это, – сказал он. – Дурацкий план, неслучайно он не сработал. Твой Альперович был безумен. Помнишь, в "Кролике Роджере"? Только мультику могла прийти в голову идиотская идея про скоростное шоссе. Вот так и с Альперовичем. Ему казалось, будто он знает, зачем заварил эту кашу, – а что там у него в глубине души, никому не известно. И слава богу. Тайные импульсы – довольно мерзкая штука. А они и управляют любой историей – что с большой, что с маленькой буквы. И вовсе не рациональные построения, придуманные задним числом.

– И потому, – кивнул Антон, – проще увидеть убийцу в галлюцинозе, чем вычислить дедуктивно.

– Да, – согласился Горский. – Может, Альперович хотел убить Женю и Онтипенко, потому что любил их обоих. Хотел их повенчать. А может, убил, потому что была возможность безнаказанно убить. Не смог сказать "нет", когда представился случай – как Паша не может сказать "нет", когда ему предлагают. А может, Альперович слышал подобные тысяче громов крики "убей! убей!"? И это и было содержание его внутреннего света.

В телевизоре негры потрясали автоматами, на Ямайке полыхала гражданская война, слишком похожая на бандитскую разборку. Антон непонимающе смотрел на Горского.

– Это из "Бардо Тёдол", – пояснил Горский. – Чёнид Бардо. Седьмой день. Впрочем, может, Альперович знал, что все равно обречен, после того, как Круглов убежал. И хотел, чтобы его убили те, кого он любит, и те, кто любят его.

Они закурили. Под регги трава шла чуть-чуть по-иному. Позитивно, как сказал бы Вася-Селезень.

– Я не понимаю, – спросил Антон, – почему эти две истории так похожи? Может, у Милы и Жени общий гороскоп смерти? И если люди умирают в одно и то же время, то их судьбы связаны задним числом?

– Не гони, – сказал Горский, – они умерли с разницей в несколько часов. Для гороскопа это очень много. Просто у этих историй много общих персонажей: ты, я, Зубов… И вообще – если употреблять столько, сколько мы употребляем, всё в этом мире будет связано.

Они добили косяк и замолчали. Горский чувствовал: вот-вот он поймет про эту историю что-то очень важное.

– Посмотри, – сказал он. – Вот Олег верит, что Зубов убит из-за его колдовства. А ты считаешь: Альперовича и Сидора убили из-за нашего расследования.

– Конечно, – сказал Антон. – Сидор же сказал, что разберется – и через неделю убили Альперовича, а потом – самого Сидора. Я думаю, партнеры Альперовича отомстили.

– Не знаю, – ответил Горский. – Может, существует еще одна история, к которой и Сидор, и Альперович имеют такое же отношение, как Зубов – к смерти Жени? И эти истории вложены друг в друга, как матрешки.

– И так – до бесконечности?

– Или до семи, – кончиками губ улыбнулся Горский, – раз уж это число тебе так нравится.

– Но тогда все расследование не имеет смысла, – сказал Антон. – Если все равно всех убьют в конце – какая разница, кто убил первым? Вот сюжет: корабль, и на нем – убийство. Детектив, расследование, свидетели, версии, улики – и когда преступник уже найден, корабль врезается в айсберг и идет ко дну. Или, еще лучше, клиника для больных чем-нибудь смертельным, типа СПИДа. И вот они умирают естественным, так сказать, путем, а расследование своим чередом идет. Такое соревнование между сыщиком и смертью: он раскроет убийцу или убийца умрет сам по себе.

– Твоя больница – это наша жизнь, – ответил Горский, – только в ускоренной записи.

Тем вечером Горский впервые подумал, что поиск скрытых смыслов всегда обречен на неудачу. Скрытые смыслы на то и скрыты, что существуют в особом психоделическом мире и миру реальному не нужны. Может, даже вредны ему.

Странно, думал он теперь, глядя в окно на фигурки дворников, убирающих снег. Я потратил несколько лет жизни на вещества – и надеялся, они помогут мне понять что-то важное о мире, в котором я живу. А я понял только, что вещества ничего о нашем мире не говорят – лишь о своих странных, прекрасных, распадающихся мирах.

Кен Кизи, вспоминает Горский, говорил, что кислотный тест должен быть сдан. Как экзамен. Можно считать – сессия закончилась, пора глянуть в зачетку. Если вещества ничего не говорят о нашем мире – чему у них можно научиться?

Горский смотрит на тангху, пришпиленную к стене. Умственное содержание собственного внутреннего света. Вещества рассказывают не о мире – они рассказывают о тебе. Именно поэтому первые опыты – такие важные.

Пора заглянуть в зачетку – чему я научился? Какие запертые двери открыл? Трава научила меня слышать тихие звуки, замечать мелкие предметы, радоваться оттенкам цветов. Кислота помогла мне найти в моей душе точку покоя, место, где нет прошлого и будущего. Калипсол учил меня не бояться смерти – не знаю, удалось ли. Таблетка "экстази" рассказала, что я могу быть счастлив.

Не самые плохие результаты.

Одиннадцать месяцев я сидел на четырнадцатом этаже, смотрел в окно, вспоминал прошлое, видел сны, плакал по ночам. Я слушал музыку, читал книги, наблюдал, как весна сменяется летом, лето – осенью, а осень – зимой. Я старался почувствовать единый ритм жизни, полупарализованный инвалид, с каждым трипом и с каждой затяжкой все больше рискующий превратиться в бессильного наркомана, который убегает от неудавшейся жизни в химические миры – ценой от 5 до 25 долларов за опыт. Музыка в аудиоцентре, тангха на стене – не знаю, выжил бы я, если бы не вещества. Не знаю, смог бы я выбраться отсюда.

Я искал сокровенную истину, а нашел выход. Лично для себя. Если бы я не давал Антону советов, если бы я не прочитал лекцию о кислоте в первый же вечер – что бы случилось? Стал бы Сидор искать убийцу дальше? Или все бы так и осталось, как было, все живы, шестеро друзей, общий бизнес, каждый год в августе поминают умершую подругу, работают вместе, пьют по выходным?

Сказав от ЛСД не умирают, я, сам того не зная, сделал выбор. И был ему верен до конца. Принял решение, ответил за него. Как Сидор, русский бизнесмен и самурай.

Я так ясно видел этих людей – может, потому что каждый из них и раньше жил во мне? Всю ночь я думал о них, всю мою последнюю ночь в Москве. И мне снова кажется – истина где-то рядом. Мне кажется, я что-то упустил. Мои видения – они так убедительны, но это лишь мои видения. Я могу только догадываться, о чем думали эти люди. Бизнесмен и самурай – почему я так решил? Потому что его отец был военный?

Осенний вечер. Мужская фигура в плаще. Черная иномарка. Садится в машину – шофера он отпустил.

Достаточно немного сдвинуть фокус, присмотреться получше – и будет другая картинка. Мое последнее видение: Альперович едет в машине, думает об убийстве, которое совершил, едет навстречу семи пулям, навстречу смерти. Пускай так и было – осенний вечер, мужская фигура в плаще, черная иномарка – но вдруг, присмотревшись, я увижу совсем другое лицо? Вдруг тот человек – добровольный убийца, спешащий на встречу с убийцей наемным, – кто-то другой, вовсе не Альперович? Скажем – его одноклассник, друг и партнер, вдруг это Сидор?

Вдруг он все спланировал сам? Маленький ящик, листочек бумаги, пропитанный черт знает чем? Откуда узнал? Они были друзья, кто их разберет – кто кому рассказал. К тому же – прослушка, наружка, системы слежения. Он должен был знать все обо всех. Отец был военный, сына учил лучше держать удар, все контролировать, не упускать даже малой детали из виду.

А может – обычная случайность? Вдруг в самом деле – какой-нибудь брак, слишком много амфетаминов, плохо на водку легло, просто сердце отказало, мало ли что? Ведь никакого пенициллина не было – а мы все поверили в аллергический шок. Вдруг Женя сама умерла, а все остальное – только игра, которую Сидор затеял, чтобы расчистить дорогу, убрать конкурентов? С чего я решил, что он самурай? Да и что я знаю о самураях? Может быть, это нормально – убить всех друзей, удержать дело, укрепить свой бизнес? Путь самурая – путь одиночества, большая дорога, узкая тропка.

Горский смотрит в окно, вот тормозит у подъезда машина, это за ним. Теперь я все знаю, думает он, в последнем видении – это был Сидор, он и убил. Цитаты из Виктора Цоя, военная выправка, "Звездные войны" – это был Сидор.

Вот вариант: Альперович все это подстроил, марку, убийства, самоубийство… бедный безумный мультик из новой России. Вот вариант номер два: после гибели Жени – вероятно, все же случайной – Сидор решил проредить конкурентов-друзей, инициировал следствие, заказал Альперовича, но и сам был убит.

Две версии равноправны. Достаточно сдвинуть фокус – и Альперович превратится в Сидора, Сидор – в Альперовича. Мы по-прежнему ничего не знаем. Вещества обещают истину – но всегда обманывают.

Вот звонок в дверь, входит Олег. Горский, привет, ты готов? Ну, конечно, давно тебя жду. Поехали, что ли? Может, присядем на дорожку? Какое тут "присядем", я насиделся. Ну, в добрый путь.

Может, сказать ему? Пусть он позвонит Антону и все расскажет. А впрочем, нет: я же понял только что: все, что ты можешь узнать, – узнаёшь про себя. О других – лишь догадки, и в них нету смысла.

Четырнадцать этажей. Знакомый двор. Ну, до свидания. Пустая квартира – как тело, покинутое душой. Чемоданы – в багажник. Все равно: главное, что увозишь с собой – это свой опыт.

Ну, в добрый путь. Have a good trip.

Горский вспоминает последний раз: морщинистые черные руки сворачивают на экране косяк за косяком, огромные кусты марихуаны тянутся к самому небу. Между ними идет Питер Тош и поет про Бога Джа и его священную траву.

– Они там с ума посходили, такое показывать, – говорит Антон и после паузы добавляет: – Все-таки мы живем в прекрасной стране.

Мертвый Питер Тош поет "Legalize it!", переводчик зачитывает подстрочник, словно не понимая, что говорит:

Доктора курят

Медсестры курят

Судьи курят

И даже адвокаты курят

Легализуйте Не критикуйте!

Легализуйте – и я буду ее рекламировать!

Тени умерших и живых растворяются в конопляном дыму, между ними уже нет разницы. Мир предстает исполненным гармонии, и каждому – и мертвому, и живому – находится место. Они добивают косяк, за ним еще один. А потом еще, и еще.